А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Будто бы он с Исаевым после работы в динамитной мастерской пили чай в кухмистерской. Было поздно, и они вдвоем сидели за большим столом, где стоял огромный медный самовар.
– Ну, как идет работа над летательным аппаратом? – спросил Исаев.
– Очень медленно… не хватает времени. Вот сделал запальные свечи из прессованного пороха, а цилиндра еще нет.
Исаев достал из корзинки, стоявшей рядом, черную, похожую на полено пороховую свечу и усмехнулся:
– Как же ты говоришь, Николай, что нет цилиндра, а это разве не цилиндр? – и он кивнул на самовар.
– Да, похоже, однако…
Но Исаев прыгнул на стул, сунул свечу в трубу самовара и поджег. Из трубы ударило пламя, самовар сорвался со стола и, пробив потолок, устремился в небо…
Кибальчич проснулся в холодном поту, весь дрожа:
«Проклятье! Может же такое присниться…»
Он встал, оделся и сел за бумаги.
«А между прочим, этот приснившийся мне трехведерный самовар, если б его немного переделать, вполне бы годился для опытного образца. Впрочем, нет, он бы быстро расплавился – тут нужна очень прочная сталь. А по форме – похоже, очень похоже…»
Перечитав написанное вчера, Кибальчич решил начать описание проекта с краткого вступления, которое бы относилось не только к тюремному начальству или правительству, но и ко всему народу и, может быть, к потомкам. «Идея моя верна, даже многообещающа, и перед лицом смерти я имею моральное право обратиться к тем, от кого отгорожен каменными степами и железными засовами».
Он посидел несколько минут в раздумье и мелкой вязью начал писать:
«Находясь в заключении, за несколько дней до смерти я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении.
Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу Родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью».
Написав это, он встал, прошелся несколько раз из угла в угол и опять взялся за перо.
Несколько смягчив резкую критику несостоятельных опытов доктора Арендта поднять в воздух аппарат с помощью мускульной силы, он показал невозможность взлета на крыльях тяжелой паровой машины и громоздких электродвигателей.
«Какая же сила применима к воздухоплаванью? – поставил Кибальчич вопрос и тут же ответил: – Такой силой, по-моему, являются медленно горящие взрывчатые вещества».
Далее Кибальчич описал предлагаемый им снаряд, снабдив его схематическим чертежом.
На платформе, где должны были помещаться воздухоплаватели, на прочных опорах укреплялся большой цилиндр с суженным отверстием в нижней части. В цилиндре должна устанавливаться прессованная пороховая свеча. От ее горения газы, скопившиеся в цилиндре, с силой должны вырываться в нижнее отверстие и, оказывая давление на верхнее дно цилиндра, поднимать всю установку вместе с воздухоплавателями.
Для остановки аппарата в полете и снижения его должны применяться свечи меньшего диаметра, которые заменялись бы автоматически.
Для придания прибору большей устойчивости и маневренности Кибальчич предлагал снабдить его регуляторами вроде крыльев и небольшим горизонтально установленным реактивным цилиндром.
Сделав описание, чертеж и необходимые расчеты, Кибальчич добавил:
«Не один прессованный порох может служить этой цели. Существует много медленно горящих взрывчатых веществ. Может быть, какой-нибудь из этих составов окажется удобнее прессованного пороха…
Верна или неверна моя идея, может решить окончательно лишь опыт… Первоначальные опыты с небольшими цилиндрами могут быть проведены даже в комнате. Насколько мне известно, моя идея еще не была предложена никем.
Я умоляю ученых, которые будут рассматривать мой проект, отнестись к нему как можно серьезнее и добросовестнее и дать мне на него ответ как можно скорее».
Поставив свою подпись, Кибальчич поднялся бледный, истомленный, словно только что взошел на вершину снежной горы. Но глаза его горели, в них светилась надежда. Это сразу же заметил, войдя в камеру, защитник Герард.
– Вижу, вы кончили свою работу?
– Да, вот он, мой проект!
Герард взял листы исписанной бумаги, посмотрел на чертежи и перевел взгляд на Кибальчича.
– Я восхищен вашим мужеством, Николай Иванович. Немало мне приходилось видеть разных людей перед казнью, но подобного не доводилось. Я буду бороться за вашу жизнь.
