«Ой, какой красивый букет, какой замечательный художник, какая великолепная архитектура, элегантный костюм, автомобиль, какая женщина!» — этих эмоций не должно быть в путивльцах. Это все в самое ближайшее время должно стать людским анахронизмом. Cosmicus будет ценить совершенно другие предметы и явления: «Какая замечательная, законченная система физической причинности; какой мощный разум, он начинает свою работу с простого перемещения в пространстве, а заканчивает глобальным размышлением с МР планетой; какая привлекательная атомистическая картина AP галактики!» Тут служебный звонок прервал мои размышления, и я понесся на авансцену. В балете «Лебединое озеро» два акта, четыре картины, один перерыв. Декорация третьей картины практически повторяет первую, а четвертой — вторую. Я опять понес трон, потом второй. Кто-то выставил стол, кресла, кто-то — небольшой грот. Опустилась мягкая стенка. Сцена была готова. Я остановился у звонницы, чтобы дождаться начала второго акта и опять спрятаться в туалете. Слева, за вторым занавесом, стояли цветочные лебеди. Может, они выглядели действительно великолепно; вполне возможно, что они вызывали у человеков восторг, — но я о них не думал. Я потерял из виду Мандрыкина, но, опасаясь встретить его и нарваться на бесплодную дискуссию об алкоголе, торопился спуститься вниз. Скорее бы открылся занавес и начался второй акт! Меня нисколько не смущало то обстоятельство, что все свое свободное время я старался проводить в одиночестве, чтобы предаваться бесконечным играм разума. Они увлекали меня! Я существовал только этим! Человеки могли подумать, что я жил в мире галлюцинаций, но это было не так. Я постоянно размышлял о будущих поколениях, которым судьба дарила возможность обживать просторы Вселенной. И бесстрастная мудрость путивльца была спутницей моих медитаций: они не могут знать колоссальную разницу между изжившим себя их умом и неистовым интеллектом cosmicus. Я черпаю знания не ложкой, как обезжиренный томатный суп, а пригоршнями, которыми кроманьонцы захватывают найденное золото. Вот в чем… Прозвучал третий звонок, и я тут же юркнул на свое насиженное место. Добросовестно устроившись на толчке, я опять принялся размышлять. Простой смертный лишен возможности заглядывать за пределы сознания. На сей раз я задумался о том, отчего это характерной особенностью гениальных человеков ученые считают чрезмерное наличие в их организмах мочевой кислоты. «Порочная людская последовательность, — тут же мелькнуло у меня в голове, — в туалете размышлять о мочевой кислоте. Они бы рассмеялись! Я — продолжу!» Впрочем, я не придал этому неожиданному импульсу никакого существенного значения; поток разума лился дальше: «Гениев отличает не объем мозга, не особый генный ансамбль, не какая-то сверхсекретная субстанция, а обычная мочевая кислота — OC-HN-CO-C–C-N-HN-CO-NH-C. Но если она так замечательно действует на людей, то было бы совсем неплохо найти формулу, способную с эмбрионального периода увеличить ее содержание в организме. Тогда мир заселят одни коперники, ньютоны, чайковские и шопенгауэры… Но как они жить-то будут? Эйнштейн — это вершина, а кого у подножья расселить? Кто станет обслуживать этот пик человеческого интеллекта? Ни один человеческий разум не сможет быть активным без сопутствующей комплексной инфраструктуры. Это нам , путивльцам, она не требуется. Каждый из нас сам по себе! А им ? Они без стрелочников, поваров, слесарей, конструкторов, одевальщиков никак не смогут! Гений не раскроется, его плод останется к осени не созревшим. Да и основные идеи гения понимает лишь незначительное количество талантов; они транслируют их способным, которых больше, чем их, а те, в свою очередь, комментируют их адекватным, которых еще больше. Но на этом связь заканчивается. До адекватного доходит лишь один процент мыслей гения; до способных — десять-пятнадцать; до талантливых — сорок. Но все остальное достояние пропадает! Пылится на полках книгохранилищ, плесневеет в фолиантах, протухает в архивах! Но я знал и еще более страшные цифры. Если измерить интеллект человеков в неких условных единицах, то Ньютон и Эйнштейн имели бы, скажем, сто сорок