22
После той ночи Джейсон начал на меня смотреть. У него вошло в привычку смотреть на меня, когда мы возвращались домой из клуба, когда я готовила еду или когда все мы сидели в гостиной перед телевизором. Когда я подносила клиенту зажигалку, Джейсон стоял в нескольких футах от меня и смотрел так, словно его забавляло все, что я делаю. Такое внимание было ужасно и в то же время волнующе — раньше никто на меня так не смотрел, и я не представляла, что сделаю, если он подойдет ко мне. Я все время подыскивала предлоги, чтобы не попадаться ему на пути.
Пришла осень. Изнурительная жара, раскаленный металл, запахи жареной еды и канализации уступили место более прохладной погоде. Небеса очистились от мглы, клены засыпали город рыжей листвой, в воздухе пахло дымом. Казалось, мы вернулись в послевоенную Японию и ходили между кострами, на которых готовили пищу. Стоя на галерее, я могла дотянуться до ветки и сорвать зрелую хурму. Комары покинули сад, и это расстроило Светлану — она сказала, что после их отлета мы все обречены.
Фуйюки так и не посетил клуб. Ши Чонгминг продолжал упорствовать, иногда я думала, что мои шансы увидеть фильм равны нулю. Однажды, не выдержав, я села на поезд до Акасаки и в уличном автомате набрала номер телефона с карточки Фуйюки. Медсестра — я была уверена, что это медсестра, подошла к телефону и сказала: «Моси-моси»note 52. Я замерла с трубкой у уха, вся моя отвага немедленно испарилась. «Моси-моси», — повторила она, но я уже отказалась от своего намерения — бросила трубку на рычаг и пошла прочь от будки так быстро, как только могла, не оглядываясь. Возможно, Ши Чонгминг был прав, когда говорил, что нельзя получить шелк из листа шелковицы.
В Кинокунии, большом книжном магазине в Синдзю-ку, я скупала книги по альтернативной медицине. Купила и несколько китайско-японских словарей и сборники очерков о якудзе. В следующие дни, в ожидании визита Фуйюки, запиралась в своей комнате на долгие часы и читала о китайской медицине, пока не узнала все о прижиганииnote 53, об акупунктуре каменными иглами, о ранних операциях Хуа Тоnote 54 и экспериментах с анестезией. Вскоре до меня дошел смысл упражнений «Игры пяти зверей»note 55. Ознакомившись с работой Шен Нонга «Materia Medica»note 56, я могла теперь рассказать о систематике растений. Я читала о костях тигра, о желе из черепахи, о желчном пузыре медведя. Ходила в магазины университетского городка, достала образцы жира угря и медвежьей желчи. Я искала средство, которое могло бы перевернуть принципы ре — и дегенерации. Ключ к бессмертию. Этот поиск в той или иной форме продолжается со времен появления человека. Даже скромный тофуnote 57, как говорят, был создан китайским императором в попытке раскрыть тайну бессмертия.
Но Ши Чонгминг говорил о чем-то таком, с чем ранее никто не встречался, о том, что хранилось в тайне.
Однажды я взяла все свои краски и написала картину. На ней был изображен человек в городе во время войны. Лицо как у актера из театра Кабуки, гавайская рубашка, позади фигуры — американский автомобиль. В такой машине мог бы разъезжать гангстер. Возле ног человека валялись медицинские флаконы, перегонный куб, дистиллятор. Нечто драгоценное — нелегальное? — то, о чем никто не осмеливался говорить.
— Как красиво, — сказал Ши Чонгминг. — Правда?
Я посмотрела из окна его кабинета на деревья, покрывшиеся красной и золотой листвой. Мох на земле принял пурпурно-зеленую окраску, словно перезревшая слива. Время от времени в открытые двери входила призрачная фигура в кимоно и маске кэндоnote 58. Раздавались крики из додзёnote 59, и тучи ворон, хлопая крыльями, снимались с деревьев. Действительно, красиво. Я не понимала, почему не могу отделить красоту от контекста. Я не могла не думать, что современный город охочей до власти Японии поймал красоту в свою ловушку.
— Стало быть, вы из тех, кто не может простить? — Я повернулась и посмотрела ему в глаза.
— Простить?
— Японию. За то, что она сделала в Китае.
В голову мне пришли слова китайского американца, историка. Я училась у него в университете: «Жестокость японцев превышала воображение. Жестокость они подняли до уровня искусства. Если последует официальное извинение, будет ли этого достаточно, чтобы мы простили?»
