Иногда вспыхивали ссоры, по причине, без сомнения, местного обычая пить дешево продаваемый джин, который капитан Мерсер описывает как "отвратительный сорт спирта". "Хотя наши солдаты были отличные ребята и обычно очень стойкие, но, как все англичане, они не могли удержаться от стаканчика за компанию и избежать всех последствий оного; если их и можно извинить, то только потому, что им приходилось пить этот вредный спирт, поскольку в этой стране пиво было отвратительного качества, более всего напоминавшее смесь воды с навозом".
В целом населению Страйтема не на что было жаловаться, хотя Карл и был склонен к вольностям - в убеждении, что солдат имеет на это право; но герцог Веллингтон запретил грабежи, и за поставки обычно платили. Солдаты вели себя хорошо, под командованием хорошего офицера они причиняли сравнительно мало вреда, разъезжая по полям, которые в других случаях бессмысленно вытаптывались.
Работы было немного, и в целом жизнь проходила для войск довольно мирно; в мае даже муштра стала редкостью. "Вся страна столь плотно покрыта пашнями, что лишь много времени спустя после прибытия в Страйтем мы нашли место для того, чтобы хотя бы построить наши войска, не только что их упражнять". На самом деле долгие и солнечные дни были столь приятны, что никто не хотел их окончания. Офицеры, в зависимости от темперамента, проводили время в Брюсселе или обследовали окрестности. Те, кто ездил в Брюссель, вечером возвращались со свежей военной информацией; никто не имел ни малейшего представления о том, что их ждет, но было много разговоров о возможном вторжении наполеоновской армии. Мерсер пишет: "Пока наша армия купалась в роскоши этой прекрасной страны, противник, как мы поняли, концентрировал силы возле нашей границы, готовясь к мощному удару, который должен был отбросить нас к морю. В армии стало известно, что, дабы отразить надвигающееся вторжение, герцог выбрал две позиции неподалеку от Брюсселя в местечке у деревни Ватерлоо и в Хале, где сходятся дороги из Ата и Монса. Говорили, что он намерен ожидать нападения в одном из них, в зависимости от того, откуда будет наступать неприятель. Он часто приезжал на эти позиции в сопровождении лишь одного драгуна, глубоко их изучая и, вероятнее всего, разрабатывая планы их взятия и защиты. Примерно в это же время, в подтверждение сообщений о том, что французская армия вскоре будет наступать, мы получили приказ избавиться от всего лишнего багажа: нам дали понять, что в случае перехода границы армия должна быть готова бросить все, кроме того, что можно нести, поскольку операция будет самого активного свойства".
Герцог, все еще страдая от скудости поставок, терпеливо организовывал хорошую армию, насколько это было возможно при имевшихся средствах. "Для операции в Бельгии, - писал он 3 мая, - я сейчас могу поставить под ружье 70 000 солдат, Блюхер - 80 000; так что я надеюсь, мы сможем хорошо посчитаться с Бонапартом".
Союзникам помогло поражение Мюрата, разгромленного австрийской армией. В Толентино 2 и 3 мая произошло кровавое сражение, в котором наполеоновская армия потеряла 4000 человек убитыми и ранеными, а также оружие и припасы. Мюрат бежал на юг, его армия была распущена. Он достиг Неаполя, чтобы увидеть, как его жена вместе с детьми покидает город, и самому на следующий день уехать, переодевшись моряком.
В тот же день, 19 мая, Веллингтон написал лорду Эксбриджу: "У меня есть самые страшные сведения о французской кавалерии. У них сейчас 16 000 кавалеристов, из которых 6000 кирасиров. Они вскоре получат лошадей, чтобы поднять еще 42 000 солдат кавалерии, тяжелой и легкой. Сообщается, что Мюрат бежал из Италии морем; по другим сведениям, он, кажется, прибыл в Париж. Вероятнее всего, он будет ими командовать".
Мюрат, будучи тогда одним из самых знаменитых кавалерийских командиров, ничего не желал так сильно, как загладить свое поражение в Италии, поведя недавно сфомированные полки наполеоновской армии на победу в Бельгию. По прибытии на южный берег Франции он поспешил отправить письмо своему сводному брату-императору с предложением своих услуг. Однако ему холодно и наотрез отказали, приказав оставаться на месте.
