Я подошла поближе, чтобы потрогать листья, и как раз в это время открылась дверь в стене и на террасе появился кронианский офицер.
Они о чем-то быстро переговорили, но мне удалось разобрать лишь пару слов. Похоже, генерал Длант узнал о приезде Гурца и просил его явиться в штаб.
Гурц обеспокоенно посмотрел на меня:
— Я должен пойти во дворец. Ты будешь умной девочкой? Можешь погулять, только не уходи с расчищенных нами дорожек. Если кто заговорит, сошлись на меня. Видишь хорошенькую беседку? Там я встречу тебя.
Офицер нетерпеливо ждал, стоя у него за спиной. Гурц обернулся и сказал по-крониански что-то резкое и смешное. Борода прикрыла заливший его лицо румянец. Они прошли во дворец через дверь в стене.
О, какое счастье, какое блаженство. Этот рай, и я одна в нем.
Девственная Вульмартис была мне другом. Это она неожиданно оказала мне благодеяние.
Какая сладость, словно пьянящая игра еще не знакомых мне в то время вин, разлилась и забила ключом у меня в жилах. Я ожила.
Я стала спускаться по ступеням, сначала шагом, затем словно танцуя.
Над одичавшими лужайками тучами взлетали в воздух бабочки, с низко свесившийся душистой ветки на меня просыпался дождь из лепестков.
Сердце мое, казалось, стало больше; оно вот-вот проломит мне ребра и задушит меня, но это не имело значения.
Как странно: будто сама печаль оказалась моей тюрьмой, и понадобилось лишь отворить в ней дверь, чтобы я вновь вырвалась на свободу в подлинный, истинный мир.
Крохотная армия шествовала среди травинок, ее изысканные знамена — цветы — покачивались при каждом дуновении ветерка. Но в тот день ветерок поднимался редко, и армия эльфов провела в бездействии немалое время.
Я прошла мимо беседки, превратившейся в изящную руину, спустилась ниже и обнаружила мраморную нимфу; из ее левой груди когда-то бил струей фонтан, а теперь нет. Я пошла дальше, хотя лишь смутно различала дорожку, и затерялась в чаще, где деревья сплелись воедино, образуя коридор, обшитый кипучей зеленью. На лозах дикого винограда, опорой которым служили стволы деревьев, висели кисти плодов, похожих на белесоватую иссиня-зеленую яшму; мне они показались кислыми, но пчелы так и роились вокруг них.
Коридор тянулся дальше, и время от времени сквозь поросль проступали перекосившиеся плиты былой дорожки. Эта волшебная галерея могла привести к чему угодно, к любым чудесам. Я отыскала в ней окошко и, выглянув, увидела раскинувшиеся по холмам сады, спускавшиеся к похожему на галлюцинацию, окутанному дымкой городу. Проход же казался нескончаемым.
Когда сквозь деревья пробился грубый звук ударов, я испугалась, но птицы после минутного сомнения вновь завели свои разговоры. Это был стук топора, молотившего по живому дереву. Мне и прежде доводилось слышать, как работают лесорубы, во время осады такое случалось часто. Теперь этот звук показался мне неуместным, но это вовсе не значило, что в нем кроется угроза. Послышался еще удар, потом еще и еще, звуки обрели упорядоченность.
Я сделала шаг, и в траве метнулась жаба оливкового цвета.
Я впала в нерешительность, будто столкнулась с предзнаменованием. Неужели чудесный коридор ведет всего лишь к кронианским солдатам, которые валят деревья?
Изматывающее буханье свирепого топора все не стихало. Через минуту я перестала понимать, откуда оно доносится. Вполне возможно, сзади, с начала дороги, по которой я шла.
Я стала осторожно продвигаться вперед. Неровная дорожка слегка повернула, и в заполненном тенями своде внезапно возник проем. Еще одно окошко в коридоре, а может быть и дверь.
Через некоторое время я подошла к этому пролому в зеленом свечении солнца. Брешь сторожил дуб, чьи длинные мощные корни глубоко ушли во влажную тень и изумрудные мхи. Я ухватилась за мускулистый ствол, изогнулась и поглядела в пропасть, на прогалину.
Внизу в тридцати футах от меня трудился топор. Беспомощная умирающая вишня не могла убежать от него; она содрогалась при каждом ударе. Дрова для кухни, а по осени и для каминов генерала и штабных офицеров? Вишневое дерево приятно пахнет, когда горит.
