Порыв ветра взметнул вокруг одинокой ивы ворох палой листвы. Голые прутья ее взметнулись было, но ветер уже умчался в поля, пригибая траву и ломая высохший вереск. В наступившем средь дня полумраке солдаты, копошившиеся возле своих кожаных домиков, казались детскими кукольными фигурками. Их суету надменно наблюдал паривший на громадной высоте ястреб, утративший свой световой ореол, но не слившийся с небом.
Марк в раздумье потер висок.
— Мне самому там бывать не доводилось, — сказал он. — Но я кое-что слышал от других капитанов. Трое или четверо были в Исе. Каждый — по разу. Туда не больно-то рвутся. А Ис не больно-то гостеприимен. Капитаны эти рассказывали, что город прекрасен. Так прекрасен, что трудно описать. Город ста башен. Но там все по-другому. Все… Даже веселые дома…
— Но они наши федераты, — напомнил Грациллоний.
— Формально — да. А на деле? Последний римский префект покинул Ис — знаешь, когда? Двести лет назад!
— Ну и пусть, — не сдавался Грациллоний. — А следующим буду я!
— Тот, кто удержит Ис от вмешательства в нашу внутреннюю распрю, буде таковая случится — да охранит нас Митра! — окажет неоценимую услугу Максиму. Тогда поддержки у наших императоров поубавится.
— У меня большие полномочия, отец. Союз против пиратов, восстановление торговли и многое другое. Я открою Ис цивилизованному миру… римский Ис. Дай мне несколько лет, и о нем заговорят, как о богатой и могущественной провинции Империи, королеве северных морей. Вот увидишь. Ведь нельзя же всерьез считать огромный прекрасный город логовом колдунов и ведьм!
Выслушав эту горячую тираду, Марк Валерий Грациллоний печально улыбнулся:
— Что ж, дерзай, сын. И помни: со щитом или на щите — ты римлянин!
Только много ли их осталось, истинных римлян? Римлянами теперь называют себя и вчерашние варвары, без капли римской крови в жилах. Они не знают языка Рима, они никогда не видели Матери городов… Как долго сможет Рим рассчитывать на их преданность, когда прельщают и манят отовсюду новые боги?
Глава четвертая
I
Вокруг было море. Раздув паруса, ветер гнал шхуну навстречу кудрявым облакам и малахитовым волнам. От соленого воздуха кружилась голова. Грациллоний стоял возле фигуры лебедя с длинной изогнутой шеей, украшавшей правый борт, и озирал морские просторы. Он был счастлив. Он улыбался. Позади оставался скалистый британский берег, уже почти неразличимый, лишь смутно мерцало в той стороне пятно молочного цвета — фарос Дубрия. Впереди был туман.
Отец учил его: «Представь, что ты сливаешься с кораблем. Что тело твое — стремительный корпус, а руки — мачты. И сразу прекратится качка, исчезнут тошнота и головокружение». Мальчишкой Грациллонию нравилось воображать себя белым парусом. И сегодня он опять превратился в корабль. А завтра будет шагать по твердой земле. Земля не раскачивается из стороны в сторону. На земле многое зависит от твоей свободной воли; на море же человек остается наедине с Господом и всецело подвластен воле Его. Хвала и благодарность Митре за то, что Он исполнил тайное желание одного из своих грешных чад, Гая Валерия Грациллония, и пусть ненадолго, но вернул ему пьянящее чувство свободы, разлитое в морском ветре.
Отчаянно жестикулируя, к нему подбежал капитан.
— Скорее, центурион! Парни там сцепились не на шутку. Как бы беды не вышло!
— В чем дело, капитан?
— У ваших морская болезнь, центурион. У многих. Ну, кого-то и вывернуло на палубу, сразу после уборки. Вахтенные заартачились и не хотят мыть заново. В общем, слово за слово…
— Хороша же у вас на флоте дисциплина! — Грациллоний круто развернулся и направился в сторону палубы.
— Парни и так недовольны, центурион, — оправдывался капитан на ходу. Он еле поспевал за Грациллонием. — В это время флот обычно стоит в гавани, а мы сидим по домам. Если бы не предписание командующего…
На открытом пространстве у мачты в два ряда стояли легионеры. Меньше половины — это Грациллоний определил еще издали. Остальных свалила морская болезнь. Моряков было больше. Они полукругом обступили солдат и размахивали кулаками, подзадоривая друг друга. Рулевой и вахтенные, которых долг удерживал на местах, выкрикивали угрозы издали. Солдаты не решались обнажить мечи без приказа, но кулаки были сжаты, глаза налились кровью. Достаточно лишь искры — и вспыхнет драка. На поясах у матросов висели длинные кривые ножи, и кое-кто уже нервно постукивал пальцами по рукояткам.