6.
Ослабление сил Наполеона;
военные планы;
Майское поле
Де Меневаль решил вернуться во Францию. Хотя императрица Мария Луиза хотела, чтобы он остался с ней, и неизменно была к нему добра и внимательна, он чувствовал, что не в состоянии более служить госпоже, чье поведение его глубоко шокировало. Он полагал, что Мария Луиза ответственна за то опасное и практически безнадежное положение, в котором оказался Наполеон, и здесь он был до некоторой степени прав, поскольку только она соединяла его с европейскими династиями и только она могла примирить его с ними. Робкая, добродушная, она видела свое будущее сквозь розовые очки и проводила время в написании бесконечных писем своему любовнику, графу Нейппергу, который, преследуя Мюрата по всей Италии, все же находил время посылать ей ответы с каждой почтой.
Перед тем как покинуть Вену, Меневаль заехал в Хофбург, чтобы попрощаться с маленьким сыном императора. Он обнаружил, что ребенок совершенно изменился, стал тихим и недоверчивым ко всем вокруг; будучи не по годам смышленым, мальчик хорошо помнил своего отца и жизнь в Париже и понимал, что обстоятельства складываются для него плохо и что он находится среди врагов его отца. Расставание было очень грустным, поскольку Меневаль был последним из его друзей.
Возвращаясь домой, Меневаль столкнулся с огромным энтузиазмом в отношении императора в северо-восточной Франции, где люди были оптимистично настроены относительно грядущей войны. Однако он получил тревожный запрос от генерала Лекурба о том, есть ли какая-либо надежда избежать конфликта. Меневаль приехал в Париж в середине мая и был сердечно принят Наполеоном, который провел с ним много времени в садах Елисейского дворца, подробно расспрашивая и внимательно выслушивая его ответы.
По словам Меневаля, Наполеон был печален и смирен. Он пишет в своих мемуарах: "Я увидел, что он больше не выглядит воодушевленным той убежденностью в успехе, которая прежде придавала ему такую уверенность. Казалось, что вера в удачу, вдохновившая его спланировать дерзкое предприятие по возвращению с острова Эльба и поддерживавшая его во время его марш-броска через всю Францию, покинула его, стоило ему приехать в Париж. Он не чувствовал более, что его поддерживают с ревностным и преданным усердием, к которому он привык, но чувствовал, что ему мешают вставшие перед ним препятствия".
За пределами Елисейского дворца Меневаль обнаружил, что всем очень хотелось знать дату возвращения императрицы, поскольку многие еще верили, что она вскоре присоединится к императору вместе с королем Рима. На многочисленные вопросы, которые ему об этом задавали, он принужден был давать уклончивые ответы.
Люсьен Бонапарт также вернулся в Париж. Его отношения с Наполеоном в прошлом были бурными, и долгие годы он жил за границей в тени нелюбви своего брата-императора. Он женился на вдове биржевого брокера, Наполеон расценил этот мезальянс как верх глупости и нарушение субординации, поскольку это не согласовывалось с его политической системой. Люсьену было предложено отказаться от своей красавицы жены ради бесцветной и некрасивой королевы Этрурии и таким образом занять свое место в качестве вассала Франции. Отказавшись это сделать, он вернулся в Италию в 1804 году после ожесточенной ссоры с Наполеоном и не был причастен величию империи. Он имел титул принца, которым его наградил Папа Пий VII.
Однако после падения своего брата он снискал прощение и, узнав о его возвращении с Эльбы, вернулся во Францию в надежде послужить делу своей семьи. По возвращении со швейцарской границы Наполеон принял его весьма приветливо, пожаловал ему титул наследного принца, наградил ленточкой Почетного Легиона и презентовал ему Пале-Рояль в качестве городской резиденции; на самом деле Наполеон осыпал его теми милостями, которые он всегда любил раздавать своей семье и друзьям, когда был в хорошем настроении. Но время шло, радость встречи поистерлась, и он вновь впал в старую привычку ссориться с Люсьеном. Эти два упрямых брата не могли долго жить в мире друг с другом.