Двое сазо не то присели, не то оперлись на обрубок предыдущей жертвы. Один из них курил трубку. У его ног в выжидательной позе лежали два черных пса. Человек, рубивший дерево, был в одной рубашке и бриджах. Напротив него, среди глубоководного полумрака прогалины стояли еще трое людей в такой же одежде. Вот что стало их формой: грязные рваные рубашки, вылинявшие бриджи. А ведь раньше это была форма армии, в которой служил мой отец. От знаков различия ничего не осталось, разве только следы четырех раздельных полос вдоль штанины. Их бриджи совершенно потеряли всякий цвет, зато рубашки сменили нетронутую белизну на многообразие оттенков и разводов. Сапоги у них порвались, но лишь один ходил босиком. В руках они держали кто топоры, а кто ножи. Они готовились разрубить на куски сокрушенное дерево, как только оно упадет. Кронианцам, которых не сокрушил никто — напротив, они заполонили город и землю, — не было нужды опасаться, что кто-то порубит их.
Третий из стоявших в ожидании пленников пошевелился, переминаясь с ноги на ногу. Он то ли вздохнул, то ли зевнул и на мгновение приподнял голову. Коричневая птица, насвистывая, сидела на ветке. Казалось, он разглядывает ее. Этот человек был Фенсер.
С тех пор, как я видела его в последний раз, внешность его почти не изменилась. Окруженные синевой глаза ввалились — получилась маска. Но он похудел. Волосы у него отросли, свалялись и чуть ли не почернели, а лицо покрылось щетиной, как у человека, начавшего отпускать бороду несколько дней назад. Очевидно, ему в какой-то момент удалось побриться. У его сотоварищей бороды уже отросли, как у их тюремщиков.
Он стоял, наблюдая за птичкой, пока та не улетела.
И тогда дерево затрещало, закричало и повалилось; по всему лесу, как пузырьки в шипучке, устремились вверх бабочки. Кронианцы пролаяли приказы на своем языке. Их псы поднялись на ноги с ленцой, однако в то же время зарычали. Все пленники принялись за работу: они обрубали ветви дерева и расчленяли его тело, как грабители могил, уродующие труп, и Фенсер оказался одним из них.
На мне было надето зеленое платье, я прижималась к дубу — он не заметил меня. Никто из них меня не заметил.
А я окаменела.
Я не могла сойти с места, пока все дерево не разрубили на куски, не погрузили их частично на салазки, а частично на собственные плечи и не унесли прочь. Когда прогалина совсем опустела, я очнулась. Я оторвалась от ствола дуба. Я пошла обратно по коридору, увешанному теперь длинными текучими тенями. Попадая каблуками на камешки, подворачивая ноги, задевая запястьями за шипы. Я не смотрела, чтобы не видеть. Голоса черных дроздов и соловьев звенели, выводя мелодии, но я не слушала их больше, не слушала совсем.
Гурц встретился со мной в беседке, я вела себя послушно. Он пришел поздно. Солнце клонилось к закату, розовый анилин раскрасил величественное небо, повсюду разлился аромат цветов, и птицы, слетаясь в гнезда, шелестели, словно складки платья.
Он что-то такое сказал — вроде бы, нам с ним тоже пора возвращаться к себе в гнездо.
На его большом лице явно проступила тревога о чем-то, но едва ли я обратила на это внимание. Заметив, что я молчаливей обычного, он спросил, не было ли мне страшно одной. Я покачала головой. Он растер мне руки, чтобы согреть их, и мы отправились обратно через террасу на конюшенный двор, где нас уже ждал экипаж.
Он говорил со мной на всем пути через город к дому Илайивы, как бы извиняясь за то, что бросил меня одну. Я не расслышала ни единого слова.
2
Разумеется, я не знала, по какой причине мы вступили в войну с императором Саз-Кронии. Возможно, мой отец упоминал об этом раз-другой, беседуя с друзьями и сослуживцами за столом во время обеда или ужина, но я редко принимала участие в трапезах среди военных. И никогда не задавала вопросов, связанных с войной. Какое значение имела в те дни война?
Полковник Гурц, солдат-ученый, заносивший в книги летопись военных походов и данные о флоре и фауне дворцовых садов в Сирениях, тоже заботился о том, чтобы серьезные вопросы не коснулись меня.
Мне кажется, он поступал таким образом не из недоверия ко мне. В конце концов, кем я была? Безграмотной замарашкой с кухни. И хотя ему нравилось женское общество, хотя, оказавшись в нем, он любил поговорить о благочестии, о природе или своих родных лесах… война оставалась уделом тех, кто ее затеял, то есть мужчин.
