А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

А на улице была святая ночь – фиолетовая и спокойная, и ангелы радостно летали среди звезд, возвещая всему сущему Благую Весть. А к окошку хаты Козьей Бабушки прилипли двое голодных бомжат, которые неизвестно как попали в эту ледяную пустыню. Они долго бродили по деревне, но людей не нашли, и кроме собачьего лая, никто чужаков не приветствовал. И дети уже замерзли почти насмерть, а Козья Бабушка сладко спала и не слышала как по стеклу все слабее барабанят детские руки. Явдоха схватила на руки одного из них, батюшка Тарас второго, и вскоре спасенные дети, которые задумали найти тетку одного из них и перепутали и село, и дорогу, были накормлены и сидели в тепле. И как только все улеглось и успокоилось, оказалось вдруг, что в компанию затесался Тоскливец с Кларой – они сидели за столом с таким видом, как будто сидели за ним всегда, и Петро Нетудыхата, хоть насколько уж он был казак, а постеснялся выгнать взашей непрошеную парочку, а тут в дверь снова постучали. Явдоха тревожно осмотрела стол, за которым и так уже не оставалось ни одного свободного места, Петро открыл дверь, и перед взором порядком уже нагрузившегося сообщества оказалась та городская дамочка, которую Хорек лечил медком. Параська при виде ее зашипела, как спущенная шина, но остальные ее радостно приветствовали, и Хорек с замиранием сердца осознал, что, видать, она хорошо знакома не только с ним. Явдоха от досады, что в дом к ней лезут все, кому не лень, махнула рукой, но выгонять ее не стала, хотя и чувствовала себя при ней как-то странно, словно внезапно заболела гриппом, и пирушка продолжала набирать обороты. Но тут Голова почувствовал у себя на голове нечто ему хорошо знакомое – в ужасе он ощупал себя руками и покрылся холодным, отвратительным потом – не было никаких сомнений в том, что проклятые рога опять пробиваются наружу, чтобы позорить его перед всем честным народом, а так как шляпу он оставил в машине, то деваться ему было некуда. Но тут он обратил внимание, что за голову держится не он один – Тоскливец и Хорек тоже внимательно изучали собственные черепа и при этом понимающе поглядывали на него. И в этот самый момент произошло чудо, о котором долго потом вспоминали в Горенке в длинные зимние вечера, когда и поговорить-то особенно не о чем – батюшка Тарас прикоснулся к нагрудному кресту, и тут же непрошеная городская гостья покрылась черными, как смоль, волосами, а затем испарилась, как газ из бутылки с газированной водой, оставив после себя пустой стул да неприятный запах.– Так вот с кем ты шляешься, – завизжала Параська и так врезала Хорьку по только что прорезавшимся и еще невидимым под остатками былой шевелюры рожкам, что голова у него чуть не лопнула от боли, он вскочил и, не одеваясь, побежал к Васылю, а за ним – Голова, который, правда, успел предупредить Галочку, что он ненадолго, и Тоскливей, который ничего не сказал Кларе, но та и так не подумала, что он побежал покупать ей подарок, и поэтому, пока он отсутствовал, принялась засовывать в свою сумочку все, что могла утащить со стола, не привлекая особого внимания основательно принявших на душу гостей. Как это ни странно, но их стремительное бегство не вызвало никакого любопытства, потому что про себя каждый решил, что они просто перебрали и вышли, чтобы освежиться. И через полчаса, когда они возвратились, им удалось незаметно занять свои места, и при этом каждый из них злорадно улыбался, поглядывая на опростоволосившихся друзей по несчастью.«Так Тоскливец таки с ней тогда в моем шкафу развлекся, – думал Голова, – вот ненормальный». А Тоскливец думал: «Выходит Голова цыганку успел развлечь до меня, до того, как я залез в шкаф. Вот боров!». А Хорек не знал о том, что рога они приобрели себе раньше, и думал, что «стоит только какой-то городской, даже если это дьяволица, оказаться в селе, и Голова с Тоскливцем, вместо того чтобы справлять службу, виснут на ней, как елочные игрушки, и потом – на тебе – рогачу всего руководства». О своих собственных рогах он как-то сразу забыл, но ведь если бы не забывчивость, то представляешь, читатель, сколько всяких неприятностей вынуждены были бы хранить в своей памяти жители нашей славной Горенки? Нет, в слабой памяти, особенного сильно пола, есть свои многочисленные положительные стороны!