Перед заводилой, рыжим долговязым матросом, стоял, что-то негромко втолковывая ему, Квинт Юний Эпилл, помощник центуриона. В жилах этого коренастого воина текла кровь добуниев с примесью италийской, и Грациллоний не ошибся, выбрав его своим помощником. Ему было далеко за сорок, и боец он был опытный, бывалый. Молодежь лезет на рожон, а Квинт Юний всегда действовал обдуманно и хладнокровно. На него можно было положиться.
— Придержи свой язык, матрос! Вот мой тебе совет — придержи язык, — Квинт Юний казался спокойным, но не сводил с матроса тяжелого взгляда. — И успокой своих молодцов. Вы оскорбляете не нас, вы оскорбляете Августа, которому мы служим. А это серьезное преступление.
Рыжий на мгновенье смешался, не ожидая такого поворота. В поисках поддержки он оглянулся на своих приятелей, потом, нагло ухмыляясь, выкрикнул:
— Да что ты, солдатик! Мы и в мыслях не держали оскорблять Августа, да продлит Господь его дни! Мы просто думаем, чего это в легионах вдруг решили разводить свиней и взяли тебя на племя? Или легионерам надоело тешиться с овцами? А свинка — она все ж поласковее будет?!
— Извинись, матрос, — Квинт Юний побагровел. — Извинись, не то я вобью эти слова тебе в глотку, вместе с твоими гнилыми зубами!
— Извиняюсь, извиняюсь, — продолжал паясничать рыжий. — Ты, конечно же, не свинья! Не совсем свинья. Свинья, но не совсем. Твой папаша — вот он был свиньей. А мамаша твоя — шлюха.
Воздух огласился боевым кличем Второго легиона Августа. Кинан, из демециев, юный сорвиголова, не выдержал, прыгнул на рыжего и вцепился ему в глотку. Оба покатились по палубе.
— Стоять! — крикнул Грациллоний. — Эпилл, прекратить драку! Стоять! Никому не двигаться!
Легионеры замерли. Капитан выхватил из-за пазухи кусок просмоленного каната и что было сил принялся лупить им матросов по головам. Матросы с криками бросились врассыпную. Квинт Юний Эпилл подбежал к дерущимся, схватил их за волосы, рывком потянул на себя, приподнял и с силой бросил о палубу. Удар привел их в чувство. Кинан и матрос разжали объятия и вскочили на ноги. Оба покачивались и, тяжело дыша, поводили по сторонам мутными, непонимающими глазами.
— Внимание! — Грациллонию следовало довести дело до конца. — Капитан, я требую, чтобы матрос, — он указал жезлом на рыжего, — был наказан плетьми!
— Пять плетей! — капитан взмахнул рукой, и матросы бросились к рыжему. — Ты и ты! — капитан выбрал из толпы двух закадычных друзей заводилы. — Исполняйте! Остальные — проваливайте и благодарите всех святых, что дешево отделались. По местам! — Он повернулся к Грациллонию: — Ваши люди тоже не без вины, центурион, если судить по справедливости.
— Кинан, подойди, — твердым голосом сказал Грациллоний. Он вскинул жезл и хлестнул им Кинана по лицу. На щеке у юноши вспух алый рубец. — Ступай вниз, к лошадям. Останешься там до высадки. Остальным — построиться!
Легионеры быстро построились.
— Все, кроме Эпилла, — правую руку вперед!
Насупившись и не поднимая глаз на командира, легионеры выполнили приказ. Грациллоний прошел вдоль строя и нанес каждому сильный удар жезлом по руке. Впрочем, он никого не покалечил — впереди еще был долгий и трудный поход. Эпилл, наверное, тоже заслуживал наказания, но подрывать авторитет помощника Грациллоний не хотел. В это время раздался резкий сухой щелчок, как будто треснула парусина, следом — отчаянный вопль. Это дружки рыжего наказывали своего вожака и, как видно, не жалели сил.
Наведя таким образом порядок, офицеры, морской и сухопутный, спустились в капитанскую каюту. Капитан достал флягу и налил два полных кубка. Выпив, они посидели молча.