Собственно говоря, мне кажется, она была не по душе ему самому, он лишь усматривал в ней возможность отправиться в путешествие и помучиться ностальгией по всему, что осталось дома.
Что же до городских слухов, в то лето они долетали до меня реже, чем когда бы то ни было. Никто из слуг больше не сплетничал со мной. Крысак-Мельм продолжал не замечать меня. Все, что мне удалось углядеть из окон дома, казалось нормальной повседневной жизнью, вновь вошедшей в свое русло.
Через несколько дней после того, как я побывала в садах короля, мой жаркий беспокойный сон поутру нарушили громкие крики, донесшиеся с Форума Хапсид.
Я с неохотой пошла к окну. Я подумала, что кто-то из служителей судебных ведомств, которые кронианцы по большей части позакрывали, снова пришел и колотит в двери суда.
Человек тридцать солдат сазо беспорядочно двигались по Форуму; почти все они горланили, выкрикивая что-то на своем языке. Двое забрались в пересохшую поилку для лошадей. Вроде бы, они подрались Еще какой-то человек пытался влезть на статую короля, волоча на плече кронианское знамя с изображением медведя и позолотой.
Внезапно отряд кавалеристов сазо с цоканьем промчался по Западной аллее и ворвался на Форум. Они поскакали галопом прямо на своих соотечественников, и те бросились врассыпную. Кое-кто из всадников пронзительно кричал. В руках они держали обнаженные сабли и размахивали ими, но в ход не пускали. Мне удалось заметить, что одного из солдат сбили с ног. Изо всех сил пытаясь увернуться от копыт, он прокатился по земле к ограде дома Илайивы.
По завершении атаки пешие солдаты оказались разбиты на разрозненные кучки; будучи не в силах что-либо предпринять, они сердито приумолкли. Но забиравшийся на памятник человек продолжал подниматься, теперь он находился на уровне каменного колена короля.
Капитан кавалерии закричал, приказывая ему спуститься.
Сазо полез дальше, не обращая на него внимания.
В ответ на это капитан жестом послал одного из всадников вперед. Этот парень держал в руке кремневое ружье; он стал неторопливо заряжать его, доставая патроны из подвешенной к поясу сумки. Лошади ни разу не пошевельнулись, даже когда капитан снова заорал на солдата, взбиравшегося на статую. На этот раз тот глянул вниз. Двое или трое пеших солдат тоже разразились криками, твердя ему, чтобы он спускался.
Похоже, он заколебался. Но за эти полминуты терпение офицера истощилось. Он рявкнул по-крониански:
— Снять его оттуда!
Я поняла эти слова.
Стрелок взвел курок и прицелился.
В попытке водрузить флаг на голову статуи вскарабкавшийся на памятник солдат совершил безумный, незабываемый бросок. Он потерпел неудачу, и тут же раздался щелчок выстрела. Солдат истошно завопил, нога его от щиколотки до колена окрасилась в темно-красный цвет, и он отвесно рухнул вниз на Форум вместе со знаменем. Он упал к подножию памятника и застыл там без движения.
Через некоторое время солдаты подняли и унесли его прочь; все кронианцы удалились, оставив за собой лишь немного лошадиного помета, который потом уберут, да поразительно яркую свежепролитую кровь, растекающуюся вдоль королевского пьедестала; вскоре она засохла и почернела.
Я присела на кровать, размышляя о том, что увидела собственными глазами. Меня не заботил смысл происшедшего, и даже нанесенная человеку рана, а возможно, и его смерть не особенно потрясли меня; я уже очень много слышала о подобных событиях, хотя увидеть такое со столь близкого расстояния мне пришлось впервые И тем не менее неумолимое беспокойство напало на меня. Оно плотно сцепилось с тем угнетенным состоянием, которое упорно не покидало меня со времени прогулки по прекрасному саду. Оба являлись гранями единого целого. Необходимо восполнить недостающие пока фрагменты, и тогда облик чудовища станет зримым.
Листья на деревьях, стоявших вдоль аллей, выглядели по-осеннему на протяжении всего лета; теперь они начали облетать.
Люди выходили из домов и собирали их по улицам; я видела, как слуги из нашего дома сгребают и уносят листья, лежащие меж изгородей. Они пойдут в компост или послужат топливом, и сбор листьев, как беспокойные поиски фуража птицам, предвещал захваченному врагом городу тяжелую зиму.
