- Расклад.
Мы удалились, не замеченные, игроками возобновившими партию.
- Давай-ка, Остен-Бакен, сдадим этих олухов ближайшему шпику и продолжим погоню за Лениным.
- Вон как раз один из-за столба фонарного выглядывает. В котелке, с тросточкой и моноклем.
- Они бы еще на лбах у себя писали заглавными буквами название ведомства, - Остап досадливо сплюнул. - Нет, с кем приходится иметь дело...
Мы прогулочно и беззаботно миновали пустынную мостовую.
- Чего изволите? - шпик прогнулся и осклабился гнилыми зубами.
- Почем берешь за немецкого агента?
- Смотря по весу: За Ленина сто червонцев не пожалею.
- А за соратников?
- Имеется адресок? - шпик выдернул из кармана узкую записную книжку и обгрызок синего жирного карандаша.
- Мы согласны отдать грузина за полцены.
- Грузина? - переспросил шпик, возвращая блокнот в карман, отяжеленный револьвером.
- В кавалергардской дворницкой сидит - по кличке Коба.
- Уморили, ой уморили, - шпик прислонился к столбу. Чтобы я вам платил червонцы за нашего человека.
- Шутите?
- Пшли отсюдова к чертовой бабушке, Шерлок-Холмсы недоделанные. Не мешайте профессионалам тайного сыска.
- Теперь двинули в морг, - сказал Остап решительно.
- Думаешь, за свежемороженого Ленина тоже заплатят?
- Это мозги у тебя свежемороженые... Морг - самое надежное место в городе для нелегального пребывания.
Служитель, провонявший формалином, долго пялился на нас из-под сонных век.
- Папаньку, родненького, давеча тараканы с нагайками затоптали, прямо в кухне, - запричитал Остап. - Маманька говорит, без папаньки не возвращайтесь!
- Идите, шукайте , только в обморок не падайте. У меня нашатырь казенный на исходе.
- Сдюжим,- Остап обернулся ко мне. - Ты, кажется, уже посещал анатомический театр по контрамарке?
- "Разделка безымянного трупа" - в трех частях, без антракта и буфета.
Служитель, натужно крякнув, открыл дверь ледника.
- Пожалуйте, господа хорошие.
Остап шагнул первым к скорбным заиндевелым стеллажам.
Дверь за нами закрылась тихо и надежно.
Мы медленно и настороженно крались вдоль неподвижных желтых пяток.
Вдруг впереди, откуда лился зыбкий неровный свет, раздался осипший голос:
- Товарищ Орджоникидзе, ну вы опять скидываете не в масть.
- Ах, товарищ Аллилуев, я не нарочно. Пальцы едва сгибаются.
- А вы картишки к пузу прижимайте, к пузу.
- Соскальзывают.
- Кажется, опять кто-то родственников ищет?
- Ложитесь быстрей, Григорий Константинович, да не туда, не туда, а то в прошлый раз я вас с трудом отклеил от этой женщины.
- Карты, карты спрячьте.
- Мы их сюда, под дедушку.
Наступила мертвая тишина.
Остап громко кашлянул и повернул к выходу.
- У вас там, знаете, покойнички слишком разговорчивые, - сказал Остап зевающему служителю.
- Льду маловато, вот гады и оттаивают.
- Большевики?
- А как же, самые стойкие.
После морга мы передислоцировались в центр - но и здесь нас поджидала неудача.
Навстречу нам двигалась толпа ошалелых зевак. Они явно сопровождали какое-то шествие.
- Ну все, кранты, нас опередили, - сказал Остап грустно-грустно. - Ленина поймали.
- Посмотрим, а?
Усиленно работая локтями, животами, головами, коленями и языками, мы кое-как пробились к цели.
Но Ленина так и не увидели - ни живого, ни мертвого, ни полуживого, ни полумертвого, ни настоящего, ни фальшивого.
Ядром всеобщего внимания была свирепого вида псина, восседавшая в черном лакированном открытом английском автомобиле.
- Какая это порода? - спросил я Бендера с восторженным придыханием.
- То ли буль-буль-муму, то ли муму-буль-буль, точно не помню.
- Как вам не стыдно, молодой человек! - атаковала Остапа ближняя старушка с растрепанным ребристым зонтиком, используя сию принадлежность на манер легкого меча. - Как не стыдно! Не узнать знаменитейшую ищейку Тгефа!
Блокируя обеими руками вялые удары зонтика, Остап вежливо поинтересовался:
- Теперь все столичные собаки будут разъезжать в автомобилях?
Зонтик активизировался, несмотря на потрескивание каркаса.
- У Тгефа особое задание!
- Смущать нравственность законопослушных граждан?
- Ленина вынюхивает, Ленина, гегманского гезидента.
