В Оксиде имеются теплые течения, и гавань почти никогда не замерзает — прекрасное место для зимовки. Если он и знал об истинных ее намерениях и о возможном бегстве, то ни словом о них не обмолвился.
— А вам придется в одиночку переносить континентальные холода. Здешние зимы весьма суровы.
— Мне уже довелось однажды пережить северную зиму. И тогда меня не окружал уют.
— И вправду не окружал. — Он опустил глаза, служившие украшением его лица, а впрочем, мне кажется, многие женщины не отказались бы лишний раз взглянуть на него украдкой. — Принцесса Аара, давайте перейдем к делу. Вам ведь, кажется, семнадцать лет? И вы — юная вдова благородного человека, ученого, который невольно навлек на вас страшные унижения и страдания. Теперь это поместье принадлежит вам. Настолько я понимаю, — он приумолк якобы из деликатности, не требуя, однако, чтобы я верила в показную тактичность, не оскорбляя меня, — госпожа Воллюс передала вам определенное предложение?
Я посмотрела ему в глаза, чувствуя, как запылали мои щеки, как потемнели глаза.
— Мне пятнадцать лет. Я южанка. Я вышла замуж за Гурца, потому что он этого хотел. Я стала владелицей поместья, поскольку считалось, будто мне это должно казаться привлекательным. Теперь предполагается, что я сочту привлекательным вас и какое-то мошенничество, которое поможет избежать открытого позора, и стану… — Я запнулась, так как не нашла подходящего выражения, затем припомнила отменное словцо из армейского лексикона, — продажной курвой.
Карулан приподнял брови.
— Вы не совсем правы, — сказал он. — Союз такого рода называется супружеством сердечного преподношения. Некоторые из самых высокопоставленных дам Кронии охотно заключали подобные браки.
— По любви, — язвительно заметила я.
— В ряде случаев. А чаще по тем же соображениям, которыми руководствуемся мы с вами. Ради безопасности или выгоды, но, надеюсь, при взаимном уважении.
— А в один прекрасный день какая-то другая женщина станет императрицей.
— В вас говорит зависть? — спросил он. — Потому что она завладеет короной или оттого, что она приобретет права на меня?
— Ни по той, ни по иной причине, сэр, ведь мне не нужно ни первое, ни второе. Ни ваша корона, ни вы сами.
— Откровенное замечание. И, подобно всякой откровенности, действует на собеседника как пощечина. Я получил оплеуху. Но может, вы еще поразмыслите?
Я поднялась из-за стола, прошлась по залу и прислонилась к стойке камина.
— Всего пятнадцать лет, — проговорил он. — Принцесса, не подумайте, будто рассудок не позволяет мне видеть вашу красоту. Или я настолько вам неприятен, что и это вас не трогает?
И тут он тоже встал и направился прямо ко мне, как Вильс когда-то. Он обхватил меня за талию и чуть ли не за горло, а затем развернул меня кругом. При этом руки его превратились в своего рода опору, на которую я смогла откинуться и позволить ему овладеть мною. Что он и сделал. Так целовал меня Гурц. Но кровь моя не откликалась на его ласки. Драхрис — быть может, то же самое случилось или чуть не случилось тогда, под влиянием силы, неумолимой судьбы, увлекавшей меня вперед, помешавшей мне остаться самой собой… Или в этих мужчинах на самом деле живет Север, какое-то железное начало, уничтожившее девушку, которой я была прежде, сделавшее меня такой, какая я есть теперь. Их вторжение, хотя сейчас это лишь объятия, губы — истина, ставшая реальной…
Я вырвалась, он отпустил меня, и я ухватилась за край каминной полки, чтобы не упасть.
— Прекрасно, — сказала я и, не останавливаясь, заговорила дальше, — как вам будет угодно. Это самое супружество сердечного преподношения. Имение — заберите его себе — а теперь я должна лечь с вами в постель?
— Разумеется, нет, — сказал он. (Так, значит, он умеет смеяться.) — Если только… Нет, к сожалению, случай не из тех. — Он улыбнулся, снова сел за стол и поднял рюмку, намереваясь смешать привкус моих губ с бренди. — Могу ли я тешить себя мыслью о том, что вас убедил необузданный порыв моей страсти?
— У меня нет выхода, — ответила я, — мне остается только уступить.