Гурц часто уходил из дома, даже по ночам — удовольствие, омрачавшееся лишь неизбежностью его возвращения.
— Я кое-что рассказывал тебе об Отечестве, — сказал он мне по-крониански однажды днем, когда мы вместе обедали в гостиной. — Тебе не хотелось бы увидеть мою страну, Аара?
Я уставилась на него. Затем вежливо ответила, что это было бы очень интересно. Я восприняла его слова примерно как предложение показать мне поверхность луны — нечто за пределами досягаемости, — а мне все равно не хотелось никуда уезжать.
Он больше ничего не говорил по этому поводу до семи вечера того же дня, когда два офицера прискакали верхом и сообщили, что генерал Длант опять вызывает его к себе.
— Видишь ли, Аара. — Уже в перчатках и в плаще, он замешкался в сумрачной комнате, где Мельм не потрудился зажечь света, поскольку я буду находиться в ней одна. — Видишь ли, малышка, ваш король совершил крайне глупый и беспринципный поступок.
Полагаю, вид у меня был удивленный. Мне привилось уважение к монархии, свойственное офицерам армии.
— Да, Аара. Он передал нам ваш город и вместе с этим пошел на условия, которые подразумеваются при капитуляции столицы. Теперь он заключил иное соглашение, с нашими врагами.
Я потупилась в ошеломлении. Саз-Крония — наш враг. Значит, помимо нее существует кто-то еще?
— Вполне возможно, — сказал он, — что император прикажет нам оставить город.
Но ведь это — прекрасное для меня известие, если только оно вообще о чем-либо говорит.
— Я не могу бросить тебя, — проговорил он вдруг, и лицо его помрачнело, — на волю случая. Нет. — Он затряс головой и с фальшивой неуклюжей игривостью добавил: — Ты никому не расскажешь о том, что я говорил сейчас? Выбрось все это из головы. Я позабочусь о тебе.
Когда он ушел, я зажгла светильник и свечи и села рисовать карандашами картинку: замок на вершине скалы, поросшей деревьями. Но она слишком уж походила на другие пейзажи с дворцами и фортами. Я впустую тратила время, машинально рисуя, грызя карандаши, складывая из них квадратики и звездочки на листе бумаги, то и дело подходя к окну поглядеть на подвластную комендантскому часу ночь.
Но мне не хотелось отправляться на луну. Это совершенно невообразимо, а потому мысли о том, что он сказал, не задержались у меня в голове. Я действительно отбросила их прочь.
Во сне, в далеких глубинах, снова была осада, сокрушительный грохот перемещался с места на место, и пронзительные крики подобно летучим мышам стремительно пролетали между стропилами ночи. Огонь запылал в зеркале. Мы с Фенсером бежали по бесконечному переулку. Запах пороха и гари вытеснил воздух. Среди тлеющих окровавленных деревьев пели соловьи.
Где-то внизу в доме хлопнула дверь, и я проснулась; что-то горело в городе Вдали затих шум криков и шагов.
Никто меня не предупредил, мной овладел ужас. Я вылезла из постели, втиснулась в халат, кинулась в гостиную.
Там сидел Мельм и спокойно курил хозяйскую трубку. На этот раз он мельком взглянул на меня. Он проговорил на моем языке:
— Иди обратно в постель. Ничего. Маленький бунт около вашего Пантеона.
Запах табачного дыма непристойным образом проник в мой сон. Захлопнувшаяся дверь — что-то принесли, ведь на столе стояла большая кожаная шкатулка. Иногда Гурцу в таких коробках доставляли бумаги.
Никто не собирался помогать мне, поэтому я возвратилась в спальню и закрыла дверь. Я зажгла свечи; два бога кронианцев, медведь и волк, подняли головы и открыли глаза.
Я взяла графин и, следуя наставлениям Гурца, налила капельку вина в чашу Уртки. Мне не позволялось совершать приношения волку. Он был неразделимо связан с семейными традициями кронианцев, с культурой и домашним очагом, с бракосочетаниями, с рождением, с почестями и сокровенными ритуалами погребения. Может, он защитит меня, ведь я принадлежу Гурцу.
А город совсем затих. Как будто его убили.
