Единственное, чего я не мог себе представить, это наиболее выступающей детали, причем находящейся в самом центре круга: бревенчатой хижины, будто вышедшей из-под топора старого доброго Эйба Линкольна. Насколько мне известно, он тоже такой смастерил.
Гарри слегка подтолкнул меня футбольным пинком по заднице:
– Иди, давай.
– Туда?
– Ну, куда же еще?
– Не могу ли я снять с носа прищепку?
– Нет.
Тяжело дыша ртом, я направляюсь к хижине, причем замечаю, что ни Гарри, ни Энглберт за мной не идут. Я уже в добрых тридцати ярдах от них и, теоретически, могу попытаться улизнуть – рвануть через поляну, словно газель, а потом исступленно ползти через подлесок. Позвонить в полицию, предупредить о грозящей опасности, а потом выбрать ток-шоу и рассказывать там свою историю.
К сожалению, в то время как я представляю себя рассерженным барсуком, забивающимся в нору, скорость моя более соответствует скорости упитанной таксы, нежели газели. Даже если я смогу убежать от этой пары олухов, вполне вероятно, что они носят с собой оружие дальнего действия, способное уложить меня в один миг и вне всякой зависимости от моих копательных способностей. Короче, я решаю войти в хижину.
Вот повезло, внутри никакого освещения. Между инкубатором Валлардо и блумингдейловским пакетом мой зрительный диапазон сменялся от яркого к темному и от еще более яркого к еще более темному, так что гляделкам стоило немалых усилий сохранить себя в целости и сохранности. На мгновение я задерживаюсь в дверях, впуская внутрь наружный свет, но тут женский голос – низкий, настойчивый – произносит:
– Закройте дверь.
Я повинуюсь и снова оказываюсь во тьме.
– Ваши глаза приспособятся, – слышу я голос. – А до того хочу вам кое-что сообщить. Прошу молчать, пока я не закончу. Понятно?
Я на лету схватываю, когда слышу каверзные вопросы, а потому варежку не разеваю.
– Очень хорошо, – говорит она. – В конце концов, это не так сложно.
Я начинаю различать тени: печку, стул, возможно, очаг и посреди всего этого высокую гибкую фигуру.
– Итак, мне известно, что вы здесь по делу, – сообщает тень, и я различаю массивный хвост, медленно покачивающийся среди прочих силуэтов. – И я способна отнестись к этому с уважением. Все мы делаем свою работу, причем стараемся выполнять ее в полную силу. Было бы нерадением и пренебрежением своим долгом, если бы вы не уделяли работе максимум внимания.
Теперь можно различить шею, долгий грациозный лебединый изгиб; руки, маленькие, но соразмерные; миндалевидные глаза, высоко поднятые над щеками цвета спелой сливы.
– Мне известно и то, что вы прибыли из Лос-Анджелеса, – продолжает она, – и, хотя, наверное, полагаете, что привыкли к жизни в мегаполисе и знаете, как вести себя в большом городе, зарубите себе на носу, что Лос-Анджелес – это детский манеж по сравнению с Большим Яблоком. То, что допустимо у материнской груди, недопустимо в яслях. Я вытащила вас сюда не ради себя, а для вашего же блага. На самом деле, я уже дважды спасла вам жизнь. Можете мне не верить, но это правда.
Колеофизис, вне всякого сомнения, и при этом красавица. Каждый из шести пальцев на ногах идеальной длины и пропорций, и перепонки между ними без единого изъяна. А ее хвост – о! этот хвост! – в два раза толще моего и в сорок раз милее. Единственное мое желание – избавиться, наконец, от чертовой прищепки, чтобы вдохнуть полной грудью ее аромат.
– Было бы неправдой сказать, что я не… понимаю, чем вы занимаетесь. Но если вы продолжите все эти расспросы, это расследование… мои возможности защищать вас вовсе не безграничны. Вам ясно?
– Мне ясно, что вы имеете в виду, хотя я вовсе не обязан со всем соглашаться. – Мои глаза наконец приходят в норму.
– Этого я и не ожидала.
– А еще мне не ясно, зачем вы притащили меня в хижину в Джерси. Могли бы послать телеграмму.
– Все это вас не касается, – отвечает Колеофизис. – Однако в отличие от всех остальных, я не верю, что вы можете пострадать.
– Кроме стычки с Гарри и Энглбертом, мне вообще ничего не угрожало. Знаете, что ваш головорез грозил разодрать мне горло?
– Они сообщили вам свои имена? – поджимает она губы, явно недовольная.
Я пожимаю плечами:
– Энглберт. Такое не придумаешь.