— А вы что же, простили? — спросила я. Он кивнул.
— Как вы могли?
Ши Чонгминг закрыл глаза, на его лице играла улыбка. Он долго молчал, обдумывая ответ. Могло показаться, что он уснул, если бы не его руки — они двигались и трепетали, как умирающие птицы.
— Как? — переспросил он и поднял голову. — И в самом деле, как? Кажется, что это невозможно, верно? Но я многие годы размышлял об этом — годы, в которые я не мог выехать из собственной страны, годы, в которые не выходил за пределы собственного дома. Пока меня не вышвырнули на улицу, пока не прогнали по городу с табличкой… — Большим и указательным пальцем он ткнул себя в грудь, и я немедленно подумала о фотографиях, сделанных в период Культурной революции. — Красные отряды сгоняли в толпу людей и вешали им на шею таблички типа «Ученый — ренегат» и «Антипартийный элемент». Пока вы этого не испытали, вам не дано познать человеческую натуру. Прошло много времени, но я постиг одну простую вещь: я понял, что такое невежество. Чем больше я его изучал, тем больше становилось ясно, что их поведение было вызвано невежественностью. Да, в Нанкине была горстка солдат, и в самом деле злобных по натуре. Этого я оспаривать не стану. Ну а другие? Самым большим грехом была их невежественность. Вот так все просто.
Невежественность. Я подумала, что об этом мне многое известно.
— То, что они делали в вашем фильме. Вы это имели в виду? Это и есть невежественность?
Ши Чонгминг не ответил. Его лицо закрылось, и он сделал вид, что занят бумагами. Упоминание о фильме каждый раз заставляло его замолчать.
— Вы это имели в виду, профессор Ши?
Он отодвинул бумаги, убрал все со стола, готовясь перейти к делу.
— Хватит, — сказал он, — не будем об этом говорить. Садитесь и скажите, почему вы сегодня ко мне пришли.
— Я хочу знать, что вы имели в виду. Вы хотели сказать, то, что они сделали…
— Прошу вас! Ведь вы сегодня не зря ко мне пришли. У вас появились какие-то мысли, я вижу по вашему лицу. Садитесь.
Я неохотно подошла к столу, села напротив, положила руки на колени.
— Ну? — сказал он. — И что же это?
— Я читала, — вздохнула я. — О китайской медицине.
— Это хорошо.
— Есть миф. История о божестве, божественном земледельце, который упорядочил все растения. Верно?
— По вкусу, температуре и качеству. Да. Вы говорите о Шен Нонге.
— Стало быть, я должна решить, к какому из этих разрядов следует отнести средство Фуйюки?
Ши Чонгминг смотрел мне в глаза.
— Что? — спросила я. — Что я такого сказала?
Он вздохнул, откинулся на спинку стула, соединив руки, легонько постукивал пальцами.
— Думаю, пришло время рассказать вам чуть больше о себе.
— Да?
— Не хочу, чтобы вы впустую тратили время. Вы должны знать: у меня очень большие подозрения относительно того, что мы ищем.
— Тогда я вам не нужна…
Он улыбнулся.
— Нет, нужны.
— Почему?
— Потому что я не хочу слышать то, что хочу услышать. Не хочу, чтобы вы, как попугай, приходили ко мне, бесцеремонно и раболепно, и говорили: «Да, сэр, да, сэр, вы совершенно правы, мудрейший». Нет, мне нужна правда. — Он вытащил из-под стопки книг потертую папку. — Я слишком долго работал над этим, чтобы не делать ошибок. Я расскажу вам все, что следует знать. Но не скажу в точности, что именно подозреваю.
Из папки он вынул пожелтевшие бумаги, перевязанные грязной черной лентой. Вместе с бумагами высыпались скрепки и карандашная стружка.
— На поиски Фуйюки у меня ушло много времени, долгие годы. Я узнал о нем очень многое. Все это здесь.
Он толкнул ко мне через стол связку бумаг. Я смотрела на большую неаккуратную пачку. Она едва не свалилась с края стола. Бумаги были официальные, китайские и японские. Тут были ксерокопии газет, правительственный меморандум. Я узнала иероглифы Комитета обороны.
— Что это?
— Это плоды многолетней работы. Большую часть документов я собрал, прежде чем мне разрешили ехать в Японию. Письма, статьи из газет и — самое рискованное, что я сделал, — приобрел отчеты тайных агентов. Не думаю, что вы их поймете, но вам следует знать, как опасен Фуйюки.