Он долгое время молчал, и, обернувшись, я увидела, что он внимательно разглядывает бренди, к которому так и не притронулся. В конце концов он проговорил:
— Могу сказать вам лишь одно, Аара. Я не зверь и не лишен благоразумия. Если цель, к которой устремлены мои надежды, ускользнет от меня, я позабочусь, чтобы вам не пришлось за это расплачиваться. Если я добьюсь своего, вас ждет благополучие. Да-да, понимаю, сейчас оно не кажется вам привлекательным, но… пятнадцать лет. Милая девушка, возможно, лет через пять или через десять вы посмотрите на это иначе. Что касается детей, нам лучше бы их не иметь. Но если они появятся на свет, им не грозит бесчестие. Как только я вступлю в брак с будущей императрицей, что так или иначе вам претит, вы получите полную свободу во всем и будете связаны лишь номинально. Любой мужчина, на которого падет ваш выбор, — я вовсе не жду, что вы станете монахиней. И может быть, в этом неясном, далеком и маловероятном будущем, картину которого я набросал, мы с вами даже останемся друзьями.
Я присела на диван и взяла какое-то рукоделие, начатую раньше вышивку. Попытка оказалась неудачной во всех отношениях. Ни рукодельницы, ни дипломата из меня не получится.
Спустя некоторое время он снова встал.
— Поскольку я ограничен во времени, мне кажется, разумнее всего будет… пойти и лечь спать прямо сейчас. Отправлюсь в путь еще до захода солнца. Может пойти снег, и чем быстрее я поеду… — Он остановился возле меня, поднес к губам мою руку. Отклик во мне вызывали лишь его губы, а ласки — никакого. — Если хотите отказаться от принятого решения, сделайте это немедля, теперь же. Я не стану вас неволить. По крайней мере сегодня. Но если вы не сообщите мне об отказе, пока я не уехал, я буду считать, что мы окончательно обо всем условились. Вы слышите меня?
— Да.
— Скажите «нет» сейчас же. Или соглашайтесь. Если вы не отвергнете меня сегодня, я уже не отступлюсь. Серенад не будет. Мне необходимы звонкая монета и недвижимость. То же самое я могу получить и из других рук, но не так легко и, с позволения сказать, не так красива. Мне бы очень хотелось… — он тоже выбрал слова из армейского жаргона, намного крепче моих. — Но при этом я хочу, чтобы вы были счастливы. Итак?
— Да, — сказала я, не сводя глаз со своих неровных стежков.
— Посмотрите на меня, — велел он. Я послушалась. — Да, вы не из тех, кто станет лгать. Значит, на том и порешим. Встаньте, поцелуйте меня на прощание. До весны мы больше не увидимся.
Второй поцелуй оказался куда более страстным. Я отдалась на волю Карулана и собственных чувств. А в это время какая-то часть моей души стояла в стороне, бессмысленно и глупо заламывая руки и горюя. Но о чем? О чем?
После этого поцелуя мы распрощались. Как он и предсказывал, до весны мы больше не виделись.
3
Вместе со снегами явились лебеди. Озеро замерзло, и я приняла их за сугроб. Но сугроб оказался крылатым, и очертания его все время менялись.
Из дома вышли женщины с корзинами снеди. Я отправилась следом. Мы бросали лебедям кусочки хлеба и рыбы. А короли поднебесья хватали их клювами, похожими цветом на ноготки.
Как и рассказывал мне Кир Гурц, лебединая белизна расплылась по озеру, но совсем ненадолго. Мы были лишь памятной точкой на их пути к югу. С древнейших времен, возможно, еще до начала истории, какая-то сила заставляла их приземлиться здесь. Конюхи сделали проруби, чтобы они могли напиться. Не прошло и недели, а лебеди уже полетели прочь, словно взмывший в небо сугроб.
Иногда слуги катались на коньках по озеру, но только совсем рано поутру, чтобы не оскорблять моих чувств своим видом. Я не испытывала желания обучаться этому занятию. Я опять подросла, и платья, в которых не удалось выпустить швы, украсили богато расшитые вставки, пущенные по талии и кромке. Я больше не ребенок, уж больно высоко стало мне теперь падать.
Говорили, что вслед за лебедями должны появиться волки. Мне не стоит тревожиться. Эти звери боязливы, они нападают только на овец да зайцев или слабых, больных животных. В прошедшие годы охоту на волков затевали лишь затем, чтобы поразмяться зимой и отобрать псов для своры, а не потому, что грозила опасность.
Однажды я услышала, как среди леса поют волки. Только в отличие от зримых, но безголосых лебедей их не было видно.
