- Только этого цирка мне не хватало, чтобы я следы заметал. Ну, покажу я вам бег с препятствиями..."
Федор спокойно отошел от пригородных касс, будто передумал брать билет, и двинул к выходу, петляя между горок сложенного как попало на полу багажа и намеренно натыкаясь на людей, вызывая на себя ругань.
Он видел: они взяли его в кольцо. Первый едва поспевал сзади, получая те порции брани, которые уже не достигали Федора, а второй ждал на выходе из зальчика. Артюхов специально чуть не сшиб его и вылетел на площадь. Не оглядываясь, тут же рванул в платный туалет, словно у него случилась авария с желудком, но, не дойдя до кабинки, помчался назад, перепугав тетку на кассе, толкая локтями на лестнице тех, кто спускался вниз. Мат летел со всех сторон, один мужик даже припустил за ним следом, а Федор, проскользнув буквально рядом с ожидавшими его наверху "топтунами", понесся наперерез машинам через площадь к остановке, куда уже подъезжал трамвай.
Водители гудели ему, не стесняясь поминать в открытые окна всех его родственников. Боковым зрением Федор видел, что те двое тоже бегут через улицу. Визжали тормоза, где-то справа от палаток раздалась трель милицейского свистка.
Двери трамвая открылись. Федор ввалился внутрь с передней площадки, а с задней в последний миг успел вскочить один из догонявших. Его чуть не прищемило, и водитель еще на мгновение раздвинул двери. Этого хватило Артюхову, чтобы выпрыгнуть на тротуар.
Трамвай увозил яростно смотревшего в заднее окно на оставшегося Федора плотного мужика в грязной белой майке. А второй, мотнувшийся было в сторону, тут же был схвачен Артюховым за рукав потертой джинсовой куртки.
- Слышь, ты, спортсмен... - Федор притянул тяжело дышавшего парня к себе. - Жрать надо меньше, тогда бегать лучше будешь. Бить не стану. Понимаю, что ты на службе. Но хозяин твой - чмур. Передай, я на свидание с девушкой свидетелей не беру.
- Только не деритесь, ребята, только не деритесь... - причитал возле них какой-то испуганный старикашка. А группка граждан на остановке смотрела в их сторону с такой жадностью, будто только и ждала драки.
- Я пошел, - сказал Федор, отрывая руку от джинсового рукава. Так передай, не забудь, что я сказал.
И он уже совершенно спокойно зашагал к подземному переходу.
- Завтра мы едем к отчиму, - сказала Светлана и посмотрела на Федора со значением. - Он будет нас ждать.
- О, так где мой смокинг? - засмеялся Федор. - И бабочка! Ты же говорила, он этот, как его, эстет...
Девушка поморщилась. Она последнее время стала какой-то уж чересчур нервной и плохо реагировала на шутки Федора.
- Ну-ну, - приласкался он к ней. - Не дуйся. Но костюм неплохо было бы надеть. У меня есть. Чего же ты заранее не предупредила?
Светлана начала объяснять, что, хотя отчим ее действительно человек не простой: работал на киностудии оператором, много путешествовал, а сейчас пишет книги, условностей он не признает и в обращении весьма демократичен.
- Ты только помни, что ты - бывший военный, а сейчас работаешь в охранной фирме. Он, конечно, странный тип, для него вся эта новая действительность как будто не существует. Например, он не знает, что я торгую, а если бы узнал, наверное, умер...
- О чем же он пишет? - поинтересовался Федор.
- Ах, какие-то исторические романы. Вообразил себя новым Дюма... Мрак.
Федор когда-то читал "Трех мушкетеров", а последний раз в зоне буквально проглотил "Графа Монте-Кристо". Конечно, он еще и фильмы по этим романам смотрел. Дюма ему нравился.
- Заранее уважаю твоего отчима, - заявил он. Она метнула на Федора быстрый взгляд и потупилась.
- Что такое? - удивился он.
- Знаешь, как все писатели, наверное, он с приветом... выговорила девушка со вздохом и страшно покраснела.
Артюхову это обстоятельство показалось забавным. Пьяница братик, сумасшедший отчим... Но не с родней же ему связывать свою жизнь.
- А братик Митя тоже там будет? - догадался спросить он.
И по напряженному молчанию Светланы понял: да.
Квартира Петра Петровича Збарского, расположенная в старом многоэтажном доме с башенками и изящными балкончиками на оживленном бульваре, была похожа на крепость. Две двери, одна из которых железная, а количество замысловатых замков вызвало у Федора улыбку. Кроме того, квартира была "на охране".