Люсьен, который почти не видел брата со времен его лучших дней, скоро понял, что Наполеон очень изменился и ведет себя неадекватно ситуации. После отказа Марии Луизы вернуться к нему и таким образом умерить гнев держав, что ему оставалось делать? Люсьен, как и Меневаль, видел, что он более не уверен в успехе и трудности берут над ним верх.
Самым тревожным моментом во всем этом было состояние здоровья Наполеона. Временами он выглядел нормально, бодро и хорошо; но иногда у него бывали длительные и болезненные приступы, связанные с болезнью почек, первые симптомы которой проявились после поражения в Русской кампании. Во время кризиса он впадал в состояние прострации и глубокой депрессии, с которой сам справиться не мог. Он также страдал от спазмов в желудке и астматического кашля и временами с трудом мог бодрствовать в течение всего дня, то и дело впадая в дремоту. Он был не в состоянии возглавлять страну, еще менее в состоянии вести военную кампанию, и Люсьен уговаривал его отречься.
Наполеон не сразу отринул этот мудрый совет, оставив Люсьена во мнении, что хочет его обдумать. Однако император всегда поправлялся после приступов, оптимизм и энергия возвращались, и вместе с ними - решимость отстаивать свои позиции. Люсьен любил частную жизнь; Наполеон любил власть и не мог позволить себе от нее отказаться. Он тщательно готовился к Champ de Mai (Майское поле - фр.), ныне отложенному до 1 июня, много раздумывая над оформлением, которое отразило бы его театральные пристрастия. Он планировал появиться на верхушке пирамидального сооружения в своей императорской мантии, вместе с братьями в костюмах из белого шелка и бархата; сановники государства и церкви, также разодетые, должны были занять места между ним и нижним уровнем, непритязательным местом для солдат и остальной толпы. Люсьен в своих мемуарах пишет, что он протестовал против приказа появляться в белом и предложил лучше надеть форму Национальной гвардии, на что Наполеон неприятно усмехнулся. "Ну да, - сказал он, полагаю, в надежде произвести больший эффект в своей форме, чем я - как император". Склонность к перебранкам также замечалась в то время за Наполеоном, и Люсьен после бесплодных споров согласился ради сохранения мира на этот странный маскарад.
Идея о том, что Наполеон может вскоре вновь отречься, быстро распространилась среди политиков; "и поскольку, - пишет Вьель-Кастель, - с ним стали довольно свободно обращаться с тех пор, как неудачи подпортили его прежний авторитет, те, кто знали его достаточно близко, стали открыто обсуждать с ним этот вопрос, взывая к его патриотизму. Они всеми способами указывали ему на то, что его присутствие являлось единственной причиной войны, и было бы достойно его дать Франции мир и, принеся себя в жертву, обеспечить продолжение своей династии". Даже пресса, будучи теперь свободной, без стеснения обсуждала эту тему. Однако Наполеон был не в состоянии прислушаться к этим доводам; больше всего он хотел стать во главе великой страны: слишком просто было перевернуть ситуацию и полагать, что не Франция будет ему необходима, а он будет незаменим для Франции. Потому он счел за благо остаться на тех позициях, кои так блестяще отвоевал, несмотря на предчувствие поражения.
В армию на тот момент вступили 15 000 добровольцев, и 25 000 отставных солдат откликнулись на приглашение вернуться на службу. Попытки Наполеона вновь объявить мобилизацию пока не имели успеха. Пришлось просить разрешения у Государственного совета, который ревниво оберегал свою власть и отказался дать согласие даже на призыв новобранцев 1815 года. Поскольку он уже призывал на службу рекрутов этого года раньше положенного срока, в 1813-м82, и 20 000 из них сражались в его последней кампании, он считал, что имеет на них все права. В сумме это дало бы ему дополнительно 120 000 солдат. Затем он предложил, чтобы молодые люди призывались в Национальную гвардию без упоминания слова "мобилизация" и оттуда направлялись в действующую армию. Когда Государственный совет отказал ему и в этом, он счел возможным заявить, что новобранцы 1815-го были, в сущности, солдатами запаса, поскольку они уже служили ранее. Государственный совет на этот раз не нашелся с ответом, и Даву смог таким образом издать приказ об их призыве. К счастью для этих юношей, падение Наполеона произошло прежде, чем они стали готовы к службе, так что им было суждено прожить жизнь в эпоху мира.