единиц; Достоевский и Гегель — сто тридцать; Планк, Вернадский, Чайковский — сто пятнадцать; Чижевский и Фарадей — сто десять; Валентин Серов и Лобачевский — сто; Мансуров и Гавве — девяносто; Намыкин и Торес — восемьдесят; Иванов, Петров, Сидоров — семьдесят. Но у путивльцев же — тысяча! Пять тысяч! Вот какая сумасшедшая разница! Какое же будущее может ожидать человеков? Его просто быть не может! Еще и потому, что homo sapiens делятся по параметрам интеллекта на обособленные группы. Первая часть — от семидесяти и выше, то есть от Иванова, Петрова, Сидорова до Ньютона. Вторая — от Иванова, Петрова, Сидорова до дебила. В пропорциональном отношении это пятьдесят на пятьдесят. Выходит, что пятьдесят процентов человеков являются существами, чей интеллект ниже семидесяти единиц. А это более трех миллиардов кроманьонцев! Если эту цифру взять за сто процентов, то окажется, что она делится на три сегмента: от нуля до двадцати пяти единиц — тридцать процентов; от двадцати пяти до пятидесяти — тридцать процентов; от пятидесяти до семидесяти — сорок процентов. Первая группа — это люди, чей словарный запас состоит из ста слов, — таких около пятисот миллионов. Всего лишь сто слов! Ни слова больше! Это ли разум, способный стать хозяином Вселенной?! Вторая группа — это существа, владеющие одной тысячей слов; их тоже около полумиллиарда. Из этой породы могут выйти только люди моей профессии: уборщики, грузчики, проводники вагонов, охранники тюрем, мелкие милиционеры. Третья группа — люди, у которых в пользовании уже около трех тысяч слов. Они могут служить продавцами, водителями, радио— и теледикторами, строительными и заводскими рабочими, попсовыми шоуменами. Кто же из них может претендовать на титул “Венец природы?” Разве возможно эффективно использовать их скромный разум с точки зрения программы путивльцев — переселения земного интеллекта в просторы космоса? Но тогда куда деть эту бессмысленную публику?» Тут мне в голову пришла такая мысль: ведь паспорт человеков — это апофеоз архаичности и наивности их сознания. Сами усугубляют проблему: на пороге двадцать первого века — такой примитивный документ! Имя, отчество, фамилия, год рождения, прописка! Бесславный, позорный прием — идентифицировать, осчастливить их всех новыми российскими паспортами. Разве сегодня так нужно различать между собой кроманьонцев? Какое убожество! Неужели интеллектуала или путивльца такие данные о Льве Толстом или о Циолковском могут интересовать? Я предвижу возражение: паспортные данные — пища не для разума! Они для специальных служб! Вот она, дремучая людская несостоятельность. Перефразируя одного из известных человеков, я сказал бы так: «Дайте мне ваши генетические данные, и я скажу, кто вы есть!» В паспорте необходимо указывать именно генетику: это совершенно не повторяющиеся показатели, более точные, чем отпечатки пальцев! Я вспомнил примеры: митохондриальная супероксиддисмутаза (SOD2), глутатионпероксидаза (GPX1), параоксоназа (PON1) или АроЕ, липопротеинлипаза (LPL), эндотелин (ЕDN1) или ангиотензиноген (AGT) и так далее. Именно так должен выглядеть паспорт путивльца. Смотришь в него — и узнаешь о cosmicus все: что он за тип, каковы его специфика, увлечения, возможности, есть ли склонности к ненормальным поступкам. Главное, никогда ни с кем не спутаешь. При поступлении в институт, приеме на работу, участии в дискуссиях: предъявил свои генетические данные — и получил или нет ожидаемое место. Поэтому паспорт нужен не эмвэдэвский, а генетический. Как они не понимают, что для некоторых генотипов алкогольное опьянение должно служить смягчающим фактором, а не наоборот! Они на генетическом уровне — а он куда сильнее и глубже, чем социальные и правовые нормы, — не могут управлять собой под воздействием алкоголя. Нельзя же наказывать станок, который из-за отсутствия необходимого напряжения сбавил обороты и загубил деталь! Нельзя поносить автомобиль за то, что в самый неподходящий момент он остановился, потому что заклинило мотор. Так же и насильника невозможно исправить тюрьмой. Генная инженерия должна помочь ему в утробе матери, чтобы исключить дальнейшее правовое преследование. Человеков необходимо