— Это верно, дисциплина на флоте уже не та, — наконец произнес капитан. — И год от года все хуже. В том нет вины матросов. Они же видят, что творится вокруг. Когда-то Рим держал здесь сильный флот. А теперь… Теперь ходят вот такие посудины, вроде нашей. Любая галера саксов ее догонит и перегонит! Саксы творят что хотят, и в море, и на побережье. Где вчера была деревня, богатая, куда матросы к девицам бегали, — сегодня пепелище, головешки еще тлеют, трупы везде…
Саксы наведались. Прошли морем. Мимо нас. А мы бессильны. О каком боевом духе, не говоря уж о дисциплине, может идти речь? Люди подавлены, напуганы. Озлоблены. Ну, а что у вас, на суше?
— На суше не так плохо, — ответил Грациллоний. — Прошлогоднюю войну мы выиграли. Варвары теперь долго не сунутся. Моя центурия недавно вернулась из похода по Британии. Были у ордовициев, привели им нового вождя. Нашего. Недовольства никакого не было. Народ присмирел и принял нас вполне радушно.
— Надеюсь, и тамошние девицы тоже?
— И девицы… — Грациллоний улыбнулся. — В общем, на зимние квартиры все вернулись довольные, считайте даже, что отдохнули. Наш легион стоит в Иска Силурум вот уже лет двести-триста. Так что Иска для нас — второй дом. У легионеров — жены, дети. И холостым развлечений хватает. Оттуда до Акв Сулиевых всего день пути. А там — термы, театры. Веселые дома. С Лондинием, конечно, не сравнить, но все же… Не глухомань какая-нибудь северная, — Грациллоний отхлебнул из кубка. — Все-таки армия для человека не худшее место. Бывает, правда, что местные поворчат после учений: мол, посевы потоптали и зачем нам эти легионы… А без легионов что было бы? Нет, где мы — там мир и порядок.
— А бывает, что легионы меняют императоров, — сказал капитан, понизив голос и пристально глядя на Грациллония. — Небось, воображаете себя хозяевами империи?
Тайное становится явным, подумал Грациллоний. Он уже убедился в этом. Британия гудела, словно потревоженный улей: Максим что-то задумал. Нетрудно было догадаться, что именно он задумал, но выговорить это вслух мало кто решался. Это могло стоить болтуну жизни. Тем более не стоило откровенничать с человеком, бывающим по обе стороны пролива. Если в Галлии о чем-нибудь проведают, то, во-первых, тут же к императорам с тайными донесениями помчатся курьеры; во-вторых, объявят мобилизацию, тогда прольется кровь граждан империи. Море крови.
— По моим расчетам, мы должны прийти в порт до темноты, — сменил он тему. — Хотелось бы пораньше устроить солдат на ночлег.
— Если ветер не стихнет — к вечеру будем в порту. А вы, я смотрю, в море не новичок.
— Раньше у отца был корабль. В Гезориак мы заходили трижды. Давно. Я тогда был мальчишкой.
— Что ж, предлагаю вечером развлечься. Готов послужить проводником. Сходим в цирк. Вряд ли мальчишкой вы там бывали. Цирк небольшой, зато в дождь они натягивают крышу, и представление продолжается. И звери у них что надо! Не медведи полудохлые, как в Дубрии. Как-то даже были настоящие гладиаторы!
— Благодарю. Не по мне это все. Мучения, убийства. Для того чтоб чернь потешилась. Много их, любителей потешиться чужой кровью. А наставь на него самого меч или выпусти зверя… Да любой из этих завсегдатаев цирка тут же обгадится со страху!
— Вам голубиная кротость в бою не мешает? — обиделся капитан.
— Не пытайтесь меня оскорбить. Бой — совсем другое дело. К тому же и времени у нас не будет — утром выступаем.
— Ну, если так… — сказал капитан примирительно. — Тогда приглашаю в веселый дом. Туда можно и ночью.
— Благодарю, — снова покачал головой Грациллоний. — Мне сначала нужно разместить людей. К тому же, — он посерьезнел, — я дал обет. На время похода… Нет, не могу.
— Но ведь можно зайти в любую церковь и… — капитан хихикнул, — смыть грехи.
Грациллоний тяжело вздохнул:
— В Лондинии наш храм закрыли. А здесь разве есть Митреум?
Капитан вскочил, выпятил грудь и вскричал с брюзгливым выражением оскорбленной добродетели:
— Вы, должно быть, насмехаетесь надо мной!
— Отнюдь нет. Я поклоняюсь Митре. А вы, скорее всего, христианин. Но что для нас эти различия, когда мы оба служим Риму!
