Однако его реакция была замедленной, движения еще более вялые, и когда кольт ударил его в висок, он мешком осел на пол.
— Свяжи его,— приказал я Ройалу. Вокруг валялось множество электрических проводов, и Ройал не был настолько глуп, чтобы мне возражать. Он связал Виланда. Как только Ройал закончил еще не успев даже выпрямиться, я ударил его в затылок рукояткой кольта. Время джентльменских игр прошло. Я чувствовал, как тону в захлестывающем меня океане боли. Понимал, что у меня не хватит сил управлять батискафом и одновременно присматривать за Ройалом. Я сомневался, хватит ли у меня сил вообще.
Сил хватило едва-едва. Помню, как я открывал люк кабины, как чужим, прерывающимся голосом просил накачать воздух в переходник. Потом, спотыкаясь, добрел до входного люка батискафа и начал его открывать. Больше я ничего не помню. Мне сказали, что всех нас троих нашли в бессознательном состоянии на полу батискафа.
Эпилог
Я вышел из здания суда. Был тихий, теплый, солнечный октябрьский день. Минуту назад Ройала приговорили к смертной казни, и все знали, что протест на этот приговор не поступит. Как я и предсказывал, присяжные вынесли вердикт о виновности, даже не покидая судебного зала. Процесс длился один день. Все это время Ройал сидел, как каменный истукан, устремив взгляд в одно и то же место. Он смотрел на меня. Его пустые, бесцветные глаза не изменились даже тогда, когда прокурор воспроизводил ту часть магнитофонной записи, где Ройал, ползая на четвереньках по полу батискафа, умолял сохранить ему жизнь. Они не изменились и тогда, когда зачитывали смертный приговор, но несмотря на это равнодушие, даже слепой мог с легкостью прочитать в них: «Впереди вечность, Талбот. Она длится бесконечно. Я буду ждать тебя».
Что ж, пусть ждет. Вечность — слишком долгий промежуток времени, чтобы мне волноваться. Виланд избежал смертной казни, потому что судить его было невозможно. Карабкаясь вверх из батискафа по ста восьмидесяти ступенькам кессона, Виланд разжал руки, отклонился назад и полетел в пропасть. На своем длинном последнем пути вниз, он не издал ни единого крика.
На ступеньках суда я обогнал генерала и его жену. Миссис Рутвин я увидел впервые, когда вышел из больницы, то есть вчера. Она оказалась очень симпатичной, ласковой и безмерно благодарной. Они предлагали мне всё, начиная с самой высокой должности в нефтяной компании Рутвина и заканчивая суммой денег, которой любому человеку хватило бы на полдюжины жизней. Я поблагодарил и отказался. Меня не привлекали директорские должности, и никакие сокровища на свете не могли вернуть мне прошлое. За деньги нельзя было купить и той одной-единственной вещи, которой мне сейчас хотелось.
Мэри Рутвин стояла на тротуаре у бежевого «роллс-ройса» отца. На ней было гладкое, прямое белое платье, очень скромное, стоимостью не выше тысячи долларов, длинные пшеничные волосы она уложила в косы высоко на макушке. Я никогда не видел ее раньше такой прекрасной. За ней стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в безупречно сшитом темно-синем костюме и уже не мог представить в другом наряде. Времена, когда он работал шофером, были в прошлом: генерал знал, чем обязана Кеннеди семья Рутвинов и что эти обязательства не могут компенсироваться жалованьем шофера. Мне хотелось пожелать ему удачи.
Я спустился по ступенькам и остановился. Дул легкий бриз с переливающегося всеми оттенками голубизны, сверкающего Мексиканского залива, перегоняя через улицу пыль и обрывки бумаги.
Мзри заметила меня, мгновение она колебалась, а потом подошла ко мне. Ее глаза казались темными и странно затуманенными, но это могла быть просто игра моего во-бражения. Она что-то пробормотала, я не смог разобрать что, потом осторожно, чтобы не задеть мою раненую руку, которую я все еще носил на перевязи, обняла обеими руками за шею, притянула мою голову к себе и поцеловала. В следующее мгновение она уже шла к «роллс-ройсу» неуверенной походкой человека, который плохо видит. Кеннеди внимательно посмотрел на нее, когда она шла к нему, потом перевел взгляд на меня. Лицо его было спокойным и бесстрастным. Я улыбнулся ему, и он ответил мне улыбкой. Я пошел вниз по улице, вдоль берега и зашел в бар. Особого желания выпить у меня не было, но раз уж попался бар, я зашел. Я выпил два двойных шотландских виски, но понял, что зря перевожу добро. Вышел и отправился на пляж. Не знаю, как долго я там сидел. Час, два... Солнце опустилось почти за океан, море и небо окрасились в апельсиново-золотистый свет, а на горизонте я едва различал совершен
но чуждые этой театральной декорации контуры огромной угловатой буровой вышки на платформе Х-13. Я понял, что они навсегда останутся частицей моего я. Платформа и останки самолета ДС в двухстах метрах от нее на глубине сто шестьдесят метров. Хорошо или плохо, но это всегда будет частицей меня. Теперь уже всё в прошлом, всё закончилось, осталась, к сожалению, лишь пустота.
Солнце уже садилось в воду, вся западная часть моря и неба превратилась в большой красный луч, луч, который скоро погаснет и исчезнет бесследно. Так же, как и моя красная роза еще до того, как стала белой.
Солнце исчезло, со стороны моря надвигалась ночь. Похолодало. Я нехотя встал и медленно пошел в гостиницу.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25