А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Наконец Кора появилась на сцене, улыбнулась, поблагодарила зрителей.
– Нам так нужна ваша поддержка! Она специально надела длинную юбку, чтобы никто не заметил, как у нее дрожат коленки.
Взгляд Эллен остановился на горле Коры – от волнения оно пошло красными пятнами. Глаза ее влажно сияли. Занавес у нее за спиной колыхался, за ним слышался топоток, шепот, смешки, хихиканье. К спектаклю дети готовились каждый день – с начала времен, казалось Коре. Но это не главное. Родители с гордостью будут смотреть, как преображаются на сцене их сыновья и дочери. Чужие дети никого не интересуют. Жужжали видеокамеры, щелкали фотоаппараты. Представление началось.
Луч школьного прожектора заметался по занавесу; миссис Гранди, приглашенная учительница музыки, ударила по клавишам с такой силой, что у нее затряслись плечи, и «бобы» пустились в пляс по сцене, дрыгая тоненькими ножками, улыбаясь глуповато-счастливыми беззубыми улыбками и распевая песенку из фильма «Юг Тихого океана».
В детстве Эллен не любила скучные школьные концерты. Хор пел «Лети, лети по небу, колесница», с провинциальной старательностью выводя каждый слог. «Ле-ети, ле-ети по не-е-ебу, ко-лесни-и-ца-а-а». Эллен взяли в хор не столько из-за голоса, сколько из-за роста. У учителя музыки было обостренное чувство симметрии. Эллен поставили в самую середину заднего ряда.
Между тем у Коры вышел не спектакль, а настоящий фейерверк. Зрители хлопали, кричали, подпевали. В детстве Эллен мечтала сыграть в школьном спектакле. Когда раздавали роли, она протискивалась вперед и пожирала глазами учителя. Но ее никогда не выбирали. Слишком уж она была тихая, молчаливая, отрешенная – не только для главных ролей, но и для любых, если уж на то пошло. И все же Эллен знала, что в ней живет звезда и ждет своего часа. Получи она роль в школьном спектакле, непременно подалась бы в Голливуд. Ей просто не представился счастливый случай. Такой, как у Джека и «бобов». Те веселились на сцене вовсю.
Как ни странно, оказалось, что с начала спектакля прошло всего четверть часа. Кора показывала всем, как можно прожить пятнадцать минут. Стоя за кулисами, командуя, подсказывая и направляя, она давала детям возможность испытать то же, что испытала сама, несясь перед пьяной толпой под крики: «Вперед, коротышка!» – сладость борьбы.
Мелани Джонстон (Джек), не выдержав восторга, свалилась со сцены. В глубине зала неторопливо, с достоинством поднялась женщина, рассыпав по полу фантики от шоколадных конфет. Рослая, в пальто с пышным воротником из искусственного меха, дама повелительно махнула девочке, карабкавшейся на сцену, и рявкнула: «Пошевеливайся, дура!»
У Эллен округлились глаза. Так вот она какая, мать Мелани. Та самая дама с дивана, в пушистых тапочках. Неудивительно, что никто не рисковал осуждать ее образ жизни.
К девяти все закончилось. Добровольцы, снабдившие участников представления печеньем, пирожными и бутербродами, принялись за уборку. Старательные мамы в желтых резиновых перчатках проворно вытирали со столов, наводили чистоту. Они как будто объединились против тех, кто спешил улизнуть домой за руку со своим «бобом». Дети, чтобы растянуть удовольствие, отказывались переодеваться и прямо в костюмах гордо шествовали по вечерней улице к машинам. Кое-кто наверняка не станет переодеваться и дома, так и ляжет спать.
Странно, до чего сильна у людей тяга к соперничеству, размышляла Кора. Сравнивают все подряд. Машины, джинсы, компакт-диски, еду; у кого самый аккуратный газон, самая стройная талия и тому подобное. Однажды в школу приехала практикантка из Америки и ужаснулась, как это малышей с соседних улиц никто не встречает после уроков.
«У нас в Америке это немыслимо! – Практикантка не верила своим глазам. – У нас кругом похитители, грабители, убийцы!»
«У нас тоже!» – встала на защиту родной страны Кора. Как смеет кто-то говорить, что ее родина хоть в чем-то уступает Америке? Кора готова была добавить, что местные грабители и маньяки ничуть не хуже, чем во всем мире. Но даже в патриотизме не стоит заходить так далеко.
– Ну что, пойдем? – спросила Эллен.
– Да, пора. Боже мой! Как тебе? – тараторила взбудораженная Кора. – Нет, молчи. Хватит с меня и того, что я это сделала. Не перенесу, если меня ткнут носом в недостатки.
– Здорово все вышло, – похвалила Эллен. – Честное слово, здорово!