Капитан трижды осенил себя христианским крестом и, расставив мизинец и указательный палец, боднул «рогами дьявола» в сторону Грациллония.
— Вон отсюда! Вон! Мало мне того, что на борт поднялся язычник, так он еще пробрался в мою каюту и пьет мое вино! Если бы не подпись Максима на бумаге, ты бы у меня давно кормил рыб на дне! Приказу командующего я подчинюсь, но незамедлительно доложу о тебе по возвращении. А теперь вон! Прочь с глаз моих!
Грациллоний поднялся и вышел на палубу. От стыда и бессильной ярости щеки его пылали, и соленая морская морось, казалось, только растравляла рану.
II
К ночи ветер стих. Корабль вошел в гавань, пришвартовался, и легионеры принялись сносить на берег свое имущество. Труднее всего оказалось свести лошадей. Одуревшие от качки лошади вставали на дыбы, шарахались и ни в какую не хотели ступать на узкие сходни. Солдат, настрадавшихся за плавание не меньше, ждал ужин и ночлег, и непредвиденная заминка так их раздражила, что гавань огласилась жуткой бранью, в которой поминались языческие боги, высшие лица Римской империи, а заодно и вся их родня. Даже Грациллоний, привычный ко всякому, смутился и мысленно попросил Митру не гневаться на богохульство усталых людей. На шум прибежал офицер, дежуривший в гавани, он дал дельный совет нарастить сходни и сообщил Грациллонию, что почти весь гарнизон в поле на учениях и в казармах пусто, так что места хватит всем. Сходни расширили — нашлись и топор, и доски, и гвозди, — свели лошадей на берег, навьючили поклажей, и легионеры строем направились в казармы расквартированной неподалеку когорты. Префект когорты внимательно прочитал предписание и воздержался от лишних вопросов — время было неспокойное, армия полнилась самыми невероятными и тревожными слухами, и чрезмерное любопытство запросто могло перечеркнуть карьеру, а то и жизнь. От предложенного ему помещения Грациллоний отказался.
— Я переночую в таверне, — сказал он, — а утром избавлю вас от незваных гостей.
— В таверне, конечно, мягче спится, — почему-то усмехнулся префект.
Грациллоний проследил, чтобы каждому легионеру досталась отдельная кровать, миска еды и кубок вина, и отправился на постоялый двор. На улице было темно, и префект дал Грациллонию в провожатые дежурного легионера с фонарем. Утихомирившись к ночи, морской ветер развеял облака, и ущербная луна заливала город холодным оловянным свечением. Зима кончалась, но за день воздух и земля не прогревались, и к ночи землю сковывал иней. Но уже пахло весной, и на голых ветвях набухали бледные почки.
Таверна была двухэтажная, крытая красной черепицей, заиндевевшей к ночи. С правой стороны от нее находилась конюшня, а слева тянулся длинный открытый навес. Дом стоял почти вплотную к городской стене, на южном тракте. От стены по сторонам мощенной известняком дороги шли поля. Построек поблизости не было, только старинные руины римской виллы белели в поле — последнюю сотню лет Гезориак, как и большинство галльских городов, не разрастался вширь. Мало кто рисковал строиться вне оборонительных укреплений, опоясывавших город.
Уже миновав конюшню, Грациллоний услышал странные звуки. И остановился. Животные таких звуков издавать не могут. Вернувшись к воротам, он прислушался. В конюшне кто-то плакал. Столь безнадежно, что Грациллония охватил ужас. То был многоголосый и какой-то потусторонний плач, словно кто-то запер нечаянно в темной конюшне существа из иного мира, неведомо как попавшие на окраину портового галльского городка. Петли засова были скреплены веревкой. Рванув створку так, что веревка лопнула, Грациллоний шагнул внутрь. На миг рыдания затихли, из темноты раздался вопль ужаса. Грациллоний обернулся к сопровождающему.
— Посвети, — сказал он. — Только не подожги солому.
В конюшне оказались дети.
— Не бей нас! — высоким голосом выкрикнул мальчик. — Мы будем хорошие, честное слово! Не надо бить!
Мальчик говорил на языке племени белгов. Грациллоний тоже был из белгов, но его предки ушли в Британию несколько веков назад. За это время язык не слишком изменился. Дети были все светлокожие и светловолосые, как и большинство ребятишек в деревнях вокруг его родного дома.