От Карулана пришло целых три письма. Тон дружественный, но никаких излишеств. «Расскажите что-нибудь о себе, — писал он. — Конечно, я влюблен в вас. Но нельзя же мне любить просто картинку, помогите мне. Кто вы, очаровательная Аара из поместья Гурц?» В качестве подписи повсюду значилось лишь «Кристен К»; он сообщал, куда отправить ответ, чтобы он непременно попал к нему в руки. Теперь он в походе — он не говорил, где именно, — это запрещалось из стратегических соображений. Он просил, чтобы я, живя в заснеженном краю, думала о нем по-доброму. Он не писал о боях, не извещал меня о событиях. Вместе с третьим письмом мне передали драгоценное колье — серебряного крокодила, державшего в зубах собственный хвост и рубиновое яблочко… Зная наверняка, что ему достанутся мои деньги, он щедро потратился на меня и, вероятно, залез в долги. Мне взбрело в голову написать, что я оплачу его подарок. Но это было бы чересчур резко и бестактно. Мне никак не удавалось придумать, что бы еще сообщить в письме. Я не могла баловать его анекдотами из собственной жизни. Нацарапанная мною записка вышла натянутой, я поблагодарила его за колье, поинтересовалась, хорошо ли идут у него дела. Она напомнила мне письма пожилой родственнице, присылавшей мне подарки на день рождения или на Вульмартию, которые мне приходилось сочинять в пяти — или шестилетнем возрасте.
Зима. Казалось, она никогда не кончится. Да она только-только началась.
Той, другой зимой… Белизна леса, окружавшая нас. Черные мундиры на снегу, отчаянные усилия лошадей, следы кровавой бойни.
Иногда утром или вечером запах дыма, поднимавшегося над трубами дома или кухни, вызывал у меня тошноту. Мне снились сны.
В лесах подавали голос волки, а может, волчьи привидения — те, что оставили зарубки на колоннах веранды и подобно робким любовникам скреблись в двери, — я не видала ни одного из них.
Я все читала считала, пока глаза мои не превратились в прогоревшие дотла уголья; голова болела уже и днем и ночью. Я вышивала по образцу, цветы получались пьяными, а синенькие птички какими-то уродами. Роза следила за моими волосами.
Зима высветлила весь мир. Эта белизна — как болезнь. Неужто не будет ей конца?
Я узнала, что в середине зимы ожидается веселый праздник, но похоже, к храму Вульмардры он никакого отношения не имеет. Святилище приобрело вид настолько заброшенный, что я поняла: туда ходят нечасто. Хранимая женщинами тайна. Они так и не объяснили, что послужило причиной столь ревностного порыва в прошлый раз. Даже госпожа не отличалась разговорчивостью на эту тему, хотя теперь, спускаясь время от времени к обеду, охотно болтала со мной о том о сем. Я никак не могла решить, что из ее речей продиктовано старческим слабоумием, а что требованиями изощренной игры, суть которой мне не удалось постигнуть. Она несколько раз упомянула о Карулане, называя его Бирюзовый Глаз.
Дом по-прежнему жил с точностью механизма. Мы с бабушкой и Вульмардрой осуществляли никому не нужное руководство.
Вот только я неизменно просыпалась каждое утро с шестым ударом настенных часов в коридоре. Не приказать ли мне устранить этот зубец часового механизма? Нет, глупость надо побороть. Во всяком случае в это время еще темно, рассвет наступает все поздней и поздней, ни лучика до десяти часов, и так уже на протяжении многих дней.
Поэтому, когда я проснулась, встала с постели, оделась, набросила на себя шубу и пошла по дому, стояло черное утро.
На этот раз я повстречала служанок, и они поклонились мне, и мальчик-слуга принес теплые сапоги, а горничная — рукавицы. Похоже, никого не удивило, что я вздумала отправиться на прогулку по заснеженной пустоши. Почему бы мне не совершать свои странные обряды. И я не скрывала, что направляюсь в храм.
Но сама я пришла в изумление оттого, что, войдя в святилище и склонившись возле алтаря, взяла и заплакала.
Я не ощутила присутствия сил, не увидела знамения, а может, все угасло из-за моего плача? И разве можно найти утешение у гранитной плиты или ломкого, промерзшего до черноты плюща?
Я вытерла слезы, встала и положила на каменную плиту цветы из теплиц и прихваченные из спальни фрукты. Бедные цветы, бедные плоды, этот едкий снег так быстро вас прикончит.
