– Добрая вещь. Берите. Нет охотников на умывальник?
И опять Судаков:
– Такой вещи в школе место.
– И то верно.
Дальше шли в продажу граммофон без пластинок, самовары, кресло-качалка, затасканные и никому ненужные ковры и всякая дребедень…
– А где фикусы? – верещала знакомая Судакову буфетчица.
– Какие?
– Да те, что у Шелягиных забрали?
– В ЗАГС для уюта поставлены. Непродажные.
– А вот прекрасный предмет. Сюртук с самого бывшего городского головы Рюмина. Целёхонёк. Молью не тронут. Кто желает? За десятку отдаем.
– Передай в колхозный огород на чучело.
– Не годится. Теперь и вороны поумнели – их не испугаешь.
Продавец пожимает плечами:
– Сукно касторовое… Цари носили из такого сукна одежду. А тут не берут. Странно!
– Ничего удивительного. Произошла переоценка ценностей. И не в их пользу. Время вносит поправки. Это же не торг, а спектакль какой-то, – отозвался Судаков, обращаясь к зампредрика.
И ушёл в Дом крестьянина, чтобы до начала собрания райактива написать в газету заметки о бортниковском колхозе, о Коробове, о празднике «Снопа и борозды» и о сегодняшнем торжище. Было что ему рассказать о своих наблюдениях за прошедшие дни…
Возвратясь из Коробова и Грязовца Судаков, в первую очередь, пошёл в редакцию, сдал три корреспонденции в газету, Геронимусу.
Редактор быстро прочёл их в его присутствии и сказал:
– Эта о Бортникове пойдёт. Заголовок удачен: «Могилы и наковальни». О происшествиях в Коробове суховато. Надо оживить, сделать доходчивей. Грязовецкий торг конфискованным барахлом написан живо, но стоит ли оглашать в газете?.. Ты ж сам пишешь об этом в осуждающем тоне. Как по-твоему?
– По-моему, не надо было устраивать такого публичного торга. А действовать по известному принципу: не трогать середняка, отобрать у кулака и дать бедняку. А что бедноте не на потребу, то передать общественным учреждениям и организациям.
– Так и должно быть. Как там Кораблёв? Крепко побили? Думает он за ум взяться?
– Надо полагать. Если после выздоровления женится на учительнице, она ему не позволит уронить себя. Будет порядок.
– Дай ему бог. А тут на бюро окружкома прорабатывали правого уклониста из Тигина. Тебя добрым словом помянули. Довбилов написал «отречение» от «правых» взглядов, придётся напечатать. Муторное что-то сочинил. Понимай как хочешь… Нелегкий год нынче. Весь окружной аппарат в разъездах по районам. И все не успевают. Ломка и перестройка… А рецепты, годные в одном месте, не годятся в другом. Нашу страну, как сказал поэт, «аршином общим не измерить», то бишь под один циркуляр не подвести. Из сельхозсектора звонили, ждут тебя. Опять куда-то тебе придётся ехать. Ну, всех благ! – Геронимус пожал Судакову руку и пожелал на прощание: – Пиши. Материал для газеты везде есть и диковинный и разнообразный…
В окружкоме Судакова неожиданно порадовали полученным из строительного института извещением о том, что набор студентов отложен до пятнадцатого октября и что лица, имеющие свидетельства об окончании строительных техникумов, принимаются на основное и заочное отделения без предварительных испытаний.
– Ты имеешь все шансы на поступление. Значит, тебе и готовиться не надо, – сказали Судакову в сельхозотделе окружкома. – Можешь до половины октября ездить по колхозам или же временно поработать в редакции газеты. Геронимус охотно печатает твои корреспонденции. Он даже склонен тебя взять к себе на постоянную работу.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ПОСЛЕ первой записи, сделанной в «Дневнике…», Судаков долгонько не брался за него. Но свою поездку в Междуречье он записал подробно и обстоятельно. Впечатления этих дней и заполнили страницы тетради, врученной ему с наставлением секретарём крайкома партии. Вот они.
…В Вологде я опять не засиделся. Сдал отчёт и с комиссией, куда вошли Омелин – управляющий краевого Внешторга, Шулепов – преподаватель Архангельского комвуза, и я от окружкома, отправился в Междуречье. В тот район, где мне довелось бывать не однажды, а в последний раз отобрать здесь у отставного епископа драгоценную митру… Но это дело прошлое, потому о нем умалчиваю.