Я лежала на спине, наблюдая за волком и медведем И тогда вспомнила, что сегодня — день праздника Вульмартис, осенняя Вульмартия. Люди сплетут ей венки из васильков и маков, а к стройным ее ногам сложат снопы пшеницы и ржи, виноградные кисти и яблоки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Они о чем-то быстро переговорили, но мне удалось разобрать лишь пару слов. Похоже, генерал Длант узнал о приезде Гурца и просил его явиться в штаб.
Гурц обеспокоенно посмотрел на меня:
— Я должен пойти во дворец. Ты будешь умной девочкой? Можешь погулять, только не уходи с расчищенных нами дорожек. Если кто заговорит, сошлись на меня. Видишь хорошенькую беседку? Там я встречу тебя.
Офицер нетерпеливо ждал, стоя у него за спиной. Гурц обернулся и сказал по-крониански что-то резкое и смешное. Борода прикрыла заливший его лицо румянец. Они прошли во дворец через дверь в стене.
О, какое счастье, какое блаженство. Этот рай, и я одна в нем.
Девственная Вульмартис была мне другом. Это она неожиданно оказала мне благодеяние.
Какая сладость, словно пьянящая игра еще не знакомых мне в то время вин, разлилась и забила ключом у меня в жилах. Я ожила.
Я стала спускаться по ступеням, сначала шагом, затем словно танцуя.
Над одичавшими лужайками тучами взлетали в воздух бабочки, с низко свесившийся душистой ветки на меня просыпался дождь из лепестков.
Сердце мое, казалось, стало больше; оно вот-вот проломит мне ребра и задушит меня, но это не имело значения.
Как странно: будто сама печаль оказалась моей тюрьмой, и понадобилось лишь отворить в ней дверь, чтобы я вновь вырвалась на свободу в подлинный, истинный мир.
Крохотная армия шествовала среди травинок, ее изысканные знамена — цветы — покачивались при каждом дуновении ветерка. Но в тот день ветерок поднимался редко, и армия эльфов провела в бездействии немалое время.
Я прошла мимо беседки, превратившейся в изящную руину, спустилась ниже и обнаружила мраморную нимфу; из ее левой груди когда-то бил струей фонтан, а теперь нет. Я пошла дальше, хотя лишь смутно различала дорожку, и затерялась в чаще, где деревья сплелись воедино, образуя коридор, обшитый кипучей зеленью. На лозах дикого винограда, опорой которым служили стволы деревьев, висели кисти плодов, похожих на белесоватую иссиня-зеленую яшму; мне они показались кислыми, но пчелы так и роились вокруг них.
Коридор тянулся дальше, и время от времени сквозь поросль проступали перекосившиеся плиты былой дорожки. Эта волшебная галерея могла привести к чему угодно, к любым чудесам. Я отыскала в ней окошко и, выглянув, увидела раскинувшиеся по холмам сады, спускавшиеся к похожему на галлюцинацию, окутанному дымкой городу. Проход же казался нескончаемым.
Когда сквозь деревья пробился грубый звук ударов, я испугалась, но птицы после минутного сомнения вновь завели свои разговоры. Это был стук топора, молотившего по живому дереву. Мне и прежде доводилось слышать, как работают лесорубы, во время осады такое случалось часто. Теперь этот звук показался мне неуместным, но это вовсе не значило, что в нем кроется угроза. Послышался еще удар, потом еще и еще, звуки обрели упорядоченность.
Я сделала шаг, и в траве метнулась жаба оливкового цвета.
Я впала в нерешительность, будто столкнулась с предзнаменованием. Неужели чудесный коридор ведет всего лишь к кронианским солдатам, которые валят деревья?
Изматывающее буханье свирепого топора все не стихало. Через минуту я перестала понимать, откуда оно доносится. Вполне возможно, сзади, с начала дороги, по которой я шла.
Я стала осторожно продвигаться вперед. Неровная дорожка слегка повернула, и в заполненном тенями своде внезапно возник проем. Еще одно окошко в коридоре, а может быть и дверь.
Через некоторое время я подошла к этому пролому в зеленом свечении солнца. Брешь сторожил дуб, чьи длинные мощные корни глубоко ушли во влажную тень и изумрудные мхи. Я ухватилась за мускулистый ствол, изогнулась и поглядела в пропасть, на прогалину.
Внизу в тридцати футах от меня трудился топор. Беспомощная умирающая вишня не могла убежать от него; она содрогалась при каждом ударе. Дрова для кухни, а по осени и для каминов генерала и штабных офицеров? Вишневое дерево приятно пахнет, когда горит.