Их было пятеро, три мальчика и две девочки; примерно одного возраста: лет по девять-десять. Лица и одежда у них были грязные. Но одежда — домашняя, добротная. Двоим матери успели повязать на прощание яркие шерстяные шарфы. Дети были заперты в стойле, превращенном в клетку. Доски набили горизонтально на такой высоте, чтобы они не могли выпрямиться во весь рост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Марк в раздумье потер висок.
— Мне самому там бывать не доводилось, — сказал он. — Но я кое-что слышал от других капитанов. Трое или четверо были в Исе. Каждый — по разу. Туда не больно-то рвутся. А Ис не больно-то гостеприимен. Капитаны эти рассказывали, что город прекрасен. Так прекрасен, что трудно описать. Город ста башен. Но там все по-другому. Все… Даже веселые дома…
— Но они наши федераты, — напомнил Грациллоний.
— Формально — да. А на деле? Последний римский префект покинул Ис — знаешь, когда? Двести лет назад!
— Ну и пусть, — не сдавался Грациллоний. — А следующим буду я!
— Тот, кто удержит Ис от вмешательства в нашу внутреннюю распрю, буде таковая случится — да охранит нас Митра! — окажет неоценимую услугу Максиму. Тогда поддержки у наших императоров поубавится.
— У меня большие полномочия, отец. Союз против пиратов, восстановление торговли и многое другое. Я открою Ис цивилизованному миру… римский Ис. Дай мне несколько лет, и о нем заговорят, как о богатой и могущественной провинции Империи, королеве северных морей. Вот увидишь. Ведь нельзя же всерьез считать огромный прекрасный город логовом колдунов и ведьм!
Выслушав эту горячую тираду, Марк Валерий Грациллоний печально улыбнулся:
— Что ж, дерзай, сын. И помни: со щитом или на щите — ты римлянин!
Только много ли их осталось, истинных римлян? Римлянами теперь называют себя и вчерашние варвары, без капли римской крови в жилах. Они не знают языка Рима, они никогда не видели Матери городов… Как долго сможет Рим рассчитывать на их преданность, когда прельщают и манят отовсюду новые боги?
Глава четвертая
I
Вокруг было море. Раздув паруса, ветер гнал шхуну навстречу кудрявым облакам и малахитовым волнам. От соленого воздуха кружилась голова. Грациллоний стоял возле фигуры лебедя с длинной изогнутой шеей, украшавшей правый борт, и озирал морские просторы. Он был счастлив. Он улыбался. Позади оставался скалистый британский берег, уже почти неразличимый, лишь смутно мерцало в той стороне пятно молочного цвета — фарос Дубрия. Впереди был туман.
Отец учил его: «Представь, что ты сливаешься с кораблем. Что тело твое — стремительный корпус, а руки — мачты. И сразу прекратится качка, исчезнут тошнота и головокружение». Мальчишкой Грациллонию нравилось воображать себя белым парусом. И сегодня он опять превратился в корабль. А завтра будет шагать по твердой земле. Земля не раскачивается из стороны в сторону. На земле многое зависит от твоей свободной воли; на море же человек остается наедине с Господом и всецело подвластен воле Его. Хвала и благодарность Митре за то, что Он исполнил тайное желание одного из своих грешных чад, Гая Валерия Грациллония, и пусть ненадолго, но вернул ему пьянящее чувство свободы, разлитое в морском ветре.
Отчаянно жестикулируя, к нему подбежал капитан.
— Скорее, центурион! Парни там сцепились не на шутку. Как бы беды не вышло!
— В чем дело, капитан?
— У ваших морская болезнь, центурион. У многих. Ну, кого-то и вывернуло на палубу, сразу после уборки. Вахтенные заартачились и не хотят мыть заново. В общем, слово за слово…
— Хороша же у вас на флоте дисциплина! — Грациллоний круто развернулся и направился в сторону палубы.
— Парни и так недовольны, центурион, — оправдывался капитан на ходу. Он еле поспевал за Грациллонием. — В это время флот обычно стоит в гавани, а мы сидим по домам. Если бы не предписание командующего…
На открытом пространстве у мачты в два ряда стояли легионеры. Меньше половины — это Грациллоний определил еще издали. Остальных свалила морская болезнь. Моряков было больше. Они полукругом обступили солдат и размахивали кулаками, подзадоривая друг друга. Рулевой и вахтенные, которых долг удерживал на местах, выкрикивали угрозы издали. Солдаты не решались обнажить мечи без приказа, но кулаки были сжаты, глаза налились кровью. Достаточно лишь искры — и вспыхнет драка. На поясах у матросов висели длинные кривые ножи, и кое-кто уже нервно постукивал пальцами по рукояткам.