Но на Кору жалко было смотреть. Не одну неделю она сочиняла сценарий, репетировала, упрашивала родителей сшить костюмы и принести угощение, а учителей – помочь с декорациями и светом.
– Все, – вздохнула Кора. – Конец. До следующего года. Слава тебе господи… А ну-ка, подержи мои туфли! – Кора проворно сбросила шпильки. – Мне просто необходимо пробежаться!
Запрокинув голову, в одних чулках, Кора рванула по улице и исчезла за углом. Припустила со всех ног. Понеслась по тротуару ярким, живописным пятном. Прыть у нее была все та же, что и в молодые годы. Прохожие расступались и оглядывались на нее.
– Кора! – кричала Эллен. – Кора! Черт тебя подери, Кора!
Держа в руках Корины туфли, Эллен в очередной раз изумлялась, глядя вслед подруге. Всякий раз, после каждого концерта, Кора пускалась в бега. И всякий раз Эллен поражала ее прыть.
Эллен села в машину и двинулась вдогонку. Пока добралась до угла, за которым исчезла Кора, той и след простыл. Эллен ползла вдоль обочины и, вцепившись в руль, вглядывалась в проулки. Кора как сквозь землю провалилась. Наконец Эллен затормозила, высунула голову в люк на крыше и закричала. Прохожие останавливались, крутили головой, думая, что она зовет сбежавшую собачонку. Компания подвыпивших юнцов по дороге из кабака в кабак подхватила: «Кора! Кора! Кора!» Долго еще звучали в ночи их смех и вопли.
Наконец Эллен отыскала подругу. Углядела Кору в слепящем свете фар. Та согнулась в три погибели, хватая ртом воздух. Волосы падали ей на лицо. Задыхаясь, Кора прохрипела:
– Господи, ненавижу все это! Ненавижу, ненавижу!
– Почему не бросишь? – тихонько спросила Эллен.
– Потому что верю, что могу научить этих детей кое-чему в жизни. – Кора дышала уже ровнее, спокойнее. – Потому что мне есть что сказать. О-о-о-о-ох!
– Вряд ли они тебя слышат. Они так веселились! Ты ноги разбила в кровь. Боже мой, ну ты и идиотка.
– Если б ты любила меня по-настоящему, то омыла бы мои израненные ноги слезами и осушила волосами, – всхлипнула Кора.
Эллен протянула подруге туфли:
– Надевай. Лучше угощу-ка я тебя стаканчиком.
Подруги зашли в бар «Устрица», уселись за столик. Сначала угощала два раза Эллен, потом – два раза Кора, и после четвертого бокала она была уже навеселе. Почему бы не выпить еще, не продлить удовольствие? Кора сняла пиджак, гордо выставив напоказ надпись на груди: «О женщина, вульгарность тебе имя!»
– Боже! Пора завязывать. Пора бросать пить. – Кора подперла голову руками. – Вот чертовщина, Эллен. Поздно мне молодиться. – Подняв бокал, она ополовинила его. – Полюбуйся! Полюбуйся на меня! Нельзя мне столько пить. Я ведь уже почти старуха. Сиськи отвисли. Бедра – без слез не взглянешь! – Кора вяло хлопнула себя по бедрам. – Не знаю, что делать. Выпили еще.
– Когда я работала в пивной, женщины, бывало, пели песню «Люби своего парня». Я думала: здорово, когда у тебя есть парень и ты его любишь. А теперь понимаю: парень нужен лишь для того, чтобы защищать тебя, любимую.
Эллен молча кивнула. Раз уж Кору понесло, лучше дать ей выговориться. Потом она запоет. А после они разругаются в пух и прах. А завтра помирятся и опять станут не разлей вода. Вот что будет. И никак иначе.
– Не понимаю я мужчин, – заявила Кора.
– Я тоже. Это загадочные, непостижимые существа, которые гордятся, что здорово водят машину, особенно задом. Почему они так разгоняются, когда дают задний ход?
– Видишь ли, – пустилась в философствование Кора, – большинство женщин любят себя, но терпеть не могут свою фигуру. А мужчины вообще толком не понимают, что она у них есть. Женщины раз в месяц видят, как работает их тело. Женщины мира знают все о себе и друг о друге. Не то что мужчины. У них есть такая штука, которая вытворяет все, что ей вздумается. Сама по себе живет.
На щеках у Коры играл румянец. Она подошла к стойке, взяла еще пива себе и Эллен и продолжала:
– Будь у женщин член, они устраивали бы тематические вечера «Я и мой член»: садились бы в кружок, расстегивали ширинки и вели беседы. И непременно стервозничали. «Ах, Хелен, не беда, что у тебя такой маленький». А за ее спиной потешались бы: «Бедняга Пол, у Хелен такой маленький член! Ведь в размере все дело!»