Двое сазо не то присели, не то оперлись на обрубок предыдущей жертвы. Один из них курил трубку. У его ног в выжидательной позе лежали два черных пса. Человек, рубивший дерево, был в одной рубашке и бриджах. Напротив него, среди глубоководного полумрака прогалины стояли еще трое людей в такой же одежде. Вот что стало их формой: грязные рваные рубашки, вылинявшие бриджи. А ведь раньше это была форма армии, в которой служил мой отец. От знаков различия ничего не осталось, разве только следы четырех раздельных полос вдоль штанины. Их бриджи совершенно потеряли всякий цвет, зато рубашки сменили нетронутую белизну на многообразие оттенков и разводов. Сапоги у них порвались, но лишь один ходил босиком. В руках они держали кто топоры, а кто ножи. Они готовились разрубить на куски сокрушенное дерево, как только оно упадет. Кронианцам, которых не сокрушил никто — напротив, они заполонили город и землю, — не было нужды опасаться, что кто-то порубит их.
Третий из стоявших в ожидании пленников пошевелился, переминаясь с ноги на ногу. Он то ли вздохнул, то ли зевнул и на мгновение приподнял голову. Коричневая птица, насвистывая, сидела на ветке. Казалось, он разглядывает ее. Этот человек был Фенсер.
С тех пор, как я видела его в последний раз, внешность его почти не изменилась. Окруженные синевой глаза ввалились — получилась маска. Но он похудел. Волосы у него отросли, свалялись и чуть ли не почернели, а лицо покрылось щетиной, как у человека, начавшего отпускать бороду несколько дней назад. Очевидно, ему в какой-то момент удалось побриться. У его сотоварищей бороды уже отросли, как у их тюремщиков.
Он стоял, наблюдая за птичкой, пока та не улетела.
И тогда дерево затрещало, закричало и повалилось; по всему лесу, как пузырьки в шипучке, устремились вверх бабочки. Кронианцы пролаяли приказы на своем языке. Их псы поднялись на ноги с ленцой, однако в то же время зарычали. Все пленники принялись за работу: они обрубали ветви дерева и расчленяли его тело, как грабители могил, уродующие труп, и Фенсер оказался одним из них.
На мне было надето зеленое платье, я прижималась к дубу — он не заметил меня. Никто из них меня не заметил.
А я окаменела.
Я не могла сойти с места, пока все дерево не разрубили на куски, не погрузили их частично на салазки, а частично на собственные плечи и не унесли прочь. Когда прогалина совсем опустела, я очнулась. Я оторвалась от ствола дуба. Я пошла обратно по коридору, увешанному теперь длинными текучими тенями. Попадая каблуками на камешки, подворачивая ноги, задевая запястьями за шипы. Я не смотрела, чтобы не видеть. Голоса черных дроздов и соловьев звенели, выводя мелодии, но я не слушала их больше, не слушала совсем.
Гурц встретился со мной в беседке, я вела себя послушно. Он пришел поздно. Солнце клонилось к закату, розовый анилин раскрасил величественное небо, повсюду разлился аромат цветов, и птицы, слетаясь в гнезда, шелестели, словно складки платья.
Он что-то такое сказал — вроде бы, нам с ним тоже пора возвращаться к себе в гнездо.
На его большом лице явно проступила тревога о чем-то, но едва ли я обратила на это внимание. Заметив, что я молчаливей обычного, он спросил, не было ли мне страшно одной. Я покачала головой. Он растер мне руки, чтобы согреть их, и мы отправились обратно через террасу на конюшенный двор, где нас уже ждал экипаж.
Он говорил со мной на всем пути через город к дому Илайивы, как бы извиняясь за то, что бросил меня одну. Я не расслышала ни единого слова.
2
Разумеется, я не знала, по какой причине мы вступили в войну с императором Саз-Кронии. Возможно, мой отец упоминал об этом раз-другой, беседуя с друзьями и сослуживцами за столом во время обеда или ужина, но я редко принимала участие в трапезах среди военных. И никогда не задавала вопросов, связанных с войной. Какое значение имела в те дни война?
Полковник Гурц, солдат-ученый, заносивший в книги летопись военных походов и данные о флоре и фауне дворцовых садов в Сирениях, тоже заботился о том, чтобы серьезные вопросы не коснулись меня.
Мне кажется, он поступал таким образом не из недоверия ко мне. В конце концов, кем я была? Безграмотной замарашкой с кухни. И хотя ему нравилось женское общество, хотя, оказавшись в нем, он любил поговорить о благочестии, о природе или своих родных лесах… война оставалась уделом тех, кто ее затеял, то есть мужчин.
