.. Потом-то, когда имение перешло в Тамарины руки, соседей этих только пожалеть следовало, не знали, бедолаги, что их ждет. Тамара как танк на них пошла, на их согласие наплевала, заставила эстонскую гостью оформить на неё дарственную - и та отбыла восвояси, получив деньги, а новая владелица ринулась сходу в бой. Сама подала в суд на раздел давно поделенной дачи, что-то там соседям все-таки причиталось, какие-то квадратные метры, остальное же перешло в твердые Тамарины руки и со временем, после долгого ремонта, превратилось в небольшое, но уютное и, главное, не по-дачному комфортабельное жилье. Все удобства в доме, и даже горячая вода в любой момент, внизу две комнатки с кухней и наверху одна, летняя, неотапливаемая. Юрию Анатольевичу эта больше всего и нравилась, потому что с самого начала задумана была как рабочий кабинет: стол под большим, во всю стену окном, выходящим в сад.
Работал он, впрочем, внизу, поленился тащить наверх тяжеленную, с большой кареткой неуклюжую Тамарину машинку.
Здесь, на даче, Тамара ощущалась живой, здесь все было с ней связано так или иначе. Взять хоть новенькую газовую печку. Иногда он включал её под утро, когда из окон тянуло сыростью, и сырость отступала, от печки разливалось живое тепло, и он с благодарностью вспоминал жену. Ушла, не простившись, но позаботилась напоследок о нем. Посмеивалась раньше иногда: "Ты как кот, любишь, чтобы тепло было". Вот и позаботилась...
В саду цвели её цветы и её трава - Тамара беспощадно истребила грядки во имя английского газона. Одни цветы отцвели, но распустились другие и в свой черед уступили место новым. Это вселяло в душу странное умиротворение: смерти как бы и нет, что-то уходит, но не насовсем, все возвращается... Он не ждал, конечно, возвращения умершей и похороненной жены, но было чувство, будто им предстоит ещё где-то и когда-то свидеться, мысли о жизни после смерти постоянно посещали его и он готовился держать ответ перед Тамарой, но совесть его не грызла, это все произошло случайно, она и сама виновата и непременно должна это признать. К чему было скандалить, кричать, оскорблять и унижать его? Он же предлагал решить все проблемы миром, как водится между интеллигентными людьми...
На самом деле, он не очень хорошо помнил, что было и чего не было, дачные дни с долгими светлыми утрами, со сном где-то после полудня (никогда он прежде не ложился среди дня, считая это делом бессмысленным, все равно не уснешь - а теперь вот засыпал благополучно, да и по ночам спал), с предзакатным чаем на веранде - сама эта жизнь располагала к забвенью, к чтению - вернее, к перечитыванию давно знакомого, к размышлению о прочитанном, даже к работе - он на час-другой каждый день садился за машинку - но уж никак ни к терзаниям, сомнениям, к мучительному выбору. Поэтому, наверно, Тамара так и полюбила эту дачу...
Как она уцепилась тогда за эту возможность! Другой, считала, не будет, тех денег, что остались от приличных гонораров, полученных Юрием Анатольевичем за год до того в Германии (просто повезло, нашелся щедрый понимающий издатель) хватило как раз на эту хибару. Ремонтировали уже на текущие поступления - Тамара набрала работы сверх головы и начала проявлять повышенное внимание к его доходам и расходам, чего прежде себе не позволяла... Потом этот суд. Родственники, вернее, родственницы наследницы - три немолодые, интеллигентные с виду дамы, обремененные кучей детей разного возраста - не разберешь, дети это на самом деле или уже внуки сдались не сразу, подавали какие-то встречные иски и протесты. Юрий Анатольевич не вникал, Тамара и сама справилась.