В конце мая Наполеон был далек от мысли, что дни его правления сочтены: он рассчитывал объявить мобилизацию позже в тот же год и подсчитал, что к 1 октября его армия будет насчитывать 800 000 человек. На тот момент действую-щая часть ее составляла 291 249 солдат, и Северная армия - та часть, которую он мог пустить на Бельгийскую кампанию, состояла из 124 139 человек. Веллингтон правильно оценивал ситуацию, когда писал ранее в том же месяце, что "силы, с которыми Бонапарт будет атаковать эту страну, будут около 110 000 солдат".
Наполеон разрабатывал план кампании во всех деталях. Основная схема состояла в том, что он должен был осуществить бросок в гущу армий союзников в Бельгии, направляя удар туда, где войска двух командований соприкасались на дороге из Шарлеруа в Брюссель, и разделяя их. Очевидно, из этого не делали секрета, поскольку английский радикал Хобхаус, находившийся в Париже в это время, сообщает в письме от 29 мая: "Посещая одного из адъютантов императора, я увидел, как он детально наносит на карту территорию у бельгийской границы; он спросил меня, будут ли наши политики в Лондоне удивлены разделению прусской и английской армий и скорому продвижению к Брюсселю. "Мы можем сначала разбить Блюхера, а затем, - добавил он с улыбкой, - мы испытаем в деле вашего Веллингтона. Никто не сомневается в неустрашимой доблести английских солдат, но потеря 20 000 человек может заставить кое-кого в Лондоне побледнеть. Вы довольно бережливы в отношении собственной крови, хотя нельзя сказать, что вы столь же заботливы в отношении ваших друзей".
Похоже, что мистер Хобхаус счел эти замечания вполне уместными, поскольку на следующий день он присутствовал на смотре Императорской гвардии, который Наполеон устроил в канун церемонии Champ de Mai. Наполеон, пишет он в письме от 31 мая, стоял в тени Тюильрийского дворца; полки проходили мимо него под палящим солнцем, и Наполеон вдруг вышел вперед, чтобы тоже оказаться на солнце: "Очевидно, - говорит Хобхаус, - потому, что заметил, что он один был защищен от солнца".
На самом деле Наполеон, который родился в Аяччо, любил тепло и был необычайно чувствителен к холоду; не был он склонен и задумываться о чувствах других людей. Вероятнее всего, он вышел вперед, просто чтобы погреться на солнце. Его почитатели, однако, любили приписывать возвышенные мотивы малейшим его движениям и были готовы восхищаться тем, что они принимали за жест учтивости, который вряд ли заметили бы у другого.
В назначенный для Champ de Mai день, 1 июня, утро было ясным, на небе - ни облачка, и войска очень рано стали занимать свои места на плацу. В тот день должно было состояться торжественное объявление Acte additionnel, и войскам предполагалось раздать императорские знамена, увенчанные медными орлами83. В то утро в Journal de l'Empire84 были опубликованы результаты плебисцита, согласно которым 1 288 257 граждан проголосовали за и 4802 - против новой конституции85. Однако проголосовать должны были 5 000 000 граждан, и многие не были склонны бросить на полдня свои дела ради того, чтобы проголосовать, в то время как другие, боясь репрессивных мер, не желали ставить свое имя на бланке официального документа в тот момент, когда будущее вновь должна была решить война.
В центре Парижа улицы были переполнены людьми, желавшими посмотреть на церемонию. В десять часов императорский двор и члены правительства начали занимать отведенные им места на возвышении; прибыли кардиналы и епископы, выборные делегаты и важные гости разыскивали свои места. Флаги лениво хлопали на теплом ветру, в то время как на плацу собирались 50 000 солдат, и их шлемы и штыки блистали на солнце; толпы людей со всех концов Парижа вливались на отведенные для них места.