Собственно говоря, мне кажется, она была не по душе ему самому, он лишь усматривал в ней возможность отправиться в путешествие и помучиться ностальгией по всему, что осталось дома.
Что же до городских слухов, в то лето они долетали до меня реже, чем когда бы то ни было. Никто из слуг больше не сплетничал со мной. Крысак-Мельм продолжал не замечать меня. Все, что мне удалось углядеть из окон дома, казалось нормальной повседневной жизнью, вновь вошедшей в свое русло.
Через несколько дней после того, как я побывала в садах короля, мой жаркий беспокойный сон поутру нарушили громкие крики, донесшиеся с Форума Хапсид.
Я с неохотой пошла к окну. Я подумала, что кто-то из служителей судебных ведомств, которые кронианцы по большей части позакрывали, снова пришел и колотит в двери суда.
Человек тридцать солдат сазо беспорядочно двигались по Форуму; почти все они горланили, выкрикивая что-то на своем языке. Двое забрались в пересохшую поилку для лошадей. Вроде бы, они подрались Еще какой-то человек пытался влезть на статую короля, волоча на плече кронианское знамя с изображением медведя и позолотой.
Внезапно отряд кавалеристов сазо с цоканьем промчался по Западной аллее и ворвался на Форум. Они поскакали галопом прямо на своих соотечественников, и те бросились врассыпную. Кое-кто из всадников пронзительно кричал. В руках они держали обнаженные сабли и размахивали ими, но в ход не пускали. Мне удалось заметить, что одного из солдат сбили с ног. Изо всех сил пытаясь увернуться от копыт, он прокатился по земле к ограде дома Илайивы.
По завершении атаки пешие солдаты оказались разбиты на разрозненные кучки; будучи не в силах что-либо предпринять, они сердито приумолкли. Но забиравшийся на памятник человек продолжал подниматься, теперь он находился на уровне каменного колена короля.
Капитан кавалерии закричал, приказывая ему спуститься.
Сазо полез дальше, не обращая на него внимания.
В ответ на это капитан жестом послал одного из всадников вперед. Этот парень держал в руке кремневое ружье; он стал неторопливо заряжать его, доставая патроны из подвешенной к поясу сумки. Лошади ни разу не пошевельнулись, даже когда капитан снова заорал на солдата, взбиравшегося на статую. На этот раз тот глянул вниз. Двое или трое пеших солдат тоже разразились криками, твердя ему, чтобы он спускался.
Похоже, он заколебался. Но за эти полминуты терпение офицера истощилось. Он рявкнул по-крониански:
— Снять его оттуда!
Я поняла эти слова.
Стрелок взвел курок и прицелился.
В попытке водрузить флаг на голову статуи вскарабкавшийся на памятник солдат совершил безумный, незабываемый бросок. Он потерпел неудачу, и тут же раздался щелчок выстрела. Солдат истошно завопил, нога его от щиколотки до колена окрасилась в темно-красный цвет, и он отвесно рухнул вниз на Форум вместе со знаменем. Он упал к подножию памятника и застыл там без движения.
Через некоторое время солдаты подняли и унесли его прочь; все кронианцы удалились, оставив за собой лишь немного лошадиного помета, который потом уберут, да поразительно яркую свежепролитую кровь, растекающуюся вдоль королевского пьедестала; вскоре она засохла и почернела.
Я присела на кровать, размышляя о том, что увидела собственными глазами. Меня не заботил смысл происшедшего, и даже нанесенная человеку рана, а возможно, и его смерть не особенно потрясли меня; я уже очень много слышала о подобных событиях, хотя увидеть такое со столь близкого расстояния мне пришлось впервые И тем не менее неумолимое беспокойство напало на меня. Оно плотно сцепилось с тем угнетенным состоянием, которое упорно не покидало меня со времени прогулки по прекрасному саду. Оба являлись гранями единого целого. Необходимо восполнить недостающие пока фрагменты, и тогда облик чудовища станет зримым.
Листья на деревьях, стоявших вдоль аллей, выглядели по-осеннему на протяжении всего лета; теперь они начали облетать.
Люди выходили из домов и собирали их по улицам; я видела, как слуги из нашего дома сгребают и уносят листья, лежащие меж изгородей. Они пойдут в компост или послужат топливом, и сбор листьев, как беспокойные поиски фуража птицам, предвещал захваченному врагом городу тяжелую зиму.