— Теперь я уже и не знаю, о чем просить тебя.
Когда липы с голыми ветвями остались позади, я услышала волчий вой, чистый, как свист тонкого клинка, рассекающего тишину.
Я замерла, прислушиваясь. А когда вой затих, пошла дальше, к сосняку. И тогда послышался голос. Тот самый Голос. Звук, который мне довелось услышать однажды, и я боялась, что он станет преследовать меня и поразит мой слух в иное время и в ином месте, но связь с тем, первым, сохранится вечно, ибо звук этот неизбывен. Он нескончаем и звучит всегда, но так устроено, что лишь в особые моменты отодвигается какая-то заслонка в ухе, и тогда можно услышать…
Вой затих.
«Ветер, голос родины», — проговорила память голосом Дланта, но ветры так не воют.
Услышавший его песню погибнет.
И божество явилось мне. Я увидела его. Он шел, очень осторожно и изящно ступая по ледяному покрову озера. Он был в облике волка, каким его всегда изображают, и — подобно собственным изображениям — не походил на лесных волков. Черный как смоль, с гладкой шкурой, гораздо больше собаки или волка. Но я ни на одно мгновение не усомнилась в том, что передо мною существо необычное, не волк и не собака из охотничьей своры. Ни на минуту я не усомнилась в том, что передо мною именно он и никто иной.
Приблизившись к берегу, на котором я стояла, он приподнял удлиненную голову с заостренной мордой. Взгляд его скользнул мимо меня. Белые горящие глаза.
Я не почувствовала страха. Меня сковал ужас. Разумеется, это не просто волк. Он может убить меня, если пожелает. Ведь для него нет препятствий, и неважно, что я уже взрослая и стою на ногах; его не остановит ни мой крик, ни то, что он один и, возможно, не голоден. Этот волк не из волчьего племени. Это Випарвет.
Ступая с изяществом благовоспитанной девушки, он выбрался на берег и неторопливым волчьим шагом направился ко мне.
Бегство показалось мне безумием. Я застыла на месте, склонив голову.
Я ничего не видела, но ощущала, как он продвигается ко мне, словно стелющаяся по земле черная волна.
Но он так и не дошел до меня. Подняв голову и увидев, что он исчез, я почувствовала, как при агонии, боль разочарования и облегчения.
— Что это значит? — спросила я, обращаясь к безмолвному зимнему лесу. Но лес, знавший ответ, мог и не откликаться на мой вопрос.
Стоило мне направиться к дому, как тысячи маленьких иголочек стали колоть руки и ноги, или это тепло разлилось по ним. Меня интересовало, видел ли бога кто-нибудь еще, слышал ли его песню. Необходимо как следует вглядеться в лицо человека, который первым повстречается мне в доме.
Подойдя к ступенькам веранды, я оглянулась. Он не оставил на земле следов, из которых вырастают люпины. Возможно, я сошла с ума.
В доме царила прежняя суета. Они ничего не видели и не слышали.
— Это несомненно что-то означает, — проговорила я вслух, оказавшись у себя в комнате. — Я видела… я видела волка, видела бога. Только какой же в этом смысл? Как мне это понимать?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
На воцарившуюся среди лесов зиму навалилась оттепель, послышались громкие трескучие очереди, как будто рушились стены ледяного жилища. Я никогда не слышала и не видела, как происходит борьба этих необъятных начал, когда два волеизъявления, способные творить метаморфозы, вступают в битву друг с другом. В городах и на дорогах, по которым мы с Мельмом пробирались к Крейзу, за глухими ударами оползавшего снега следовала распутица, слякоть, грязь, дожди; непогожие дни, не приносившие тепла, от которых веяло лихорадкой; клубки сплетенных ветвей, превращавшихся при ближайшем рассмотрении в нанизанные друг за другом почки.
А в поместье Гурц снег сходил с деревьев и крыш как лавина, с громким треском, ломая повсюду черепицу, которую придется заменить, повергая на землю огромные ветви, словно отсеченные руки и захваченные в плен боевые знамена.
В один из дней на озере вскрылся лед, раздался ужасающий, сверхъестественный хруст, который я услышала даже из своей башни и пришла в изумление, будто произошло еще одно запредельное явление, но за завтраком мне поведали, отчего случился такой шум и заулыбались, видя, что я нимало не встревожилась.
