Девки ходят, стало быть, нам можно. Но только я так понимаю: хоша господа и приедут, а на охоту им идти неспособно: в экую стужу да жидкому человеку… беда!
III
Намаялись бедные разведчики, день-деньской ерзая на лыжах по лесу. Медведь лежал крепко. Уж темнело, когда они вышли из лесу. Посвистывал ветер, подымалась метель, до деревни, по мужицкому счету, три версты, а мужицкая верста длинная, длиннее казенной. При «уныл Аким, запечалился и Кузьма. Холод сам по себе мужику ничего – дело привычное, а вот как вьюга в поле разыграется – горе великое!
– Не застрять бы как… – заговорил тревожно Кузьма.
– Возможно, – соглашался Аким, – хитрого нет! Полем там даже оченно…
– С богом, ничего не сделаешь!..
– Его святая воля, что сделаешь… – решили они, миновав лесную просеку.
Вьюга в полном ходу. В поле зги божьей не видать. Залепило глаза, заледенило бороды.
– Господа, пожалуй что, не приедут, – промолвил тоскливо Аким.
– Уж до господ ли теперь! Помог бы бог вылезти. В экую пургу какая охота, пропади она совсем!..
– Сосну бы нам не прозевать. На сосну попадем – дома.
– Вишь, вьюга какая, – у лошадей хвоста не видать, а ты сосну.
Лошадь, побуждаемая и кнутом, и лаской, и бранью, едва передвигала ноги; наконец, выбившись из сил, остановилась.
– Должно, сбились!
– Уж давно по целому едем. Сбились как есть.
– Беда!..
– Поди ж ты!..
Аким сунулся в сугроб и, пройдя шагов двести, воротился назад.
– Что бог дал?
– Ничуть!
– Постой-ка, я потопчу; может, господь даст… – сказал Кузьма, опускаясь по пояс в снег.
И Кузьма пришел ни с чем.
– Столько этого снегу наворотило – не выдерешься.
– В овраг бы не влететь.
– Там и душу свою оставишь… в овраге… Так ты это и понимай!
Долго молча и сосредоточенно стояли они, придумывая, на что им решиться.
Аким хотел было посоветовать ехать прямо, да, вспомнив, что лошадь потому и остановилась, что прямо ехать нельзя, удержался. Кузьма был решительнее: он что есть мочи стал хлестать кнутом несчастное животное. Лошадь тронулась.
– Ну, ну, ну! – кричал Кузьма, учащая удары.
– Трогай, трогай! – подбадривал Аким, ухватившись за оглоблю.
– Господи, да вон она, сосна-то! – закричал с радостью Кузьма.
– Она и есть!
– Батюшки мои!.. Вот какое дело. Помирать уж сбирались.
– Это мы, значит, все около ей барахтались! Ну, оказия! Что ж это огнев-то не видать? Озерецкое, должно, вот оно… направо?
– Да теперь все село разожги, никакого огня не увидишь…
От сосны уже недалеко до деревни, и по торной дороге, как ее ни занесло, все-таки добраться можно.
– Дома теперь… Слава те, господи!..
– Уж теперь что… теперь ежели… А то, как возможно…
– Само с собой, коли… Эх!..
– Горе!
– Вот ты и думай!
Бессвязные эти фразы произносили мужики с большими паузами.
Овин… другой… избенка… В деревне!..
Все забыто: и страх быть занесенным, и стужа, прохватившая до костей. Миновала беда – и слава богу!
– Кабак, поди, еще не заперт.
– Надо полагать…
– Одной косушкой, пожалуй, не поправишься?
– Какая косушка! Много ли в ей, в косушке! Теперича, ежели очувствоваться как должно, и полштофа мало, – решил Аким.
Из кабака слышался шум: безобразничали пищалинские мужики, ожидавшие приезда господ из Санкт-Петербурга. Больше всех заинтересован был Мирон. То он хвастался своим ружьем, то репетировал речь, которой он встретит охотников.
– Сейчас приедут и сейчас… воля милости вашей!.. Ведьмедя нам бог даровал! Собственно, они с нашей земли его перегнали… Как вашей милости угодно!..
– Это точно, – поддакивал спившийся пищалинский старшина, – а коли что – два ведра на все наше общество. Тогда и действоваться можно.
– Два ведра!.. Верую, господи! Так ли я говорю? Два ведра пожалуйте на стол, а мы выкушаем…
– А вы, ребята, не кричите, – вмешался в разговор рыжий мужик, – а то в запрошлом году Демьян Иваныч налетел тоже на барина, стал права доказывать, да после недели две скулы растирал…
– А в суд?
– Судись там! Так огреет…
– Меня?! – закричал с бахвальством Мирон.
– Ты-то первый наскочишь!
– Я?!
– Ты!..
– Не надеюсь! Вот что!
– Не надеюсь!
