Стена вокруг гостиницы была достаточно низкой, и я легко перепрыгнул через нее. Я пошел в умывальню к баку, где выплюнул оставшиеся капсулы, умыл лицо и руки, словно только что проснулся. Стражник почти пробудился, когда я проходил мимо.
– Уже утро? – пробормотал он.
– Час как рассвело, – ответил я.
– Вы выглядите бледным, Такео. Плохо себя чувствуете?
– Просто живот прихватило.
– Чертова тоганская еда, – пробурчал стражник, и мы оба рассмеялись.
– Хотите чаю? – спросил он. – Я подниму служанок.
– Попозже. Попытаюсь еще поспать.
Отодвинув дверь, я вошел в комнату. Темнота сменялась серым светом. Судя по дыханию, Кенжи не спал.
– Где ты был? – прошептал он.
– В нужнике. Мне нездоровится.
– С полуночи? – недоверчиво спросил он.
Я стягивал мокрую одежду, пытаясь незаметно засунуть под матрац оружие.
– Да нет, не так уж я долго там был. Вы спали.
Кенжи протянул руку и пощупал мое нижнее белье.
– Влажное. Ты плавал в реке?
– Говорю же, плохо себя чувствовал. Наверно, не успел вовремя добраться до туалета.
Кенжи сильно хлопнул меня по плечу. Проснулся Шигеру.
– Что случилось? – прошептал он.
– Такео отсутствовал всю ночь. Я волновался.
– Я не мог заснуть, – сказал я, – и решил пойти прогуляться. Я и раньше так делал, в Хаги и в Цувано.
– Знаю, – ответил Кенжи. – Но то была земля Отори. Здесь намного опасней.
– Ну, я же вернулся.
Я скользнул под стеганое одеяло, натянул его на голову и тотчас провалился в сон столь же глубокий и пустой, как сама смерть.
Проснулся я от карканья ворон. Прошло всего три часа, но я чувствовал себя отдохнувшим и умиротворенным. Я не думал о прошлой ночи. В самом деле, у меня не сохранилось четких воспоминаний о ней, словно я действовал в неком трансе. То был один из редких деньков позднего лета, когда небо ярко-голубое, воздух нежный и теплый, без тени вязкости. В комнату вошла служанка с подносом: она принесла еду и чай. Поклонившись до пола и налив чай, она тихо сказала:
– Господин Отори ожидает вас в конюшне. Он просит подойти как можно раньше. Ваш учитель хочет, чтобы вы захватили рисовальные принадлежности.
Я кивнул.
– Я высушу вашу одежду, – сказала она.
– Только не сейчас, – распорядился я, не желая, чтобы она нашла оружие.
Как только служанка вышла, я вскочил, оделся и спрятал захваты и гарроту за потайное дно дорожного сундука, куда их ранее прятал Кенжи. Я достал мешок с кисточками и лакированную чернильницу и завернул все в ткань. Прикрепив меч к поясу, я вспомнил, что должен превратиться в Такео – старательного художника, и направился в конюшню.
Проходя мимо кухни, я слышал, как перешептываются служанки:
– Ночью они все умерли. Люди говорят, что пришел ангел смерти…
Я поспешил дальше, опустив глаза, стараясь шагать неуклюже. Госпожи уже восседали на лошадях. Шигеру разговаривал с Абэ, которому, как я догадался, предстояло сопровождать нас. Рядом стоял юноша из клана Тоган, державший лошадей. Конюх приготовил моего Раку и Куи, принадлежавшего господину Шигеру.
– Иди скорей! – воскликнул, увидев меня, Абэ. – Ты слишком долго валяешься в постели, мы не можем ждать все утро.
– Извинись перед господином Абэ, – вздохнув, сказал Шигеру.
– Сожалею, мне нет оправдания, – пробормотал я и поклонился Абэ и госпожам, стараясь не смотреть на Каэдэ. – Я допоздна занимался.
Затем повернулся к Кенжи и почтительно произнес:
– Я принес рисовальные принадлежности.
– Прекрасно, – ответил он. – В Тераяме ты увидишь несколько замечательных работ. Если у нас будет время, можешь скопировать их.
Шигеру и Абэ сели на лошадей, конюх подвел ко мне Раку. Мой конь был рад видеть меня, уперся мордой в плечо и стал тереться об него. Я притворился, что потерял равновесие, и шатнулся назад. Подойдя к Раку сбоку, я сделал вид, что забраться на него – труднейшая для меня задача.
– Будем надеяться, что его художественное мастерство превосходит умение обращаться с лошадью, – с издевкой отметил Абэ.