Лужайки стали словно взморье, покрытое густой черной грязью, истыканной зелеными как мята, игольчатыми всходами молодой травы, по которому рассыпались звездочки подснежников, златоцветников и прозрачных фиалок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— А вам придется в одиночку переносить континентальные холода. Здешние зимы весьма суровы.
— Мне уже довелось однажды пережить северную зиму. И тогда меня не окружал уют.
— И вправду не окружал. — Он опустил глаза, служившие украшением его лица, а впрочем, мне кажется, многие женщины не отказались бы лишний раз взглянуть на него украдкой. — Принцесса Аара, давайте перейдем к делу. Вам ведь, кажется, семнадцать лет? И вы — юная вдова благородного человека, ученого, который невольно навлек на вас страшные унижения и страдания. Теперь это поместье принадлежит вам. Настолько я понимаю, — он приумолк якобы из деликатности, не требуя, однако, чтобы я верила в показную тактичность, не оскорбляя меня, — госпожа Воллюс передала вам определенное предложение?
Я посмотрела ему в глаза, чувствуя, как запылали мои щеки, как потемнели глаза.
— Мне пятнадцать лет. Я южанка. Я вышла замуж за Гурца, потому что он этого хотел. Я стала владелицей поместья, поскольку считалось, будто мне это должно казаться привлекательным. Теперь предполагается, что я сочту привлекательным вас и какое-то мошенничество, которое поможет избежать открытого позора, и стану… — Я запнулась, так как не нашла подходящего выражения, затем припомнила отменное словцо из армейского лексикона, — продажной курвой.
Карулан приподнял брови.
— Вы не совсем правы, — сказал он. — Союз такого рода называется супружеством сердечного преподношения. Некоторые из самых высокопоставленных дам Кронии охотно заключали подобные браки.
— По любви, — язвительно заметила я.
— В ряде случаев. А чаще по тем же соображениям, которыми руководствуемся мы с вами. Ради безопасности или выгоды, но, надеюсь, при взаимном уважении.
— А в один прекрасный день какая-то другая женщина станет императрицей.
— В вас говорит зависть? — спросил он. — Потому что она завладеет короной или оттого, что она приобретет права на меня?
— Ни по той, ни по иной причине, сэр, ведь мне не нужно ни первое, ни второе. Ни ваша корона, ни вы сами.
— Откровенное замечание. И, подобно всякой откровенности, действует на собеседника как пощечина. Я получил оплеуху. Но может, вы еще поразмыслите?
Я поднялась из-за стола, прошлась по залу и прислонилась к стойке камина.
— Всего пятнадцать лет, — проговорил он. — Принцесса, не подумайте, будто рассудок не позволяет мне видеть вашу красоту. Или я настолько вам неприятен, что и это вас не трогает?
И тут он тоже встал и направился прямо ко мне, как Вильс когда-то. Он обхватил меня за талию и чуть ли не за горло, а затем развернул меня кругом. При этом руки его превратились в своего рода опору, на которую я смогла откинуться и позволить ему овладеть мною. Что он и сделал. Так целовал меня Гурц. Но кровь моя не откликалась на его ласки. Драхрис — быть может, то же самое случилось или чуть не случилось тогда, под влиянием силы, неумолимой судьбы, увлекавшей меня вперед, помешавшей мне остаться самой собой… Или в этих мужчинах на самом деле живет Север, какое-то железное начало, уничтожившее девушку, которой я была прежде, сделавшее меня такой, какая я есть теперь. Их вторжение, хотя сейчас это лишь объятия, губы — истина, ставшая реальной…
Я вырвалась, он отпустил меня, и я ухватилась за край каминной полки, чтобы не упасть.
— Прекрасно, — сказала я и, не останавливаясь, заговорила дальше, — как вам будет угодно. Это самое супружество сердечного преподношения. Имение — заберите его себе — а теперь я должна лечь с вами в постель?
— Разумеется, нет, — сказал он. (Так, значит, он умеет смеяться.) — Если только… Нет, к сожалению, случай не из тех. — Он улыбнулся, снова сел за стол и поднял рюмку, намереваясь смешать привкус моих губ с бренди. — Могу ли я тешить себя мыслью о том, что вас убедил необузданный порыв моей страсти?
— У меня нет выхода, — ответила я, — мне остается только уступить.