– Пожалуйте нам осьмушечку, – окончил он, подходя к стойке.
Было около девяти часов вечера. Утомленные, продрогшие до костей, разведчики миновали кабак и задами въехали в деревню.
– Живы ли вы тут? – заговорил Кузьма, входя в избу.
– Ай, батюшки! Уж мы не чаяли вас, – заторопилась старуха.
– То есть так-то прохватило, так-то прохватило, что, кажись…
– Порядочно! – перебил Аким. – Маленько бы еще – там бы, пожалуй, и заночевали на поле…
– Хотели было согрешить по стаканчику, да пищалинские в кабаке галдят.
– Следовает, а то никак не раздышешься.
– Я сейчас к честной вдове схожу: у ней водка без патенту, – вызвался Герасим.
– Не даст!
– Мне-то?! Даже оченно… С великим удовольствием!
Вот и водка на столе. Выпили медвежатники, раздышались, очувствовались и стали отходить ко сну. Аким сымпровизировал подушку: обернул полено полушубком и растянулся на голом полу.
– Ты бы, бабушка, сапоги-то в печь сунула… да смотри, не изжарь, завтра потребуются, – проговорил Кузьма, влезая на полати.
Вьюга успокоилась. Сквозь рваные облака по временам показывался месяц. Кабак смолк. Общее спокойствие нарушалось изредка бродившим по деревне Мироном: он разыскивал свою шапку.
– Без шапки мне невозможно! Без шапки я не человек, – кричал он во всю глотку.
IV
Рано утром, на заре, по деревне послышались бубенцы. К избе Кузьмы подъехало несколько саней, нагруженных людьми, ружьями, рогатинами, чемоданчиками, корзинами и т. п. Кузьма уже был на ногах. У ворот встретил приехавших Мирон; он всю ночь пропутался на улице.
– Все благополучно, ваше сиятельство, ведьмедь как есть… вас дожидает, – отрапортовал он, трясясь всем телом, выходившему из саней полковнику.
– Что это? Ни свет ни заря, а уж ты откушал, заметил полковник.
– Точно так, ваше сиятельство! Не я пью – горе мое пьет, – отвечал Мирон.
– Полно-ко ты, непутный человек, мутить-то, – отозвался Кузьма, отряхивая снег с полушубка полков-ника. – Всю ночь спать не давал, старый черт!..
– А что, медведь лежит? – подскочил к Кузьме молодой человек в изящном черном полушубке, с красивым ружейным ящиком под мышкой.
– Лежит, сударь.
– Большой?
– Да ведь бог его знает: мерить его нельзя.
– Большущий, ваше сиятельство! Лапа с ведро, а то и больше. Потому как он есть ведьмедь наш, пищалинский, у нас он все лето кормился, – вмешался опять Мирон, поддерживая под руку уходившего в избу полковника.
Сани разгружались. Вылезали, отряхиваясь, охотники, мужики вытаскивали ружья, рогатины и т. п. К избе мало-помалу подходили любопытные. Пищалинские все собрались в кучу и стояли у избы молча. Некоторые разговаривали шепотом.
– Я так понимаю, – говорил один, – битва у нас будет великая.
– Без рвани тут ничего не сделаешь, дело видимое, – соглашался другой.
Полковник, войдя в избу, приветствовал хозяев, прилаживаясь к их обиходной речи.
– Здравствуйте, добрые люди, – начал он, низко кланяясь старухе.
– Здравствуйте, батюшка, господин честной, ваше благородие.
– А тараканов-то у вас порядочно!
– Сила, сударь! Такая сила этих тараканов – ничего с ними не сделаешь, – отвечал Кузьма.
– Морить надо…
– И морили, сударь, и морозили, из Санкт-Петербурга был какой-то, мазью смазывал, но, между прочим, куры все передохли, а тараканы остались.
– Здравствуй, божий человек, – обратился он к слепому старику.
– Здравствуйте, батюшка, – отвечал старик, поднявши к небу незрячие, черные как уголь глаза.
– Давно на божьем свете маешься?
– Годов восемьдесят есть, барин.
– Много!
– Что сделать, сударь, – и не хочется, да живешь.
– Уж и мы, сударь, говорим, – вмешался шутливо Кузьма, – пора бы, место ему там уж заготовлено. Ты бы, тятенька, пошел, ослобонил тут господам. Вас?отка, сведи дедушку.
– Погоди, дай нам со стариком побеседовать, – остановил полковник. – Крепостной был?
– И под господами жил, и волю сподобил сподь увидеть.
– А чьих был?
– Господ-то? У меня был господин большой; таких нынче и господ-то нет, да и в те поры, пожалуй что, не было.
– Аракчеевские наши-то были, – подсказал Кузьма.
– Графа Алексея Андреевича Аракчеева дворовый я человек был – спервоначалу фалетором и опосля того кучером, – подтвердил старик с достоинством.