Стены длинного коридора украшали ковры, увешанные всевозможным старинным оружием, посверкивающим чеканкой, эмалями и инкрустациями, а также портреты каких-то военных, рисунки лошадей.
В столовой тоже было огромное количество картин в тяжелых, тускло мерцающих рамах. Виды гор и морские пейзажи, натюрморты, весь угол подле окна занимало огромное зеркало в раме из листьев и винограда цветного стекла.
Федор ошеломленно оглядывался, не сразу включившись, что Светлана знакомит его с хозяином.
Петр Петрович оказался невысоким пятидесятилетним мужчиной с костистым и крючковатым носом, роскошной седой шевелюрой и бархатными синими глазами. У него были маленькие изящные руки. На большом пальце левой руки Федор заметил серебряный перстень-печатку с медового цвета камнем.
- Отчим - известный московский коллекционер, - шепнула Светлана.
- Здесь и вправду, как в музее.
Федор перебегал глазами с картины на картину.
- Давайте я расскажу вам о моем собрании, - приветливо предложил хозяин. - Светочка пока соберет на стол. Все уже готово.
Збарский начал говорить о картинах и художниках, а потом повел его в кабинет, где висели иконы. Федор послушно следовал за ним, восхищаясь, и, раскрыв рот, слушал его рассказ. Петр Петрович умел увлекать слушателей, его хорошо поставленный низкий голос звучал завораживающе.
Тем временем пришел Митя, и скоро они все вместе уже сидели за столом. Сегодня, пожалуй, впервые Федор смотрел на братца без враждебности. Мирная обстановка за семейным обедом подействовала на него каким-то непонятным образом. Ему захотелось стать маленьким и чтобы взрослые ласкали и баловали его. Посещало ли его прежде подобное чувство? Он не знал. Потому что детство его было тяжелым и безрадостным, в многоквартирном бараке на окраине пыльного уральского городка. Там напивались, сквернословили и мало обращали внимания на детей. Лишь раз он помнит руку матери, гладящую его по голове.
Митя вел себя тихо, ловил каждое слово Петра Петровича и совсем не обращал внимания на Федора.
А хозяин главенствовал, сыпал остроумными шутками и подливал всем какого-то диковинного розового вина, пахнущего цветами и зноем далеких стран.
Петр Петрович явно выпил больше всех. Глаза его сияли, щеки разрумянились.
- В жалкое время мы живем. Серое время. А главное - будет еще хуже...
- Ну, почему, почему? - кипятился Митя. - Дали столько свободы: езди, куда хочешь, пиши, что думаешь...
- Дали... Вот именно "дали", - смеялся Петр Петрович. - А люди-то оказались к этому не готовы. Свободу нужно взрастить в себе. Блудят с фальшивыми бабами, второй от конца - Наполеон, кидаются на все, лишь бы было новым... Не важно, что дрянь, дешевка... Мы еще пройдем через катастрофу, через пекло, отведаем настоящие муки. Может, тогда и станем настоящими человеками?
- Муки? - подскочил Митя. - Но ведь революция, гражданская, убийство царя, репрессии - это разве не муки?
- Это - чистилище, мой мальчик. А сейчас - ад. Мы на его пороге... Рая мы не заслужили. Только через пекло мы снова станем людьми, а не стадом жирных свиней у корыта. Мы продали свое первородство и за что? За что продались с потрохами? За кучу завернутого в цветные упаковки хлама, склеенного соплями и жвачкой? Мудрости и достоинства мы не нажили. Только набиваем брюхо и кошелек. О, грядет Страшный Суд! Грядет! Мы продали душу маммоне... Биг-Мак - вот наш идол. Запад заразил нас духовным СПИДом...
- Вам легко говорить, вы не бедствуете. Среди роскоши можно думать и о душе... - съязвил Митя.
Света шикнула на него, но Петр Петрович, казалось, не заметил этого выпада.
- Но лично мне ничего не надо, - сказал он, успокаиваясь. - Я все завещаю музею. Света же знает, как скромно мы жили с ее матерью. Эти богатства я нажил каторжной работой. Все мои гонорары, все, что я получал, - вложено сюда, а еще многое - семейная ценность.
Митя побагровел и замолк, прикусив кончик губы. Лицо его при этом приобрело странно жесткое выражение.
- А вы, что думаете вы? - обратился Петр Петрович к Федору.
Федор заметил, как сжалась Света. Видно, она боялась, что он скажет какую-нибудь глупость.