В первых числах октября начались заморозки. Будут оттепели, но пароходы «на приколе», поставлены на зимовку. На судоходной Сухоне-реке у берегов ледяные закраины. Посредине несет тонкие звенящие ледяшки. Едем в село Шуйское на быстроходном катере. С железного корпуса льдом сбита вся окраска. Моторист не унывает: «Всё равно весной красить. Зиму постоит ошарпанный».
Приехали не совсем удачно. Канун воскресенья. Откуда-то доносится вечерний звон. В самом райцентре звон запрещен, уже приступили к сносу колокольни. Ночуем в Доме крестьянина. Бедность его не подлежит описанию. (Сергей Адамович! Когда вы будете читать мои записки, положение, уверен, изменится в лучшую сторону, а пока, чем богат, тем и рад. Вы знаете, в какую пору это пишется).
В воскресенье никуда мы не двинулись из бывшего купеческого села Шуйского, ныне райцентра Междуречья. Познакомились с обстановкой: из 9700 хозяйств района в колхозах – 6534. Цифры приличные. Они говорят о значительном проценте коллективизации.
Район богат лесами. Поэтому здесь всегда было легко и доступно строиться. Дома в райцентре и деревнях крепкие, большие, из лучшего леса. Колхозы начали строить сразу сорок восемь скотных дворов на сто голов каждый. И этого будет мало, если не прирежут скот.
Из орудий хлебопашества пока преобладает соха. Из машин имеется один-единственный трактор на весь район! И этот стальной пахарь-революционер бездействует.
Кулаки испугались трактора – предвестника революции в деревне и дважды его поджигали. Трактор обгорел, почернел, вышел из строя. Поставлен под тесовый навес в колхозе «Аврора». Колхозники смотрят на него, как на мученика-героя. Индустриализация страны даст колхозам сотни тысяч тракторов, и тогда этому междуреченскому первенцу, закаленному в классовых боях, место в музее…
В газетах уже писали о том, как где-то в Тюменьском округе кулаки подожгли не только трактор, но облили керосином и подожгли самого тракториста Петра Дьякова. (Из этого факта поэт Иван Молчанов создал облетевшую всю страну песню).
Враги коллективизации видят серьёзную опасность в тракторе. Он будет хозяином полей. Вековечной сохе – отставка. Трактор сравняет межи, всколыхнёт, перевернёт сознание людей. Трактор – надежда труженика, гибель кулака-собственника. Огнём его не взять…
В выходной день в Доме крестьянина разговаривал с местными колхозниками. Узнал, что в каждом сельсовете «действуют» один-два попа.
– Во что обходится крестьянину поп? – спрашиваю одного колхозника из села Биряково.
– Не дёшево поп обходится, – отвечает он. – Мы в год ему платим 175 пудов ржи и 3000 рублей, не считая подачек за крещения, венчания, исповеди и прочие «требы».
– Три тысячи? Это же годовое содержание трёх ответственных районных руководителей!
– А фельдшер есть в сельсовете?
– В нашем есть, в других нет. У нас – Постников по фамилии. Хоррроший специалист! Лекарствий мало: касторка да йод… Лечит больше вежливым обращением. Помогает. И мы ему помогаем: жалованье малое, так подкидываем ему то картошки, то маслица. Не жалуемся. После праздничных драк хорошо он лечит ножевые раны. Зашьёт, ну будто дыру на валенке, потом зальёт – и готово… Между прочим, он хорошо подрабатывал: кожи выделывал на сапоги. Милиция оштрафовала. Кожа, это дело не частное. Подай государству!..
– Газеты выписываете?
– Как же! Этого добра хватает. Читаем. Декреты вырезаем, бережём и руководствуемся. Остальное – на курево.
Интересуюсь Домом крестьянина. Беседуем с Костей Серёгичевым, избачом-самоучкой, в холодной, с промёрзшими окнами читальне. Кругом лес, а у читальни дров нет. Люди приходят в шубах, в пальто: полистают журналы, возьмут книгу и уходят. А книги потрёпанные, и тех мало.
– Только двести рублей даётся на книги в год. Это разве дело? – говорит Костя.
Не дело (сопоставьте с жалованьем попа!).
– А как районные власти на это смотрят? – спрашиваю избача.
– Никак. Колхозами заняты.
– Смотри-ка! У вас есть пианино!..
– Дрянь. Все поломано. Выбросить нельзя. Числится за читальней. Зайдите, вот рядом зал, сцена. Спектакли бывают редко. Ставили как-то «Женитьбу» Гоголя. Народу было полным-полно. Ещё, за неимением настоящей, ставили пьесу прокурорскую…
– То есть, как прокурорскую?