– Хорош он для вас был? – продолжал допрашивать полковник.
– Строгой был человек, горя нашего не чувствовал.
– Потерпели наши-то при нем на порядках…
– Лютой был человек, попил нашей крестьянской крови вволю.
– А жить нам за ним было хорошо, – продолжал старик, – страх был, баловства не было, пьянства этого, кабаков… Мужик был сытый.
– Это, что говорить, – ввернул от себя Аким, – мужик был в те поры форменный… как есть… Теперича народ горький, все пропимшись… Теперича только пьют да на погорелое место собирают.
– А пожары часто бывают?
– Бывают и пожары, а больше так.
– Как так?
– Пропьются, оглоблю обожгут, – значит погорели, – Царство ему небесное, – окончил старик, ощупывая висевший на стене полушубок, и вышел с Васей из избы.
Пока Аким бегает по деревне, сколачивая народ в загон, пока господа осматривают ружья, надевают сапоги, услаждаются чаем и напитками, врут всякую охотничью небывальщину, я отвлекусь от рассказа и познакомлю с ними читателя. Вы не думайте, что это приехали охотники по ремеслу, по страсти. Из них нет ни одного, который бы в холодную осень окунулся в воду, доставая убитую птицу; который бы в палящий зной без воды, без пищи оставался целый день в болоте для того, чтобы положить в сумку две пары бекасов; который бы изнурял себя, бродючи в лесу по ломам, по корягам, отыскивая тетеревиный выводок; который бы в грозу, в ливень, промокший до костей, пробирался спокойно по изрытому сохой грунту, чтобы принять ночлег в лесу, в наскоро сделанном из листьев шалаше. То поэты, а мои охотники просто милые, прелестные люди, едва умеющие держать ружье в руках. Приехали они просто подышать свежим воздухом, а в случае подвернется под руку медведь, то лишить его жизни, если не будет предстоять к тому большой опасности и если пуля нечаянно его заденет. Таких охотников очень много. У иного не знаешь, что в кабинете: оружейный магазин или зоологический музеум? Шкаф с ружьями. Каких там систем нет: заряжающиеся и сзади, и сбоку, и сверху… Каких к ним нет приспособлений!.. А вот ножи, пистолеты, свистки, рога, рогатины и всякая охотничья утварь. Все чисто, как говорится, с иголочки. А на стенах, а на шкафах! Чучела глухарей, вальдшнепов, дупелей… а вот стоит рысь… а вот оскаливший зубы волк… а вот встал во весь рост и сложил лапы по-наполеоновски медведь, и ни в одной душе владелец этих чучел неповинен.
Снарядились мои охотники. Полковник одевался и подтягивался очень долго. В скобках замечу, что называемый мною полковник – не полковник, а совсем штатский господин. Мужики его прозвали полковником за солидную фигуру и за необыкновенную способность кричать и браниться без всякой злобы.
– Шибче полковника никому не изругаться! – замечают о нем мужики. – Так обложит, лучше требовать нельзя.
Молодой человек в изящном полушубке, подпоясанный кавказским поясом с серебряным набором, видимо, беспокоился и начинал жаловаться на зубную боль, когда один из мужиков соврал ему, что он медведя видел, что он большой и, должно быть, медведица с медвежатами лежит на чистом месте и, пожалуй, «потрепать» может. Один из приехавших охотников был одет черкесом: на нем накинута бурка, а на голове огромная баранья шапка:
Он весь обвешан был ремнями,
Железом ржавым и кремнями,
На поясе широкий нож.
Он врал от самого Петербурга вплоть до места охоты и, наконец, до того заврался, что заставил усумниться даже мужиков. Он рассказал, как он убил медведя из пистолета.
– Мертвого? – живо спросил полковник.
Все засмеялись.
– Нет, не мертвого! – возразил черкес.
– Ну, так нечаянно, – промолвил молодой человек.
– Словно бы барин-то маленичко… – заметил лукаво Аким…
И посыпался на бедного черкеса град насмешек.
– Ты, может, в зверинце… – говорил полковник.
Черкес уже начинал обижаться, но вошедший Кузьма доложил, что подводы готовы и народ дожидается.
На улице толпа. Мужики, бабы, одна с грудным ребенком, девки, мальчишки, с дубинками, с хворостинками, с палками, с ружьями, в рваных полушубках, в кафтанишках, в сапогах, в лаптях, в валенках, стоят смирно. Один мужичок заряжает ружье, перевязанное около курка веревкой, выдергивая из шапки паклю для пыжа.
– А мое давно заряжено, – заговорил стоящий с ним рядом, – под самый под покров я его зарядил… господа в те поры приезжали. Ружьишко оно ничего, только ствол стал отскакивать.
Вышли охотники.