– Расскажите мне кое-что, – говорит она придвигаясь, так что меня обжигает ее дыхание. – Почему вам непременно нужно встревать во все неприятности?
– Я встреваю? По-моему, это они встревают в мою жизнь.
Пауза. Поцеловать она меня хочет или плюнуть? Ни то ни другое – Колеофизис отстраняется.
– Вы посетили доктора Валлардо, так?
– Если учесть, что ваши головорезы схватили меня у медицинского центра, вам это и без меня известно. – Не спрашивая разрешения – хватит с меня разрешений, – я начинаю приседать, вверх-вниз, вверх-вниз, стараясь оживить онемевшие ноги. Колео не обращает на мою разминку ни малейшего внимания.
– Это не мои головорезы. – И дальше, чуть помедлив: – Доктор Валлардо – человек извращенный, Винсент. Выдающийся, но извращенный. Лучше бы вы оставили его наедине с опытами по ублюдочиванью природы.
– Похоже, вы их не одобряете.
– Я знаю, чем он занимается. Из первых рук. – Она садится на стул. – Еще вы докучали Джудит Макбрайд.
Откуда она все знает? Неужели за мной следили с того момента, как я вылез из самолета? Мучительно сознавать, что я был настолько сбит с толку этим городом, что и намека на хвост не обнаружил, несмотря на всю мою манию преследования. Привычка озираться всякий раз, когда я иду по городу, въелась мне в плоть и кровь, так же как смотреть то и дело в зеркало заднего обзора в машине. Проклятье, обычно я проверяюсь насчет хвостов даже в душе.
– Я не докучал. Я задал пару вопросов.
Тяжелый взгляд, и она кивает на стул:
– Садитесь, пожалуйста.
Я завязываю с приседаниями и падаю на стул напротив нее. Я обращаю внимание на отсутствие упоминаний о моей схватке с дином-гибридом в переулке за клиникой, но прихожу к выводу, что либо еще черед не настал, либо ее шпионы той ночью работали спустя рукава.
Колео берет меня за руку, и трепет проникает сквозь оболочку, бежит по руке и останавливает сердце. Как ни странно, ему это вполне по душе. Мгновение спустя оно возобновляет работу.
– Пожар в «Эволюция-клубе» – это чудовищно, – говорит она мне, и, судя по блеску в ее глазах и мягким интонациям, будто ватой перекладывающим каждое слово, мне кажется, что говорит она искренне. – Погибли дины, и это плохо. Пострадал Донован, и это ужасно. Ужасно. И я полагаю, что вас не менее беспокоит смерть вашего партнера. Но все это просто несчастные случаи. Способны вы это понять?
– Вы были там той ночью? Когда погиб Эрни? – спрашиваю я.
– Нет.
– А в Лос-Анджелесе – в клубе?
– Нет. – И хотя нос мне в данном случае не помощник, я чувствую, что в обоих случаях она говорит правду. – Но я знаю, что вовсе не предполагалось того, что произошло. Не так, как это случилось.
– Замечательно. Что же предполагалось?
Она качает головой, вскидывает руку:
– В этом все дело, Винсент. Вы должны прекратить задавать вопросы. Вы должны сегодня же покинуть Нью-Йорк и навсегда выбросить все это из головы.
– Я не могу сделать этого.
– Придется.
– Понимаю. Но не буду.
Не могу сказать, смеется она или плачет: голова ее опущена, плечи трясутся, все тело содрогается в конвульсиях: то ли приступ рыданий, то ли припадок хохота, но я прерываю беседу, чтобы вновь потянуться. Меня выматывают такие посиделки, и шкура под облачением покрывается холодной испариной.
Она встает, с глазами, блестящими от слез, – так и неясно, смеялась она или плакала, – и качает головой, словно отказываясь продолжать разговор. Здесь был бы к месту тяжкий вздох.
– Я сделала все, что могла, – вздыхает она. – Я больше не могу защищать вас.
– Понятно, – киваю я, в то время как часть моего сознания недоумевает, почему я не соглашаюсь и не отправляюсь восвояси, спасая свою нежную шкуру. Защита обычно дело хорошее, и я не выхожу из игры лишь потому, что чувствую, как близок к чему-то грандиозному.
– Неужели эта работа для вас важнее жизни? – спрашивает Колео.
Я медлю, и она дает мне время подумать. Мой затянувшийся ответ срывается с губ еще прежде, чем я осознаю, насколько он верен:
– В данный момент эта работа и есть моя жизнь.