- Да знаете, по-моему, в России надо все менять, даже выражение лиц. У нас сейчас ни хрена своего. Простой человек набил брюхо - и кем он стал? Просто простой, подавленное четвероногое. Одним бандитам - лафа. Когда кругом четвероногие, почему не порезвиться? Но и те и другие служат только баксу.
- А вы? - повторил Петр Петрович, пристально смотря на Федора, не без труда выговорившего свою длинную речь. - Вы кому служите?
- Я? - Федор усмехнулся, вспомнил Елену Сергеевну и свой давний разговор с ней, само собой вырвалось: - Я - вольный стрелок. Ну, почти как в той опере...
Петр Петрович откинулся на стуле и теперь с нескрываемым изумлением рассматривал молодого мужчину. Митя усердно поедал салат, делая вид, что все эти разговорчики его не касаются. Светлана закурила. Прищурив глаза, она разглядывала свое отражение в зеркале, упрямый профиль Федора и лохматый затылок Петра Петровича.
Федор поразил ее, и девушка думала о том, как мало, в сущности, она его знает. Этот незнакомый Федор способен был преподнести непредсказуемые сюрпризы.
- Путь одиночки... - пробормотал наконец Петр Петрович. - Это, конечно, тоже путь...
Он странным взглядом окинул Светлану, будто впервые увидел ее. Лицо его стало печальным. Затем он спохватился, что смотрит на сидящих за столом, полуоткрыв рот. Мягкая улыбка сползла к уголкам его рта, но едва заметно. Он хотел, видимо, еще что-то сказать, но передумал и обратился к Светлане с просьбой, чтобы та сварила кофе.
Вся остальная часть вечера прошла в общей непринужденной болтовне о газетных сплетнях, театральных премьерах и предстоящей поездке Петра Петровича в Испанию. Через месяц у него выходила новая книга, и он хотел часть гонорара потратить на путешествие.
Федор опять отличился, забавно пересказав, как поставили пьесу Островского в театре "На крыше", модном в этом сезоне в Москве. Все купцы изъяснялись там на жаргоне воровской "малины". Со всеми этими: "пусть схиляют", "поищи себе лоха", "я слинял"... "оборзеловка" и прочее...
- Уголовное общество, уголовный строй сознания, - шептал потрясенный Збарский.
А Света только язвительно посмеивалась про себя, слушая своего жениха. То, что он жених, они объявили Петру Петровичу перед самым концом застолья.
Федор был счастлив, и он не обратил внимания ни на опустившего голову Митю, ни на растерянную реакцию отчима. Он вообще не видел никого, кроме своей невесты, но и ее он видел такой, какой ему хотелось, чтобы она была.
- А что ты нам подаришь к свадьбе? - капризно спросила отчима Светлана, уже стоя на выходе.
- Я подумаю, подумаю... - бормотал Петр Петрович. Казалось, теперь он хотел, чтобы все они поскорее ушли.
На улице Митя, едва кивнув, тут же исчез в переходе метро, а они поймали машину.
Федор собирался отвезти Светлану домой, а потом вернуться в город, чтобы успеть добраться до дачи Аджиева. Служба его завтра начиналась с раннего утра.
В машине девушка неожиданно заплакала. Это настолько выбило из колеи Федора, что он подумал, будто в чем-то провинился перед ней. Он-то считал, что вечер прошел удачно.
Но когда ему все-таки удалось успокоить и разговорить ее, он облегченно вздохнул. Светлану, оказывается, задело, что он ходит с кем-то по театрам без нее. Она говорила о том, что не понимает его жизни и боится за него.
- Не бери в голову, - смущенно улыбался Федор, обрадованный ее ревностью. - Что мне до этой дамы! У нее хватает проблем в семье. Охранник для нее - пыль на башмаках. А мне по должности надо с ней везде таскаться. Но теперь я ее уже не охраняю. Кончились театры...
Он гладил и целовал мягкие каштановые завитки, испытывая нежность, от которой у него заходилось сердце.
- Она очень красивая? - всхлипывала девушка.
- Нет, нет, злая и жестокая... - утешал он Светлану, чувствуя, что у него недостает силы сегодня уехать от нее.
Проплывающий за окнами машины ярко освещенный ночной город казался Федору совсем чужим. Он переживал оторопь, тревогу, невыносимое ощущение сдвинутости мира и исчерпанности собственной жизни. Казалось, будущего нет. Как бы он хотел остановить этот миг: он и Светлана, замкнутые в капсуле, движущейся сквозь слепящую тьму. Нежность.
