Полностью защититься от передряг, конечно, вряд ли удастся, но это тебя не пугает. Решил ты следовать совету Николая Васильевича Гоголя и бить по морде всякое бесовское отродье, не смущаясь. Только стушуйся, так те сразу пойдут храбриться, наступи на них хвост подожмут. Недаром и пословица "Хвалился черт всем миром овладеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти".
Хорохорься сколько влезет, но все настойчивее жужжит в голове муха-мыслишка: не пора ли приглядываться повнимательнее к качанию своего маятника, смотреть не теряется ли сила замаха. Пока вроде бы качается, однако как нежданно-негаданно приходит злополучный момент, когда начинаешь катастрофически терять иммунитет от паранойи, впадать в детство, переходить на пищу святого Антония и безудержно подползать к "без пяти минут вечность". Следи-ка лучше за собой, как в свое время отслеживал признаки подготовки внезапного ракетно-ядерного нападения. Встряхивай себя время от времени и командуй зычным голосом фельдфебеля: "Под-бор-родок вперед! Ядрена вошь."
Далек ли, близок день, когда тебе уже не надо будет топтать ботинок? Знать ужасно хочется, да кто скажет. Что наверняка, так это пройдут твои тревоги, как все в жизни проходит, но останутся звезды на небе, соленое дыхание моря и солнце...
Во как ты, Леша, пробурил себя насквозь! Не хочешь утихомириваться, хоть и не старообрядец из секты бегунов. Ну раз так, представь себе, на часах твоих "без пяти минут вечность". О чем бы думал ты? Во что верил?
Наверное, почувствовал бы уже не раз испытанное спокойствие, какое находило на тебя за границей за несколько минут до встречи с ценным агентам по условиям явки. Только на сей раз не исключено, предстоит тебе встречаться с кем-то из начальства в небесных чертогах. Момент, прямо скажем, волнительный. Даже трудно подобрать родное словечко выразить состояние.
Наверное, вспомнил бы, что лет тридцать назад, пробираясь сквозь каменные дебри Манхэттена, фантазировал ты, как бы пройти путь в несколько веков по обратному течению Леты и выйти к римскому Колизею. Пусть и нет перед Богом праведника, для ориентации должны были служить тебе символы твоей веры. В ту пору со стороны она могла показаться воплощением холодного неверия, но очень хотелось тебе найти в ней достоверное, значимое, в чем бился бы пульс взятой прямо с улицы жизни. И вот, после стольких лет упорного розыска отбросил ты, наконец, одетые в идеологические хламиды мечтания, выбрал свою личную веру. Веру в Правду-матку. В ту самую, что выражается в благом согласии слова и дела, без которой жить легко, да помирать трудно. Всё минует, Она одна останется. Суда эта Правда не боится. Затопчи Её в грязь - все равно наружу выйдет. Над Нею не мудруй и помни, что со дна моря Она вынесет. И не русская Она, не французская, не американская и не китайская. Если и есть Бог, то не в силе должен быть, а в этой самой Правде.
Вот о чем будешь ты думать.
Ну а сейчас ты склоняешь голову перед Её алтарем и делаешь это более уважительно ко всем религиям, верованиям, философским учениям и уголовным кодексам мира. Ты веришь в себя и тебе совсем не страшно думать о своих последних мгновениях жизни земной. Ты даже допускаешь, что возьмет и сверкнет у тебя в лобном месте, отчего ты мысленно скажешь: "Не много ли я брал на себя, предписывая Царю Небесному, как следует управлять человеком? Не правы ли те, кто говорит, что у всякого своя дурь в голове, а под старость и черт в монахи подался?"
В итоге итогов, уж больно замысловатая получается у тебя картинка, полковник. Чтобы самому себе на радость жить, надобно уединиться, однако одиночество не гарантирует благополучия. Хочешь быть оставленным в покое, но кое-кому обещаешь небо в алмазах. Видишь во Всевышнем безразличие к человеку, но одновременно оставляешь надежду на Его милосердие... Сплошные неувязки!
И знаешь, отчего? От твоей многослойной натуры, где переплелись сознание, подсознание и генетическая память, что способна ещё чувствовать за других, влезать в их шкуру, оберегая при этом свое и чужое человеческое достоинство.
Что есть, то есть, не проявлял ты бросающегося в глаза сочувствия к бедам других, но и циничного равнодушия к ним тоже никогда не испытывал. Вот только выворачивая себя наизнанку, все так же занимаешься традиционным доморощенным резонерством. Кидаешь иной раз какой-нибудь неортодоксальной идейкой, но при этом словно остерегаешься возвести свои слова в твердое убеждение, неотступно влекущее к практическому делу. Бывает, со всем пылом нахлынувших страстей вылетят из тебя разумно сочетаемые звуки твоей приверженности Правде и заявишь ты решительно свой протест против лжи. А что дальше? На словах так и сяк, а на деле никак. Правильно учили пращуры: на правду слов не много надобно, да брюхо глухо - словом не уймешь. Короче, делать дело надо, а не сказки сказывать. Иначе так и будем странствовать по миру, милости прошу к нашему грошу со своим пятаком. И мямлить на все лады одно и то же - Господи, помилуй, отыми и отдай!"
