Я видел эти тела. И скажу вам как врач, я знаком со смертью так близко, как никто из вас. Я видел ее во всем разнообразии, от красивой и спокойной смерти до непристойной, к какой привела этих людей казнь. Смерть еще никогда меня не поражала так глубоко, как в то утро.– Тогда вы хотите сражаться! – воскликнул Феликс Бронинский.– Позвольте Яну договорить, – сказал Ержи Крашиньский, беря бутылку и снова наполняя рюмки.Шукальский продолжил, осторожно подбирая слова:– Да, Феликс, я хочу сражаться! Но должен вам сказать, что я не поддерживаю то, что вы предлагаете, и не намерен этим заниматься.– Значит, вы не будете сражаться, – сердито сказал Людвиг.– Я хочу сражаться, друзья мои, а если сказать прямо, то я этим занимаюсь прямо сейчас. Правда, я уже несколько месяцев сражаюсь с нацистами.Четыре пары бровей удивленно взметнулись вверх.Взяв свою рюмку, Ян встал со стула, подошел к огню и облокотился о каминную плиту. Над камином стояла алебастровая статуя Девы Марии. Продолжая говорить, Ян устремил свой взгляд на нее.– С того момента, как я увидел эти тела на городской площади, я понял, что рано или поздно придется открыть свой секрет. Я знал это, потому что видел лица других жителей Зофии. Негодование, гнев, неожиданно возникшая жажда убивать. Дитер Шмидт своими выходками породил жажду мести в сердцах многих жителей города, жителей, которые, подобно вам, хотели мирно сосуществовать с нацистами. По этой причине я решил открыть вам свою тайну.– Тайну? – услышал он голос Долаты. Ян посмотрел на них.– Я не собирался открывать ее, ибо чем меньше людей знают о ней, тем надежнее она сохранится. Но теперь в Зофии все переменилось. Я не могу позволить, чтобы между нацистами и гражданами началась открытая война.– Ян, почему бы и нет? Что это за секрет?Прежде чем врач успел ответить, Феликс Бронинский сказал:– Ян, война должна начаться! Нам пора открыть сражение! Я не из тех, кто и дальше будет оставаться послушным Дитеру Шмидту! У меня есть гордость! Боже мой, в той группе были женщины, Ян! Женщины держали в руках оружие и рисковали своими жизнями, чтобы устроить нацистам ад на этой земле. А я мирно спал в своей кровати. Как я должен чувствовать себя?Голос Яна оставался спокойным.– Феликс, насилие ничего не даст. Оно породит лишь новое насилие. К чему оно привело тех несчастных людей? Весь их героизм, взрывы и скрытые нападения – смотрите, чем это кончилось.Долата встал и тихо сказал:– Ян, мы должны отомстить. Если придется рисковать своими жизнями, то таков наш долг. Другого выхода нет.Ян Шукальский загадочно и печально взглянул на него.– Друзья, видите ли, есть другой путь.– Что вы имеете в виду?– Я говорил, что сражаюсь с нацистами уже несколько месяцев и что у меня есть секрет. В своей борьбе я не пролил крови и ни у кого не отнял жизни. А это широкомасштабная борьба, и речь идет не о том, чтобы создать немцам лишь неприятности, как вы намекаете.– Что это за борьба?Шукальский смотрел на рюмку, которую держал в руке, затем поднес ее к губам и залпом выпил. Все еще рассматривая рюмку, Ян сказал:– В Зофии нет эпидемии тифа.Сначала наступила тишина, затем один из присутствующих тихо спросил:– Что?Ян посмотрел на них.– Я сказал, друзья, что в Зофии нет эпидемии тифа. Долата нахмурился.– Но карантин…– Ничего не понимаю, – произнес Ержи Крашиньский. Ян Шукальский отошел от камина и сел на прежнее место. Он наполнил все рюмки и, осушив свою, заговорил тихим ровным голосом:– Моя ассистентка, Мария Душиньская, и я еще в декабре поняли, как сделать так, чтобы анализы крови показывали, будто человек болен тифом, в то время как на самом деле он здоров. Я не буду вдаваться в подробности, но, заверяю вас, немецкие власти в Варшаве убеждены, что у нас здесь свирепствует тиф.– Ян, – сказал Долата, подавшись вперед, – правильно ли я понял? Вы с доктором Душиньской намеренно вызвали ложную эпидемию тифа? Но зачем?– По той же причине, о которой вы только что говорили. Ради карантина. – Ян повернулся к начальнику полиции. – И по той причине, которую вы, Людвиг, назвали несколько минут назад: держать нацистов от нас подальше. Вы говорили, что хотите, чтобы карантин продолжался до конца войны.