Дома у нее он, отчего-то совершенно разбитый и опустошенный, словно прожил столетнюю жизнь, пошел в ванную и встал под ледяной душ.
Ему показалось, будто он слышит голос девушки. Он напрягся: да, она, видимо, говорила по телефону.
Тогда, не выключая воды, Федор ступил на коврик и, сам не зная, зачем делает это, приложил ухо к двери.
Светлана опять плакала, повторяя, как в бреду, невидимому собеседнику:
- Он - жадный, выживший из ума старик... Представляешь, отдал все музею? Не знаю, как мама могла... Трясся над каждой копейкой... Нет, нет, все решено. Бесповоротно...
Федор обругал себя негодяем и отошел от двери. Ажурные пузырьки от душа пенились у него на груди и плечах. Он думал о девушке, о странностях родственных связей, и желание остаться с ней на ночь медленно умирало у него в душе. И он не мог понять почему.
Ефрем Борисович уезжал в Англию, и отъезд этот можно было окрестить однозначно: побег.
Он бежал в Англию. Так ему посоветовали, а скорее, приказали, чтобы не путался под ногами, не раздражал бывшего патрона, дал умным людям, которые давно приглядывались к всесильному Китайцу, время поразмышлять и понаблюдать за его деятельностью и связями, когда тот в спокойном состоянии.
Он еще понадобится - так ему сказали в "Золотом руне" двое ряженых под девятнадцатый век "авторитетов", чьи имена Раздольский, скорее всего, не узнает никогда. Но зачем ему их имена? Меньше знаешь, дольше живешь.
Конечно, теперь он выложил все. Раскололся полностью, как сказали бы его бывшие подзащитные. А ведь его не вынуждали на это, не задавали прямых вопросов, не лезли в душу с намеками.
В респектабельной обстановке элитного клуба он впервые ощутил себя подследственным, который в ожидании неминуемого наказания одержим паническим желанием скостить срок и потому вываливает "гражданину начальнику" всю подноготную.
Ефрем Борисович не узнавал свой голос - заискивающий и жалкий; он чувствовал, что у него угодливый взгляд, а спина непривычно горбится.
После беседы он был похож на спущенный детский шарик. Сморщенная резинка, тряпочка.
Его похвалили за толковый рассказ.
- Вот только... - Лысый смотрел на него ласково, как добрый доктор на трудного больного. - Два вопросика, Ефрем Борисович... Один, можно сказать, основной, а второй - так, мелочевка. Может, мы его и опустим.
При этом он взглянул на Бородатого, и тот согласно кивнул.
- Общество у нас цивилизованное, - продолжал Лысый, попивая чаек и не забывая прихватить птифурчик из фарфоровой корзинки. - Законов всяких умных полно. Нам бы с вами, так сказать, между собой закончик принять. Ну, скажем, о разделе прибылей. Дело-то нешуточное закручивается. Кто-то рискует, кто-то среди заграничных пейзажей купоны стрижет...
- Да, да, - закивал Раздольский... - Это, конечно, я понял...
- Вы-то поняли, - Лысый разулыбался совсем уже приветливо, - но ведь финансы-то не у вас? Не у вас, уважаемый Ефрем Борисович... А здесь решить, как в аптеке, надо. Свобода - удовольствие дорогое.
Раздольский предполагал, что именно так и встанет вопрос. Но теперь понял: их с Еленой обдерут как липку. Он-то, конечно, не считал, что жизнь этого козла, Аджиева, стоит так дорого.
- Мне посоветоваться надо, - пробурчал он тогда.
И его отпустили. Посоветоваться. И желательно до отъезда.
Он начал гадать, как ему устроить встречу с Еленой, но тут неожиданно женщина позвонила сама и без лишних слов и всяких объяснений назначила ему свидание на завтра около метро "Кропоткинская".
- Погуляем пешком, ладно? - добавила в конце.
Это был день накануне его отъезда в Англию, и он запомнился Раздольскому такой прозрачностью, какая очень редко бывает у летнего неба, без дымки, без облачка, необъятная синь, которая словно растворяет все роковые ошибки прошлого, а в грядущем сулит черт знает что... Давно он не помнил такого упоительного дня. И когда они ехали в сторону Пушкинской, даже чахлые бульвары благоухали свежестью и весной. Но не только погода украсила этот день. Елена, хрупкая и кроткая, в воздушном шарфе, вся светилась тихой радостью, будто пришла на первое свидание.
- Он снял с меня охрану, - сразу выпалила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38