приучить не к послушанию закону, а к постоянному генетическому сопровождению. Смешно, что такие простые вещи они не понимают. О ни даже не раздумывают над этим! Так конфликт между цивилизацией и природой с каждым днем обостряется, набирает силу и очерчивает перспективу: дальнейшее пребывание человеков на Земле противоречит развитию материи. Ни больше ни меньше! А направь финансовые и интеллектуальные ресурсы на исследование этих проблем — какая армия служащих прокуратуры, органов внутренних дел, судов, адвокатуры была бы из-за своей бесполезности выброшена на улицу! Зачем иметь милицию, если человек смоделирован так, что у него нет и не может быть потребности совершать правонарушения? Но в результате естественных мутаций он сотворен иначе. Необходимо изменить его ! Если бы такое произошло, сколько офисов карательных органов освободилось бы! Сколько бюджетных денег было бы сохранено в кассе государства! Какие материальные ресурсы они смогли бы потратить на совершенствование своего вида! Но у них для этого недостаточно разума. Из всех шести с половиной миллиардов человеков найдется не более пятидесяти тысяч таких, кто способен включиться в эту программу! Это меньше 0,0001 процента от всей популяции. Чрезвычайно мало! Ну, совсем ничего! Они сами, без моего участия, никогда эту проблему не решат! Или взять медиков. Врачей у путивльцев не будет, а на время переходного периода можно оставить лишь хирургов, акушеров и генетиков-терапевтов… В этот момент раздался служебный звонок, и я тут же прервал разговор с самим собой, выскочил из безлюдного туалета и понесся на сцену. Закончилась третья картина. Необходимо было переставлять декорации. Четвертая картина спектакля была завершающей. В кулисах собирался балетный и театральный бомонд: женщины в шелковых и бархатных декольтированных платьях, обвешанные бриллиантами, важные мужчины в смокингах с бабочками, с подведенными тушью глазами. А за кулисами толпилась менее значимая публика. Я никого не знал, но в глаза бросался их зависимый вид. Они нервно поглядывали на людей, стоявших в кулисах; кто-то поднимал руку, почтительно приветствуя высокопоставленного знакомого, другой кланялся или посылал воздушные поцелуи, прячась за портьерами. Но почти все с восторгом глазели на цветочных лебедей. Красота и свежесть хризантем, окутывающее их таинственное белое сияние привлекали всеобщее внимание. Ревнивые глаза большинства блестели от зависти. Казалось, публику, собравшуюся в кулисах, больше интересовала интрига необыкновенного подарка, чем сама премьера Григорьева, чем музыка Чайковского, чем драматургия танца. Последняя, четвертая, картина спектакля — самая короткая, около двадцати пяти минут. Рабочим запрещалось отходить от арьерсцены. Поэтому и я, и мои коллеги по цеху жались к механизмам и стенкам служебной части огромного помещения. Нас окружали корзины и букеты цветов, к которым были приколоты записки: «Для Цискаридзе — от Нелли Доманской», «Для Волочковой — от Марика Лолуа», «Для Уварова — от Зифы Басыровой», «Для Медведева — от Нины Молчановой», «Для блистательной Бессмертновой — от Михаила Мельяна», — и так далее. Только на лебедях никаких визиток не было. Это обстоятельство придавало интриге особый колорит. История Большого театра еще не знала столь шикарного подарка. Каждый, кто принес корзину или букет, был унижен невероятной щедростью анонимного конкурента. Рядом со мной какая-то дама говорила своим собеседникам: «Я знаю этого типа. С помощью столь нескромного подарка он хочет устроить свою любовницу в труппу театра». Мужчина поблизости предложил иную версию: «Григорьев продавил в правительстве одному бизнесмену проект нефтепровода под Черным морем. Этот презент — знак благодарности». Пятеро тусовщиков, перебивая друг друга, высказывали скандальные предположения: «Это он сам себе заказал! Ха-ха-ха! Меня не проведешь!» — «Этих лебедей клуб геев преподнес». — «Каких геев, у него же масса любовниц!» — «Говорят, это от Душкова, точнее, не от него самого, а от одного из его спонсоров, который сделал подарок балетмейстеру по указанию мэра». — «Это не лебединый букет, это лебединый венок! Видите, какие у них красные