Выпустив подкрылки, самолет начал заходить в посадочный корридор. Просьба стюардессы застегнуть ремни вызвала легкое оживление среди пассажиров, но вскоре в салоне воцарилась мертвая тишина. Перед посадкой все, видимо, погрузились в себя.
Приземлились по всем канонам пилотажного мастерства. Когда уже подрулили к "грибу", Алексей увидел на поле пограничников. Вот и дома этих парней ни с кем не спутаешь.
В ногах у него стоял вишневого цвета кожи с золотыми номерными замочками атташе-кейс. Имел он довольно потертый вид, как у пилотов, что ценят свои саквояжи не по виду, а по налету часов в воздухе. Этот был ещё и подарком одного иностранного друга-борца за мировую справедливость, или знаком удачи, проверенным на деле в траншеях закордонного поля.
Алексей отстегнул ремень безопасности, посмотрел на кейс, нежно погладил его по бокам и, взявшись за ручку, чуть приподнял.
"Дипломат" показался тяжелым, будто в нем не чужие секреты, а слитки золота.
В М Е С Т О Э П И Л О Г А
После возвращения Алексея мне не раз приходилось встречаться и беседовать с ним по душам да на разные жгучие темы. За границу он больше не ездил, работал в своем бюро независимых расследований, давал интервью, консультировал журналистскую братию, выступал на телевидении. Всегда был бодр, заражая своей неудержимостью всех, кто к нему за советом обращался.
Однажды, в погожий зимний денек, уже после выборов в Государственную Думу, мы гуляли с ним по дорожкам Филевского парка, неподалеку от моего дома. Рассказывал он о всяких курьезных случаях из его жизни в Америке, а я возьми да спроси, как это он ухитрился за столько лет избежать, если не провала, то какого-нибудь раздутого прессой скандала. И, что греха таить, каким путем бесовские соблазны обошли все же его стороной.
- Видно, мой небесный знак помогал, - усмехнулся Алексей, продолжая идти уверенной походкой по скользкой дорожке. - Ну, а если поконкретнее, я просто нутром старался чувствовать людей, с которыми работал. Человек-то, он завсегда невольно излучает электромагнитные сигналы в миллиметровом диапазоне волн. Среди них есть и такие, что говорят об уме его, честности, чувстве собственного достоинства. Надо лишь свое приемно-передающее устройство уметь настраивать на эти волны. Вот и старался я не попадать впросак, рисковое дело зачинал только с людьми надежными во всех отношениях. Конечно, многое зависело от морально-психологического, человеческого, как угодно его называй, фактора. С него все начиналось, на нем держалось, а потом могло и закончиться. Я имею в виду на умении разбираться в людях, ставить себя на их место, видеть окружающее и себя чужими глазами, в том числе глазами контрразведки. Мне ничего не оставалось, как балансировать на канате между доверием и сомнением. Без доверия ничего бы не получилось, без сомнения мозги свои мог растерять. Но доверие и сомнение здесь особого рода: акт воли, рассудка, развитой опытом интуиции. Найдешь силы взять всю ответственность за последствия на себя, тогда и приступаешь к своему, казалось, безнадежному делу...
Алексей вдруг остановился, почему-то грустно посмотрел на меня и сказал:
- К чему тебе опять вникать в ремесло наше хитрющее. На своей шкуре его надо испытать, иначе ничего не поймешь. Хотел бы тебе, старина, сказать совсем другое. Суетимся мы, разоблачительные статьи пишем, даже книжки всякие печатаем, с хапуг сановных, как с гуся вода. Все надеемся, Бог их накажет и бесы вздрючат. Они же в парламент пролезают, людям головы морочат. И сколько же у нас народу доверчивого: раньше царям ошалело верили, потом Сталину, теперь царькам помельче. Признаюсь тебе, как на духу, понимать я начал тех, кто уезжает счастье за морем искать. Не оправдывать, но понимать. Где им жить, в конце концов, это их личное и полное римское право.
Он попросил сигарету, жадно, глубоко затянулся.
- Сомнения, уезжать не уезжать, меня лично не мучают. Только иногда уж больно хочется с балкона вниз на мостовую брякнуть одичалой головой.
Смачно выругался, рассмеялся и добавил:
- Не дождутся, черти лысые! Я ещё на их могилах танец справлю. Хоть и не к добру это будь сказано. Ох, не к добру...