Он долгое время молчал, и, обернувшись, я увидела, что он внимательно разглядывает бренди, к которому так и не притронулся. В конце концов он проговорил:
— Могу сказать вам лишь одно, Аара. Я не зверь и не лишен благоразумия. Если цель, к которой устремлены мои надежды, ускользнет от меня, я позабочусь, чтобы вам не пришлось за это расплачиваться. Если я добьюсь своего, вас ждет благополучие. Да-да, понимаю, сейчас оно не кажется вам привлекательным, но… пятнадцать лет. Милая девушка, возможно, лет через пять или через десять вы посмотрите на это иначе. Что касается детей, нам лучше бы их не иметь. Но если они появятся на свет, им не грозит бесчестие. Как только я вступлю в брак с будущей императрицей, что так или иначе вам претит, вы получите полную свободу во всем и будете связаны лишь номинально. Любой мужчина, на которого падет ваш выбор, — я вовсе не жду, что вы станете монахиней. И может быть, в этом неясном, далеком и маловероятном будущем, картину которого я набросал, мы с вами даже останемся друзьями.
Я присела на диван и взяла какое-то рукоделие, начатую раньше вышивку. Попытка оказалась неудачной во всех отношениях. Ни рукодельницы, ни дипломата из меня не получится.
Спустя некоторое время он снова встал.
— Поскольку я ограничен во времени, мне кажется, разумнее всего будет… пойти и лечь спать прямо сейчас. Отправлюсь в путь еще до захода солнца. Может пойти снег, и чем быстрее я поеду… — Он остановился возле меня, поднес к губам мою руку. Отклик во мне вызывали лишь его губы, а ласки — никакого. — Если хотите отказаться от принятого решения, сделайте это немедля, теперь же. Я не стану вас неволить. По крайней мере сегодня. Но если вы не сообщите мне об отказе, пока я не уехал, я буду считать, что мы окончательно обо всем условились. Вы слышите меня?
— Да.
— Скажите «нет» сейчас же. Или соглашайтесь. Если вы не отвергнете меня сегодня, я уже не отступлюсь. Серенад не будет. Мне необходимы звонкая монета и недвижимость. То же самое я могу получить и из других рук, но не так легко и, с позволения сказать, не так красива. Мне бы очень хотелось… — он тоже выбрал слова из армейского жаргона, намного крепче моих. — Но при этом я хочу, чтобы вы были счастливы. Итак?
— Да, — сказала я, не сводя глаз со своих неровных стежков.
— Посмотрите на меня, — велел он. Я послушалась. — Да, вы не из тех, кто станет лгать. Значит, на том и порешим. Встаньте, поцелуйте меня на прощание. До весны мы больше не увидимся.
Второй поцелуй оказался куда более страстным. Я отдалась на волю Карулана и собственных чувств. А в это время какая-то часть моей души стояла в стороне, бессмысленно и глупо заламывая руки и горюя. Но о чем? О чем?
После этого поцелуя мы распрощались. Как он и предсказывал, до весны мы больше не виделись.
3
Вместе со снегами явились лебеди. Озеро замерзло, и я приняла их за сугроб. Но сугроб оказался крылатым, и очертания его все время менялись.
Из дома вышли женщины с корзинами снеди. Я отправилась следом. Мы бросали лебедям кусочки хлеба и рыбы. А короли поднебесья хватали их клювами, похожими цветом на ноготки.
Как и рассказывал мне Кир Гурц, лебединая белизна расплылась по озеру, но совсем ненадолго. Мы были лишь памятной точкой на их пути к югу. С древнейших времен, возможно, еще до начала истории, какая-то сила заставляла их приземлиться здесь. Конюхи сделали проруби, чтобы они могли напиться. Не прошло и недели, а лебеди уже полетели прочь, словно взмывший в небо сугроб.
Иногда слуги катались на коньках по озеру, но только совсем рано поутру, чтобы не оскорблять моих чувств своим видом. Я не испытывала желания обучаться этому занятию. Я опять подросла, и платья, в которых не удалось выпустить швы, украсили богато расшитые вставки, пущенные по талии и кромке. Я больше не ребенок, уж больно высоко стало мне теперь падать.
Говорили, что вслед за лебедями должны появиться волки. Мне не стоит тревожиться. Эти звери боязливы, они нападают только на овец да зайцев или слабых, больных животных. В прошедшие годы охоту на волков затевали лишь затем, чтобы поразмяться зимой и отобрать псов для своры, а не потому, что грозила опасность.
Однажды я услышала, как среди леса поют волки. Только в отличие от зримых, но безголосых лебедей их не было видно.