- Бабусь, а чего псина бабочку на шею нацепила? Траур по рухнувшему абсолютизму?
- Это пгезент самого Кегенского Александга Федоговича!
- Понятно, больше вопросов не имеем.
Мы втиснулись в спасительную толпу, которая могучей волной отнесла от нас чересчур бойкий зонтик и чересчур осведомленную старушку.
- Нам бы такую транспортную единицу, Остен-Бакен, сказал мечтательно Бендер, оправляя подмятые любопытствующей стихией одежды. - Мы бы Ленина из под земли достали.
- Да, ноги уже отказываются маршировать.
- Спокойно, еще пара переходов - и будет объявлен бивак, с женщинами легкого поведения, струнной музыкой и холодной сладкой простоквашей.
Но вместо простокваши нас засосал очередной уличный водоворот.
По мостовой, под усиленным вооруженным конвоем, вели на задних лапах гневно рычащего медведя.
- Почему ты, Остен-Бакен, не спросишь, какой породы это замечательное, исконно русское, сказочно-фольклорное животное?
- Вот именно - гусское!
Между мной и Остапом вклинилась до боли надоевшая старушка с неунывающим зонтиком.
- Бугого медведя, сибигского пгоисхождения, Ленин собственногучно вскогмил холодными котлетами. Завтгакает, понимаете, господин Ульянов , на швейцагском кугогте, а в связи с личными пгоблемами семейного свойства наблюдается частичное отсутствие аппетита. Ну, он тогда на велосипед - и к телеггафу и недокушанную котлетку, ценной бандеголью медведю нашенскому, в зоосад.
- Котлеты, видно, были не совсем свежие. Вон как, выкормыш, жалуется.
- Ошибаетесь, молодой человек, ошибаетесь. Звегушка благодагность публично выгажает и хочет лично засвидетельствовать свое почтение благодетелю.
- А гавриков с винтовками Ленин наверняка не подкармливал. На такую ораву котлет не напасешься.
- Надеются, что медведь их пгямиком выведет к японскому гезеденту, - старушка добродушно огрела Бендера зонтиком.
- Не могли бы вы изредка охаживать по приметным частям тела моего визави, розовощекого студента?
Но риторический вопрос повис в воздухе, так как обладательница зонтика внезапно исчезла в неизвестном направлении.
- Какой я идиот, какой идиот, - вскричал вдруг Остап, безумно озираясь. - Это была не старушенция.
- Граф Монте-Кристо?
- Хуже, Ленин!
- Эх, не организовали проверку на лысину.
- Нет, Остен-Бакен, я больше органически не вынесу массового параноидального психоза. Пойдем-ка за любимый фикус, на жесткий сундук...
И мы, огорченные, поплелись на неминуемое заседание к присяжному поверенному.
Там нас у порога встретили радостные дети.
- Ося! Ося! Твой Ленин на подводной лодке удрал!
- Врешь, Катька, не на подводной лодке, а на миноносце!
- Оба вы врете, не на лодке и не на миноносце, а на этом, как его... А-э-ро-пла-не! - резюмировал старший.
- Устами младенца глаголет истина, - сказал Бендер устало и сжал кулаки. - Ну, попадись мне когда-нибудь этот Ленин в лапы - рыло начищу до блеска!
ГЛАВА 15
МЕЖДУ ПРОЛЕТАРСКИМ МОЛОТОМ И
БУРЖУАЗНОЙ НАКОВАЛЬНЕЙ
"Мне чуть голову не
оторвали..."
О.Б.
Однажды среди ночи меня разбудило ласковое прикосновение, которое я так долго ждал (если можно с кем попало, то разве нельзя со мной?). Я послушно открыл глаза и обмер - в трепешущем свете взволнованной вкрадчивым сквозняком свечи стояла моя квартирная хозяйка в полупрозрачной ночной рубашке до пят: на плечах цыганская шаль, в руках остроотточенный топор.
- За что? - хотел спросить я умоляющим голосом, но губы мои только кривились и дергались, как у налима, безжалостно вытащенного на берег в расцвете половозрелости.
- В двери стучат уже второй час, - прошептала хозяйка, наклоняя к моему расслабленному телу мерцающее лезвие раскольниковского топора и роскошные мармеладовские груди с умопомрачительными темнеющими сосками. - Боюсь отпирать.
- Всего-то! - сказал я, несказанно обрадованный, и прислушался.
Из прихожей действительно доносился мерный, аккуратный, настойчивый звук.
- Сейчас поговорим с супостатом, - я принял из пахнущих абрикосовым кремом пышных рук топор. - Можете пока чай приготовить.