– Спасибо! Но главное – проект!
– Понимаю, – с поклоном ответил Герард. – Я ухожу, чтоб сейчас же передать его по начальству.
5
Суд над «первомартовцами», которого с таким нетерпением и тревогой ждало восьмисоттысячное население Санкт-Петербурга, начался 26 марта, ровно в 11 часов. Вместительный судебный зал с высокими окнами и массивной тяжелой мебелью еще за час до начала огласился возбужденными голосами, шуршанием шелковых юбок, позвякиванием шпор. Министры и высшие сановники с женами, посланники и военные атташе, редакторы и корреспонденты самых влиятельных газет Петербурга, Парижа, Лондона, Нью-Йорка, Берлина, знаменитые адвокаты, писатели, художники, врачи, военные заполнили все проходы. Сотни глаз нетерпеливо и жадно смотрели на высокий помост, где стояли судейские кресла с двуглавыми орлами, а за барьером – тяжелые скамьи подсудимых. Здесь должна была разыграться самая сенсационная трагедия века. Слова «террористы», «нигилисты», «анархисты», «цареубийцы» и просто «злодеи» порхали по всему залу.
Молодцеватый пристав с пышными усами, поднявшись на возвышение, громко выкрикнул:
– Приглашаю встать! Суд идет!
Шестеро сенаторов в парадных мундирах и сословные представители расселись за большим столом, где в золоченой раме висел спешно написанный портрет нового самодержца.
Первоприсутствующий сенатор Фукс – худенький, облысевший старик с козлиной бородкой, поднялся и слегка дребезжащим голосом объявил, что Особое присутствие правительствующего сената начинает слушание дела о государственном преступлении 1 марта. Он назвал состав суда, прокурора, защитников и объявил, что подсудимый Желябов от защитника отказался.
Когда боковая дверь распахнулась и жандармы в железных касках с пикообразными шпилями и с шашками наголо ввели подсудимых, – все замерли. Вид «злодеев» удивил собравшихся, в публике послышался шепот.
Но первоприсутствующий предоставил слово обер-секретарю, и тот, чеканя каждое слово, огласил высочайшее повеление слушать настоящее дело в Особом присутствии правительствующего сената. Затем начался краткий опрос подсудимых.
Когда очередь дошла до Желябова, он с достоинством поднялся и громко сказал:
– Я получил документ…
– Прежде назовите суду ваше звание, имя и фамилию.
– Крестьянин села Николаевки Таврической губернии, Андрей Иванов Желябов. – И, повысив голос: – Я получил документ, относящийся к этому делу. Я сомневаюсь в его подлинности, так как он без нумера и вручен мне за двадцать минут до суда. А между тем этот документ отвечает на заявление, имеющее крайне важное значение для дела.
В зале воцарилось молчание, женщины направили на Желябова лорнеты. Послышался шепот, удивленные вздохи.
А он, откинув назад густые, волнистые волосы, говорил спокойно, уверенно:
– Двадцать пятого числа я подал из крепости заявление, в котором указывал, что наше дело не подсудно Особому присутствию сената. Русская социально-революционная партия боролась с правительством, и Особое присутствие сената, состоящее из правительственных чиновников, не может рассматривать это дело, как сторона заинтересованная. Я требовал и требую народного суда, а если это невозможно – суда присяжных!
– Смотрите каков! – негромко сказала дама в мехах, сидящая рядом со стариком принцем Ольденбургским. – Он хочет, чтоб их оправдали, как Веру Засулич.
– Да-с, не глуп, не глуп, – прошамкал принц. – Однако как же вывернутся судьи?
Но у судей, на целый час задержавших заседание, уже было готово Определение Особого присутствия сената со ссылкой на высочайшее повеление. Обер-секретарь тотчас огласил его.
Желябов принужден был сесть, но он добился своего: зал был наэлектризован. Иностранные корреспонденты быстро записывали происходящее, все лорнеты и взоры были устремлены на Желябова. Даже сидящий в стороне на маленьком стульчике художник Константин Маковский, напряженно водя карандашом, пытался схватить его неуловимые черты.