Но тут в дом зашел Галкин водитель и сообщил, что машина в порядке и можно ехать. И Голова, которому уже не хотелось никуда ехать, поднялся и пошел к машине, мысленно проклиная весь женский пол, который вносит столько сумбура в степенную мужскую жизнь. Машина и в самом деле ожила и неслась, щеголяя всеми своими импортными лошадиными силами. Но приехали вовсе не домой к Галочке, где Голове не раз доводилось в молодости бывать, а к какому-то казенному, мрачному зданию, которое к тому же оказалось больницей. Их встретила неприветливая и заспанная медсестра, которая привела их к не менее заспанному врачу, который, судя по всему, был с Галочкой хорошо знаком, потому что говорил ей «ты» да и вообще увел ее в соседний кабинет, отгороженный только тонкой фанерной стеночкой от того закутка, где сидел полностью сбитый с толку Голова, который никому и никогда не доверял, он тут же приник к ней своим ухом, и то, что он услышал, поразило его, подобно тому, как холодная игла пронзает еще трепыхающегося жука, чтобы превратить его в экспонат: Галочка уверяла врача, что ее друг очень просит, чтобы ему сделали наркоз и кастрировали.– Но он же должен написать мне заявление! Как я потом докажу, что он меня об этом просил, если утром он передумает и подаст на меня в суд?– Не передумает. Писать заявление ему не с руки – он человек высокопоставленный, у всех на виду, но вот только при виде женского пола не может сдерживать известные порывы. Мне он как брат, вот он и попросил меня все уладить, чтобы не было людям стыдно в глаза смотреть… Так что, доктор, без всяких сомнений – вперед! А это он вам передал. Из-за стенки раздался шорох – доктор пересчитывал банкноты. Вопросов он больше не задавал, потому что купюры, как подумалось Голове, развеяли его сомнения и наполнили решимостью жестокие руки, которые вот-вот возьмутся выполнять задуманный Галочкой ужас. За ним придут санитары, и тогда…Нет, Голове совсем не хотелось дожидаться продолжения этого диалога и на одеревенелых от ужаса ногах он бросился вниз по лестнице, выскочил во двор и с облегчением увидел, что «мерседес» дожидается их прямо возле входа.– Эй, – забарабанил он по стеклу, – ты это, наверх пойди, хозяйка тебя зовет, а я в машине посижу, да только ты мотор не глуши, чтобы я тут от холода не околел.Водитель ушел внутрь здания, а Голова пересел на переднее сидение и легонько нажал на сцепление. Машина заурчала, как довольный кот, и плавно тронулась с места. Правда, машину он не водил уже лет пять, с тех пор как районное начальство экспроприировало у него «Ниву», но и деваться было некуда, а она, послушная, как Галочка в молодости, ринулась в сторону Пущи-Водицы и, набирая скорость, понеслась все быстрей и быстрей. Вот уже и проспект Победы остался далеко позади, и площадь Шевченко… «Не могут машины так быстро ездить, – думал Голова, – нет ли в этом чего-нибудь дьявольского?». Дело в том, что он чувствовал себя, как на ковре-самолете, и быстро оставлял за собой огромный город, в котором люди давно уже собрались за столами. А по улицам скользили серые тени – то ли задержавшихся прохожих, то ли людей, которым некуда было идти, то ли воров… Голова опять вспомнил, что дома его никто не ждет, кроме тахты, и сердце его тревожно сжалось. «Подвела, Галка, подвела, – думал Голова, – я-то уж понадеялся, что опять заживу с ней и она будет гладить мне рубашку, и провожать на работу, и всегда улыбаться, и все там такое, а она мне доктора подсунула. С ножом!». Но тут мысли Головы были прерваны – за ним послышались надоедливые и отвратительные звуки милицейской сирены, и сердце у Головы тревожно екнуло и скатилось куда-то вниз, почти под ноги, а глаза наполнились слезами – Голова преисполнился жалости к самому любимому им человеку – к себе. Да и было отчего – он ведь мог спокойно спать под ватным одеялом и видеть причитающиеся ему по положению сны, а его увезли в город для известной операции, а теперь уже и милиция гонится за ним во весь опор, а он, конечно, выпивши, так кто же не пьет в Святую Ночь? Но тут, к счастью для Головы, завиднелся лес, и Голова благоразумно свернул от греха подальше с главной дороги, забыв, что «мерседес» не вездеход и не предназначен для поездок по заснеженному лесу. Но, к счастью для Головы, машина не застряла, и он, выключив фары, чтобы не привлекать ненужного внимания, стал пробираться окольными путями к родному селу. «Пусть потом докажут, что я машину угнал, – храбрился Голова, – а я их обвиню в покушении на мою девственность. И думаю, в медицинском смысле, это близко к истине». К его удивлению, возле дома его ожидала Галочка – она прикатила по прямой на другом «мерседесе», из которого вылез уже знакомый ему водитель, он сел на освобожденное Головой место, и машины цугом тронулись в сторону города. Перед тем как уехать, Галочка опустила окно, и он робко спросил у нее:– Неужели и ты меня не любишь?Галочка улыбнулась.– Любить тебя? А ты меня эти тридцать лет любил? Ты мне позвонил хоть раз, от радости или с горя, все равно, но позвонил? Ты выбросил меня, как перегоревший утюг, и вычеркнул меня из своей жизни, и тебе было все равно, где я, болею я или здорова, или меня бьет муж-алкоголик, или что-нибудь там еще… Тебе было все равно… И я подумала, что все, что я могу для тебя сделать, – это кастрировать, ибо духовно – ты уже кастрат: кто-то ампутировал твою душу и вместо нее ничего не дал взамен… Ну что тут скажешь…– Гапка меня околдовала. А ты вообще решила меня доконать… Даже если ты права и, этой, как ее, души у меня уже нет, – только и нашелся сказать пораженный таким ходом событий Голова, – то, во-первых, неправда, что я тебя никогда не вспоминал, совсем неправда. Очень даже вспоминал, особенно в первое время…– Знаю, какой ты меня вспоминал, можешь не говорить, но я это все для тебя вытворяла, чтобы ты угомонился и не пожирал глазами всех женщин подряд… Да что там говорить, надо было тебя еще тогда…– Да что ты зациклилась на операции! – не выдержал Голова. – Да посмотри ты вокруг себя – все живут, как могут, и никто никого, кроме котов, не кастрирует. Злодейка!В возмущении он покрутил пальцем возле виска. Галочка пожала плечами, что-то сказала водителю, и машины тронулись и исчезли из виду, а снег тут же замел отпечатки шин и можно было подумать, что Голове просто приснился страшный сон.Так толком и не поужинав и совершенно изнервничавшись, Голова оказался все на той же тахте, под тем же, по сезону, ватным одеялом. «Ну неужели не бывает по-настоящему добрых и ласковых женщин? – засыпая думал он. – А если бывают, то где их искать? И хотят ли они, чтобы их нашли? И как умудриться не тратить на них деньги?». Но вместо гурий ему приснился кот Васька, который нудил про то, как утомительно быть привидением кота, и требовал к себе внимания и ласки. А потом оказалось, что это вовсе и не сон, а кот на самом деле сидит у него в ногах и утверждает, что сидеть будет всю ночь, потому как для него единственный способ развеять тоску – на кого-нибудь ее нагнать.– Васька, уберись, а, – просил Голова его жалобным голосом, – я и так сегодня устал…– Знаю, знаю, – кастрировать тебя хотела Галка. Да не пофартило ей – удрал ты, гад.– Ну ты вообще! – от возмущения вскричал Голова. – Тебя-то я и не думал кастрировать, хотя ты таскался где-то вместо того, чтобы ловить мышей, которых, как ты сам говоришь, в доме превеликое множество.– Должен же я был хоть как-то отдыхать от трудов праведных, – мечтательно ответил Васька, – если бы ты кормил меня как следует, я еще был бы жив и сидел бы здесь как настоящий кот. Вот во что меня превратила твоя жадность! Ты думаешь, я когда-нибудь смогу забыть, как всякий раз, когда ты обжирался селедочкой под зеленым лучком, а я жалобно мяукал у тебя под ногами в надежде, что у тебя наконец проснется совесть и ты по-товарищески поделишься со своим верным котом, ты всякий раз заставлял меня становиться на задние лапы и дразнил костлявой селедочной головой перед тем, как мне ее бросить? На задние лапы! А если бы тебя заставляли всякий раз есть на четвереньках, а?Голова уже мысленно смирился с тем фактом, что разговор этот может продолжаться до утра, но тут Васька как-то почти по-человечески вздрогнул и был таков, а у Головы задожило уши и комната наполнилась отвратительной, удушающей вонью.«Что же это за напасть на меня, братцы, – подумал Голова, – вместо сна – Васька, а тут еще и вонь такая, что окно придется открывать, но ведь там такой холод, что хату вмиг выхолодишь, а потом спи, словно в морге».