Она понимает и более не настаивает. Меня это радует. Я смотрю на часы – уже поздно, и теперь, когда я вполне уверен, что не буду изувечен посреди штата Нью-Джерси, усталость начинает брать свое. Мышцы жаждут освободиться от оков, уже предвкушая восхитительную негу в горячей ванне отеля.
– Мы ведь почти закончили? – показываю я на часы. – Не хочу показаться невежливым, но…
– Еще один вопрос. А потом я велю Гарри и Энглберту доставить вас в отель.
– Валяйте.
– Это личный вопрос.
– Только без поцелуев при первом же похищении.
– Я знаю, что вы навещали Донована в больнице, – говорит она, и манера, с которой она произносит имя обгоревшего Раптора – приливная волна на первом слоге, подчеркнутый ритм двух других, – дает мне понять, что когда-то она хорошо знала его.
– Верно.
– Скажите мне… – И тут голос ее срывается. Она не хочет задавать этот вопрос, видимо, потому, что не желает слышать ответ. – Скажите мне, как он себя чувствует?
Мольба в ее глазах, немой их крик: скажи мне, что все в порядке, скажи, что он не мучается, – приводят в действие цепочку мыслей, которая до того и в голову мне не приходила: она Колеофизис – она разглядывает меня, оставаясь в тени, – ей приходилось общаться с доктором Валлардо – она велела своим головорезам зажать мне нос, чтобы я не запомнил ее запах и не смог отыскать ее, – она скрывалась и намеревается так же поступать впредь, – но прежде всего, и это самое главное: она по-прежнему очень любит Донована Берка.
Даже все эти годы спустя.
– Он выглядит прекрасно, – отвечаю я, и неуловимая Джейси Холден расцветает улыбкой. – И чувствует себя просто замечательно.
Мешок снова у меня на голове, хотя последние десять минут я бурно протестую против этого решения, взывая к тому, что поскольку я уже знаю, где мы находимся, нет никакой необходимости ослеплять меня подобным манером.
– Порядок есть порядок, – ворчит Гарри.
– Хозяйка распорядилась отвезти меня в гостиницу. Я там был, я все слышал, насчет мешка она ничего не говорила. – И в самом деле, Джейси велела двум динам вернуть меня в «Плазу» целым и невредимым, причем как можно быстрее. Последнее она выделила особо, как будто имела некие основания считать, что дины способны поступить иначе, и те нехотя согласились.
Шофер, которого я так и не видел, что-то бормочет, Гарри наклоняется к переднему сиденью и шепчет неразборчиво. Энглберт все это время не разжимает губ, и прежняя его готовность позабавиться со мной улетучивается начисто. Я обдумываю, не подать ли снова голос, попросить, допустим, включить посильнее кондиционер, но в конце концов решаю откинуться на сиденье и, не суетясь, использовать время, чтобы разложить все в голове по полочкам.
Мысленно я перебираю связи, одну за другой: Валлардо знал Макбрайда, Наделя, Донована, Джейси; Джудит Макбрайд знала их всех плюс Сару; Сара спала с Макбрайдом и коротко беседовала с Эрни; Надель вскрывал и Макбрайда, и Эрни; Наделя убили дины, сидящие рядом со мной…
Тут я отмечаю, как изменилась дорога. Мы съехали с шоссе или вообще какой-либо мощеной поверхности на рыхлую обочину. Слышно, как летит за колесами земля, машина замедляет ход, словно буксуя.
Я хватаюсь за мешок:
– Где мы?
Тут же мою руку отбивают прочь:
– Не твое собачье дело.
Ветви скребут по бокам лимузина, и несмотря на мои слабые познания относительно здешних границ трех штатов, я совершенно уверен, что это не дорога к Манхэттену.
– Вы, парни, не туда повернули.
– Нет, все верно, правда, Гарри?
– А то.
– А я уверен, что не туда. Госпожа Холден велела вам доставить меня в «Плазу», а это вовсе не Парк-авеню.
Гарри прижимается лбом к мешку, лишь тонкая коричневая бумага отделяет мое ухо от его губ:
– Мы этой сучке не подчиняемся.
Я понимаю, что это значит, еще прежде чем слышу щелканье кнопок и свист выпускаемых и встающих на место когтей. Я понимаю, что меня никогда не доставят в номер отеля. Они собираются убить меня, прямо здесь и прямо сейчас.
Изо всех сил оттолкнувшись ногами, я откидываюсь назад, на Энглберта, одновременно срывая с глаз мешок и отщелкивая кнопки перчаток…
– Держи его! – вопит Гарри. – Держи!..