– Да-с, а дело-то обещает быть скандальным, – шепнул сенатор Пухов присяжному поверенному Верховскому. – Смотрите, какую шпильку подпустил Желябов присутствию.
– Вот потому-то я и отказался от участия в деле, – сказал Верховский. – Тут не может быть объективности… А за судом следит весь мир…
– Тише, тише, кажется, начинается главное.
По приказанию первоприсутствующего поднялся обер-секретарь и стал читать обвинительный акт. Зал притих – всем хотелось знать подробности столь нашумевшего дела.
Обвинительный акт был написан сухим казенным языком, но в нем довольно последовательно и подробно излагались факты подпольной деятельности «тайного сообщества», освещались обстоятельства многих покушений и, наконец, обстоятельно анализировалось последнее из них, приведшее к смерти царя.
И хотя чтение обвинительного акта продолжалось больше двух часов, никто не вышел из зала.
Затем был оглашен дополнительный обвинительный акт о предании суду Кибальчича, и первоприсутствующий Фукс перешел к опросу обвиняемых.
Первым был вызван Рысаков. Он говорил тихо, невнятно, путано. Все почувствовали, что Рысаков был смущен и растерян своим предательством. Отрицая свою принадлежность к партии «Народная воля», он пытался объяснить участие в терроре случайностью; сваливал вину на Желябова и Перовскую и, в силу сделанных ранее признаний, указывал на Кибальчича, Михайлова, Гельфман.
Его показания и раскаяние не вызвали в зале ни сочувствия, ни сожаления.
Лохматый увалень Михайлов не был смущен сотнями смотрящих на него глаз, грозными генералами и министрами, сидящими в первых рядах. Он говорил просто, но связно. Признав себя членом партии «Народная воля», Михайлов сказал, что он был членом боевой рабочей дружины и боролся за освобождение рабочих, за улучшение их жизни.
– Что же делала ваша дружина? – спросил первоприсутствующий.
– Охраняла сходки и собрания, уничтожала шпионов. А в террористах я не был и участия в покушении на царя не принимал…
– Эти оба – простаки! – опять зашептал старый сенатор в ухо Верховскому. – Они лишь исполнители. Подождем Желябова – тот, наверное, скажет.
– Да, послушаем его и – обедать! – согласился Верховский.
Желябов ждал, что сейчас вызовут его, и уже мысленно подготовил речь, но Фукс, словно догадавшись об этом, объявил Гельфман.
Некрасивая, с крупными чертами и бурыми пятнами на лице, она неловко шагнула к барьеру.
– Боже мой! Рядом с красавцем Желябовым – такая дурнушка! – вздохнула дама за спиной Верховского.
Гельфман почувствовала, что симпатии публики не на ее стороне, и начала сбивчиво, невнятно. В зале задвигались, зашептались. Первоприсутствующий позвонил в колокольчик.
Стало тише. Гельфман овладела собой, заговорила уверенней:
– Я была членом партии «Народная воля» и хозяйкой конспиративной квартиры, но не участвовала в террористической борьбе. Я знаю Рысакова и других, но ни разу не видела на конспиративной квартире Михайлова…
– Ну, видимо, сейчас Желябов, – нагнулся к сенатору Верховский.
– Подсудимый Кибальчич! – объявил Фукс.
Стройный, в темном костюме с белым стоячим воротником, подпиравшим аккуратно постриженную бородку, Кибальчич совсем не походил на арестанта и тем более на «злодея».
Это заметили все.
– Техник! Техник! – стали передавать по рядам.
Кибальчич заговорил ровным, задушевным и мягким, повсюду слышным голосом:
– Я не могу говорить о себе, не касаясь партии «Народная воля», в которой имел честь состоять. – Эти первые слова, сказанные с большим достоинством и убежденностью, заставили всех прислушаться.
Кибальчич, воспользовавшись этим, стал рассказывать о возникновении «Народной воли» и о том, что заставило ее перейти от мирной пропаганды к активной политической борьбе, к террору.