От Карулана пришло целых три письма. Тон дружественный, но никаких излишеств. «Расскажите что-нибудь о себе, — писал он. — Конечно, я влюблен в вас. Но нельзя же мне любить просто картинку, помогите мне. Кто вы, очаровательная Аара из поместья Гурц?» В качестве подписи повсюду значилось лишь «Кристен К»; он сообщал, куда отправить ответ, чтобы он непременно попал к нему в руки. Теперь он в походе — он не говорил, где именно, — это запрещалось из стратегических соображений. Он просил, чтобы я, живя в заснеженном краю, думала о нем по-доброму. Он не писал о боях, не извещал меня о событиях. Вместе с третьим письмом мне передали драгоценное колье — серебряного крокодила, державшего в зубах собственный хвост и рубиновое яблочко… Зная наверняка, что ему достанутся мои деньги, он щедро потратился на меня и, вероятно, залез в долги. Мне взбрело в голову написать, что я оплачу его подарок. Но это было бы чересчур резко и бестактно. Мне никак не удавалось придумать, что бы еще сообщить в письме. Я не могла баловать его анекдотами из собственной жизни. Нацарапанная мною записка вышла натянутой, я поблагодарила его за колье, поинтересовалась, хорошо ли идут у него дела. Она напомнила мне письма пожилой родственнице, присылавшей мне подарки на день рождения или на Вульмартию, которые мне приходилось сочинять в пяти — или шестилетнем возрасте.
Зима. Казалось, она никогда не кончится. Да она только-только началась.
Той, другой зимой… Белизна леса, окружавшая нас. Черные мундиры на снегу, отчаянные усилия лошадей, следы кровавой бойни.
Иногда утром или вечером запах дыма, поднимавшегося над трубами дома или кухни, вызывал у меня тошноту. Мне снились сны.
В лесах подавали голос волки, а может, волчьи привидения — те, что оставили зарубки на колоннах веранды и подобно робким любовникам скреблись в двери, — я не видала ни одного из них.
Я все читала считала, пока глаза мои не превратились в прогоревшие дотла уголья; голова болела уже и днем и ночью. Я вышивала по образцу, цветы получались пьяными, а синенькие птички какими-то уродами. Роза следила за моими волосами.
Зима высветлила весь мир. Эта белизна — как болезнь. Неужто не будет ей конца?
Я узнала, что в середине зимы ожидается веселый праздник, но похоже, к храму Вульмардры он никакого отношения не имеет. Святилище приобрело вид настолько заброшенный, что я поняла: туда ходят нечасто. Хранимая женщинами тайна. Они так и не объяснили, что послужило причиной столь ревностного порыва в прошлый раз. Даже госпожа не отличалась разговорчивостью на эту тему, хотя теперь, спускаясь время от времени к обеду, охотно болтала со мной о том о сем. Я никак не могла решить, что из ее речей продиктовано старческим слабоумием, а что требованиями изощренной игры, суть которой мне не удалось постигнуть. Она несколько раз упомянула о Карулане, называя его Бирюзовый Глаз.
Дом по-прежнему жил с точностью механизма. Мы с бабушкой и Вульмардрой осуществляли никому не нужное руководство.
Вот только я неизменно просыпалась каждое утро с шестым ударом настенных часов в коридоре. Не приказать ли мне устранить этот зубец часового механизма? Нет, глупость надо побороть. Во всяком случае в это время еще темно, рассвет наступает все поздней и поздней, ни лучика до десяти часов, и так уже на протяжении многих дней.
Поэтому, когда я проснулась, встала с постели, оделась, набросила на себя шубу и пошла по дому, стояло черное утро.
На этот раз я повстречала служанок, и они поклонились мне, и мальчик-слуга принес теплые сапоги, а горничная — рукавицы. Похоже, никого не удивило, что я вздумала отправиться на прогулку по заснеженной пустоши. Почему бы мне не совершать свои странные обряды. И я не скрывала, что направляюсь в храм.
Но сама я пришла в изумление оттого, что, войдя в святилище и склонившись возле алтаря, взяла и заплакала.
Я не ощутила присутствия сил, не увидела знамения, а может, все угасло из-за моего плача? И разве можно найти утешение у гранитной плиты или ломкого, промерзшего до черноты плюща?
Я вытерла слезы, встала и положила на каменную плиту цветы из теплиц и прихваченные из спальни фрукты. Бедные цветы, бедные плоды, этот едкий снег так быстро вас прикончит.
— Теперь я уже и не знаю, о чем просить тебя.