Залп из ста орудий, изданный батареей, размещенной на террасе дворца, возвестил о выезде императора из Тюильри. Этим, однако, не закончилось, ибо на салют должны были отозваться эхом пять других батарей, расположенных у моста через Иену, у Дома Инвалидов86, на высотах Монмартра, в Шато де Венсанн и на самом Champ de Mars (Марсово поле - фр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
В целом населению Страйтема не на что было жаловаться, хотя Карл и был склонен к вольностям - в убеждении, что солдат имеет на это право; но герцог Веллингтон запретил грабежи, и за поставки обычно платили. Солдаты вели себя хорошо, под командованием хорошего офицера они причиняли сравнительно мало вреда, разъезжая по полям, которые в других случаях бессмысленно вытаптывались.
Работы было немного, и в целом жизнь проходила для войск довольно мирно; в мае даже муштра стала редкостью. "Вся страна столь плотно покрыта пашнями, что лишь много времени спустя после прибытия в Страйтем мы нашли место для того, чтобы хотя бы построить наши войска, не только что их упражнять". На самом деле долгие и солнечные дни были столь приятны, что никто не хотел их окончания. Офицеры, в зависимости от темперамента, проводили время в Брюсселе или обследовали окрестности. Те, кто ездил в Брюссель, вечером возвращались со свежей военной информацией; никто не имел ни малейшего представления о том, что их ждет, но было много разговоров о возможном вторжении наполеоновской армии. Мерсер пишет: "Пока наша армия купалась в роскоши этой прекрасной страны, противник, как мы поняли, концентрировал силы возле нашей границы, готовясь к мощному удару, который должен был отбросить нас к морю. В армии стало известно, что, дабы отразить надвигающееся вторжение, герцог выбрал две позиции неподалеку от Брюсселя в местечке у деревни Ватерлоо и в Хале, где сходятся дороги из Ата и Монса. Говорили, что он намерен ожидать нападения в одном из них, в зависимости от того, откуда будет наступать неприятель. Он часто приезжал на эти позиции в сопровождении лишь одного драгуна, глубоко их изучая и, вероятнее всего, разрабатывая планы их взятия и защиты. Примерно в это же время, в подтверждение сообщений о том, что французская армия вскоре будет наступать, мы получили приказ избавиться от всего лишнего багажа: нам дали понять, что в случае перехода границы армия должна быть готова бросить все, кроме того, что можно нести, поскольку операция будет самого активного свойства".
Герцог, все еще страдая от скудости поставок, терпеливо организовывал хорошую армию, насколько это было возможно при имевшихся средствах. "Для операции в Бельгии, - писал он 3 мая, - я сейчас могу поставить под ружье 70 000 солдат, Блюхер - 80 000; так что я надеюсь, мы сможем хорошо посчитаться с Бонапартом".
Союзникам помогло поражение Мюрата, разгромленного австрийской армией. В Толентино 2 и 3 мая произошло кровавое сражение, в котором наполеоновская армия потеряла 4000 человек убитыми и ранеными, а также оружие и припасы. Мюрат бежал на юг, его армия была распущена. Он достиг Неаполя, чтобы увидеть, как его жена вместе с детьми покидает город, и самому на следующий день уехать, переодевшись моряком.
В тот же день, 19 мая, Веллингтон написал лорду Эксбриджу: "У меня есть самые страшные сведения о французской кавалерии. У них сейчас 16 000 кавалеристов, из которых 6000 кирасиров. Они вскоре получат лошадей, чтобы поднять еще 42 000 солдат кавалерии, тяжелой и легкой. Сообщается, что Мюрат бежал из Италии морем; по другим сведениям, он, кажется, прибыл в Париж. Вероятнее всего, он будет ими командовать".
Мюрат, будучи тогда одним из самых знаменитых кавалерийских командиров, ничего не желал так сильно, как загладить свое поражение в Италии, поведя недавно сфомированные полки наполеоновской армии на победу в Бельгию. По прибытии на южный берег Франции он поспешил отправить письмо своему сводному брату-императору с предложением своих услуг. Однако ему холодно и наотрез отказали, приказав оставаться на месте.
6.