– К несчастью, оно не выходит за рамки обыденного, – сказал Кенжи с отнюдь не напускным раздражением.
Я промолчал и, чтобы успокоиться, начал рассматривать толстую шею Абэ, ехавшего впереди меня, и представлять себе, как вокруг нее натягивается гаррота или как в твердую плоть входит нож.
Мрачные мысли не покидали меня до выезда из города, но когда мы переехали через мост, открывшаяся красота сотворила свое чудо. Земля залечивала раны после неистовых ураганов. Цветы никошу открыли свои бутоны, бриллиантово-голубые несмотря на то, что их вьющиеся стебли были надорваны и покрыты грязью. Над рекой мелькали зимородки, на мелководье стояли белые цапли. Вокруг нас повисла дюжина самых разных стрекоз, из-под копыт лошадей взлетали оранжево-коричневые и белые бабочки.
Мы ехали по плоской равнине, пересеченной реками, меж ярко-зеленых рисовых полей, где выпрямлялись смятые дождем растения. Повсюду трудились люди; даже они выглядели воодушевленными, несмотря на разрушения, принесенные ураганом. Они напомнили мне людей моей деревни с их несгибаемой перед лицом бедствия волей, с их нерушимой верой, что жизнь изначально прекрасна, а мир совершенен, что бы ни выпало на их долю. Интересно, сколько лет правления клана Тоган понадобится, чтобы искоренить эту уверенность из их сердец.
Заливные рисовые поля сменились огородами на террасах, а затем, когда дорога стала подниматься круче, нависшими над нами тусклыми, серебристо-зелеными бамбуковыми рощами. Бамбук уступил место соснам и кедрам, толстый слой иголок под ногами смягчил поступь лошадей.
Вокруг простирался непроницаемый лес. Иногда мы обгоняли пилигримов, совершавших нелегкое паломничество на святую гору. Мы ехали друг за другом, и это мешало нам разговаривать. Я знал, что Кенжи сгорает от нетерпения расспросить меня о прошлой ночи, но мне не хотелось об этом не только говорить, но даже и думать.
Через три часа мы подошли к внешним воротам храма, около которых теснились домики. Для посетителей были отведены специальные комнаты. У нас забрали лошадей, чтобы помыть и накормить их. Мы пообедали простыми овощными блюдами, которые приготовили монахи.
– Я немного устала, – сказала госпожа Маруяма после трапезы. – Господин Абэ, не задержитесь ли вы здесь со мной и госпожой Ширакавой, пока мы отдохнем.
Абэ не мог отказать ей, хотя и явно не хотел выпускать Шигеру из виду.
Шигеру дал мне деревянную коробку с просьбой пронести ее вверх по холму. Я также прихватил свою связку кисточек и чернильницу. Юноша из клана Тоган пошел с нами, улыбнувшись так, словно не доверяет всей процессии, хотя она должна была выглядеть довольно безобидной даже для прозорливого ума. Шигеру, конечно же, не мог пройти столь близко от Тераямы и не посетить могилу брата, тем более спустя год после его смерти и во время Фестиваля Мертвых.
Мы начали подниматься по крутым каменным ступеням. Храм был построен рядом с древней часовней. Деревьям священной рощи было не меньше пятисот лет: толстые стволы уходили вверх в лиственный покров, сучковатые корни цеплялись за покрытую мхом почву, как лесные духи. Вдали слышались голоса монахов, стучали гонги, звенели колокола. Наряду с ними раздавались звуки леса: стрекот цикад, плеск водопада, шелест кедра, зазывной щебет малиновок. Хорошее настроение, переданное окружавшей меня красотой, уступило место другому, более глубокому чувству: ощущению благоговения и предвкушения, словно вскоре мне должна была открыться величайшая и прекраснейшая из тайн.
Наконец мы подошли ко вторым воротам, за которыми теснился еще один ряд домиков для паломников. Здесь нам подали чай и попросили подождать. Через несколько минут к нам приблизились два жреца. Один из них был старик невысокого роста, уже дряблый, но с ярчайшими глазами и выражением несокрушимой безмятежности на лице. Другой – намного моложе – выделялся суровым лицом и мускулистым телосложением.
– Добро пожаловать, господин Отори, – сказал старик, омрачив без того хмурое лицо юноши из клана Тоган. – Мы похоронили господина Такеши с великой скорбью. Вы, конечно же, пришли посетить его могилу.
– Останься здесь с Муто Кенжи, – приказал Шигеру солдату и последовал вместе со мной за жрецом на кладбище, где под огромными деревьями рядами выстроились надгробные плиты.