Она вознаградила мой неподдельный героизм долгим искусным поцелуем в губы, истосковавшиеся по женской страсти, и я в этот момент проклинал не ночного настырного визитера, а холодную твердость топора, вклинившуюся между моей горячей обнаженной плотью и тонкой шелестящей тканью, обещающей незабываемое наслаждение.
С топором наперевес, зябко и остервенело кутаясь в мягкую шаль, еще сохранившую нагретость ее покатых, гладких, желанных плеч, я приблизился к двери, которая, слава Богу не сотрясалась от хамских пинков, а лишь тонко вибрировала от вежливой лихорадочной морзянки.
- Кого черти носят! - гаркнул я грубо и самоуверенно.
- Остен-Бакен здесь проживают?
- А по какой надобности? - спросил я уже своим голосом.
- По бендеровской!
- Остап?
- Открывай же, открывай!
- Сию минуту...
Бендер ввалился изможденный, с непропорционально распухшей щекой, с неизменным саквояжем в окоченевших перчатках.
- Зуб? - спросил я участливо, пряча топор за спину.
- Догадливый - мочи нет... Лучше бы дрых более чутко.
- Болит?
- Па-пи-ро-су.
- Тебе к врачу надо.
- Па-пи-ро-су!
Больше ничего не советуя, помог Остапу раздеться, предварительно ловко и незаметно избавившись от топора и шали.
Рухнув в кресло, Бендер закурил.
- Может, шалфейчиком пополощешь? - я залез под одеяло.
- Сколько раз... Сколько раз, Остен-Бакен, тебе по-хорошему предлагалось уехать в патриархальную, тихую Москву... Ноет, гад!
- Пепельница на полке.
- Теперь час пробил. Пусть дурной ветер с Финского залива проветривает другие, более устойчивые к историческим катаклизмам мозги.
- Чай будешь?
- Утворил я такое! Такое!.. А все зуб проклятущий - нашел подходящее время для выматывания нервов... Ой, Остен-Бакен, лучше бы маяться мне на кожаном диване с грелкой - так нет, подвязал, как допропорядочный обыватель, щеку платком, дабы корни не застудить, и двинул скорым шагом к Смольному институту. Там неподалеку дальний родственник присяжного поверенного, врач широкого профиля проживает...
- Знаю, знаю. Первоклассный специалист - помнишь, когда у меня на стыдном месте чирей вскочил?
- Еще слово про чирий - и в Москву отправлюсь без тебя.
- Молчу.
- Присяжный поверенный по такому случаю снабдил меня куском сала в качестве гонорара. Упаковал я гостинец в газету, сунул в саквояж и потопал. Никто меня не трогает, я никого не трогаю... И вдруг у самого Смольного - рассадника бунтов и смуты - окликает меня грубый революционный бас:
- Стой! Хто идеть?
- А ты?
- Отвечаю жалобно: " Гражданин с флюсом".
- А он?
- Жида, говорит, шлепнем без промедления, а тебя, интеллепупию, - после перекура.
- А ты?
- Заявляю внаглую, мол, это у флюса фамилия такая неудачная, а вот партийный псевдоним вполне терпимый Гнойник Гнойникович Нарыв.
- А он?
- Наша кликуха - проходь!
- Повезло.
- Да не совсем... Выдал меня саквояж. Отблеск костра, могучие безжалостные тени - и знакомое по февралю: " А-а-а! У-у-у! И-и-и!"
- Лаокоонообразные?
- Догадливый.
- Петуха с золотыми яйцами вспомнили?
- Скорей всего не забыли, как я их с коньяком обдурил. Впрочем, какая разница, чем моя персона вызвала массовое негодование. Разят перегаром и хрипят: " Держи! Держи провокатора недорезанного!"
- А ты?
- Превратился из гордого петуха в рядового зайца, слава Богу, свинцом не нафаршировали.
- А они?
- Как полагается - затворами лязг-лязг-лязг и галопом за жертвой.
- А ты?
- Жму не оглядываясь, но пятками чувствую преследователи множатся, множатся, множатся... Если из-за барахла пролетарии, солдатня и прочая шваль готовы были перегрызть друг другу глотки, то в погоне за мной они слились в едином порыве... В общем, не успел и моргнуть уже Невская набережная, а там крейсер-громадина, в темноте название не разобрал, а у носового орудия, в свете прожектора, гордо торчит вечночихающий кожаный.
- Тоже узнал?
- В момент!
- И за маузер?
- Гораздо хуже... Навел, сволочь, жерло, прицелился - да как жахнет! До сих пор удивляюсь, как увернулся от снаряда.
- Страсть!
- Дальше интересней будет... Неумолимый рок несет меня на Дворцовую площадь. Осознаю - конец близок, но не останавливаюсь. Впереди у Зимнего - баррикады с пулеметными рылами, позади - неуправляемая, ощетинившиеся штыками толпа. Эх, думаю, одно спасение: прорваться во дворец - комнат много, есть где спрятаться.