– Да наш прокурор Вересов написал пьесу из китайской жизни. Публика ушла. Не интересно. Прокурор очень обиделся и во время спектакля сказал тем, кто уходил: «Вы несознательны! Не доросли до понимания задач Интернационала… Колесо истории вертится, несмотря на вашу несознательность».
– Кино часто бывает?
– Почти каждую неделю. Только картины приходят рваные. Да и киномеханик, как выпьет, так все части и перепутает, а то и пустит для смеха задом наперёд… Иногда названия у картин непонятные, отшатывают публику. Не идут. Тут мы пускаемся на хитрость. Приходит картина о том, как выращивать сою. Соя у нас не растёт. Растение это китайское. Мы и пишем в афише название картины по-своему: «Прекрасная принцесса – китаянка Соя». Приходят и смотрят. Деньги за билеты не возвращаются.
– И часто так обманываете публику?
– Нет. Только два раза. Ещё пришла картина «Путь в Дамаск». И зачем знать туда путь, если это за границей?.. Мы пишем в афише «Путь в Донбасс на большие заработки». А у нас в районе много желающих переехать туда, где покультурнее, да где заработки хорошие… Больше таких «ошибок» в афишах не делали. Райком дал накачку…
Комментарии, как говорится, излишни.
Понедельник. Совещаемся в райкоме. Секретарь спрашивает, зачем мы приехали.
– Обследовать ряд колхозов, изучить, помочь…
– Изучать нечего, – тяжело вздыхая, говорит секретарь. – Чего изучать в зародышевом состоянии? Дело новое и только что начатое. Году нет. Вы уж лучше побольше помогите в колхозах, в смысле налаживания там порядка. А порядка всюду, прямо скажу, маловато… Организовано спешно. А где сшито на живую нитку – там жди прорехи. Прорех этих до чёрта. Увидите. Колебание, бесхозяйственность, воровство. Крадут не там, где много, а где лежит плохо. Обворовывают сами себя!.. И этим подают плохой пример тем, кто ещё не вступил в колхоз. Действует вражеская сила. Скрытно, а вред получается явный. Одним словом, не удивляйтесь: трудностей хватает на каждом шагу. Многие кулаки у нас, не дожидаясь раскулачивания, сбежали из района. Но есть ещё которые засоряют колхозы. И состоят там не ради прибыли, а ради колхозной гибели. Поезжайте в те сельсоветы, где потяжелей приходится…
Секретарь райкома показал самодельную районную карту.
– Вот вам, возьмите три сельсовета: Враговский, Новодеревенский, Февральский. Самые трудные…
Омелин выбрал Враговский (одно название чего стоит!), Шулепов – Новодеревенский, я поехал в Февральский сельсовет. В помощь мне дали инструктора Рогозина. Это – молодой, моих лет, разбитной, крепкий, лобастый и притом неунывающий парень. Любит пошутить, позлоязычить. Об уклонах он, например, рассуждает так:
– Трудно иногда ориентироваться, где «лево», где «право»… Ляжешь спать на левый бок, проснёшься – налево клонит; на правом поспишь – направо тянет. Поднял голову высоко – бюрократизм; низко опустил – хвостизм!.. А суть-то в том, что коллективизация нарушает веками существовавшую собственность частного лица.
Рогозин, конечно, понимает политическую сущность антипартийных уклонов. Он рядовой работник, упорный, старательный, целеустремлённый. Я слышал в Февральском сельсовете, как он создавал здесь колхозы. Дело было в деревне Доровской. Рогозин неутомимо проводил первое организационное собрание без перерыва… двое суток! Мужики дремали и засыпали на лавках. Рогозин и сам дремал за столом. Очнётся и скажет:
– Товарищи граждане, вступайте в колхоз! Партия и рабочий класс не отступят от своих планов. Путь крестьянина к социализму через колхозы… – оборвёт речь на полуслове, и снова голова клонится к столу, встрепёнется и опять:
– Товарищи, в колхозы!..
Очнутся мужики и на его призыв отвечают:
– Повременим, не каплет, успеем…
Бились, бились, наконец, раскололись: одни – за колхоз, другие – против. Но брешь пробита. Создали из полдеревни колхоз «Луч». Понемногу за первыми последовали и другие. К нашему приезду уже половина деревень сельсовета была в колхозах.
Рогозину всё здесь знакомо, потому он со мной. Коммунистов в сельсовете ни одного. В райцентре же, в Шуйском, на самых пустяшных должностях партийцы.