– Я раньше сочувствовал народникам, и если б не арест, очевидно, ушел бы в народ и был бы до сих пор там. Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли, на создание сельскохозяйственных орудий…
Видя обострение борьбы правительства с партией, видя жестокие меры подавления свободомыслия, я решился стать на защиту партии, предложив для этого свои технические знания. Я перечитал все, что мог достать на русском, французском, немецком, английском языках о взрывчатых веществах, многое узнал и домыслил. Вместе с другими лицами я изготовлял динамит, делал расчеты, изобрел и изготовил метательные снаряды и был не прямым, но косвенным участником всех покушений на царя.
В зале послышались вздохи, шепот.
– Знали ли вы, для какой цели предназначались изготовляемые вами динамит и снаряды? – спросил первоприсутствующий, проникшийся к Кибальчичу уважением и симпатией.
– Да, конечно, это не могло не быть мне известно. Я знал и не мог не знать, – твердо сказал Кибальчич. – Вы видите, я не умаляю своей вины и ничего не пытаюсь скрыть. Я был на опытах по опробованию снарядов, как утверждал Рысаков, и читал лекции метальщикам, но я считаю нужным заявить здесь, что той личности, которая называется Тимофеем Михайловым, не было ни на опытах, ни на чтении этих лекций. Вообще я его ни разу не видел в квартире Гельфман.
– Вот это фунт! – шепнул сенатор Верховскому, – неужели Рысаков заврался?
– Очень возможно. Кибальчич говорил правдиво и очень умно.
– Вот то-то и оно. Вот когда они начинают себя показывать.
Первоприсутствующий вызвал Перовскую.
Накануне суда Софье Перовской разрешили свидание с матерью. Мать рассказала, что по Петербургу ходят порочащие революционеров слухи: их называют «убийцами», «извергами», «злодеями».
– Очень прошу тебя, Сонечка, хоть внешне предстать прилично. Я привезла тебе твое любимое черное платье и новые брюссельские кружева, их сейчас достать в Петербурге очень трудно, но я все-таки достала. Не отказывай мне хоть в этом.
Софья обещала матери и исполнила свое слово. Она вышла к барьеру изящная, гордая. Черное облегающее платье, отделанное ажурными кружевами, скрадывало бледность ее лица. Пышные волосы, забранные в пучок, делали ее выше ростом, стройней.
Как только Перовская вышла к барьеру, в задних рядах многие поднялись, женщины вооружились лорнетами, по залу пролетел шепот удивления:
– Скажите, правда ли, что она дочь петербургского губернатора?
– Да, да, дочка графа Перовского.
– Невероятно! Дочка самого губернатора – и цареубийца.
– А она недурна-с…
– Но главное – держится как!..
– Да-с, очень мила…
– Не могу поверить, чтоб такая скромная девушка и была замешана…
Первоприсутствующему пришлось позвонить:
– Ввиду вашего признания я приглашаю вас изложить подробнее ваше фактическое участие как во взрыве царского поезда под Москвой, так и в преступлении первого марта.
Перовская подняла голову. В ее миловидном, по-детски округлом лице с ласковыми голубыми глазами появилось выражение непреклонности:
– Я могу только повторить свои ранние показания. Я признаю себя членом партии «Народная воля» и агентом Исполнительного комитета, волю которого выполняла.
В дополнение к словам моего товарища Николая Кибальчича я замечу только одно: партия «Народная воля» отнюдь не считает возможным навязывать какие бы то ни было учреждения или общественные формы народу и обществу и полагает, что народ и общество рано или поздно примут эти взгляды и осуществят их в жизни. Что касается фактической стороны, то я действительно принимала участие в обоих покушениях, и первого марта, заменив арестованного Желябова, руководила метальщиками. А когда узнала, что царь не поехал по Малой Садовой, вывела их на Екатерининский канал, где и было совершено возмездие.
Зал замер. Все, кто с удивлением, кто с восторгом, кто с ненавистью, смотрели на маленькую гордую женщину.
Софья увидела злые глазки прокурора Муравьева. «Он безусловно потребует для меня смертной казни. А ведь когда-то мы вместе играли, резвились…» С презрением посмотрев на надменное лицо прокурора, она заключила:
– Я хочу еще заявить, что Михайлов и Гельфман никакого участия в террористической борьбе не принимали.
Первоприсутствующий понял, что симпатии зала на стороне Перовской и, увидев, что министр юстиции Набоков недовольно хмурится, объявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67