Людвиг молча кивнул с застывшим от удивления лицом.– А как же мой дядя, – сказал Ержи. – Его же положили в больницу с тифом! Он находится в изоляторе!Врач снова покачал головой.– Мы только сообщили ему, что он болен тифом. В действительности у него в животе образовались газы, оттого что во время обеда он употребил слишком много специй.– Но ведь несколько человек уже умерли! И по всему городу расклеены объявления о необходимости соблюдать меры санитарной безопасности. А моя жена пропаривает… – Голос Феликса Бронинского осекся. – Святая Дева Мария! Неужели вы хотите сказать, что все это сплошной розыгрыш!– Именно это я и хочу сказать.– Но такое ведь невозможно! – воскликнул Людвиг.– Нет, возможно. У нас ведь карантин, верно? И немцев здесь тоже стало меньше, разве не так? И мы не дали им использовать склад боеприпасов и ремонтные мастерские. И мы не даем им вывозить продукцию из города и разгружать здесь военные составы. Почему же вы тогда утверждаете, что это невозможно?Эдмунд Долата медленно встал и подошел к окну. Раздвинув тяжелые шторы, он посмотрел на дождливую улицу. Там было темно – ни пешеходов, ни света. Там было холодно, сыро и жутко. Он обернулся и уставился на Шукальского.– И никто не умер от тифа?– Мы с Марией подделали все свидетельства о смерти.– Кто еще об этом знает? – спросил Долата.– Об этом знают всего пять человек.– Пять! – выпалил Феликс. – Пять человек сумели устроить ложную широкомасштабную эпидемию тифа! Как долго вы надеетесь разыгрывать ее?– Сколько сможем. Мы об этом никому не говорили из-за опасения выдать этот секрет.– Ян, тогда почему вы рассказали об этом нам? – спросил Долата.– Чтобы вы не совершили опрометчивых действий. Я так же, как и вы, негодовал. Я знал, что творится в ваших сердцах. Когда вы начали говорить о сопротивлении и борьбе…– Ян, позвольте помочь вам.Шукальский взглянул на Людвига Рутковского и улыбнулся.– Ваша помощь нам нужна прямо сейчас. Эпидемия сильно разрослась и нам, пятерым, слишком трудно справляться.– Чем мы можем помочь?– Друзья, боюсь, что многие жители Зофии хотят продолжить борьбу, начатую погибшими партизанами. Мы этого не можем допустить. Они лишь доведут нацистов до такого бешенства, что те сотрут Зофию с лица земли. Ваша задача будет заключаться в том, чтобы рассказать людям, тем, кого вы считаете надежными, о фальсификации. Тогда они поймут, что в Зофии действительно идет борьба и они сами участвуют в битве против врага.Долата отстранился от окна и снова начал ходить по комнате.– Вы правы, Ян. Мы должны заботиться о том, чтобы карантин продолжался. Мы можем рассказать об этом тем, кому доверяем…– Убедитесь, что среди них нет сочувствующих немцам.Долата встал за диван и улыбнулся врачу.– Ян, я знаю, кому можно доверять. Так же как вы все. Мы расскажем об этом осторожно, без спешки узкому кругу людей, и они включатся в борьбу. Эпидемия достигнет таких масштабов, что нацисты начнут бояться нас как огня!Ян Шукальский благодарно кивнул. Когда врач подался вперед и снова наполнил рюмки оставшейся водкой, Феликс Бронинский сказал:– Ян, мы уже три раза выпили. Мне больше нельзя. Шукальский поднял свою рюмки и, храня серьезное выражение лица, произнес тост:– Друзья, я вспомнил старую поговорку. Первую рюмку пьют за себя, вторую – за друзей, третью – за хорошее настроение, а четвертую, – он мрачно улыбнулся, – за врагов.
Информацию распространяли постепенно и методично. Каждый член бывшего совета Долаты организовал тайную сеть связи, раз за разом информируя небольшие группы людей. Через несколько недель Шукальскому больше не надо было ломать голову, как сделать так, чтобы количество больных в городе соответствовало показателям лабораторных анализов, поскольку жители Зофии сами занялись этой проблемой. Магазины закрывались, и на них появлялись вывески, на которых значилось, что заболел один из членов семьи. Женщины добровольно предлагали услуги в качестве медсестер в палатах забитой до отказа больницы. Душиньскую и Шукальского вызывали на дом, чтобы осмотреть «заболевших». В Зофии все постепенно замерло.
