Черные дьяволы бросились со всех углов и балок на поверженную жертву. "За-дол-бят!" -- довольно-таки быстро сообразил майор и сделал под себя.
-- А ну! Кыш! -- раздался спасительный крик жены...
...В туалете Иван взял с умывальника стакан и выплеснул в него спирт. Потом вылил спирт в горло, запил водой из-под крана и стал следить за своей физиономией в зеркале. Физиономия медленно расплывалась, и одновременно туалет наполнялся голосами Иван услышал, как унитазы ругались друг с другом на всех этажах, переливая брань по трубам, как кран фырчал на них, а электрополотенце пело и посвистывало отрешенно, себе под нос теплым воздухом.
-- Что вы ссоритесь? -- спросил он сантехнику. -- Обидно, что не созданы для прекрасного? Я -- человек -- как бы создан для этого. Но если бы вы знали, сколько г... мне приходится поглощать каждый день! Если б знали, как тошно жить а грязи по горло и не понимать, кто тебя затащил в эту трясину, кто сделал из тебя детский волчок, игрушку, которая работает вхолостую, на потеху другим... Хотя и этим другим не до смеха и они не понимают, как вляпались по уши...
В туалет вошла больная, но, увидев Ивана, прянула в сторону, точно лошадь, которую огрели хлыстом.
-- Эта помойка чище меня, -- сказал Иван женщине, показывая на унитаз. -- Что же делать? Как отмыться?.. Будь я Подряников, купил бы крысиного яда и подсыпал в кастрюлю супа в столовой...
Больная привела дежурную сестру, и вдвоем они отвели Ивана в изолятор...
...На площадке перед дверью Любка нашла лужу, молочные зубы ван дер Югина и коренные -- Подряникова, зачем-то сгребла их тапочкой в кучку, потом зашла в квартиру и увидела почти всех, кого, собственно, и ожидала увидеть: не хватало Ивана. На кровати, под одеялом, засыпали, обнявшись, Марина и ван дер Югин. В ногах у них, тоже обнявшись, сидели Путаник и Кавелька и убаюкивали детей грустной песней о непонятой любви. Семенов с Сусаниным пили чай на кухне, и Семенов говорил, что беда наступает, как лихой кавалерист, и пора прятать головы, что теперь он каждое утро будет выходить в город, собирать слухи и к обеду выдавать ауспиции на ближайший день.
Ван дер Югин открыл глаза и сказал:
-- Она -- фпион!
-- Сам ты шпион, -- ответила Любка
Адам подал знак, чтобы Чертоватая вела себя тихо, поманил на кухню и налил ей чаю. Любка протянула ему копию заявления.
-- Чего он добивается? -- спросил Сусанин, пробежав взглядом по бумаге. -- Что ему надо?
-- Отступных, -- ответила Чертоватая.
-- Придется платить, -- вздохнул Сусанин, -- я ведь виноват больше Ивана.
-- Давай я заплачу, -- предложила Чертоватая.
-- А сколько он требует?
-- Сто.
-- Хороший мальчик, -- сказал Сусанин. -- Передай, что деньги он получит завтра, как откроется сберкасса.
-- Я не узнаю тебя, Адам. Придумай что-нибудь! -- взмолилась Любка. -Нельзя же этому поганцу каждый раз спускать!
-- Ван дер Югин взялся отомстить за всех, -- сказал Сусанин, закрывая тему.
Тогда Любка сказала:
-- Есть проверенный слух, что на днях всем начальникам шапки посшибают.
-- То же самое вычислил Семенов, -- ответил Адам. -- Но мне-то что? Я не собираюсь защищаться. Чем бы переворот ни завершился, хуже не будет, потому что -- некуда.
-- Но ты мог бы воспользоваться заменой руководителей и протолкнуть свой идеи, -- сказал Семенов.
-- На мне клеймо прежней гвардии, -- ответил Сусанин.
-- Дядя Семенов, расскажи лесную сказку про дикого зверя, -- попросила из комнаты Марина.