— Вы об этом уже говорили.
Он задумчиво улыбнулся.
— Да, понимаю ваш скептицизм. С виду он очень стар. Может даже показаться добрым человеком. Милосердным.
— Нельзя ничего сказать, пока не поговоришь с человеком.
— Интересно, правда? Самая могущественная акула Токио, крупнейший производитель и нелегальный импортер метамфетаминаnote 60 — интересно, каким безобидным он кажется. Но не обманывайтесь. — Ши Чонгминг выпрямился. — Он безжалостен. Вы не можете вообразить, как много людей умерло по его вине, пока он руководил трафиком распространения амфетамина между Токио и бедными корейскими портами. И, возможно, самое интригующее здесь то, как внимательно он подбирает свое окружение. Он придумал уникальную технологию — в этих документах есть все, если вы знаете, на что обращать внимание. Он искуснейший манипулятор! Он изучает в газетах статьи об уголовных делах, тщательно отбирает заинтересовавшие его случаи, платит адвокатам за защиту тех или иных подозреваемых. Если дело решается в их пользу, они становятся преданными Фуйюки до конца жизни.
— А вы знаете… — Я придвинулась к Чонгмингу и инстинктивно понизила голос. — О медсестре?
Ши Чонгминг с серьезным видом кивнул.
— Да. Это его медсестра и телохранитель. Огава. Те, кто ее боятся, совершенно правы. — Он заговорил так же тихо, как и я, словно нас могли подслушать. — Господин Фуйюки любит садистов. Ему по душе люди, не знающие, что такое добро и зло. Он взял к себе медсестру за блестящий криминальный талант и за абсолютную неспособность к сочувствию. — Чонгминг указал на документы. — Если прочтете это, то обнаружите ссылки на Зверя Сайтамыnote 61 в популярных газетах. Ее методы превратили ее в живой японский миф, о ней ходит много слухов.
— И каковы же эти методы?
Чонгминг кивнул и слегка сжал нос, то ли желая избавиться от воспоминания, то ли пытаясь подавить желание чихнуть.
— Естественно, — сказал он, убрав руку и выдохнув, — насилие — необходимая составляющая жизни у якудзы. Возможно, в этом нет ничего удивительного, учитывая ее сексуальную природу, неудивительно и то, что она склонна… — Его глаза уставились в пространство над моей головой. — Склонна украшать свои преступления.
— Украшать?
Он не ответил. Поджал губы и сказал:
— Я ее не видел, но слышал, что она необычайно высокого роста.
— Некоторые девушки в клубе думают, что она мужчина.
— Тем не менее она женщина. Женщина — не знаю, как это сказать по-английски — с какой-то дисфункцией организма. Но хватит об этом. Зачем тратить время на предположения? — Он очень внимательно на меня посмотрел. — Мне необходимо знать. Вы уверены, что хотите продолжить?
Я пожала плечами, по спине пробежал холодок.
— Да, — сказала я, растирая руки, — хорошо, я согласна. Дело в том, что это — самое главное дело моей жизни. Я занималась им девять лет, восемь месяцев и двадцать девять дней и никогда не думала его бросить. Иногда мне кажется, я раздражаю этим людей. — Задумалась на мгновение и взглянула на него. — Да, наверняка раздражаю.
Он рассмеялся и собрал бумаги. Укладывая их в папку, обратил внимание на фотографию, находившуюся в самом низу пачки, и вытащил ее из-под ленты.
— Мне кажется, вас это заинтересует.
Выложив ее на стол, наполовину прикрыл снимок длинными коричневыми пальцами. В верхнем правом углу я заметила штамп с иероглифами, означавшими «Департамент полиции», рассмотрела также, что фотография была черно-белая и на ней запечатлен автомобиль с открытым багажником. В багажнике что-то лежало, но что именно, я не поняла, пока Ши Чонгминг не отпустил пальцы.
— Ох! — тихо воскликнула я, инстинктивно прикрыв рот ладонью.
От головы отлила кровь. На фотографии была рука, человеческая рука с дорогими часами. Она безжизненно свисала из багажника. В университетской библиотеке я видела похожие фотографии с запечатленными на них жертвами, но в данный момент я не могла отвести глаз от того, что лежало под выхлопной трубой автомобиля. Разложено это было почти ритуально, сложено, как боа-констриктор…
— Это… — тихо сказала я, — то, что я думаю? Это от человека?
— Да.
— Вы это имели в виду, когда говорили… об украшательстве?
— Да. Это одно из мест преступления Огавы.