Через две недели после казни партизан четыре солдата отделения гестапо Зофии молча стояли у магазина тканей. Держа автоматы наготове, они передвигались медленно и настороженно. Они наблюдали, как их командир отошел от двери и с самодовольным видом одним ударом тяжелого сапога с грохотом вышиб ее.Удар застиг Сергея Василова в тот момент, когда он поднимался с дивана в гостиной. Он тупо уставился на стволы четырех взведенных автоматов. Двое солдат грубо обыскали его, затем вывели на заснеженную улицу к стоявшему там «мерседесу».Гауптштурмфюрер СС приветствовал его вкрадчивой ледяной улыбкой и приказал ему встать за черту, которая была проведена на полу в двух метрах от стола.– Нам обоим было бы неприятно, герр Василов, если бы вы заразили меня, – сказал Шмидт удивительно дружелюбным тоном.Сергей беспомощно смотрел на грозного маленького человека, сидевшего за столом, и не понимал, что происходит. Он подумал, не связано ли это как-то с Леманом, исчезнувшим две недели назад.– Скажите, друг мой, – начал комендант гестапо, – кто вы?– Сергей Василов, герр гауптштурмфюрер, – запинаясь, ответил он на немецком.Губы Шмидта, словно змеи, искривились в улыбке.– Это мне известно. Но я хотел узнать, кто вы. Сергей начал трястись.– Я… я…– Русский дезертир? – вежливо спросил Дитер. – Я верно говорю?– Нет, нет! Герр… гауптштурмфюрер…– Понятно. Какие у вас были отношения с Леманом Брюкнером?В замешательстве Сергей широко раскрыл глаза.– Были? – переспросил он тихим голосом. Шмидт смотрел русскому прямо в лицо.– Вы же знаете, что он мертв.Лицо дезертира стало белым, казалось, он может рухнуть на пол, и тогда вооруженный охранник сделал шаг вперед и ткнул в него автоматом. Лицо коменданта поплыло перед глазами Сергея.– Я не знал… – прошептал он по-русски.– Вы дезертировали из Красной армии? – повторил свой вопрос Шмидт, но из его голоса улетучился всякий след любезности.У Сергея хватило лишь сил произнести:– Нет…Шмидт рассмеялся, и в его голосе прозвучал холодный металл.– Перестаньте же, осел! Вы видите эту папку на моем столе?Дитер Шмидт постучал по ней своим стеком. Русский наклонился и, сощурив глаза, посмотрел на папку.На ней крупными буквами была напечатана его фамилия.– Да.– Василов, мы знаем, кто вы! Смотрите, как много материалов мы собрали на вас! Около двадцати страниц! Нам известно, откуда вы и почему вы здесь! Но нам еще кое-что неизвестно. Нам недостает еще некоторой информации.Сергей закрыл глаза, пытаясь избавиться от этого кошмара. В эту тревожную минуту он думал лишь о том, что Леман мертв…– Смотри на меня, свинья! – заорал Шмидт.Когда Сергей очнулся, по его щеке покатилась слеза.– У тебя есть необходимая для нас информация. Можешь выложить ее сейчас, или же я приглашу своих людей допросить тебя. Если скажешь правду и начнешь сотрудничать с нами, тебе же будет лучше. Запомни это, Василов, – Дитер снова постучал по папке. – У нас уже и так достаточно информации, чтобы вздернуть тебя.Шмидт подал стеком сигнал, чтобы ошарашенного Василова вывели из кабинета. Тут же к столу командира подошел догадливый адъютант, забрал папку, вытащил из нее двадцать пустых страниц и швырнул папку в корзину.Сергея Василова допрашивали несколько часов. Он оказался выносливым и закаленным человеком, но не имел ни малейшего понятия, чего от него хочет Дитер Шмидт. Сергей понятия не имел, что Брюкнер был агентом СД, и если Леман унес с собой ценную информацию, то его сожитель ничего не знал о ней.Через пять часов изощренных пыток Сергей больше походил на мертвеца и признался в том, что он дезертировал из Красной армии, является гомосексуалистом и изнасиловал нацистского агента СД, а это вынудило Лемана Брюкнера покончить жизнь самоубийством. На следующее утро его повесили как шпиона.Когда на Висле тронулся лед, пришла настоящая весна, а карантин тифа все еще не был снят. Умерло уже 432 человека, а несколько тысяч много дней испытывали мучительные боли. То обстоятельство, что на самом деле никто не болел тифом и Ян Шукальский с Марией Душиньской подделывают свидетельства о смерти, было известно многим, но не коменданту и его людям.Казалось, все идет по намеченному плану и можно немного расслабиться. Однако напряжение не покидало двух главных заговорщиков. Одна из них – Мария Душиньская, второй – отец Вайда. Мария в эти дни весны снова и снова с болью вспоминала замечательное время, проведенное в Варшаве с Максом Гартунгом. Сердце священника страдало от сильного и крайне мучительного недуга. Ночь он простаивал на коленях перед статуей Святой Девы, крепко стиснув потными пальцами четки и устремив отчаянный взгляд к небу. Любой, кто застал бы его в таком положении, мог испугаться. Отцу Вайде, привыкшему иметь дело с людьми, которых мучила совесть, удавалось скрывать свои мучения. Только оставаясь наедине с собой, он давал волю чувствам и с полной силой испытывал все муки.Католик, который покусился на святость исповеди, нарушил и святое причастие, а это означало – он не сможет делиться телом Иисуса Христа, воплощенном в хлебе и вине, что представляло саму суть его веры. Но для священника, того самого человека, который отвечает за пресуществление, Пресуществление – вера, что хлеб и вино, предложенные священником во время литургии, превращаются в тело и кровь Христа.