Оракул бросил Сусанина и Чертоватую, пришел в комнату, согнал Путаника с кровати и сказал:
-- Закрывайте глазки, а я вам расскажу, как спал под кустиком опоссум, как лежал на боку, морда -- под лапами, укутан хвостом, сладко спал, руки гладить так и тянулись. Да нельзя. Вот уже разлепляет опоссум очи, усаживается удобно, чихает-чихает, тянется потянется, чешет лоб о дерево и чует голод в теле. Ждет пождет часок-минутку -- нету пищи пред глазами, нету и в помине. Тогда орать благим матом. А все звери съедобные от того крика бежать подальше. Обиделся опоссум, скорчил рожу злобную, потому как песней той думал он зверье подтянуть поближе ко рту. Видит, бестия, плохо дело, и заткнулся. Видит, одними песнями сыт по горло не будешь, а руки-ноги вытянешь, и принюхался, осмотрелся... Кругом кедры, на кедрах шишки с ананас, в шишках орехи питательные. Да как достать? Кедр-то в два обхвата, не повалишь, не встряхнешь. Заурчал опоссум с голоду, зафыркал; за щеками, что припас намедни, доел напрочь. Сунулся покушать травки, грибков да ягодок, и глазам своим еле поверил: идут мимо букан подходящий и жук прохожий. Только опоссуму они -- червячка заморить. Вот он и мушку-пчелку, слепня-овода высмотрел, и, хотя не жрет мушек да слепней, а туда их, в живот, чтобы не урчали кишки, не жаловались. Бабочка безвкусная пролетала, опоссум бабочку хвать! Стрекоза диетическая на цветок присела, с цветком ee! Полевка пробегала, шмыг-шмыг-шмыг, куснул ее опоссум, заглотнул, а хвостиком плюнул. И уже бьет в нос дух барсучий, аж пофыркивает опоссум. Скорей нашел нору, выгнал барсука и слопал живьем. Еще пищит барсук, ползет по пищеводу к месту казни, а опоссум уже землю роет, кротов ищет, не милует ни их, ни кротят. Все мало прожорливому, все не сыт, никак живот не набьет, не держит живот добро. Вот от ежа еще лапы валяются, а опоссум уже иголками какает. Он такой зверь, опоссум-то, не гурман-сибарит. Положи ему на пути черт знает что, чего и гноим именем не всегда назовешь. -- сожрет с удовольствием, не побрезгует и не подавится.
Шныряет по лесам, по лугам, по бережкам, крушит все на пути, питается. Глотает без числа червячков да улиточек, закусывает квакушками да ужами, лезет на дерево, объедает почки-листики, ветками хрумкает, из гнезд птенчиков цапает, лапой бьет, лопает, а яйца колет, пьет. Порхает вокруг пичуга, пищит-кричит, горло в горе надсаживает, да недолго: ап! -- нет птички, -- и скорей на солнце рычать-пугать. Улепетывает от всеядного солнышко во всю прыть, хоронится за горку. "Скорей! Скорей!" -- торопит опоссум. Пора уже летучих мышек да жуков майских губить, комариков да светляков гробить. Видит, сова зайчаток потрошит. И сову, и зайчаток, и землю с кровью -- лишь бы брюхо набить дополна. Ест и клянет сову, обижается, что зайчиху без него растеребила. Не понять бессовестному с голода -- у совы она в животе, давно разделанная, дожидается. Но обиду держал недолго: лось в кустах зашевелился... Бегом туда! Медленно лося глотает, шутка ли, такого сохатого через глотку протолкнуть, но глотает, не сдается, не ленится... А как рога в кусочки изгрыз, вперед пошел: там медведя лапой пришиб, тут волка задрал, здесь от лисы-алисы один обглодыш оставил. Всех уже в лесу объел опоссум, ото всех куснул, а нет как нет ему сытой радости. Лезет к берегу хоть водой утробу залить, хоть горло ополоснуть, а из воды зверь рожи строит -- тоже, видать, голодный и злой. Куснул его опоссум на пробу -- не вышло. Только "буль-буль" сделал да морду вымочил. Отфыркался, отсиделся, зверя лапой потрогал -- мокрый, значит, рыба, прикинул опоссум, и прыг на него! бултых! хвать! хрум! хлюп! Захлебывается, дна не чует и жрет-жрет-жрет пескариков да ершиков, окуньков да щучек, никому пощады не делает, всех за пищу считает. Высунулся, наконец, на берег -- зверь сидит, как новенький, ничего не отъел от него опоссум. С горя стал биться головой о камни, все камни, точно орехи, переколотил. Закидал ими речного зверя, но тот и из-под камней рожи строит, не сдается, не лезет на сушу, не ложится и удобной для его же поедания позе. Тогда дерево сломал, дубину сострогал, бил-бил по воде, пока пот не прошиб -- не убил. Живой в реке зверь сидит, точно вкопанный. Запалил костер, решил огнем зверя выгнать. Не выгнал -- только лес впустую пожег и сам едва спасся. Возвел крепость по всем правилам, осадил ее и взял, а зверь и не чешется. Сидит все в воде и злобствует. Тут зима подоспела. Опоссум, чтобы врага лицезреть, прорубил дырку во льду, взялся на хвост зверя ловить, но зверь хвост откусил и опять сидит, ухмыляется. Полезла весной у опоссума шерсть с голода, но он весной танки и бомбы изобрел, в ход пустил -- без толку, только берег ямами испоганил. Почуял к лету, как от бесконечной борьбы мозги его развились неимоверно. Тогда дом соорудил у реки и обзавелся семьей. С тех пор выходит он каждое угри к водичке на задних лапах, побьет врага своего, просто так побьет, для души, а иногда и со злости бьет, колотит, ругается, пока жена в дом не загонит...