Но я гладким маленьким угрем проскальзываю за ошарашенного Энглберта и, будто щит, толкаю его вперед. Перчатки сидят слишком плотно – нет времени отстегивать их как положено, – а потому я расправляю когти, острые как бритва лезвия продирают мягкие латексные подушечки пальцев, и сквозь бесполезные человеческие руки со свистом вылетает мое грозное оружие.
Хвост обрушивается на соседнее сиденье, чуть не пополам разрубая подушку, и я устремляюсь к дверце лимузина, ногами в стекло – снова встает вопрос, убить или быть убиту, и я готов принять вызов. Собрав все свои силы, я обрушиваюсь на теплые туши агрессоров. Шофер озирается в беспокойстве и останавливает машину. Все вокруг окутывает запах битвы, насыщенная смесь страха и ярости.
Мы сбиваемся в ревущую груду когтей, никто не в состоянии высвободить конечности, нет ни времени, ни возможности сорвать маски, выплюнуть челюсти. Хвост Гарри свободен и яростно молотит повсюду – если он пытается настичь меня, то может с тем же успехом попасть по себе самому, а я, вцепившись в него, тянусь к глазам, ушам, любой доступной плоти. Кровь и пот брызжут на обшивку автомобиля. Энглберт тоже в общей куче, и мне кажется, его когти оставили глубокий след в боку Гарри…
– Кончай… кончай это дело, – задыхаясь, хрипит Гарри. – Тебе… никогда… не победить…
Дальнейшее обращается в рев, потому что я, отыскав в себе скрытые запасы энергии, поднимаю и валю Бронтозавра, для начала прижимая его лицом к сиденью. Я отвожу назад правую лапу, напрягаю мускулы, готовый немедля покончить с этим делом… и тут ощущаю электризующую вспышку боли, четыре острых шприца вонзаются мне под ребра. Позади мелькают когти Энглберта, залитые моей кровью.
Я верчусь штопором, вытянув лапы, описывая когтями широкие круги, не имея представления, куда приходятся удары, да и не заботясь об этом, пока они вонзаются хоть куда-нибудь, хоть во что-нибудь…
Они вонзаются в шею водителя.
Он тяжело валится на руль, нога мертвым грузом вдавливает до отказа педаль, и машина летит с проселочной дороги. Шум теперь просто ужасающий, и я не различаю, где рык, где рев, где визг, где грохот мотора, потому что когти все мелькают, и хлещет кровь, и плоть рвется в клочья под яростным напором, а когда я на миг выныриваю из схватки за глотком воздуха, то успеваю заметить в переднем стекле стремительно приближающееся огромное дерево, и в тот момент, когда я вновь погружаюсь в хитросплетенье изодранных человеческих оболочек и мяса динозавров…
Крушение.
Это своего рода сон, хотя я вполне сознаю, что лежу на полу лимузина, весь залитый кровью, с выпущенными когтями и лапой, застрявшей в разорванной обшивке переднего сиденья. В этой… галлюцинации, если можно так выразиться, к машине приближается молодая женщина человечьего рода – та самая женщина, что уже снилась мне, – и смотрит на мое распростертое тело. Я пытаюсь помахать, пытаюсь моргнуть, пытаюсь показать, что нуждаюсь в помощи, но все бесполезно. Она открывает дверцу автомобиля, и голова моя со стуком падает. Я не в состоянии шевельнуться. Страх нарастает.
Совершенно беспомощный, я наблюдаю, как эта женщина, чьи черты ясно различимы, но лицо целиком по-прежнему скрыто ярким светом, исходящим от ее волос, нагибается ко мне, словно мать, укрывающая в ночи своего ребенка. Наши взгляды встречаются, и в ее глазах я вижу свое отражение. Она улыбается, и я успокаиваюсь. Все так же безмолвно уста ее приоткрываются и тянутся к моим. Мы сливаемся в поцелуе, и я не способен сжать губы. Рот раскрывается, устремляется наружу язык…
А она слизывает кровь с моего лица, с ухмылкой всасывает ее губами. Я кричу и снова теряю сознание.
Водитель мертв. Гарри тоже мертв. Энглберт нет, хотя он без сознания и вполне может проваляться так еще несколько часов. Все трое вылетели через переднее стекло, когда мы врезались в старый дуб, и у меня не находится слов, чтобы выразить благодарность создателям передних сидений «линкольна», достаточно прочных, чтобы выдержать напор Велосираптора, несущегося со скоростью шестьдесят миль в час. Мне кажется, что это не входит в стандартную программу испытаний на безопасность.