Ослабление сил Наполеона;
военные планы;
Майское поле
Де Меневаль решил вернуться во Францию. Хотя императрица Мария Луиза хотела, чтобы он остался с ней, и неизменно была к нему добра и внимательна, он чувствовал, что не в состоянии более служить госпоже, чье поведение его глубоко шокировало. Он полагал, что Мария Луиза ответственна за то опасное и практически безнадежное положение, в котором оказался Наполеон, и здесь он был до некоторой степени прав, поскольку только она соединяла его с европейскими династиями и только она могла примирить его с ними. Робкая, добродушная, она видела свое будущее сквозь розовые очки и проводила время в написании бесконечных писем своему любовнику, графу Нейппергу, который, преследуя Мюрата по всей Италии, все же находил время посылать ей ответы с каждой почтой.
Перед тем как покинуть Вену, Меневаль заехал в Хофбург, чтобы попрощаться с маленьким сыном императора. Он обнаружил, что ребенок совершенно изменился, стал тихим и недоверчивым ко всем вокруг; будучи не по годам смышленым, мальчик хорошо помнил своего отца и жизнь в Париже и понимал, что обстоятельства складываются для него плохо и что он находится среди врагов его отца. Расставание было очень грустным, поскольку Меневаль был последним из его друзей.
Возвращаясь домой, Меневаль столкнулся с огромным энтузиазмом в отношении императора в северо-восточной Франции, где люди были оптимистично настроены относительно грядущей войны. Однако он получил тревожный запрос от генерала Лекурба о том, есть ли какая-либо надежда избежать конфликта. Меневаль приехал в Париж в середине мая и был сердечно принят Наполеоном, который провел с ним много времени в садах Елисейского дворца, подробно расспрашивая и внимательно выслушивая его ответы.
По словам Меневаля, Наполеон был печален и смирен. Он пишет в своих мемуарах: "Я увидел, что он больше не выглядит воодушевленным той убежденностью в успехе, которая прежде придавала ему такую уверенность. Казалось, что вера в удачу, вдохновившая его спланировать дерзкое предприятие по возвращению с острова Эльба и поддерживавшая его во время его марш-броска через всю Францию, покинула его, стоило ему приехать в Париж. Он не чувствовал более, что его поддерживают с ревностным и преданным усердием, к которому он привык, но чувствовал, что ему мешают вставшие перед ним препятствия".
За пределами Елисейского дворца Меневаль обнаружил, что всем очень хотелось знать дату возвращения императрицы, поскольку многие еще верили, что она вскоре присоединится к императору вместе с королем Рима. На многочисленные вопросы, которые ему об этом задавали, он принужден был давать уклончивые ответы.
Люсьен Бонапарт также вернулся в Париж. Его отношения с Наполеоном в прошлом были бурными, и долгие годы он жил за границей в тени нелюбви своего брата-императора. Он женился на вдове биржевого брокера, Наполеон расценил этот мезальянс как верх глупости и нарушение субординации, поскольку это не согласовывалось с его политической системой. Люсьену было предложено отказаться от своей красавицы жены ради бесцветной и некрасивой королевы Этрурии и таким образом занять свое место в качестве вассала Франции. Отказавшись это сделать, он вернулся в Италию в 1804 году после ожесточенной ссоры с Наполеоном и не был причастен величию империи. Он имел титул принца, которым его наградил Папа Пий VII.
Однако после падения своего брата он снискал прощение и, узнав о его возвращении с Эльбы, вернулся во Францию в надежде послужить делу своей семьи. По возвращении со швейцарской границы Наполеон принял его весьма приветливо, пожаловал ему титул наследного принца, наградил ленточкой Почетного Легиона и презентовал ему Пале-Рояль в качестве городской резиденции; на самом деле Наполеон осыпал его теми милостями, которые он всегда любил раздавать своей семье и друзьям, когда был в хорошем настроении. Но время шло, радость встречи поистерлась, и он вновь впал в старую привычку ссориться с Люсьеном. Эти два упрямых брата не могли долго жить в мире друг с другом.
Люсьен, который почти не видел брата со времен его лучших дней, скоро понял, что Наполеон очень изменился и ведет себя неадекватно ситуации. После отказа Марии Луизы вернуться к нему и таким образом умерить гнев держав, что ему оставалось делать? Люсьен, как и Меневаль, видел, что он более не уверен в успехе и трудности берут над ним верх.