Перед заводилой, рыжим долговязым матросом, стоял, что-то негромко втолковывая ему, Квинт Юний Эпилл, помощник центуриона. В жилах этого коренастого воина текла кровь добуниев с примесью италийской, и Грациллоний не ошибся, выбрав его своим помощником. Ему было далеко за сорок, и боец он был опытный, бывалый. Молодежь лезет на рожон, а Квинт Юний всегда действовал обдуманно и хладнокровно. На него можно было положиться.
— Придержи свой язык, матрос! Вот мой тебе совет — придержи язык, — Квинт Юний казался спокойным, но не сводил с матроса тяжелого взгляда. — И успокой своих молодцов. Вы оскорбляете не нас, вы оскорбляете Августа, которому мы служим. А это серьезное преступление.
Рыжий на мгновенье смешался, не ожидая такого поворота. В поисках поддержки он оглянулся на своих приятелей, потом, нагло ухмыляясь, выкрикнул:
— Да что ты, солдатик! Мы и в мыслях не держали оскорблять Августа, да продлит Господь его дни! Мы просто думаем, чего это в легионах вдруг решили разводить свиней и взяли тебя на племя? Или легионерам надоело тешиться с овцами? А свинка — она все ж поласковее будет?!
— Извинись, матрос, — Квинт Юний побагровел. — Извинись, не то я вобью эти слова тебе в глотку, вместе с твоими гнилыми зубами!
— Извиняюсь, извиняюсь, — продолжал паясничать рыжий. — Ты, конечно же, не свинья! Не совсем свинья. Свинья, но не совсем. Твой папаша — вот он был свиньей. А мамаша твоя — шлюха.
Воздух огласился боевым кличем Второго легиона Августа. Кинан, из демециев, юный сорвиголова, не выдержал, прыгнул на рыжего и вцепился ему в глотку. Оба покатились по палубе.
— Стоять! — крикнул Грациллоний. — Эпилл, прекратить драку! Стоять! Никому не двигаться!
Легионеры замерли. Капитан выхватил из-за пазухи кусок просмоленного каната и что было сил принялся лупить им матросов по головам. Матросы с криками бросились врассыпную. Квинт Юний Эпилл подбежал к дерущимся, схватил их за волосы, рывком потянул на себя, приподнял и с силой бросил о палубу. Удар привел их в чувство. Кинан и матрос разжали объятия и вскочили на ноги. Оба покачивались и, тяжело дыша, поводили по сторонам мутными, непонимающими глазами.
— Внимание! — Грациллонию следовало довести дело до конца. — Капитан, я требую, чтобы матрос, — он указал жезлом на рыжего, — был наказан плетьми!
— Пять плетей! — капитан взмахнул рукой, и матросы бросились к рыжему. — Ты и ты! — капитан выбрал из толпы двух закадычных друзей заводилы. — Исполняйте! Остальные — проваливайте и благодарите всех святых, что дешево отделались. По местам! — Он повернулся к Грациллонию: — Ваши люди тоже не без вины, центурион, если судить по справедливости.
— Кинан, подойди, — твердым голосом сказал Грациллоний. Он вскинул жезл и хлестнул им Кинана по лицу. На щеке у юноши вспух алый рубец. — Ступай вниз, к лошадям. Останешься там до высадки. Остальным — построиться!
Легионеры быстро построились.
— Все, кроме Эпилла, — правую руку вперед!
Насупившись и не поднимая глаз на командира, легионеры выполнили приказ. Грациллоний прошел вдоль строя и нанес каждому сильный удар жезлом по руке. Впрочем, он никого не покалечил — впереди еще был долгий и трудный поход. Эпилл, наверное, тоже заслуживал наказания, но подрывать авторитет помощника Грациллоний не хотел. В это время раздался резкий сухой щелчок, как будто треснула парусина, следом — отчаянный вопль. Это дружки рыжего наказывали своего вожака и, как видно, не жалели сил.
Наведя таким образом порядок, офицеры, морской и сухопутный, спустились в капитанскую каюту. Капитан достал флягу и налил два полных кубка. Выпив, они посидели молча.