глаза? Глаза у лебедей красными не бывают». И уж совсем пошлое: «Цветы несвежие, видно, с кладбища. Я знаю такие трюки». Я уставился в потолок, чтобы не встречаться взглядом с представителями бомонда. Порочный ген людской зависти расцветал прямо на глазах. Ни один из человеков не говорил о спектакле, о работе балетмейстера. Я ничего не понимал в искусстве, но неплохо разбирался в генной мозаике людской породы. Вот что меня интересовало. Эти существа готовы были съесть друг друга, сжевать все цветы вместе с лебедями, вырвать лавры у автора балета, съесть и его самого. Одни проделали бы это из зависти, другие — из чувства неуправляемого восторга. Разве мог я принять их мир, их культуру, их генный ансамбль? Может, поэтому они так эфемерно и кратко живут? Несчастные! Природа сама избавляется от них. Они ей уже не нужны. Ресурс, который полностью исчерпал себя, не востребован! Ведь действительно, что такое шестьдесят-семьдесят лет? Щелчок пальцев! Я постарался выключить свой мозг и стал терпеливо дожидаться конца спектакля. Наконец, раздался гул аплодисментов, вопли восторга, топот ботинок, свист галерки! Это продолжалось несколько минут. Восторг был неописуемый! Скажу откровенно, у меня в голове пронеслась мысль, что они обрадовались сообщению о собственной генетической переделке. Но я тут же отмел ее и стал ждать: в мои обязанности входило убрать декорации и выставить на сцену лебедей, корзины и букеты цветов. Но едва занавес закрылся, вбежал какой-то крупный администратор и закричал: «Лебедей назад, на пандус! В люк! Чтобы я их на сцене не видел. Чтобы никто их не видел! Быстро! Караманов, Мандрыкин, слышали? Мигом!» Весь бомонд, собравшийся в кулисах и за ними, от удивления открыл рты: как так? Что такое? Кто-то крикнул: «Господин Листовкин, в чем дело? Такие замечательные лебеди! Пусть выставят их на сцену. Они ведь для Григорьева!» Слышалось и другое: «Балет — не театр одного актера! Почему одному лебедей, другим букеты, а третьим кукиш?» — «Меня интересует, кто прислал этих цветочных лебедей. Он хотел поиздеваться над нами? Олигарх оскорбляет артистов! Ломай цветочное диво!» Тут опять послышался требовательный голос господина Листовкина: «Быстрее! Распоряжение дирекции: лебедей — в люк. Если они нужны балетмейстеру, пусть тащит их домой! Сцена Большого театра — не конкурс флористов! Быстрее, мы должны снова открывать занавес!» Григорьев отвернулся, чтобы не наблюдать за этой унизительной возней. Одни требовали убрать лебедей, другие — оставить! Какой-то господин среднего возраста, с седой короткой стрижкой и в смокинге, подбежал к Листовкину и стал буквально навязывать пачку долларов. Но менеджер театра закрывал руками голову, выдавая свою полнейшую растерянность. «Нет, нет, нет, — твердил он, — дирекция запретила. Ой, ой, меня снимут с работы!» — «Дайте разрешение выставить лебедей на сцену. Ну, на пять минут. Всего на пять минут! Хорошо, на три минуты! Потом, пожалуйста, закрывайте занавес», — настаивал незнакомец просящим голосом. «Нет, нет, нет, — повторял растерянный администратор театра. — Эй, Караманов, Мандрыкин, вынесите лебедей к люку. Я прошу, я требую! Ой, господи!» — «Возьмите пять тысяч долларов и дайте разрешение, чтобы бегущая строка над сценой немедленно запустила текст: “Приветствуем возвращение в Большой театр Юрия Григорьева!” Это же вы можете сделать? За пять тысяч долларов. Десять тысяч долларов предлагаю вам за вынос на сцену лебедей! Своим упрямством вы сводите меня с ума! Я даю живые деньги! Григорьев на сцене. Здесь нет никакой политики! Это только уважение к великому балетмейстеру! Вы же не сумасшедший! Что творится с Россией!» — «Нет, нет, нет! Ищите директора! Эти вопросы наверху решаются!» — завизжал Листовкин. Подскочив к дорогостоящему презенту, он цепко ухватился за него и с каким-то отчаяньем прокричал: «Караманов, Мандрыкин, помогайте! Взялись! Толкаем к пандусу! — И вдруг, минутку спустя, заявил: — Хватит! Мне пора на сцену! Я тоже имею отношение к спектаклю!» Часть стоящей в кулисах публики бросилась на цветочных птиц, начала вырывать из них хризантемы и розы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21