Кто-то жег листья, и стелющийся дым окрашивал солнечные лучи в голубой цвет.
Мы втроем молча стали на колени. Вскоре подошел второй жрец со свечами и ладаном, которые он передал Шигеру. Господин поставил их перед надгробным камнем, и нас окутал сладостный аромат. Свечи горели, не мерцая, их не тревожил ветер, огни сливались с ярким светом солнца. Шигеру достал из рукава два предмета: черный камень, какие омывает море в Хаги, и соломенную лошадку, детскую игрушку, – и поставил их на могилу.
Я вспомнил слезы, которые лились из глаз Шигеру в первую ночь нашего знакомства. Теперь я понимал его горе, но на этот раз ни он, ни я не зарыдали.
Через некоторое время жрец поднялся, прикоснувшись к плечу Шигеру, и мы последовали за ним в главное строение отдаленного сельского храма. Оно было деревянным, из кипариса и кедра, поблекших с годами до серебристо-серого цвета. Несмотря на небольшие размеры центральный зал имел идеальные пропорции, отчего казался просторным и полным умиротворенности. Взор неизменно останавливался на позолоченной статуе Просветленного, которая словно парила в окружении огоньков свечей, будто в раю.
Мы сняли сандалии и ступили в зал. Юный монах снова принес ладан, который мы поставили у золотых ног статуи. Опустившись на колени сбоку от нас, монах начал читать одну из сутр мертвым.
Внутрь почти не поступало света, поэтому свечи ослепили мне глаза. Я слушал дыхание присутствующих в храме, за алтарем, а когда зрение привыкло к царящей там темноте, я увидел очертания монахов, сидящих в безмолвной медитации. Зал оказался больше, чем я подумал сначала, в нем умещалось много монахов, возможно сотни.
Хотя я и был выращен Потаенными, моя мать иногда водила меня в местные часовни и храмы, поэтому я кое-что знал об учении Просветленного. Теперь, как, впрочем, и раньше, мне казалось, что когда люди молятся, они все выглядят и звучат одинаково. Спокойствие этого места пронзило мне душу. Что я-то здесь делаю, убийца с сердцем, сжираемым местью?
Когда церемония закончилась, мы вернулись к Кенжи, который все это время рассуждал об искусстве и религии с человеком клана Тоган.
– У нас есть подарок для господина настоятеля, – сказал Шигеру, поднимая коробку, которую я оставил с Кенжи.
В глазах жреца вспыхнул озорной огонек.
– Я передам его.
– А молодой человек хотел бы посмотреть на картины, – сказал Кенжи.
– Макото покажет их ему. Следуйте, пожалуйста, за мной, господин Отори.
Когда Шигеру со жрецом скрылись за алтарем, человек Тогана растерялся. Он хотел направиться за ними, но ему преградил дорогу Макото, который остановил его без лишних слов, даже не прикоснувшись к нему.
– Сюда, пожалуйста, молодой человек!
Каким-то невероятным образом он своими осторожными шажками обошел нас троих, вывел из храма и повел по дощатому настилу в зал меньших размеров.
– Великий художник Сэссю прожил в храме десять лет, – сказал нам Макото. – Он распланировал сады и нарисовал пейзажи, животных и птиц. Эти деревянные ширмы – его работа.
– Вот что значит – быть художником, – произнес Кенжи своим ворчливым учительским голосом.
– Да, мастер, – ответил я.
Мне не нужно было притворяться невежественным: меня искренне потрясла работа, представшая перед нашими глазами. Черная лошадь, белые журавли словно застыли на мгновение по воле художника. Казалось, что в любой момент чары разрушатся, и лошадь застучит копытом, поднимется на дыбы, журавли заметят нас и взлетят в небо. Художнику удалось свершить то, о чем мечтаем мы все: остановить время.
Ширма у двери казалась бесцветной. Я всматривался в нее, предполагая, что краски выцвели, когда Макото сказал:
– На ней были птицы, но, как гласит легенда, художник нарисовал их настолько реалистично, что они улетели.
– Видишь, сколь многому тебе предстоит научиться, – сказал мне Кенжи.
Мне показалось, что он перегибает палку, но человек Тогана окинул меня презрительным взглядом, бегло посмотрел на картины, вышел наружу и сел под дерево.
Я достал чернильницу, Макото принес мне воды. Я развел чернила и разгладил руками лист бумаги. Хотелось уловить движения руки мастера. Сможет ли он передать мне увиденное сквозь призму веков и вложить свое знание в мою кисть?