- А, черт с ними, - сказала она, воротившись с очередного судебного заседания и капая в рюмку валокордин, - Больше судиться не стану. Поставлю перегородку, забор глухой между участками, АГВ - это печка такая - куплю... И все это исполнила - она человек слова. А напугавшие его черные деревья в саду оказались обыкновенными яблонями, только очень старыми, и по весне цвели, даже яблок обещали немного, они розовели в густой листве. Для себя старалась Тамара, это он сейчас понял. Готовилась к одинокой жизни: любимые книги перевезла и старый, к её собственной молодости относящийся альбом с фотографиями. И словари, конечно, - целая полка в шкафу. Юрий Анатольевич читал презираемую им прежде "Сагу о Форсайтах" в грязно-белом, захватанном переплете, находил в ней известные достоинства - не так уж и скучно, вроде телесериала. И все спрашивал себя, ну что Тамара так цеплялась за него, за их давно, задолго до появления Миры порушенную совместную жизнь? Усталые немолодые мужчины сплошь и рядом оставляют своих немолодых усталых женщин ради молодых и веселых, таков порядок вещей, вот и Голсуорси это знал. Смирила бы гордыню - сколько твоих же подруг живут сами по себе. Наш развод не стал бы сенсацией - куда там! Все приятели поразводились, дети у кого взрослые, а у кого и маленькие еще. И далеко не у каждой бывшей жены такая вот уютная, с садом дачка в престижном месте и недалеко от Москвы. А московскую квартиру разменяли бы - им с Мирой и однокомнатной бы хватило, как девочка его обрадовалась, когда он поделился с ней задушевным желанием: разъехаться с женой...
Странно было вести эти сильно опоздавшие диалоги и предаваться воспоминаниям среди знакомых, но не ему принадлежавших вещей. Дачная жизнь засасывала, как болото, размывала границы времени, недавние события отодвигались в смутное, почти неразличимое прошлое, в настоящем оставались только ясные, прохладные утренние часы, когда солнечные лучи косыми, толстыми, почти осязаемыми столбами проталкиваются сквозь листву к траве и цветам... В первое лето здесь росла только крапива и бурьян, кладбищенские травы, Тамара вела с ними войну на истребление. И её холеные руки носили следы черной работы, как она их ни парила в теплой воде и не мазала всякими снадобьями.
Старенький черно-белый, доставшийся от прежних хозяев телевизор едва дышал, изображение то и дело становилось зыбким: дрожало, размазывалось, а то и вовсе пропадало. Юрий Анатольевич смотрел только новости, отсюда политические скандалы, военные ужасы и даже взрывы в находящейся совсем рядом Москве казались нестрашными и значили не больше, чем землетрясения в Японии. Соседей ни справа, ни слева он не видел: Тамара, слава Богу, окружила участок глухим забором, и там, за этим забором ходили, пели, разговаривали, ссорились невидимые, незнакомые люди. Однажды со стороны улицы, в том углу, где были в аккуратный штабель сложены оставшиеся после ремонта доски, куски шифера и жести, обрезки труб и прочие стройматериалы, над забором возникла нестриженая голова, потом в сад осторожно, чтобы не развалить кучу, проник мальчик лет десяти и направился к веранде, где сидел с "Сагой" и кошкой на коленях Юрий Анатольевич.
- Мальчик, зачем заборы существуют? - спросил он незваного гостя. Тот не заметил ехидства, ответил вполне серьезно:
- У вас калитка же заперта. А по вечерам свет горит. Я думал, тетя Тамара приехала...
- Зачем она тебе?
- Она со мной по русскому занимается и по английскому. Я отстающий.
- Чего же ты отстаешь? - только и нашелся что сказать растерявшийся Юрий Анатольевич. Не ляпнешь же прямо так, сходу ребенку, что нет, мол, тети Тамары и не будет никогда уже.
- Мы беженцы, - по-прежнему серьезно ответил на его вопрос мальчик, мы с мамой из Сухуми. Я почти год пропустил из-за войны. А раньше я хорошо учился, правда.
Он все старался заглянуть через плечо устроившегося на веранде незнакомца в открытую дверь: может, тетя Тамара там?
- Ее нет, - сказал Юрий Анатольевич, - Не приехала.
- Она обещала... А вы кто - её муж, да?
- Да.
Гость тяжело вздохнул, произнес вежливо:
- До свиданья! - и растворился, исчез. Юрий Анатольевич обернулся на миг - чайник как раз запел на плите, а того уж и нету, и в калитку не выходил... Привыкать начинаю к таинственным явлениям, подумал он. Впрочем, мальчишка мог и через забор перемахнуть. Как пришел, так и ушел.
В другой раз Юрий Анатольевич открыл калитку на чей-то громкий, назойливый стук и обнаружил незнакомого мужчину, который спросил деловито:
- Антенну ставить будем, хозяин? Я с хозяйкой твоей договаривался, а она в срок не приехала...
При нем был здоровенный шест, он, с согласия Юрия Анатольевича затащил этот шест в сад, что-то там с ним делал, собирал, ещё удлинял. Потом полез на крышу, долго ходил там, громыхая железом... В результате телевизор заработал исправно, а у Юрия Анатольевича почти не осталось наличных денег. Он не знал, как договорилась Тамара, и торговаться, естественно, не стал.