Он толкнул фотографию через стол.
— Говорят, при первом взгляде на тело полиция не поняла, что внутренние органы вынуты. Меня не перестает удивлять уровень изобретательности, на который может подняться человек, совершающий что-то жестокое.
Он забрал снимок и перевязал бумаги черной лентой.
— Кстати, — сказал он, — если бы я был на вашем месте, то не стал бы тратить время на изучение классификации Шен Нонг.
Я заморгала, глядя на него.
— Прошу прощения?
— Я сказал — не тратьте время на классификацию Шен Нонг. Нужно искать не растение.
23
Я перестала спать. Фотография из папки Ши Чонгминга не давала уснуть, заполняла все мои мысли: смогу ли я ему помочь? Волновали меня не только медсестринские «украшения», но и Джейсон: он тоже был причиной моих ночных бдений. Иногда он появлялся там, где я его меньше всего ожидала — в коридоре возле моей комнаты или в баре, куда я ходила за чистым бокалом. Он молча смотрел на меня спокойными глазами. Я говорила себе, что он меня дразнит — исполняет замысловатое па-де-де ради собственного развлечения, словно арлекин, танцует вокруг меня в полутемных уголках дома, по ночам крадется по коридору. Но иногда, особенно когда все мы возвращались домой из клуба, я чувствовала, что он смотрит глубже, стараясь понять, что у меня под одеждой. В эти мгновения я испытывала ужасное ощущение в животе, туже запахивала куртку, поднимала воротник, скрещивала руки и ускоряла шаг, чтобы он отстал. Все, о чем я могла думать, были ядовитые комментарии двойняшек.
Дом казался теперь все более одиноким. Однажды утром, через несколько дней после визита к Ши Чонг-мингу, я рано проснулась и, лежа на низком диване, прислушивалась к тишине. Я остро ощущала пространство — комнаты, отходившие от меня в разных направлениях, с их скрипучими полами, неметеными углами, полными тайн и, возможно, смертей. Запертые комнаты, в которых не был никто из живых. В доме все спали, и неожиданно я почувствовала, что не могу долее переносить тишину. Поднялась, позавтракала, выпила крепкий кофе, надела льняное платье, собрала все свои тетрадки и словари и отнесла в сад.
Стоял необычно теплый, безветренный день — почти летний. Осенью выпадает утро, когда небо такое ясное, что боишься: вдруг все твои вещички поднимутся и безвозвратно исчезнут в небе. Никогда не думала, что японское небо может быть таким ясным. Шезлонги по-прежнему стояли там, где и были, только теперь возле них лежали горы окурков: их оставили двойняшки. Я с-ложила все вещи на один шезлонг и огляделась по сторонам. Рядом со старым прудом увидела остатки дорожки, сложенной из нарядных камней. Дорожка, извиваясь, уходила в кусты, к закрытому крылу здания. Я сделала несколько шагов по камням, раскинув руки, словно балансируя, обогнула пруд, миновала каменный фонарь и скамейку и вышла на участок, который показался Ши Чонгмингу таким привлекательным. Остановилась, посмотрела под ноги.
Дорожка убегала вперед, за деревья, но там, где я остановилась, лежал белый камешек, величиной с кулак. Он был похож на перевязанный подарок. В японском саду каждый предмет символизирует что-то, и белый камешек ясно намекал гостям: хода нет. Частная территория. Некоторое время я на него смотрела: интересно, что он скрывает. Солнце спряталось за тучу, мне вдруг стало холодно. Что произойдет, если нарушишь правила в чужом месте? Я вздохнула и переступила через камень.
Постояла, ожидая: что-то случится? С земли поднялась птичка с длинными крыльями и устроилась на ветке. Больше ничего не произошло, в саду по-прежнему было тихо. Птица, казалось, наблюдала за мной, я тоже на нее смотрела. Затем, чувствуя на себе ее взгляд, повернулась и продолжила путь. Перешагивая через корни деревьев, приблизилась к закрытому крылу. Подошла к стене, откуда могла увидеть весь дом по периметру. По закрытым окнам ползли лианы. Я переступила через упавшую ветку и подошла к одной из решеток. От нагретого на солнце металла коже стало тепло. Я приставила к ней нос и почувствовала запах пыли и плесени, исходивший из закрытого помещения. Подвал, вероятно, был затоплен и опасен. Джейсон говорил, что побывал здесь несколько месяцев назад. Обнаружил там груды хлама, который ему не захотелось разглядывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34