Вена, Мадрид, Мехико, Нью-Йорк, Москва, Вена и снова Москва.
Где-то на близких подступах
к третьему тысячелетию от Рождества Христова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Хорохорься сколько влезет, но все настойчивее жужжит в голове муха-мыслишка: не пора ли приглядываться повнимательнее к качанию своего маятника, смотреть не теряется ли сила замаха. Пока вроде бы качается, однако как нежданно-негаданно приходит злополучный момент, когда начинаешь катастрофически терять иммунитет от паранойи, впадать в детство, переходить на пищу святого Антония и безудержно подползать к "без пяти минут вечность". Следи-ка лучше за собой, как в свое время отслеживал признаки подготовки внезапного ракетно-ядерного нападения. Встряхивай себя время от времени и командуй зычным голосом фельдфебеля: "Под-бор-родок вперед! Ядрена вошь."
Далек ли, близок день, когда тебе уже не надо будет топтать ботинок? Знать ужасно хочется, да кто скажет. Что наверняка, так это пройдут твои тревоги, как все в жизни проходит, но останутся звезды на небе, соленое дыхание моря и солнце...
Во как ты, Леша, пробурил себя насквозь! Не хочешь утихомириваться, хоть и не старообрядец из секты бегунов. Ну раз так, представь себе, на часах твоих "без пяти минут вечность". О чем бы думал ты? Во что верил?
Наверное, почувствовал бы уже не раз испытанное спокойствие, какое находило на тебя за границей за несколько минут до встречи с ценным агентам по условиям явки. Только на сей раз не исключено, предстоит тебе встречаться с кем-то из начальства в небесных чертогах. Момент, прямо скажем, волнительный. Даже трудно подобрать родное словечко выразить состояние.
Наверное, вспомнил бы, что лет тридцать назад, пробираясь сквозь каменные дебри Манхэттена, фантазировал ты, как бы пройти путь в несколько веков по обратному течению Леты и выйти к римскому Колизею. Пусть и нет перед Богом праведника, для ориентации должны были служить тебе символы твоей веры. В ту пору со стороны она могла показаться воплощением холодного неверия, но очень хотелось тебе найти в ней достоверное, значимое, в чем бился бы пульс взятой прямо с улицы жизни. И вот, после стольких лет упорного розыска отбросил ты, наконец, одетые в идеологические хламиды мечтания, выбрал свою личную веру. Веру в Правду-матку. В ту самую, что выражается в благом согласии слова и дела, без которой жить легко, да помирать трудно. Всё минует, Она одна останется. Суда эта Правда не боится. Затопчи Её в грязь - все равно наружу выйдет. Над Нею не мудруй и помни, что со дна моря Она вынесет. И не русская Она, не французская, не американская и не китайская. Если и есть Бог, то не в силе должен быть, а в этой самой Правде.
Вот о чем будешь ты думать.
Ну а сейчас ты склоняешь голову перед Её алтарем и делаешь это более уважительно ко всем религиям, верованиям, философским учениям и уголовным кодексам мира. Ты веришь в себя и тебе совсем не страшно думать о своих последних мгновениях жизни земной. Ты даже допускаешь, что возьмет и сверкнет у тебя в лобном месте, отчего ты мысленно скажешь: "Не много ли я брал на себя, предписывая Царю Небесному, как следует управлять человеком? Не правы ли те, кто говорит, что у всякого своя дурь в голове, а под старость и черт в монахи подался?"
В итоге итогов, уж больно замысловатая получается у тебя картинка, полковник. Чтобы самому себе на радость жить, надобно уединиться, однако одиночество не гарантирует благополучия. Хочешь быть оставленным в покое, но кое-кому обещаешь небо в алмазах. Видишь во Всевышнем безразличие к человеку, но одновременно оставляешь надежду на Его милосердие... Сплошные неувязки!
И знаешь, отчего? От твоей многослойной натуры, где переплелись сознание, подсознание и генетическая память, что способна ещё чувствовать за других, влезать в их шкуру, оберегая при этом свое и чужое человеческое достоинство.
Что есть, то есть, не проявлял ты бросающегося в глаза сочувствия к бедам других, но и циничного равнодушия к ним тоже никогда не испытывал. Вот только выворачивая себя наизнанку, все так же занимаешься традиционным доморощенным резонерством. Кидаешь иной раз какой-нибудь неортодоксальной идейкой, но при этом словно остерегаешься возвести свои слова в твердое убеждение, неотступно влекущее к практическому делу. Бывает, со всем пылом нахлынувших страстей вылетят из тебя разумно сочетаемые звуки твоей приверженности Правде и заявишь ты решительно свой протест против лжи. А что дальше? На словах так и сяк, а на деле никак. Правильно учили пращуры: на правду слов не много надобно, да брюхо глухо - словом не уймешь. Короче, делать дело надо, а не сказки сказывать. Иначе так и будем странствовать по миру, милости прошу к нашему грошу со своим пятаком. И мямлить на все лады одно и то же - Господи, помилуй, отыми и отдай!"