— Это верно, дисциплина на флоте уже не та, — наконец произнес капитан. — И год от года все хуже. В том нет вины матросов. Они же видят, что творится вокруг. Когда-то Рим держал здесь сильный флот. А теперь… Теперь ходят вот такие посудины, вроде нашей. Любая галера саксов ее догонит и перегонит! Саксы творят что хотят, и в море, и на побережье. Где вчера была деревня, богатая, куда матросы к девицам бегали, — сегодня пепелище, головешки еще тлеют, трупы везде…
Саксы наведались. Прошли морем. Мимо нас. А мы бессильны. О каком боевом духе, не говоря уж о дисциплине, может идти речь? Люди подавлены, напуганы. Озлоблены. Ну, а что у вас, на суше?
— На суше не так плохо, — ответил Грациллоний. — Прошлогоднюю войну мы выиграли. Варвары теперь долго не сунутся. Моя центурия недавно вернулась из похода по Британии. Были у ордовициев, привели им нового вождя. Нашего. Недовольства никакого не было. Народ присмирел и принял нас вполне радушно.
— Надеюсь, и тамошние девицы тоже?
— И девицы… — Грациллоний улыбнулся. — В общем, на зимние квартиры все вернулись довольные, считайте даже, что отдохнули. Наш легион стоит в Иска Силурум вот уже лет двести-триста. Так что Иска для нас — второй дом. У легионеров — жены, дети. И холостым развлечений хватает. Оттуда до Акв Сулиевых всего день пути. А там — термы, театры. Веселые дома. С Лондинием, конечно, не сравнить, но все же… Не глухомань какая-нибудь северная, — Грациллоний отхлебнул из кубка. — Все-таки армия для человека не худшее место. Бывает, правда, что местные поворчат после учений: мол, посевы потоптали и зачем нам эти легионы… А без легионов что было бы? Нет, где мы — там мир и порядок.
— А бывает, что легионы меняют императоров, — сказал капитан, понизив голос и пристально глядя на Грациллония. — Небось, воображаете себя хозяевами империи?
Тайное становится явным, подумал Грациллоний. Он уже убедился в этом. Британия гудела, словно потревоженный улей: Максим что-то задумал. Нетрудно было догадаться, что именно он задумал, но выговорить это вслух мало кто решался. Это могло стоить болтуну жизни. Тем более не стоило откровенничать с человеком, бывающим по обе стороны пролива. Если в Галлии о чем-нибудь проведают, то, во-первых, тут же к императорам с тайными донесениями помчатся курьеры; во-вторых, объявят мобилизацию, тогда прольется кровь граждан империи. Море крови.
— По моим расчетам, мы должны прийти в порт до темноты, — сменил он тему. — Хотелось бы пораньше устроить солдат на ночлег.
— Если ветер не стихнет — к вечеру будем в порту. А вы, я смотрю, в море не новичок.
— Раньше у отца был корабль. В Гезориак мы заходили трижды. Давно. Я тогда был мальчишкой.
— Что ж, предлагаю вечером развлечься. Готов послужить проводником. Сходим в цирк. Вряд ли мальчишкой вы там бывали. Цирк небольшой, зато в дождь они натягивают крышу, и представление продолжается. И звери у них что надо! Не медведи полудохлые, как в Дубрии. Как-то даже были настоящие гладиаторы!
— Благодарю. Не по мне это все. Мучения, убийства. Для того чтоб чернь потешилась. Много их, любителей потешиться чужой кровью. А наставь на него самого меч или выпусти зверя… Да любой из этих завсегдатаев цирка тут же обгадится со страху!
— Вам голубиная кротость в бою не мешает? — обиделся капитан.
— Не пытайтесь меня оскорбить. Бой — совсем другое дело. К тому же и времени у нас не будет — утром выступаем.
— Ну, если так… — сказал капитан примирительно. — Тогда приглашаю в веселый дом. Туда можно и ночью.
— Благодарю, — снова покачал головой Грациллоний. — Мне сначала нужно разместить людей. К тому же, — он посерьезнел, — я дал обет. На время похода… Нет, не могу.
— Но ведь можно зайти в любую церковь и… — капитан хихикнул, — смыть грехи.
Грациллоний тяжело вздохнул:
— В Лондинии наш храм закрыли. А здесь разве есть Митреум?
Капитан вскочил, выпятил грудь и вскричал с брюзгливым выражением оскорбленной добродетели:
— Вы, должно быть, насмехаетесь надо мной!
— Отнюдь нет. Я поклоняюсь Митре. А вы, скорее всего, христианин. Но что для нас эти различия, когда мы оба служим Риму!
Капитан трижды осенил себя христианским крестом и, расставив мизинец и указательный палец, боднул «рогами дьявола» в сторону Грациллония.