Когда липы с голыми ветвями остались позади, я услышала волчий вой, чистый, как свист тонкого клинка, рассекающего тишину.
Я замерла, прислушиваясь. А когда вой затих, пошла дальше, к сосняку. И тогда послышался голос. Тот самый Голос. Звук, который мне довелось услышать однажды, и я боялась, что он станет преследовать меня и поразит мой слух в иное время и в ином месте, но связь с тем, первым, сохранится вечно, ибо звук этот неизбывен. Он нескончаем и звучит всегда, но так устроено, что лишь в особые моменты отодвигается какая-то заслонка в ухе, и тогда можно услышать…
Вой затих.
«Ветер, голос родины», — проговорила память голосом Дланта, но ветры так не воют.
Услышавший его песню погибнет.
И божество явилось мне. Я увидела его. Он шел, очень осторожно и изящно ступая по ледяному покрову озера. Он был в облике волка, каким его всегда изображают, и — подобно собственным изображениям — не походил на лесных волков. Черный как смоль, с гладкой шкурой, гораздо больше собаки или волка. Но я ни на одно мгновение не усомнилась в том, что передо мною существо необычное, не волк и не собака из охотничьей своры. Ни на минуту я не усомнилась в том, что передо мною именно он и никто иной.
Приблизившись к берегу, на котором я стояла, он приподнял удлиненную голову с заостренной мордой. Взгляд его скользнул мимо меня. Белые горящие глаза.
Я не почувствовала страха. Меня сковал ужас. Разумеется, это не просто волк. Он может убить меня, если пожелает. Ведь для него нет препятствий, и неважно, что я уже взрослая и стою на ногах; его не остановит ни мой крик, ни то, что он один и, возможно, не голоден. Этот волк не из волчьего племени. Это Випарвет.
Ступая с изяществом благовоспитанной девушки, он выбрался на берег и неторопливым волчьим шагом направился ко мне.
Бегство показалось мне безумием. Я застыла на месте, склонив голову.
Я ничего не видела, но ощущала, как он продвигается ко мне, словно стелющаяся по земле черная волна.
Но он так и не дошел до меня. Подняв голову и увидев, что он исчез, я почувствовала, как при агонии, боль разочарования и облегчения.
— Что это значит? — спросила я, обращаясь к безмолвному зимнему лесу. Но лес, знавший ответ, мог и не откликаться на мой вопрос.
Стоило мне направиться к дому, как тысячи маленьких иголочек стали колоть руки и ноги, или это тепло разлилось по ним. Меня интересовало, видел ли бога кто-нибудь еще, слышал ли его песню. Необходимо как следует вглядеться в лицо человека, который первым повстречается мне в доме.
Подойдя к ступенькам веранды, я оглянулась. Он не оставил на земле следов, из которых вырастают люпины. Возможно, я сошла с ума.
В доме царила прежняя суета. Они ничего не видели и не слышали.
— Это несомненно что-то означает, — проговорила я вслух, оказавшись у себя в комнате. — Я видела… я видела волка, видела бога. Только какой же в этом смысл? Как мне это понимать?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
На воцарившуюся среди лесов зиму навалилась оттепель, послышались громкие трескучие очереди, как будто рушились стены ледяного жилища. Я никогда не слышала и не видела, как происходит борьба этих необъятных начал, когда два волеизъявления, способные творить метаморфозы, вступают в битву друг с другом. В городах и на дорогах, по которым мы с Мельмом пробирались к Крейзу, за глухими ударами оползавшего снега следовала распутица, слякоть, грязь, дожди; непогожие дни, не приносившие тепла, от которых веяло лихорадкой; клубки сплетенных ветвей, превращавшихся при ближайшем рассмотрении в нанизанные друг за другом почки.
А в поместье Гурц снег сходил с деревьев и крыш как лавина, с громким треском, ломая повсюду черепицу, которую придется заменить, повергая на землю огромные ветви, словно отсеченные руки и захваченные в плен боевые знамена.
В один из дней на озере вскрылся лед, раздался ужасающий, сверхъестественный хруст, который я услышала даже из своей башни и пришла в изумление, будто произошло еще одно запредельное явление, но за завтраком мне поведали, отчего случился такой шум и заулыбались, видя, что я нимало не встревожилась.
Лужайки стали словно взморье, покрытое густой черной грязью, истыканной зелеными как мята, игольчатыми всходами молодой травы, по которому рассыпались звездочки подснежников, златоцветников и прозрачных фиалок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60