В другом конце зала смеялась и визжала стайка молоденьких девчонок. Они пили текилу, закусывая хрустящим картофелем. При одном взгляде на них становилось ясно, что девчонки сплетничают. Вот они, пожалуйста: Карен, Шарон, Элис и Кэти. Эллен представила, что они до сих пор носятся по городу с гиканьем и визгом, вечно юные и свободные. Может быть, не прежние Карен, Шарон, Элис и Кэти, а другие, новые. И так будет всегда, думала Эллен.
– Полюбуйся на себя! – сказала Кора с упреком. – Опять в облаках витаешь. Вся в мечтах. И как тебе не надоест?
– Просто вспомнила старых знакомых. Мне кажется, я повзрослела, а они так и остались вечно молодыми.
– Так оно и есть, – подтвердила Кора. На губах ее играла озорная улыбка.
Хмель ударил в голову, буйное веселье и любовь ко всему человечеству переполняли сердце. Жизнь прекрасна, белый свет – чудное местечко, и все замечательно. Наверняка все хотят, чтобы она спела под Марлен Дитрих. Любая женщина средних лет может ее изобразить. Кора спела, как Марлен Дитрих. Потом – как Леонард Коэн. А потом – как Дитрих, поющая голосом Коэна (наклонила голову, добавив себе второй подбородок, и прогнусавила: «О сестры милосе-е-ердия!»). Нежно тронула пальцем пену на пиве, бог весть откуда взявшемся, бог весть кем принесенном. И отовсюду ей подпевали женщины, родственные души и подруги, тоже мечтавшие быть загадочными, таинственными, любимыми.
– Зачем это тебе? – спросила Эллен, когда обе шаткой походкой вышли из бара.
Ночь обрушилась на них, порыв свежего ветра остудил хмельные головы, обжег отравленные легкие. Ноги отчего-то не слушались.
– Шляешься по кабакам и меня таскаешь за собой! Ты на меня дурно влияешь!
– Я всего лишь мучаю ту, кого всю жизнь пыталась полюбить. Себя, – отозвалась Кора.
Эллен остановилась, прислонилась к стене:
– Ну я и надралась! Как свинья. И все по твоей милости. Сама нализалась и меня напоила.
– Не хотела – не пила бы.
– Когда до меня доходит, что я перебрала, мне уже все равно. Я тебя люблю, Кора. Но ты для меня слишком кипучая. Ты живешь взахлеб, я так не могу. Синяки и шишки оставь себе, Кора. А я лучше дома посижу.
Кора обиделась:
– Сама наклюкалась, а на меня сваливаешь. Со мной все отлично. Я-то не пьяная.
– Еще какая пьяная. Ты всегда отпираешься. Даже странно: ведь ты, Кора, образец честности!
– Еще чего!
Кору задели эти слова. Она женщина-загадка, а вовсе не образец честности. У нее двое детей от разных отцов, и, когда они спрашивают об отцах, она не говорит им всю правду. «Ах, Сэм, твой папа был француз. Мы расстались, когда ты еще не родился. Люди расстаются. Он заболел. Не спрашивай больше о нем. Ладно уж, спрашивай, только не сейчас, договорились?»
Эллен стукнула Кору по лбу, вырвав из размышлений и угрызений совести.
– Ты что-то скрываешь. Ей-богу, скрываешь. Ты меня слышишь, Кора?
– Иди ты к черту! – крикнула Кора. – Тебе-то откуда знать? У тебя все схвачено.
Стэнли Макферсон о тебе печется. Вытащил тебя из той истории с Дэниэлом. А ты палец о палец не ударила, Эллен. Ничего ты не смыслишь в жизни. Отгородилась от мира.
– Я не отгородилась от мира! Это у тебя сплошные тайны!
– Тайны? – взвизгнула Кора. – У каждого свои секреты!
Начинаем с верхнего этажа, оттуда – вниз. Шарфы, губная помада, лак для ногтей, конфеты, перчатки, духи. Бери, не зевай! Если над лифтом загорятся две лампочки – значит, вызвали охрану. Живей, живей. Пора сматываться. Никогда, никогда не было так хорошо. Глаза горят, душа ушла в пятки, сердце стучит как бешеное.
– Вокруг тебя стена, Кора. Я тебе все выкладываю. Раскрываю душу. А ты мне ничего не рассказываешь! – вопила Эллен.
Подруги кричали наперебой, осыпали друг друга бранью. Орали пьяными голосами. Эллен злило, что Кора знает о ней все, а она о Коре – нет. Так нечестно. А время летит, летит. Годы и заботы оставили след на Корином лице. На нем появились морщинки, которых не было в тот вечер, когда ослепительная Кора в первый раз подошла к Эллен. «Вам не помешало бы хорошенько гульнуть», – сказала она тогда.