Самым тревожным моментом во всем этом было состояние здоровья Наполеона. Временами он выглядел нормально, бодро и хорошо; но иногда у него бывали длительные и болезненные приступы, связанные с болезнью почек, первые симптомы которой проявились после поражения в Русской кампании. Во время кризиса он впадал в состояние прострации и глубокой депрессии, с которой сам справиться не мог. Он также страдал от спазмов в желудке и астматического кашля и временами с трудом мог бодрствовать в течение всего дня, то и дело впадая в дремоту. Он был не в состоянии возглавлять страну, еще менее в состоянии вести военную кампанию, и Люсьен уговаривал его отречься.
Наполеон не сразу отринул этот мудрый совет, оставив Люсьена во мнении, что хочет его обдумать. Однако император всегда поправлялся после приступов, оптимизм и энергия возвращались, и вместе с ними - решимость отстаивать свои позиции. Люсьен любил частную жизнь; Наполеон любил власть и не мог позволить себе от нее отказаться. Он тщательно готовился к Champ de Mai (Майское поле - фр.), ныне отложенному до 1 июня, много раздумывая над оформлением, которое отразило бы его театральные пристрастия. Он планировал появиться на верхушке пирамидального сооружения в своей императорской мантии, вместе с братьями в костюмах из белого шелка и бархата; сановники государства и церкви, также разодетые, должны были занять места между ним и нижним уровнем, непритязательным местом для солдат и остальной толпы. Люсьен в своих мемуарах пишет, что он протестовал против приказа появляться в белом и предложил лучше надеть форму Национальной гвардии, на что Наполеон неприятно усмехнулся. "Ну да, - сказал он, полагаю, в надежде произвести больший эффект в своей форме, чем я - как император". Склонность к перебранкам также замечалась в то время за Наполеоном, и Люсьен после бесплодных споров согласился ради сохранения мира на этот странный маскарад.
Идея о том, что Наполеон может вскоре вновь отречься, быстро распространилась среди политиков; "и поскольку, - пишет Вьель-Кастель, - с ним стали довольно свободно обращаться с тех пор, как неудачи подпортили его прежний авторитет, те, кто знали его достаточно близко, стали открыто обсуждать с ним этот вопрос, взывая к его патриотизму. Они всеми способами указывали ему на то, что его присутствие являлось единственной причиной войны, и было бы достойно его дать Франции мир и, принеся себя в жертву, обеспечить продолжение своей династии". Даже пресса, будучи теперь свободной, без стеснения обсуждала эту тему. Однако Наполеон был не в состоянии прислушаться к этим доводам; больше всего он хотел стать во главе великой страны: слишком просто было перевернуть ситуацию и полагать, что не Франция будет ему необходима, а он будет незаменим для Франции. Потому он счел за благо остаться на тех позициях, кои так блестяще отвоевал, несмотря на предчувствие поражения.
В армию на тот момент вступили 15 000 добровольцев, и 25 000 отставных солдат откликнулись на приглашение вернуться на службу. Попытки Наполеона вновь объявить мобилизацию пока не имели успеха. Пришлось просить разрешения у Государственного совета, который ревниво оберегал свою власть и отказался дать согласие даже на призыв новобранцев 1815 года. Поскольку он уже призывал на службу рекрутов этого года раньше положенного срока, в 1813-м82, и 20 000 из них сражались в его последней кампании, он считал, что имеет на них все права. В сумме это дало бы ему дополнительно 120 000 солдат. Затем он предложил, чтобы молодые люди призывались в Национальную гвардию без упоминания слова "мобилизация" и оттуда направлялись в действующую армию. Когда Государственный совет отказал ему и в этом, он счел возможным заявить, что новобранцы 1815-го были, в сущности, солдатами запаса, поскольку они уже служили ранее. Государственный совет на этот раз не нашелся с ответом, и Даву смог таким образом издать приказ об их призыве. К счастью для этих юношей, падение Наполеона произошло прежде, чем они стали готовы к службе, так что им было суждено прожить жизнь в эпоху мира.