Не миновать было ехать в Москву за отпускными. Необходимость эта сначала испугала, потом он прикинул, что домой можно и не заходить, а именно это и страшило: возможность встретить где-нибудь возле дома того то ли убийцу, то ли психа, а, может, это вообще видение было, призрак, плод расстроенного воображения. Юрий Анатольевич, по мере того как приходил в себя после пережитого потрясения, двух утрат, двух одновременно случившихся смертей, все больше склонялся к мысли, что он и сам тогда, во дворе вечером невменяем был, стал жертвой собственных страхов. Встреча в подвале неясный силуэт в дверном проеме, блеск ножа, собственный жуткий вскрик, звук лопнувшего арбуза, с которым череп незнакомца ударился о бетонный пол - все это примстилось.
И все же чем позднее, чем ближе к осени появится он, Юрий Анатольевич, в проходном дворе у Белорусского вокзала, тем оно лучше, спокойнее.
Поэтому он позвонил своему заместителю и договорился, что не полученные им своевременно - не до того было - отпускные сняты будут с депозита и выданы ему в бухгалтерии.
- Может, машину за тобой прислать? - предложил Петр Сергеевич, - Или, хочешь, Сережа-шофер деньги привезет?
- Да нет, сам приеду, - Юрий Анатольевич собрался разыскать начало вступительной статьи, которое он ещё до поездки на Сейшелы (ах, будь она неладна, эта поездка) отдал перепечатывать, да так и не взял - опять же не до того было. Теперь искать придется, и поручить некому...
Его визит пришелся как раз на обеденный перерыв, и не заходя ни в бухгалтерию, ни в бывшее машбюро, где ныне не было пишущих машинок, одни лишь компьютеры, директор направился в свой кабинет. В приемной пусто, на столе, за которым раньше работала Мира, чья-то чашка с недопитым чаем.
Он тронул дверь - заперта, конечно. Достал ключи, открыл - и замер на пороге. Зрелище ему представилось захватывающие: на просторном столе, повернутом торцом к двери, весьма энергично занималась любовью пара. Голый зад мужчины двигался вверх-вниз в бешеном ритме, с нарастающей скоростью, прямо-таки вибрировал, будто его обладатель несся стремительно, на ходу горячечно всхлипывая, к желанной цели: вот-вот порвет грудью финишную ленточку, а там будь что будет... Торжествующий, слегка приглушенный вопль - нечленораздельный, хотя и не оставивший сомнений в его смысле возвестил, что цель достигнута, высота взята, финишная лента трепещет на бурно дышащей груди, победа вырвана в честном бою...
Высоко над головой бойца воздетые женские ноги в черных босоножках начали было опускаться, сгибаться, замерли вдруг и к победному мужскому рыку присоединился жалобный взвизг, будто мышь прихлопнуло пружиной мышеловки. Юрий Анатольевич понял, что он замечен!
Скатываясь на бок, мужчина обернулся - и директор отчетливо увидел потные, искаженные, тупые от испуга лица. Поспешно отступив, он потянул за собой дверь. Ну и ну, вот черти... Он узнал обоих. Новенькая секретарша где только такое мурло откопали? И вид ведь до чего добродетельный - за время единственной их встречи успела сообщить, что у неё высшее филологическое образование и дочка необыкновенного ума и развития. А тут даже очки не сняла... Партнер же её - тот самый Сережа-шофер, который, согласись Юрий Анатольевич, привез бы ему нынче в Малаховку не полученные во время отпускные...
- Черт-те что! - Юрию Анатольевичу и смешно стало, и, главное, неловко. Эх, видывал и раньше виды его рабочий стол. Впрочем, диванчик кожаный напротив стола, хоть и коротковат, но тоже послужил... И сам он с Мирой... И не с Мирой... Вот, стало быть, как со стороны это выглядит. Забавно и несколько - брр-р! А этим двоим наверняка тоже кажется, что у них необыкновенная, романтичная, неземная, а, может быть, даже трагическая любовь...
Дурацкое событие, поначалу развеселившее директора, по дороге в Малаховку стало казаться чрезвычайно неприятным, возмутительным даже, марающим его как руководителя. Что они, эти двое, с ума посходили? Выгнать бы их - да ведь не скажешь ничего, только и оставалось, что ретироваться как можно быстрее...