Я прихожу в себя на полу в задней части лимузина в точности так, как во сне, весь в крови, частично своей собственной, частично чужой, и вываливаюсь на мягкую землю. Требуется время, чтобы хоть как-то сориентироваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Гарри слегка подтолкнул меня футбольным пинком по заднице:
– Иди, давай.
– Туда?
– Ну, куда же еще?
– Не могу ли я снять с носа прищепку?
– Нет.
Тяжело дыша ртом, я направляюсь к хижине, причем замечаю, что ни Гарри, ни Энглберт за мной не идут. Я уже в добрых тридцати ярдах от них и, теоретически, могу попытаться улизнуть – рвануть через поляну, словно газель, а потом исступленно ползти через подлесок. Позвонить в полицию, предупредить о грозящей опасности, а потом выбрать ток-шоу и рассказывать там свою историю.
К сожалению, в то время как я представляю себя рассерженным барсуком, забивающимся в нору, скорость моя более соответствует скорости упитанной таксы, нежели газели. Даже если я смогу убежать от этой пары олухов, вполне вероятно, что они носят с собой оружие дальнего действия, способное уложить меня в один миг и вне всякой зависимости от моих копательных способностей. Короче, я решаю войти в хижину.
Вот повезло, внутри никакого освещения. Между инкубатором Валлардо и блумингдейловским пакетом мой зрительный диапазон сменялся от яркого к темному и от еще более яркого к еще более темному, так что гляделкам стоило немалых усилий сохранить себя в целости и сохранности. На мгновение я задерживаюсь в дверях, впуская внутрь наружный свет, но тут женский голос – низкий, настойчивый – произносит:
– Закройте дверь.
Я повинуюсь и снова оказываюсь во тьме.
– Ваши глаза приспособятся, – слышу я голос. – А до того хочу вам кое-что сообщить. Прошу молчать, пока я не закончу. Понятно?
Я на лету схватываю, когда слышу каверзные вопросы, а потому варежку не разеваю.
– Очень хорошо, – говорит она. – В конце концов, это не так сложно.
Я начинаю различать тени: печку, стул, возможно, очаг и посреди всего этого высокую гибкую фигуру.
– Итак, мне известно, что вы здесь по делу, – сообщает тень, и я различаю массивный хвост, медленно покачивающийся среди прочих силуэтов. – И я способна отнестись к этому с уважением. Все мы делаем свою работу, причем стараемся выполнять ее в полную силу. Было бы нерадением и пренебрежением своим долгом, если бы вы не уделяли работе максимум внимания.
Теперь можно различить шею, долгий грациозный лебединый изгиб; руки, маленькие, но соразмерные; миндалевидные глаза, высоко поднятые над щеками цвета спелой сливы.
– Мне известно и то, что вы прибыли из Лос-Анджелеса, – продолжает она, – и, хотя, наверное, полагаете, что привыкли к жизни в мегаполисе и знаете, как вести себя в большом городе, зарубите себе на носу, что Лос-Анджелес – это детский манеж по сравнению с Большим Яблоком. То, что допустимо у материнской груди, недопустимо в яслях. Я вытащила вас сюда не ради себя, а для вашего же блага. На самом деле, я уже дважды спасла вам жизнь. Можете мне не верить, но это правда.
Колеофизис, вне всякого сомнения, и при этом красавица. Каждый из шести пальцев на ногах идеальной длины и пропорций, и перепонки между ними без единого изъяна. А ее хвост – о! этот хвост! – в два раза толще моего и в сорок раз милее. Единственное мое желание – избавиться, наконец, от чертовой прищепки, чтобы вдохнуть полной грудью ее аромат.
– Было бы неправдой сказать, что я не… понимаю, чем вы занимаетесь. Но если вы продолжите все эти расспросы, это расследование… мои возможности защищать вас вовсе не безграничны. Вам ясно?
– Мне ясно, что вы имеете в виду, хотя я вовсе не обязан со всем соглашаться. – Мои глаза наконец приходят в норму.
– Этого я и не ожидала.
– А еще мне не ясно, зачем вы притащили меня в хижину в Джерси. Могли бы послать телеграмму.
– Все это вас не касается, – отвечает Колеофизис. – Однако в отличие от всех остальных, я не верю, что вы можете пострадать.
– Кроме стычки с Гарри и Энглбертом, мне вообще ничего не угрожало. Знаете, что ваш головорез грозил разодрать мне горло?
– Они сообщили вам свои имена? – поджимает она губы, явно недовольная.
Я пожимаю плечами:
– Энглберт. Такое не придумаешь.
– Расскажите мне кое-что, – говорит она придвигаясь, так что меня обжигает ее дыхание. – Почему вам непременно нужно встревать во все неприятности?