Снаружи усиливалась послеобеденная жара, воздух струился вверх, трещали сверчки. Деревья отбрасывали целые озера чернильной тени. Внутри храма было прохладнее, темнее. Время замедлило ход. Я слышал, как дышит заснувший человек клана Тоган.
– Сады – тоже работа Сэссю, – сказал Макото, опускаясь вместе с Кенжи на циновку спиной ко мне.
Они уставились на скалы и деревья. Вдали шумел водопад, я слышал, как воркуют два лесных голубя. Время от времени Кенжи высказывался о саде или задавал вопрос. Макото отвечал. Разговор становился все более отрывочным, пока они тоже не задремали.
Оставленный наедине со своей кисточкой и бумагой, в присутствии лишь неподражаемых картин, я погрузился в состояние отрешенности и грусти. Я сосредоточился на созерцании картин. И меня охватило сильное желание задержаться в этом месте лет на десять, как великий Сэссю, и чертить, рисовать каждый день, пока птицы на моих картинах не оживут и не улетят прочь.
Я срисовал лошадь и журавлей, но остался недоволен своей работой, затем изобразил на бумаге маленькую птичку с гор моего детства, какой я запомнил ее – взлетающей при моем приближении, мелькнув белизной оперения.
Я был полностью погружен в рисование. Где-то вдалеке Шигеру разговаривал с настоятелем. Я не особо вслушивался, так как решил, что он просит у старика духовного совета, а это дело личное. Однако слова сами застревали в ушах, и постепенно пришло осознание, что их разговор совсем иного рода: непомерно высокие новые налоги, ограничение свобод, намерение Йоды разрушить храмы, несколько тысяч монахов в отдаленных монастырях, каждый из которых – воин, желающий свергнуть правление клана Тоган и вернуть земли клану Отори.
Я печально улыбнулся про себя. Ушло в прошлое мое представление о храме как о залоге мира, убежище от войны. Священники и монахи оказались настроены столь же воинственно, как и мы. Им не было чуждо чувство мести.
Я сделал еще одну зарисовку лошади, которая порадовала меня больше, чем предыдущие. Я уловил ее огненную мощь. Видимо, дух Сэссю наконец пришел ко мне, минуя время, чтобы напомнить: когда рушатся иллюзии, высвобождается талант.
Затем я услышал еще один голос, и у меня учащенно забилось сердце. Голос Каэдэ. Женщины вместе с Абэ поднимались по ступеням ко вторым воротам.
Я тихо разбудил Кенжи.
– Сюда идут.
Макото резко поднялся на ноги и бесшумно удалился. Через несколько секунд в зал вошли старый настоятель и господин Шигеру. Я наносил последние штрихи.
– А! С тобой разговаривал Сэссю! – улыбаясь, сказал настоятель.
Я протянул картину Шигеру. Он рассматривал ее, когда к нам присоединились женщины. Пробудился человек клана Тоган и сделал вид, что не спал вовсе. Разговор пошел о живописи и садах. Госпожа Маруяма уделяла особое внимание Абэ, спрашивала его мнение, льстила ему, пока даже он не заинтересовался этой темой.
Каэдэ посмотрела на набросок моей птицы.
– Можно, я возьму его себе? – спросила она.
– Если вам угодно, госпожа Ширакава, – ответил я. – Боюсь, он выполнен не в лучшем стиле.
– Мне нравится, – тихо сказала она. – Он вселяет в меня надежду, что когда-нибудь я буду свободной.
В жару тушь высыхает быстро. Я свернул рисунок и протянул Каэдэ, мои пальцы обожгли ее кисть. Это было первое наше прикосновение. Мы не проронили ни слова более. Зной словно усилился, сверчки заголосили громче прежнего. На меня нахлынула волна усталости. От эмоций и недостатка сна закружилась голова. Пальцы перестали слушаться, дрожащей рукой мне едва удалось упаковать рисовальные принадлежности.
– Давайте поговорим в саду, – сказал Шигеру и вывел дам наружу.
Я почувствовал на себе взгляд настоятеля.
– Возвращайся к нам, когда все закончится, – сказал он. – Здесь всегда найдется место для тебя.
Я подумал о беспорядках и переменах, которые видел этот храм, о сражениях, бушевавших вокруг него. Он казался таким безмятежным: деревья стояли, как и сотни лет назад, Просветленный сидел среди свечей со спокойной улыбкой. Тем не менее даже в таком мирном месте люди помышляли о войне. Я не смог бы предаться живописи и планированию садов, пока жив Йода.
– А закончится ли это когда-нибудь? – ответил я.
– Все, у чего есть начало, имеет и конец, – сказал настоятель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27