Гурц часто уходил из дома, даже по ночам — удовольствие, омрачавшееся лишь неизбежностью его возвращения.
— Я кое-что рассказывал тебе об Отечестве, — сказал он мне по-крониански однажды днем, когда мы вместе обедали в гостиной. — Тебе не хотелось бы увидеть мою страну, Аара?
Я уставилась на него. Затем вежливо ответила, что это было бы очень интересно. Я восприняла его слова примерно как предложение показать мне поверхность луны — нечто за пределами досягаемости, — а мне все равно не хотелось никуда уезжать.
Он больше ничего не говорил по этому поводу до семи вечера того же дня, когда два офицера прискакали верхом и сообщили, что генерал Длант опять вызывает его к себе.
— Видишь ли, Аара. — Уже в перчатках и в плаще, он замешкался в сумрачной комнате, где Мельм не потрудился зажечь света, поскольку я буду находиться в ней одна. — Видишь ли, малышка, ваш король совершил крайне глупый и беспринципный поступок.
Полагаю, вид у меня был удивленный. Мне привилось уважение к монархии, свойственное офицерам армии.
— Да, Аара. Он передал нам ваш город и вместе с этим пошел на условия, которые подразумеваются при капитуляции столицы. Теперь он заключил иное соглашение, с нашими врагами.
Я потупилась в ошеломлении. Саз-Крония — наш враг. Значит, помимо нее существует кто-то еще?
— Вполне возможно, — сказал он, — что император прикажет нам оставить город.
Но ведь это — прекрасное для меня известие, если только оно вообще о чем-либо говорит.
— Я не могу бросить тебя, — проговорил он вдруг, и лицо его помрачнело, — на волю случая. Нет. — Он затряс головой и с фальшивой неуклюжей игривостью добавил: — Ты никому не расскажешь о том, что я говорил сейчас? Выбрось все это из головы. Я позабочусь о тебе.
Когда он ушел, я зажгла светильник и свечи и села рисовать карандашами картинку: замок на вершине скалы, поросшей деревьями. Но она слишком уж походила на другие пейзажи с дворцами и фортами. Я впустую тратила время, машинально рисуя, грызя карандаши, складывая из них квадратики и звездочки на листе бумаги, то и дело подходя к окну поглядеть на подвластную комендантскому часу ночь.
Но мне не хотелось отправляться на луну. Это совершенно невообразимо, а потому мысли о том, что он сказал, не задержались у меня в голове. Я действительно отбросила их прочь.
Во сне, в далеких глубинах, снова была осада, сокрушительный грохот перемещался с места на место, и пронзительные крики подобно летучим мышам стремительно пролетали между стропилами ночи. Огонь запылал в зеркале. Мы с Фенсером бежали по бесконечному переулку. Запах пороха и гари вытеснил воздух. Среди тлеющих окровавленных деревьев пели соловьи.
Где-то внизу в доме хлопнула дверь, и я проснулась; что-то горело в городе Вдали затих шум криков и шагов.
Никто меня не предупредил, мной овладел ужас. Я вылезла из постели, втиснулась в халат, кинулась в гостиную.
Там сидел Мельм и спокойно курил хозяйскую трубку. На этот раз он мельком взглянул на меня. Он проговорил на моем языке:
— Иди обратно в постель. Ничего. Маленький бунт около вашего Пантеона.
Запах табачного дыма непристойным образом проник в мой сон. Захлопнувшаяся дверь — что-то принесли, ведь на столе стояла большая кожаная шкатулка. Иногда Гурцу в таких коробках доставляли бумаги.
Никто не собирался помогать мне, поэтому я возвратилась в спальню и закрыла дверь. Я зажгла свечи; два бога кронианцев, медведь и волк, подняли головы и открыли глаза.
Я взяла графин и, следуя наставлениям Гурца, налила капельку вина в чашу Уртки. Мне не позволялось совершать приношения волку. Он был неразделимо связан с семейными традициями кронианцев, с культурой и домашним очагом, с бракосочетаниями, с рождением, с почестями и сокровенными ритуалами погребения. Может, он защитит меня, ведь я принадлежу Гурцу.
А город совсем затих. Как будто его убили.
Я лежала на спине, наблюдая за волком и медведем И тогда вспомнила, что сегодня — день праздника Вульмартис, осенняя Вульмартия. Люди сплетут ей венки из васильков и маков, а к стройным ее ногам сложат снопы пшеницы и ржи, виноградные кисти и яблоки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60