- Смело!
- Приближаюсь к баррикаде из мешков, на полном ходу подымаю над головой предательский саквояж с салом и ору что есть мочи: "Ложись гады!"
- И легли?
- Догадливый... Как одна! На мое счастье, за амбразурами оказался бабский батальон... Ну, матросня с разгону - на распростертые тела! Жалко, на всех баб не хватило. Задние перекатили волной, любвеобильных и за мной - во дворец.
- А ты?
- Не знаю, сколько мраморных шедевров и изумительно тяжелых ваз обрушил я на тупые головы, носясь по лестницам, но в конце концов и мне улыбнулась удача. Наткнулись, понимаешь, разгневанные массы на Временное правительство. Спасли меня господа министры от несправедливой расправы.
- Мне кажется, ты сгоряча совершил для большевиков государственный переворот?
- Называй как хочешь, но здесь нам больше делать нечего!
- Мы же еще и ихнего предводителя - Ленина ловили...
- Запомни, Остен-Бакен, на всю оставшуюся жизнь. Никогда Остап Бендер не был в Петрограде, ни под каким соусом... Никогда!
Тут вошла любезная, расфуфыренная, напомаженная, густо напудренная хозяйка и предложила медоточиво свежий чай...
Конечно же, мы в скором времени покинули негостеприимный Петроград, но тут случилась новая оказия. Клянусь гордыми остен-бакеновскими генеалогическими корнями, но Остап не бегал по Москве в поисках зубного врача (флюс благополучно прорвало еще в холодном прокуренном вагоне), а Кремль большевики все равно взяли.
К весне же пожаловала и вся большевистская верхушка. Суровый ветер Финского залива, видно, окончательно продул их озабоченные Мировой Революцией мозги.
Глава 16.
СМЕРТЬ И ЛАВРЫ
"Товарный голод, ничего
не поделаешь..."
О.Б.
Вторую большевистскую зиму мы коротали в обстановке перманентного (почти по Троцкому) голодания, и если бы не отощавшие кошки, реликтовые голуби да неунывающие воробьи, нерегулярно поступавшие в наш революционно-коммунистический рацион благодаря охотничьим (подвалы-чердаки) навыкам Остапа, то мы бы благополучно вымерли, как тупые, необразованные динозавры, не отличающие эмпириокритицизм от исторического (весьма осязаемого не согласными с новой властью желудками) материализма.
Кстати, мое кулинарное искусство, питаемое фолиантом изобретательной до истощения Елены Молоховец, превращало выловленную урбанистскую добычу в пищеварительно приемлемые мясосодержащие блюда даже при отсутствии специй, благовоний, пряностей и поваренной соли.
Однажды, когда мы, привычно расположившись на ложах из книг (дом, в котором нет книг, подобен телу, лишенному души, - сказал мающийся с похмелья Цицерон, обнаружив, что ему больше нечего менять на опимианский, столетней выдержки, фалерн), поближе к ошалелой буржуйке, заглотившей уже всего Дюма-пэра и Дюма-фиса, утомительного, но долгогорящего Вальтер Скотта, двадцатитомного Игнатия Федоровича Потапенко (подло соблазнившего чеховскую Чайку), нудно-обстоятельного Боборыкина, фигурировавшего в определенных кругах, как Пьер Бобо, и еще дюжину дюжин плодовитых, чище породистой борзой суки, беллетристов (терпеливо и тщательно подбирал их мой двоюродный дядя - славянофильского толка философ и вынужденный масон, умно сбежавший на белогвардейский знойный юг), скромно ужинали (завтраки и обеды были отложены до лучших времен), Остап, дожевывая последний жесткий кусок (первая в нашем деградирующем устрашающими темпами меню ворона), задумчиво произнес в никуда:
- Нет, хватит... С завтрашнего дня, самое позднее - с послезавтрашнего, сознательно переходим на кремлевский усиленный паек: красная икра, осетринный балык, рисовая каша на сливочном масле, клюквенный кисель и белый хлеб.
- Я согласился бы и на черный... Но увы, не имею чести состоять в членах Центрального то бишь Комитета - мордой-с не вышел, мозоль-с, извиняюсь, на седалище от чрезмерной интеллектуальной деятельности, не та-с мозоль-с!
- А мы получим калории по другой линии. Помнишь, Остен-Бакен, давешнего кота, рыжего?
- На тушке отчетливо прослеживалось наличие нагулянного жира. Я еще подумал - наверняка партийный товарищ, близкий к правительственому буфету.
- Нет, при военном коммунизме кота может безнаказанно содержать только кто-нибудь из старорежимных, сюсюкающих о либерализме и народных чаяньях господ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12