Чтобы прогнать неприятные мысли, Юрий Анатольевич в супермаркете (девичья фамилия "Гастроном") купил бутылку армянского коньяку и положил в кейс, где уже помещалось благополучно найденное, давным-давно перепечатанное начало статьи и две коробки кошачьего корма "вискас", купленного ещё по дороге в институт, Топси до него большая охотница.
После этой знаменательной поездки прошло-пробежало ещё сколько-то однообразных дачных дней. Статью пришлось перелопатить - многое устарело, а всего-то два месяца назад писал, за жизнью трудно стало поспевать, экономика стала зыбкой, переменчивой, многообразной... Он переписывал собственные строки после долгих раздумий, сам печатал на древнем, но вполне работоспособном "рейнметалле"... Прежде, чем заложить свою страницу, пришлось вынуть Тамарину, недопечатанную. Странное что-то там было: "Я живу в аду...Я это сделала, сделала, сделала"... Должно быть в оригинале так Тамара в последнее время переводила для какого-то издательства сплошь одни триллеры, на них большой спрос. Почему-то каждая фраза повторена по нескольку раз, собственно, кроме этой белиберды на странице больше и не было ничего...
С непривычки Юрий Анатольевич скоро уставал печатать, садился на скамейку под яблоней. Его обволакивало специфическое дачное одиночество Тамара в свое время жаловалась, что никак к нему не привыкнет. А ему вот даже нравится... Рюмка коньяку гонит грустные мысли и снимает усталость. Не додумалась супруга - вот в чем её беда...Бутылка, привезенная из Москвы, давно кончилась, он уже пару раз сходил в магазин при станции, пополнил запас. Вот и сегодня собрался, но явился нежданно-негаданно молодой милиционер в штатском, как его там? Пальников, кажется. Сидит, мелет что-то насчет соседок - уж не они ли, Господи спаси и помилуй, расправились с несчастной Тамарой?
- Соседки? - изумился Юрий Анатольевич, - Да вы их просто не видели. О-очень интеллигентные люди - так они сами о себе отзываются. На самом-то деле сутяги, но уж убить... Да и за что? Они же у нас что-то там отсудили, а не мы у них.
- Извините, Юрий Анатольевич, всякую версию проверять приходится, дело очень уж темное, невнятное, никаких следов.
- Голубчик, да это и не версия вовсе, а бред. Среди наших знакомых искать нечего, пустая трата времени.
- А не могло быть у Тамары Геннадьевны на стороне кого-нибудь? Ну, вы понимаете... Простите, но приходится такими вещами интересоваться...
- Муж, правда, узнает о "таких вещах", как вы изволили выразиться, последним, так что мои показания, может, и недостоверны, - кисло пошутил хозяин, - Но не думаю, не думаю, что могло иметь место преступление по страсти, crime de passion, так сказать. Наш с нею брак, не скрою, далек был от идеального в последнее время, катился, можно сказать, к финалу. И она это воспринимала болезненно. Но главное, знаете, было даже не в этом...
- А в чем же? - удивился следователь Пальников.
- Я и сам все время об этом думаю, - признался старший из собеседников, - Можно друг другу изменять, разлюбить даже и все же оставаться вместе, супругов многое связывает и помимо любви. Привычка, привязанность, близость если не физическая, то душевная - это иной раз покрепче любви, она-то как раз понятие относительное...
Он рассуждал с видимым удовольствием, рад был представившейся возможности поговорить... Одичал совсем на даче, - подумал Павел, продолжая внимательно слушать.
- ...Мы с Тамарой Геннадьевной перестали друг другу верить. Она в каждом моем слове сомневалась, и то же самое происходило со мной. Вот что с нами случилось, молодой человек.
- А рыжая секретарша не в счет, что ли? - вертелось на языке у Павла, но вслух произнести не посмел. Похоже, старый греховодник говорит искренне. Наверно, он и прав: секретарши приходят и уходят, а семья может и сохраниться. Но действительно, если не веришь тому, кто рядом с тобой дышит, по утрам кофе варит... Если подозреваешь, что этот человек за твоей спиной тайные планы строит и поминутно их корректирует, все обстоятельства принимая в расчет: и твою привязанность, и боязнь одиночества, даже здоровье. Вглядывается в спящее лицо - присматривается, как бы заботится, а сам проясняет для себя, скоро ли Бог супруга (супругу) приберет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13