– Я встреваю? По-моему, это они встревают в мою жизнь.
Пауза. Поцеловать она меня хочет или плюнуть? Ни то ни другое – Колеофизис отстраняется.
– Вы посетили доктора Валлардо, так?
– Если учесть, что ваши головорезы схватили меня у медицинского центра, вам это и без меня известно. – Не спрашивая разрешения – хватит с меня разрешений, – я начинаю приседать, вверх-вниз, вверх-вниз, стараясь оживить онемевшие ноги. Колео не обращает на мою разминку ни малейшего внимания.
– Это не мои головорезы. – И дальше, чуть помедлив: – Доктор Валлардо – человек извращенный, Винсент. Выдающийся, но извращенный. Лучше бы вы оставили его наедине с опытами по ублюдочиванью природы.
– Похоже, вы их не одобряете.
– Я знаю, чем он занимается. Из первых рук. – Она садится на стул. – Еще вы докучали Джудит Макбрайд.
Откуда она все знает? Неужели за мной следили с того момента, как я вылез из самолета? Мучительно сознавать, что я был настолько сбит с толку этим городом, что и намека на хвост не обнаружил, несмотря на всю мою манию преследования. Привычка озираться всякий раз, когда я иду по городу, въелась мне в плоть и кровь, так же как смотреть то и дело в зеркало заднего обзора в машине. Проклятье, обычно я проверяюсь насчет хвостов даже в душе.
– Я не докучал. Я задал пару вопросов.
Тяжелый взгляд, и она кивает на стул:
– Садитесь, пожалуйста.
Я завязываю с приседаниями и падаю на стул напротив нее. Я обращаю внимание на отсутствие упоминаний о моей схватке с дином-гибридом в переулке за клиникой, но прихожу к выводу, что либо еще черед не настал, либо ее шпионы той ночью работали спустя рукава.
Колео берет меня за руку, и трепет проникает сквозь оболочку, бежит по руке и останавливает сердце. Как ни странно, ему это вполне по душе. Мгновение спустя оно возобновляет работу.
– Пожар в «Эволюция-клубе» – это чудовищно, – говорит она мне, и, судя по блеску в ее глазах и мягким интонациям, будто ватой перекладывающим каждое слово, мне кажется, что говорит она искренне. – Погибли дины, и это плохо. Пострадал Донован, и это ужасно. Ужасно. И я полагаю, что вас не менее беспокоит смерть вашего партнера. Но все это просто несчастные случаи. Способны вы это понять?
– Вы были там той ночью? Когда погиб Эрни? – спрашиваю я.
– Нет.
– А в Лос-Анджелесе – в клубе?
– Нет. – И хотя нос мне в данном случае не помощник, я чувствую, что в обоих случаях она говорит правду. – Но я знаю, что вовсе не предполагалось того, что произошло. Не так, как это случилось.
– Замечательно. Что же предполагалось?
Она качает головой, вскидывает руку:
– В этом все дело, Винсент. Вы должны прекратить задавать вопросы. Вы должны сегодня же покинуть Нью-Йорк и навсегда выбросить все это из головы.
– Я не могу сделать этого.
– Придется.
– Понимаю. Но не буду.
Не могу сказать, смеется она или плачет: голова ее опущена, плечи трясутся, все тело содрогается в конвульсиях: то ли приступ рыданий, то ли припадок хохота, но я прерываю беседу, чтобы вновь потянуться. Меня выматывают такие посиделки, и шкура под облачением покрывается холодной испариной.
Она встает, с глазами, блестящими от слез, – так и неясно, смеялась она или плакала, – и качает головой, словно отказываясь продолжать разговор. Здесь был бы к месту тяжкий вздох.
– Я сделала все, что могла, – вздыхает она. – Я больше не могу защищать вас.
– Понятно, – киваю я, в то время как часть моего сознания недоумевает, почему я не соглашаюсь и не отправляюсь восвояси, спасая свою нежную шкуру. Защита обычно дело хорошее, и я не выхожу из игры лишь потому, что чувствую, как близок к чему-то грандиозному.
– Неужели эта работа для вас важнее жизни? – спрашивает Колео.
Я медлю, и она дает мне время подумать. Мой затянувшийся ответ срывается с губ еще прежде, чем я осознаю, насколько он верен:
– В данный момент эта работа и есть моя жизнь.
Она понимает и более не настаивает. Меня это радует. Я смотрю на часы – уже поздно, и теперь, когда я вполне уверен, что не буду изувечен посреди штата Нью-Джерси, усталость начинает брать свое. Мышцы жаждут освободиться от оков, уже предвкушая восхитительную негу в горячей ванне отеля.