Его мысли оказались намного ближе к истине, чем он предполагал, потому что он уловил какое-то движение и увидел, что сквозь стену в комнату входит Тоскливец, причем весь какой-то гнойно-зеленый, как навозная муха, и с жутким оскалом как всегда тщательно вычищенных и прополосканных дезинфицирующим раствором зубов.– Ты чего это?! – прикрикнул на него Голова. – Для тебя что ли дверей уже не существует? Таскаешься здесь, мерзавец, за просто так, да нет тут твоей зазнобы – у свояченицы она, так что и ты туда убирайся и оставь меня в покое…Впрочем, последние слова Голова выговорил уже менее уверенно, потому что в сердце его закралось сомнение – действительно ли это Тоскливец, а если Тоскливец – то как это он входит сквозь стену, и не нечистая ли это сила норовит насесть на него пуще прежнего, воспользовавшись тем, что он спит?Но Тоскливец ничего не ответил и мелкими шажками стал приближаться к ложу и как-то странно при этом крутил головой, словно что-то рассматривая.– Так ты чего, а? – перепуганный Голова уже не знал, что и думать, и все надеялся, что ему удастся сейчас проснутся и этот ужас останется в неправильном, приснившемся ему по ошибке сне.Но Тоскливец все надвигался, и Голова в лунном свете, заливавшем комнату мертвенным, безжизненным сиянием, заметил, что щеки Тоскливца покрыты зеленым мхом, словно он не один десяток лет пролежал в сырой земле, а ногти у него размером с огурец и что тот аж трясется от жадности, и тут до Головы наконец дошло – Тоскливец-то оказался упырем и если он присосется сейчас к его кровушке, то не только его, Голову, отправит на тот свет, но и превратит точно в такого же упыря, и тогда Васькины страдания покажутся ему детской сказкой по сравнению с тем, что доведется испытать ему. И Голова вскочил с постели как ужаленный и бросился к пролому в Гапкину комнату, проклиная себя за то, что выломал дверь и он не сможет от Тоскливца запереться, но наткнулся на невидимое препятствие, которое не позволило ему переступить порог, бросился к окну – не открывается, оглянулся на Тоскливца, а тот уже не стоит, а летит, да прямо на него, и Голове пришлось удирать и причем так приналечь на ноги, как ему наверное не доводилось уже лет тридцать, но и подлый Тоскливец поднажал и, как беззвучная ракета, понесся за ним, и Голова только слышал за своей покрытой холодным потом спиной пощелкивание его длинных и острых зубов. Голова попробовал было еще раз с ним заговорить, но понял, что это бесполезно – тот лишь скорости прибавил и опять же за Головой, а у Головы уже ноги отваливаются, задыхается, и тут вдруг, уже почти теряя сознание, припомнил Голова одну молитву, которую в детстве выучил от маменьки, и тут же прокричал ее на весь дом, Тоскливец отшатнулся, как-то посерел и печально так вдруг сказал:– Дай-ка мне, Василий Петрович, испить твоей кровушки, я тогда оживу да и тебя в покое оставлю – сто лет будешь жить-поживать и добро наживать.Но Голове точно было известно, что если только упырь укусит человека, то и жертва его становится упырем, и поэтому он вместо ответа огрел Тоскливца сковородкой, которая оказалась у него под рукой – и голова Тоскливца приобрела форму блина, из середины которого злобно поблескивали мутные глазки, а тут еще и первый соседский петух, который вечно будил Голову раньше времени, начал откашливаться, чтобы разразиться громким утренним криком, возвещая восход вечно юного светила, разгоняющего на радость людям ночные мраки, и Тоскливец посерел еще больше, а затем побледнел да и превратился в утренний туман, который вытек под дверь и исчез. И если бы Голова не был сплошь покрыт толстым, как пальто, слоем пота и ноги его не подкашивались бы от длительного бега, то могло показаться, что ничего особенного в этом доме не произошло. В довершение всех бед в замочной скважине заскрежетал ключ, дверь распахнулась и в дом вошла молодая и жизнерадостная Гапка, хорошее настроение которой сразу улетучилось при виде выломанной двери, разгромленной квартиры и валяющейся на полу сковородки, из которой на тщательно выскобленный недавно пол выливались остатки масла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28