...Любка вернулась к себе. -- Ну? -- спросил Саша. -- Ивана нет, я говорила с Сусаниным.
-- Что он ответил? -- спросил Подряников.
-- Обещал завтра после обеда принести двести рублей.
-- Почему двести?
-- Чтобы в следующий раз с книжки не снимать...
...Уже за полночь первому секретарю подали дневной отчет в постель. Вечный огонь зажжен; медведь издох в огороде; внука Примерова увезли в Москву перекрашивать в естественный цвет, а бандит Галимджанов покинул Сворск на попутке.
VI ИГРА НАЙДИ КАМЕНЬ""
Глубина воды -- по пояс. Ребята заранее готовят камешки, завязав их по одному в цветные тряпочки, и затем разбрасывают в воде на определенном участке. По команде вожатого все бегут в воду, собирают камешки и складывают на берегу в установленном месте. Кто наберет меньше всех камней -- сушит тряпочки
В понедельник утром на автобусной остановке редактор Куриляпов исполнял нехитрый танец опаздывающего. Ежесекундно, топая правой ногой, он подносил левую руку к глазам я, взглянув на часы, клацал зубами, словно хотел откусить стрелки. Потом смотрел на дорогу, прыгавшую по холмам, как заяц. Но нет, не скакал автобус спасать редактора сворской газеты.
Когда ушла последняя минута надежды на транспорт, Куриляпов сам поскакал задворками догонять время, напрямик в редакцию. Он бежал с завидной для его возраста лихостью, прижимая к груди портфель, и даже обогнал на светофоре мотоцикл, хотя сам в то же время утирал нос. Случайные прохожие, которые из-за малой величины Сворска имели лица старых друзей, подбадривали Куриляпова свистом и криками, обычными на спортивных трибунах и рынке.
Минуя горсовет, Куриляпов услышал, как в уличном репродукторе куранты далекой Москвы ударили восемь раз. В глазах редактора стемнело, сердце ответило курантам барабанной дробью. "Время обогнало меня по вине транспорта, я опоздал!" -- ужаснулся Куриляпов.
Другой человек, на менее ответственной должности, после такого ужаса остановился бы, перестал пыхтеть, как паровоз на холостом ходу, и спокойный, с утра умеренный в завтрашнем дне, побрел бы навстречу неприятностям. Но Куриляпов был не другой, Куриляпов видел наметки завтрашнего дня во всем, кроме себя, и еще чаще стал перебирать ногами...
Шедший мимо Сусанин проводил редактора грустным взглядом. "Вот человек, -- подумал Адам, -- который пунктуальность ставит выше здоровья, а ведь вчера, болтают, он так накачался пивом, что на его рубашке расстегнулись все пуговицы". Куриляпов же вспомнил, что на прошлой неделе директор типографии подписал приказ, по которому работник, произносивший более ста слов за смену, лишался премии, и хотел было отругать Сусанина и выдавить из него признание в ошибках, но безжалостное время погнало редактора к цели...
Шагавший впереди Подряников спиной почуял недоброе и успел нырнуть в дверь редакции. Куриляпов прямо посреди улицы застонал от невозможности схватить Сашу за шиворот с поличным. Несколько прохожих бросились было на помощь Куриляпову, но Куриляпов постонал, подергался и скорей, скорей за Подряниковым.
Выскочивший из подворотни Сплю подхватил куриляповскую рысь. Вровень пришли они к крыльцу, на котором Сплю, выбившийся из сил, поспел-таки распахнуть любимому начальнику дверь...
Рухнув в кресло, Куриляпов сразу бросился думать, что ему сделают за опоздание? Накажут или помилуют? "Надо каяться! Стоять на коленях! Биться лбом об пол!" -- решил он и схватил лист бумаги.
В дверь кабинета постучали сотрудники газеты, собравшиеся на утреннюю "летучку".
-- Я жашят! Жшите мешя! -- крикнул-свистнул Куриляпов. Он всегда шипел, когда срывался на крик: так хитро росли у него зубы и ворочался язык, превращая глотку в свисток.
После крика он написал под копирку такой документ:
Редактору т. Куриляпову
от редактора т. Куриляпова
Копия: первому секретарю
райкома КПСС
Копия: в Комитет народного
контроля.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА
3 апреля я опоздал на работу на 5 (пять) минут из-за неудовлетворительной работы автотранспорта. Прошу наказать меня по всей строгости демократического централизма и административной линии, а также поверить, что в истекающей борьбой пятилетке опоздания названы в моих личных планах "нетерпимым фактом".