– Мы ведь почти закончили? – показываю я на часы. – Не хочу показаться невежливым, но…
– Еще один вопрос. А потом я велю Гарри и Энглберту доставить вас в отель.
– Валяйте.
– Это личный вопрос.
– Только без поцелуев при первом же похищении.
– Я знаю, что вы навещали Донована в больнице, – говорит она, и манера, с которой она произносит имя обгоревшего Раптора – приливная волна на первом слоге, подчеркнутый ритм двух других, – дает мне понять, что когда-то она хорошо знала его.
– Верно.
– Скажите мне… – И тут голос ее срывается. Она не хочет задавать этот вопрос, видимо, потому, что не желает слышать ответ. – Скажите мне, как он себя чувствует?
Мольба в ее глазах, немой их крик: скажи мне, что все в порядке, скажи, что он не мучается, – приводят в действие цепочку мыслей, которая до того и в голову мне не приходила: она Колеофизис – она разглядывает меня, оставаясь в тени, – ей приходилось общаться с доктором Валлардо – она велела своим головорезам зажать мне нос, чтобы я не запомнил ее запах и не смог отыскать ее, – она скрывалась и намеревается так же поступать впредь, – но прежде всего, и это самое главное: она по-прежнему очень любит Донована Берка.
Даже все эти годы спустя.
– Он выглядит прекрасно, – отвечаю я, и неуловимая Джейси Холден расцветает улыбкой. – И чувствует себя просто замечательно.
Мешок снова у меня на голове, хотя последние десять минут я бурно протестую против этого решения, взывая к тому, что поскольку я уже знаю, где мы находимся, нет никакой необходимости ослеплять меня подобным манером.
– Порядок есть порядок, – ворчит Гарри.
– Хозяйка распорядилась отвезти меня в гостиницу. Я там был, я все слышал, насчет мешка она ничего не говорила. – И в самом деле, Джейси велела двум динам вернуть меня в «Плазу» целым и невредимым, причем как можно быстрее. Последнее она выделила особо, как будто имела некие основания считать, что дины способны поступить иначе, и те нехотя согласились.
Шофер, которого я так и не видел, что-то бормочет, Гарри наклоняется к переднему сиденью и шепчет неразборчиво. Энглберт все это время не разжимает губ, и прежняя его готовность позабавиться со мной улетучивается начисто. Я обдумываю, не подать ли снова голос, попросить, допустим, включить посильнее кондиционер, но в конце концов решаю откинуться на сиденье и, не суетясь, использовать время, чтобы разложить все в голове по полочкам.
Мысленно я перебираю связи, одну за другой: Валлардо знал Макбрайда, Наделя, Донована, Джейси; Джудит Макбрайд знала их всех плюс Сару; Сара спала с Макбрайдом и коротко беседовала с Эрни; Надель вскрывал и Макбрайда, и Эрни; Наделя убили дины, сидящие рядом со мной…
Тут я отмечаю, как изменилась дорога. Мы съехали с шоссе или вообще какой-либо мощеной поверхности на рыхлую обочину. Слышно, как летит за колесами земля, машина замедляет ход, словно буксуя.
Я хватаюсь за мешок:
– Где мы?
Тут же мою руку отбивают прочь:
– Не твое собачье дело.
Ветви скребут по бокам лимузина, и несмотря на мои слабые познания относительно здешних границ трех штатов, я совершенно уверен, что это не дорога к Манхэттену.
– Вы, парни, не туда повернули.
– Нет, все верно, правда, Гарри?
– А то.
– А я уверен, что не туда. Госпожа Холден велела вам доставить меня в «Плазу», а это вовсе не Парк-авеню.
Гарри прижимается лбом к мешку, лишь тонкая коричневая бумага отделяет мое ухо от его губ:
– Мы этой сучке не подчиняемся.
Я понимаю, что это значит, еще прежде чем слышу щелканье кнопок и свист выпускаемых и встающих на место когтей. Я понимаю, что меня никогда не доставят в номер отеля. Они собираются убить меня, прямо здесь и прямо сейчас.
Изо всех сил оттолкнувшись ногами, я откидываюсь назад, на Энглберта, одновременно срывая с глаз мешок и отщелкивая кнопки перчаток…
– Держи его! – вопит Гарри. – Держи!..
Но я гладким маленьким угрем проскальзываю за ошарашенного Энглберта и, будто щит, толкаю его вперед. Перчатки сидят слишком плотно – нет времени отстегивать их как положено, – а потому я расправляю когти, острые как бритва лезвия продирают мягкие латексные подушечки пальцев, и сквозь бесполезные человеческие руки со свистом вылетает мое грозное оружие.