— Вон отсюда! Вон! Мало мне того, что на борт поднялся язычник, так он еще пробрался в мою каюту и пьет мое вино! Если бы не подпись Максима на бумаге, ты бы у меня давно кормил рыб на дне! Приказу командующего я подчинюсь, но незамедлительно доложу о тебе по возвращении. А теперь вон! Прочь с глаз моих!
Грациллоний поднялся и вышел на палубу. От стыда и бессильной ярости щеки его пылали, и соленая морская морось, казалось, только растравляла рану.
II
К ночи ветер стих. Корабль вошел в гавань, пришвартовался, и легионеры принялись сносить на берег свое имущество. Труднее всего оказалось свести лошадей. Одуревшие от качки лошади вставали на дыбы, шарахались и ни в какую не хотели ступать на узкие сходни. Солдат, настрадавшихся за плавание не меньше, ждал ужин и ночлег, и непредвиденная заминка так их раздражила, что гавань огласилась жуткой бранью, в которой поминались языческие боги, высшие лица Римской империи, а заодно и вся их родня. Даже Грациллоний, привычный ко всякому, смутился и мысленно попросил Митру не гневаться на богохульство усталых людей. На шум прибежал офицер, дежуривший в гавани, он дал дельный совет нарастить сходни и сообщил Грациллонию, что почти весь гарнизон в поле на учениях и в казармах пусто, так что места хватит всем. Сходни расширили — нашлись и топор, и доски, и гвозди, — свели лошадей на берег, навьючили поклажей, и легионеры строем направились в казармы расквартированной неподалеку когорты. Префект когорты внимательно прочитал предписание и воздержался от лишних вопросов — время было неспокойное, армия полнилась самыми невероятными и тревожными слухами, и чрезмерное любопытство запросто могло перечеркнуть карьеру, а то и жизнь. От предложенного ему помещения Грациллоний отказался.
— Я переночую в таверне, — сказал он, — а утром избавлю вас от незваных гостей.
— В таверне, конечно, мягче спится, — почему-то усмехнулся префект.
Грациллоний проследил, чтобы каждому легионеру досталась отдельная кровать, миска еды и кубок вина, и отправился на постоялый двор. На улице было темно, и префект дал Грациллонию в провожатые дежурного легионера с фонарем. Утихомирившись к ночи, морской ветер развеял облака, и ущербная луна заливала город холодным оловянным свечением. Зима кончалась, но за день воздух и земля не прогревались, и к ночи землю сковывал иней. Но уже пахло весной, и на голых ветвях набухали бледные почки.
Таверна была двухэтажная, крытая красной черепицей, заиндевевшей к ночи. С правой стороны от нее находилась конюшня, а слева тянулся длинный открытый навес. Дом стоял почти вплотную к городской стене, на южном тракте. От стены по сторонам мощенной известняком дороги шли поля. Построек поблизости не было, только старинные руины римской виллы белели в поле — последнюю сотню лет Гезориак, как и большинство галльских городов, не разрастался вширь. Мало кто рисковал строиться вне оборонительных укреплений, опоясывавших город.
Уже миновав конюшню, Грациллоний услышал странные звуки. И остановился. Животные таких звуков издавать не могут. Вернувшись к воротам, он прислушался. В конюшне кто-то плакал. Столь безнадежно, что Грациллония охватил ужас. То был многоголосый и какой-то потусторонний плач, словно кто-то запер нечаянно в темной конюшне существа из иного мира, неведомо как попавшие на окраину портового галльского городка. Петли засова были скреплены веревкой. Рванув створку так, что веревка лопнула, Грациллоний шагнул внутрь. На миг рыдания затихли, из темноты раздался вопль ужаса. Грациллоний обернулся к сопровождающему.
— Посвети, — сказал он. — Только не подожги солому.
В конюшне оказались дети.
— Не бей нас! — высоким голосом выкрикнул мальчик. — Мы будем хорошие, честное слово! Не надо бить!
Мальчик говорил на языке племени белгов. Грациллоний тоже был из белгов, но его предки ушли в Британию несколько веков назад. За это время язык не слишком изменился. Дети были все светлокожие и светловолосые, как и большинство ребятишек в деревнях вокруг его родного дома.
Их было пятеро, три мальчика и две девочки; примерно одного возраста: лет по девять-десять. Лица и одежда у них были грязные. Но одежда — домашняя, добротная. Двоим матери успели повязать на прощание яркие шерстяные шарфы. Дети были заперты в стойле, превращенном в клетку. Доски набили горизонтально на такой высоте, чтобы они не могли выпрямиться во весь рост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46