* * *
…Предсельсовета Щербаков. Беспартийный парень-ухарь. Такому, кажется, любое дело по плечу. Ошибок не боится. С лёгкостью их допускает. Заставят исправить – исправляет. Причём, при исправлении сделает такой «перехват», что не привыкший удивляться Рогозин и тот покачает головой и скажет:
– Что ж поделаешь! Откуда ему знать? Сырой человек, почти пещерного периода. Ну, в крайнем случае ему следовало быть в вольнице у Стеньки Разина…
Выявляем наличие кулаков.
Щербаков смеется. Ему почему-то весело.
– Нет кулаков. Есть два попа. Не знаем, как их ликвидировать. Был один кулачишко, выслали. А двадцать кулаков сами сбежали с семьями – кто в Архангельск, кто под Ленинград. Струхнули некоторые середняки, тоже – кто куда. Бегут, от земли бегут…
– Чем же так настращали, запугали середняков?
– Не знаю, – отвечает председатель, – сами догадываются и бегут искать хорошего житья поближе от городов, где полегче.
Стали доискиваться причин. Изучать жизненные факты, выталкивающие середняка из деревни. Причины? Перегибы. Глупейшие – иногда, преступные – всегда.
Разговариваю с колхозником-бедняком Соломиным:
– Товарищ Соломин, почему ты пьянствуешь?
– С горя да обиды.
– Какое горе? На кого обида?
– А вот расскажу…
Щербаков его перебивает:
– Не плети языком зря. Комиссия уедет, а ты останешься. Не треплись. Не болтай лишнего…
– А вот и расскажу. Пусть товарищи знают. Они к делу приставлены. Слушай, Судаков, слушай… Рогозин тот всё привык видеть, его не удивишь и каменное его сердце не распалишь. Я бедняк, власть наша. Я не против власти. Я против отдельных её представителей, вроде нашего Щербакова, и милиционера. Дай мне винтовку – мне не привыкать бороться за Советскую власть… Вот, взял я кредит в товариществе, полста рублей. Купил то да сё. Подработал у потребсоюза сто рублей. Вступил в колхоз. Потребсоюз заработанные деньги не отдает, а товарищество за долг меня под суд. Щербаков шлёт Ямщикова – милиционера. «Поди, распродай у Соломина имущество и верни деньги – кредит товариществу». Приходит Ямщиков. Наган за поясом. А какое у меня имущество?.. С бабы пальто да валенки, да были сани – возок, все пустил в продажу!.. Вот тебе и представители-властители наши. А что середняк говорит? «До Соломина добрались, утекай, куда глаза глядят!..»
Пришлось заставить Щербакова разыскать и вернуть Соломину все его вещи, а от потребсоюза потребовать, чтобы уплатил деньги, заработанные Соломиным.
Вечером – собрание. Щербаков извиняется перед Соломиным, кается, что случай ошибочный он допустил на руку кулакам и т. д.
На собрании в той же деревне, убедившись в нашем добром отношении к бедноте, подает голос из-под полатей семидесятилетний старик Алексей Озеров.
– Граждане! Позвольте в таком разе и мне речь сказать.
– Не имеешь права! – резко обрывает Щербаков. – У нас колхозное собрание, а ты единоличная верхушка. Можешь в письменном виде в сельсовет адресоваться, если недоволен.
– А ты – плут! Ты – плутократ, ты плут во сто крат!.. – решительно и резко нападает старик на председателя. – Буду говорить и ничего ты со мной не сделаешь. Кто виноват, что я «верхушка»? Ты виноват. Кто виноват, что я не колхозник? Ты виноват!..
– Этот вопрос не стоит на повестке дня! – возражает Щербаков.
– Граждане! – взывает Алексей Озеров. – Поставьте меня в повестку. Разберите до последней косточки, кто я? Я верхушка, или Щербаков мерзавец?
– Надо, товарищи, разобраться и с Озеровым, как с Соломиным, – предлагаю я. – Ведь колхоз согласен разобраться.
Рогозин мне тихонько говорит:
– Чувствую, и тут есть грехопадение Щербакова. Наколбасил со стариком.
Я беру из рук Щербакова «бразды» управления колхозным собранием и предоставляю слово Озерову.
Старик ободрился. Обрадовался. Идя из-под полатей, на ходу скинул с себя полушубок, швырнул его в угол, где висели хомут, безмен и выездная шлея с начищенными медными бляхами. Старик встал перед столом президиума, лицом повернувшись ко мне. Я говорю: «Товарищ Озеров, повернитесь лицом к собранию, оно будет решать…».
– Нет, не повернусь! – упрямо говорит старик, – собрание знает, что я за птица-тетерев… Все знают. Буду говорить вам, вы городской представитель, слушайте и судите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33