Хвост обрушивается на соседнее сиденье, чуть не пополам разрубая подушку, и я устремляюсь к дверце лимузина, ногами в стекло – снова встает вопрос, убить или быть убиту, и я готов принять вызов. Собрав все свои силы, я обрушиваюсь на теплые туши агрессоров. Шофер озирается в беспокойстве и останавливает машину. Все вокруг окутывает запах битвы, насыщенная смесь страха и ярости.
Мы сбиваемся в ревущую груду когтей, никто не в состоянии высвободить конечности, нет ни времени, ни возможности сорвать маски, выплюнуть челюсти. Хвост Гарри свободен и яростно молотит повсюду – если он пытается настичь меня, то может с тем же успехом попасть по себе самому, а я, вцепившись в него, тянусь к глазам, ушам, любой доступной плоти. Кровь и пот брызжут на обшивку автомобиля. Энглберт тоже в общей куче, и мне кажется, его когти оставили глубокий след в боку Гарри…
– Кончай… кончай это дело, – задыхаясь, хрипит Гарри. – Тебе… никогда… не победить…
Дальнейшее обращается в рев, потому что я, отыскав в себе скрытые запасы энергии, поднимаю и валю Бронтозавра, для начала прижимая его лицом к сиденью. Я отвожу назад правую лапу, напрягаю мускулы, готовый немедля покончить с этим делом… и тут ощущаю электризующую вспышку боли, четыре острых шприца вонзаются мне под ребра. Позади мелькают когти Энглберта, залитые моей кровью.
Я верчусь штопором, вытянув лапы, описывая когтями широкие круги, не имея представления, куда приходятся удары, да и не заботясь об этом, пока они вонзаются хоть куда-нибудь, хоть во что-нибудь…
Они вонзаются в шею водителя.
Он тяжело валится на руль, нога мертвым грузом вдавливает до отказа педаль, и машина летит с проселочной дороги. Шум теперь просто ужасающий, и я не различаю, где рык, где рев, где визг, где грохот мотора, потому что когти все мелькают, и хлещет кровь, и плоть рвется в клочья под яростным напором, а когда я на миг выныриваю из схватки за глотком воздуха, то успеваю заметить в переднем стекле стремительно приближающееся огромное дерево, и в тот момент, когда я вновь погружаюсь в хитросплетенье изодранных человеческих оболочек и мяса динозавров…
Крушение.
Это своего рода сон, хотя я вполне сознаю, что лежу на полу лимузина, весь залитый кровью, с выпущенными когтями и лапой, застрявшей в разорванной обшивке переднего сиденья. В этой… галлюцинации, если можно так выразиться, к машине приближается молодая женщина человечьего рода – та самая женщина, что уже снилась мне, – и смотрит на мое распростертое тело. Я пытаюсь помахать, пытаюсь моргнуть, пытаюсь показать, что нуждаюсь в помощи, но все бесполезно. Она открывает дверцу автомобиля, и голова моя со стуком падает. Я не в состоянии шевельнуться. Страх нарастает.
Совершенно беспомощный, я наблюдаю, как эта женщина, чьи черты ясно различимы, но лицо целиком по-прежнему скрыто ярким светом, исходящим от ее волос, нагибается ко мне, словно мать, укрывающая в ночи своего ребенка. Наши взгляды встречаются, и в ее глазах я вижу свое отражение. Она улыбается, и я успокаиваюсь. Все так же безмолвно уста ее приоткрываются и тянутся к моим. Мы сливаемся в поцелуе, и я не способен сжать губы. Рот раскрывается, устремляется наружу язык…
А она слизывает кровь с моего лица, с ухмылкой всасывает ее губами. Я кричу и снова теряю сознание.
Водитель мертв. Гарри тоже мертв. Энглберт нет, хотя он без сознания и вполне может проваляться так еще несколько часов. Все трое вылетели через переднее стекло, когда мы врезались в старый дуб, и у меня не находится слов, чтобы выразить благодарность создателям передних сидений «линкольна», достаточно прочных, чтобы выдержать напор Велосираптора, несущегося со скоростью шестьдесят миль в час. Мне кажется, что это не входит в стандартную программу испытаний на безопасность.
Я прихожу в себя на полу в задней части лимузина в точности так, как во сне, весь в крови, частично своей собственной, частично чужой, и вываливаюсь на мягкую землю. Требуется время, чтобы хоть как-то сориентироваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34