– Здорово, ребята, – воскликнул полковник.
Загонщики молча поклонились.
– Это что такое? – закричал он, увидавши бабу с ребенком.
– Бабеночка, сударь, наша…
– Что ж, она с ребенком в лес пойдет?
– Муж, сударь, у ей замерз, так, значит, кормится… в чужих людях живет.
– Ничего, сударь, мы привычные, – робко проговорила бабенка.
Пищалинские всей кучей выступили вперед заявлять свою претензию.
– Что вам нужно? Вы загонщики? – обратился к ним полковник.
– Никак нет, ваше сиятельство, – выступил вперед красный, как кирпич, мужик, – мы пищалинские.
– Что значит?
– Вы как насчет ведьмедя этого понимаете? – заговорил он вкрадчиво.
– А что?
– Он лег, значит, в нашем косяке, а они теперича его перегнали… перегнали они его, а мы, значит…
– Обижены, – подхватил другой. – Надо говорить по-божьему – обижены!..
– За нашу добродетель, – закричал Мирон.
– Ты, кажись, рвань гы эдакая, еще не проспался, – заметил Кузьма.
– Кузьма Микитич! Жив бог, жива душа моя! Понял? Ну и больше ничего! – отрезал Мирон.
Заговорили все вдруг.
– Мы теперича, значит, пищалинские, все наше общество…
– Сделайте вашу такую милость…
– Собрамши теперича все наше общество… мы, ваше степенство, люди бедные…
– Опосля этого они и скотину нашу угонять будут.
– Ведьмедя нам бог даровал, мы с им живы не расстанемся…
– Ежели их теперича не сократить…
Крик увеличивался. Охотникам становилось неприятно, полковник не знал, кого слушать и кому отвечать. Разлилось море нескладного мужицкого шуму. Раздались оплеухи. Бабы завизжали. Загонщики ринулись.
– Стой! – кричал черкес.
– Стрелять буду! – кричал полковник.
Мирон, раненный в глаз, прислонился к воротам и орал во всю глотку:
– Помираю! Деревню спалю! Все выжгу!
Бой длился недолго. Неистовая брань полковника остановила нападающих. Кто поднимал сбитую с головы шапку, кто расчесывал бороду, кто потирал разбитые скулы. Из переговоров выяснилось, что они желают получить свою долю, то есть – ведро водки. Охотники согласились.
– Будь по-вашему, – сказал полковник.
– Ну, вот и делу конец! Трогай, ребята!..
– Коли ежели ведро – все мы согласны! Шабаш! Согласны! Ведро мы, господа мужички, выпьем за ихнее здоровье, а там ежели что – твори бог волю!.. Все под богом! Так ли я говорю? Все я пропил, а бога я люблю! Верую, господи!.. Вот я какой человек! Ведьмедь меня боится! У меня ходи круче!..
Кузьма делал распоряжения.
– Ты, Аким Иваныч, с бабами иди по ручью…
– Что ж я там с бабами буду делать?
– Постой! Опосля вам всем от меня разрешение будет. Пойдешь ты с бабами к ручью, да там меня и ждите. Ребят тоже возьми. Бабы, трогай! А ты, Микитич, веди народ к старой плотине… Дойдешь до старой плотины и сейчас стой!.. А вы, пищалинские, ступай все за бабами.
Загон тронулся. Осталось несколько мужиков в качестве телохранителей. Мирон пристроился к полковнику.
Охотники подъехали к густому лесу и стали на просеке. Видно было, как вереницей тянулись по пояс по рыхлому снегу бабы, прокладывая путь сзади идущим пищалинским мужикам.
– Что же это они, черти, баб-то вперед пустили, – заметил кто-то из охотников.
– Потому, сударь, баба завсегда помягче, потяжеле мужика, проминать ей дорогу способнее, – ответил шутливо Кузьма.
Вынули нумера и пошли все в непроницаемую чащу леса, задевая и отряхивая пушистый снег с густых ветвей сосен. Полковника вели двое под руки. Вышли на поляну.
– Первый нумер? – спросил шепотом Кузьма.
– Мой, – ответил молодой человек в изящном полушубке.
– Пожалуйте тут.
Пошли дальше.
– Второй нумер?
– Я, – отвечал мрачно черкес.
– Извольте тут становиться.
Третьим нумером стал полковник, четвертым какой-то господин в очках, никогда не бывший на охоте и не имеющий об ней никакого понятия; пятым – не знаю кто. Кузьма пожелал доброго часа и пошел в лес делать дальнейшие распоряжения.
Охотники стояли друг от друга на расстоянии сорока шагов. Телохранители сзади, то приседая, то выпрямляясь, следили за малейшим шорохом, за малейшим движением каждого прутика.
Тихо…
Молодой человек в изящном полушубке любовался своим новеньким штуцером, обтирая батистовым платком его стволы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12