«Я не против, Кора! – думала Эллен. – Хочу стать такой же, как ты; покажи мне притоны, куда ты ходила тайком, и научи меня грешить столь же блистательно, как ты!»
А про Стэнли все правда. Стэнли Макферсон и в самом деле опекал Эллен. С тех самых пор, как она призналась ему в том, что натворил Дэниэл, Стэнли взял ее под свое крылышко. Разобрался с ее денежными делами. Но Стэнли есть Стэнли, он не мог поступить иначе. Он позаботился о пенсионных планах для Эллен, Билли и Бриджит, оставил доверительные фонды и сбережения для детей. Лишь о собственном будущем он не думал.
Стэнли не выходил из дома без полного кармана мелочи для нищих. В гостиной у него вечно толпились бесприютные скитальцы, Эллен называла их «жертвами жизненной бури». Эти люди из прошлого Стэнли появлялись неизвестно откуда, ели у него за столом, брали взаймы деньги и исчезали еще на десяток лет. Стэнли продал «Гангстерш», «Энгельса» и другие комиксы Эллен агентствам печати, а прибыль Эллен вложил в дело. В тридцать семь лет она жила в довольстве, как за каменной стеной, и все благодаря Стэнли.
– Ты все от меня скрываешь. Это гадко, – продолжала возмущаться Эллен. – Ты не подпускаешь меня к себе.
«Только не ты», – сказала ей мать в холодном бунгало. «Только не ты», – прозвучало в ту ночь, когда умер папа и в дом ворвался сквозняк, от которого стыли ноги.
Всю жизнь Эллен преследовал страх быть отвергнутой.
– Сама-то не все свои мечты пересказываешь! – парировала Кора. – Ты замкнулась в себе. И при этом счастливица. Везучая. Все тебя любят. Только ты этого не замечаешь. И у тебя хватает наглости ходить вечером в помещении в темных очках. В твои-то годы! Как меня это бесит!
– Спасибо на добром слове. Значит, я счастливица, а ты хлебнула горя! Я ни черта не знаю, а ты у нас опытная! Ты мать, ты сильная женщина, а я… я… – Эллен осеклась. А кто она? Неудачница, которая живет в своем мирке. Книжный червь, балаганный урод, – набор ругательств, которые она могла применить к себе, был поистине обширен.
– Мать! – выкрикнула Кора. – Подумаешь, мать! Большое дело! Самоеды всех стран, объединяйтесь…
Да уж, мать, думала Кора. Нечего сказать, мамаша. Командирша, мегера, поставщик белков, витаминов, чистых носков и нехитрых советов на все случаи жизни.
– Кто мой отец? – спросил как-то Кол.
– Я его любила, – соврала Кора.
– Почему он ушел? – допытывался Кол.
– Бывает, люди расстаются.
– У других детей есть отцы.
– А у тебя есть я. А у меня – ты. Обойдемся и без папы.
Хороша мамочка, честила себя Кора. Выкрутилась, нечего сказать. Теперь мальчик справится со всеми трудностями жизни! Парню есть на что опереться. И есть чем гордиться. Будет смело смотреть людям в глаза!
Бывало, Кора останавливалась в коридоре напротив спальни мальчиков, слушая их сонное дыхание. И готова была сквозь землю провалиться. «Я произвела на свет детей; а что я им дала? Денег у меня негусто. Все их детство я проработала. Пропустила самые важные годы, не была им хорошей матерью. А главное, по своей вине оставила их без отца».
– Я плохая мать. Плохая мать, – твердила Кора в ночной тиши.
И вот полюбуйтесь: женщина под сорок стоит посреди улицы в дурацкой футболке и орет на лучшую подругу. И что теперь – так и продолжать кричать? Не лучше ли сразу броситься в драку? Колотить друг друга сумочками. И так уже проезжающие машины замедляют ход, чтобы водители и пассажиры могли всласть налюбоваться зрелищем.
– Старая я стала, – вздохнула Кора. – Ладно. Где машина? – Кора завидовала подруге и злилась на себя. Да еще и голова раскалывалась. Там, где Эллен стукнула ее по лбу, будет синяк – ну и позорище! – Ты, похоже, меня покалечила.
– Правда? Ой, прости! Главное, я не помню, где бросила твою машину. Вести ты все равно не сможешь. Лови такси.
– Ну я и нализалась! А завтра ни свет ни заря идти на работу. Не то что некоторым, – съязвила Кора.
– Прости, – повторила Эллен. – Прости, что мне не нужно на работу ровно к девяти, что я могу понежиться в постели, а ты – нет. Прости, что я такая бездельница!
– Еще какая!
Подруги заплатили поровну за такси и расстались мрачные, протрезвевшие. Боль в душе, слезы, пересохшее горло, тяжелые головы.
Глава вторая
Уход Дэниэла не был по-мужски красивым жестом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25