это стало кромешным адом. Его беда заключалась в том, что он совершил грех и не мог исповедаться в нем. Вследствие этого он не мог совершить обряд очищения, с тем чтобы причаститься. Мирянин мог жить, не принимая участия в этом священном католическом ритуале, а священник не мог. Он должен был осуществлять причастие и сам причащаться. Если он причащает других, то сам должен быть чист перед Богом. Но святой отец не был чист и не имел никакой возможности очиститься от греха.Отец Вайда убил человека – Лемана Брюкнера. А в этом он не мог исповедаться, не мог признаться другому священнику в том, что Дитер Шмидт с удовольствием вытянул бы из него пытками. Пиотр Вайда вынужден хранить эту тайну, чтобы уберечь своих братьев, и ему придется терпеть вечное проклятие своей души. Никому не было ведомо, сколь ужасные муки он терпел.
С летом пришли туманы, ранними утрами скрывавшие долину Вислы. Они окутывали Зофию тонким слоем тишины. Как и весной, эпидемия не прекращалась. Количество жертв уменьшалось, но карантин не снимали. Верховное командование оказывало на Дитера Шмидта такое давление, что ему стало невмоготу выносить его. Карантин сильно нарушил передвижение войск вермахта в Украину.Танки надо было возвращать в Зофию для ремонта, требовался бензин, солдат надлежало обмундировать. Несмотря на стратегическую ценность Зофии, нацисты не осмеливались входить в город, поскольку страшно опасались эпидемии на фронте.Однако комендант гестапо мало чем мог помочь, ибо эпидемия разрослась слишком широко, охватила огромное пространство. Врачи Зофии делали все возможное, чтобы укротить болезнь.В жаркое лето открылся кегельбан, где собиралась горстка ничего не боявшихся жителей Зофии. Те, кого раньше положили в больницу или кого вылечили на дому, теперь считались обретшими иммунитет, и им разрешалось собираться небольшими группами.Каждый завод, каждая фирма, нанимавшая большое количество работников, располагали кегельбаном. Мальчики сидели в будках в конце площадки, поднимали упавшие кегли и громко объявляли результаты.Поляки собирались здесь в теплые дни, пили свое крепкое пиво и соревновались друг с другом в кеглях, будто их только и интересовало, как добиться в этой игре лучшего результата.Нацисты, опасаясь заразиться тифом, наблюдали за всем с безопасного расстояния, а Дитеру Шмидту оставалось лишь следить за тем, чтобы партизанское движение снова не подняло голову.Традиционные польские праздники приходили и уходили: День Всех Святых, Рождество, Новый год и Пасха. С наступлением зимы заболеваемость тифом возросла. Все случаи подтвердила лаборатория в Варшаве. Карантин продолжался. Жители Зофии все время получали указания от членов совета Долаты и продолжали разыгрывать свои роли. В апреле 1943 года, ровно через год после вспышки эпидемии, этим мирным дням пришел конец.
Двое мужчин обедали с аппетитом: ели колбаски с кислой капустой и опустошали бутылку со шнапсом. Оба встречались редко, но если такое случалось, то старались провести время как можно лучше. Качая головой, Фриц Мюллер, старший офицер медицинской службы в варшавской лаборатории здравоохранения, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36