03.04 с.г.
Куриляпов.
Теперь надо дать ход записке, двинуть ее по инстанциям, проверить факты на всех уровнях, собрать резолюции, объявить выговоры... "Работы на целую неделю, -- подумал Куриляпов. А надо быстрее, быстрее, жизнь не ждет, лозунги торопят!" И редактор написал в левом верхнем углу записки: "Представьте оправдательные документы из автопредприятия о движении маршрута No 4 в этот день и в данное время. Куриляпов".
Еще не бросив ручку, редактор позвонил директору ПАТП:
-- Почему у тебя сегодня с семи тридцати до восьми десяти не ходил автобус No 4 по московскому времени? Не надо передо мной извиняться и других обвинять не надо, извиняйся и обвиняй других перед советским народом! А то домой тебя возить автобус есть, а честных граждан на работу -- автобуса нет! Читай о себе очередной фельетон в стихах...
"Я сам напишу этот фельетон, я не доверю его Кавельке, ее рифма беззуба, а язык туп, -- подумал Куриляпов. -- Беспощадным пером сатиры я высмею себя и автотранспорт, нам станет стыдно, и мы исправимся..."
...В это же время на другом конце города водители, вооруженные мокрыми тряпками, мечтали убить Куриляпова за то, что ночью идеологический сектор комсомола с подачи редактора заклеил все стекла автобусов требовательными плакатами: "Курящая мать! Тебя ждет синюшность губ!", "Воров и разгильдяев -- в стенгазету!" и подобными. В поиске новых форм агитации райкомовская молодежь залепила даже лобовые стекла, и шофер, севший утром за руль, вместо дороги, увидел рожу, призывающую бросить пить и вернуться в семью...
В дверь опять постучали, и Куриляпов решил, что не стоит долго держать подчиненных в коридоре: стороннему наблюдателю может показаться, будто в редакции нет рабоче-деловой обстановки, одни сплетники шушукаются в кулуарах под дверью начальства. Поэтому он с грустью отложил объяснительную записку и крикнул-свистнул:
-- Шойшите, тошашищи! -- а сам выбежал, придерживая руками живот.
"Товарищи" сели за длинный стол, повоевали локтями за место для бумаг и стали ломать голову, какую придумать себе работу, чтобы Вонючка отвязался.
Не прошло и минуты, как в кабинет ворвался редактор, оставив на дверной ручке карман пиджака и раскидав попавшиеся на пути стулья. Вид у него был очумелый. Казалось, сейчас он прыгнет на кого-нибудь и укусит или, не сходя с места, плюнет ядом. Куриляпов свистел, как Соловей-разбойник; и размахивал пучком газет. Усы его топорщились от гнева, в волосах стреляли маленькие молнии, а лицо перекосилось так, что уголок губ столкнулся с ухом.
-- Што?! -- завопил Куриляпов, глядя в глаза первому попавшемуся подчиненному
-- Не я, -- на всякий случай ответил подчиненный.
-- Што?.. Што?.. -- продолжал редактор, обходя сотрудников, сталкиваясь с каждым носом, заглядывая каждому в глаза и брызгая на каждого слюной.
-- Не я... Не-я... -- говорили подчиненные, как молитву.
-- А што?! -- завопил он так призывно, что из носа выскочила козявка, а с головы посыпались седые волосы.
Прошлись по второму кругу: "А кто?" -- "Не я".
-- Што ж тожша! -- завизжал редактор, затряс кулаками и, засвистев что-то совсем неразборчивое, грохнулся об пол. Сердце его стучало так громко, что заглушило ход стенных часов.
"Товарищи" полили Куриляпова водой из графина и спросили:
-- А что "што"?
-- Святое, -- членораздельно прохрипел редактор, не открывая глаз и до хруста костей сжимая в кулаке газеты, -- наше общее святое... кто?. на гвоздь... в отхожем... прибил... душу свою... и мою, -- сказав все это, Куриляпов на секунду затих. И попросил: -- Попа бы мне... батюшку.
-- Как вам не стыдно! -- возмутился ответственный секретарь. -- Хотите, мы отнесем вас в профком?
-- Или в красный уголок? -- спросил замредактора. -- Там, среди вымпелов и грамот...
Но Куриляпов, не дослушав, закатил глаза. Подряников встал на колени и приложил ухо к груди редактора.
-- Умер, -- сообщил он коллегам.
-- Пойду некролог писать, -- сказал замредактора и снял трубку телефона: -- Алло, типография?.. Не набирайте последнюю полосу завтрашнего номера... Через час срочный материал принесут.
После того как Куриляпова увезла "скорая", в редакции начался рабочий день.
Замредактора оккупировал кресло начальника, и, вызвав секретаршу, стал диктовать некролог:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23