Выпустив подкрылки, самолет начал заходить в посадочный корридор. Просьба стюардессы застегнуть ремни вызвала легкое оживление среди пассажиров, но вскоре в салоне воцарилась мертвая тишина. Перед посадкой все, видимо, погрузились в себя.
Приземлились по всем канонам пилотажного мастерства. Когда уже подрулили к "грибу", Алексей увидел на поле пограничников. Вот и дома этих парней ни с кем не спутаешь.
В ногах у него стоял вишневого цвета кожи с золотыми номерными замочками атташе-кейс. Имел он довольно потертый вид, как у пилотов, что ценят свои саквояжи не по виду, а по налету часов в воздухе. Этот был ещё и подарком одного иностранного друга-борца за мировую справедливость, или знаком удачи, проверенным на деле в траншеях закордонного поля.
Алексей отстегнул ремень безопасности, посмотрел на кейс, нежно погладил его по бокам и, взявшись за ручку, чуть приподнял.
"Дипломат" показался тяжелым, будто в нем не чужие секреты, а слитки золота.
В М Е С Т О Э П И Л О Г А
После возвращения Алексея мне не раз приходилось встречаться и беседовать с ним по душам да на разные жгучие темы. За границу он больше не ездил, работал в своем бюро независимых расследований, давал интервью, консультировал журналистскую братию, выступал на телевидении. Всегда был бодр, заражая своей неудержимостью всех, кто к нему за советом обращался.
Однажды, в погожий зимний денек, уже после выборов в Государственную Думу, мы гуляли с ним по дорожкам Филевского парка, неподалеку от моего дома. Рассказывал он о всяких курьезных случаях из его жизни в Америке, а я возьми да спроси, как это он ухитрился за столько лет избежать, если не провала, то какого-нибудь раздутого прессой скандала. И, что греха таить, каким путем бесовские соблазны обошли все же его стороной.
- Видно, мой небесный знак помогал, - усмехнулся Алексей, продолжая идти уверенной походкой по скользкой дорожке. - Ну, а если поконкретнее, я просто нутром старался чувствовать людей, с которыми работал. Человек-то, он завсегда невольно излучает электромагнитные сигналы в миллиметровом диапазоне волн. Среди них есть и такие, что говорят об уме его, честности, чувстве собственного достоинства. Надо лишь свое приемно-передающее устройство уметь настраивать на эти волны. Вот и старался я не попадать впросак, рисковое дело зачинал только с людьми надежными во всех отношениях. Конечно, многое зависело от морально-психологического, человеческого, как угодно его называй, фактора. С него все начиналось, на нем держалось, а потом могло и закончиться. Я имею в виду на умении разбираться в людях, ставить себя на их место, видеть окружающее и себя чужими глазами, в том числе глазами контрразведки. Мне ничего не оставалось, как балансировать на канате между доверием и сомнением. Без доверия ничего бы не получилось, без сомнения мозги свои мог растерять. Но доверие и сомнение здесь особого рода: акт воли, рассудка, развитой опытом интуиции. Найдешь силы взять всю ответственность за последствия на себя, тогда и приступаешь к своему, казалось, безнадежному делу...
Алексей вдруг остановился, почему-то грустно посмотрел на меня и сказал:
- К чему тебе опять вникать в ремесло наше хитрющее. На своей шкуре его надо испытать, иначе ничего не поймешь. Хотел бы тебе, старина, сказать совсем другое. Суетимся мы, разоблачительные статьи пишем, даже книжки всякие печатаем, с хапуг сановных, как с гуся вода. Все надеемся, Бог их накажет и бесы вздрючат. Они же в парламент пролезают, людям головы морочат. И сколько же у нас народу доверчивого: раньше царям ошалело верили, потом Сталину, теперь царькам помельче. Признаюсь тебе, как на духу, понимать я начал тех, кто уезжает счастье за морем искать. Не оправдывать, но понимать. Где им жить, в конце концов, это их личное и полное римское право.
Он попросил сигарету, жадно, глубоко затянулся.
- Сомнения, уезжать не уезжать, меня лично не мучают. Только иногда уж больно хочется с балкона вниз на мостовую брякнуть одичалой головой.
Смачно выругался, рассмеялся и добавил:
- Не дождутся, черти лысые! Я ещё на их могилах танец справлю. Хоть и не к добру это будь сказано. Ох, не к добру...
Вена, Мадрид, Мехико, Нью-Йорк, Москва, Вена и снова Москва.
Где-то на близких подступах
к третьему тысячелетию от Рождества Христова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38