В конце мая Наполеон был далек от мысли, что дни его правления сочтены: он рассчитывал объявить мобилизацию позже в тот же год и подсчитал, что к 1 октября его армия будет насчитывать 800 000 человек. На тот момент действую-щая часть ее составляла 291 249 солдат, и Северная армия - та часть, которую он мог пустить на Бельгийскую кампанию, состояла из 124 139 человек. Веллингтон правильно оценивал ситуацию, когда писал ранее в том же месяце, что "силы, с которыми Бонапарт будет атаковать эту страну, будут около 110 000 солдат".
Наполеон разрабатывал план кампании во всех деталях. Основная схема состояла в том, что он должен был осуществить бросок в гущу армий союзников в Бельгии, направляя удар туда, где войска двух командований соприкасались на дороге из Шарлеруа в Брюссель, и разделяя их. Очевидно, из этого не делали секрета, поскольку английский радикал Хобхаус, находившийся в Париже в это время, сообщает в письме от 29 мая: "Посещая одного из адъютантов императора, я увидел, как он детально наносит на карту территорию у бельгийской границы; он спросил меня, будут ли наши политики в Лондоне удивлены разделению прусской и английской армий и скорому продвижению к Брюсселю. "Мы можем сначала разбить Блюхера, а затем, - добавил он с улыбкой, - мы испытаем в деле вашего Веллингтона. Никто не сомневается в неустрашимой доблести английских солдат, но потеря 20 000 человек может заставить кое-кого в Лондоне побледнеть. Вы довольно бережливы в отношении собственной крови, хотя нельзя сказать, что вы столь же заботливы в отношении ваших друзей".
Похоже, что мистер Хобхаус счел эти замечания вполне уместными, поскольку на следующий день он присутствовал на смотре Императорской гвардии, который Наполеон устроил в канун церемонии Champ de Mai. Наполеон, пишет он в письме от 31 мая, стоял в тени Тюильрийского дворца; полки проходили мимо него под палящим солнцем, и Наполеон вдруг вышел вперед, чтобы тоже оказаться на солнце: "Очевидно, - говорит Хобхаус, - потому, что заметил, что он один был защищен от солнца".
На самом деле Наполеон, который родился в Аяччо, любил тепло и был необычайно чувствителен к холоду; не был он склонен и задумываться о чувствах других людей. Вероятнее всего, он вышел вперед, просто чтобы погреться на солнце. Его почитатели, однако, любили приписывать возвышенные мотивы малейшим его движениям и были готовы восхищаться тем, что они принимали за жест учтивости, который вряд ли заметили бы у другого.
В назначенный для Champ de Mai день, 1 июня, утро было ясным, на небе - ни облачка, и войска очень рано стали занимать свои места на плацу. В тот день должно было состояться торжественное объявление Acte additionnel, и войскам предполагалось раздать императорские знамена, увенчанные медными орлами83. В то утро в Journal de l'Empire84 были опубликованы результаты плебисцита, согласно которым 1 288 257 граждан проголосовали за и 4802 - против новой конституции85. Однако проголосовать должны были 5 000 000 граждан, и многие не были склонны бросить на полдня свои дела ради того, чтобы проголосовать, в то время как другие, боясь репрессивных мер, не желали ставить свое имя на бланке официального документа в тот момент, когда будущее вновь должна была решить война.
В центре Парижа улицы были переполнены людьми, желавшими посмотреть на церемонию. В десять часов императорский двор и члены правительства начали занимать отведенные им места на возвышении; прибыли кардиналы и епископы, выборные делегаты и важные гости разыскивали свои места. Флаги лениво хлопали на теплом ветру, в то время как на плацу собирались 50 000 солдат, и их шлемы и штыки блистали на солнце; толпы людей со всех концов Парижа вливались на отведенные для них места.
Залп из ста орудий, изданный батареей, размещенной на террасе дворца, возвестил о выезде императора из Тюильри. Этим, однако, не закончилось, ибо на салют должны были отозваться эхом пять других батарей, расположенных у моста через Иену, у Дома Инвалидов86, на высотах Монмартра, в Шато де Венсанн и на самом Champ de Mars (Марсово поле - фр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29