Он сел рядом.
— Я хочу кое-что сказать тебе, — проговорил он, и прежде чем мысль его вылилась в слова, он уже знал, что не может не быть «свиньей». Даже сейчас он уже старался отделаться от Дорис. Но деликатно! Так, чтобы она не догадалась! Главное, чтобы она, упаси боже, не догадалась! — Если что-нибудь случится, — сказал он, — это будет штука серьезная, не какая-нибудь пушинка, которую ты сдунешь своими губками.
— Я знаю, — Дорис перестала штопать. — Ты говорил мне.
— Если Джо узнает, где я, с ним не разделаешься в минуту, или в час, или в день. Заварится каша. Такая заварится каша, что и не расхлебаешь.
— А как он тебя найдет?
— Не знаю. — Генри представилось, как Джо рыщет из дома в дом. Уж он-то спать не будет! — Я просто говорю на всякий случай, — сказал он. — Я не хочу тебя подводить и предостерегаю тебя, чтобы ты подумала о себе.
— Он не найдет тебя. Он не может тебя найти.
— Ты должна подумать о себе. Меня мучает мысль, что ты погибнешь вместе со мной, если не остережешься.
— Ты теперь все равно что мой муж, на радость и на горе.
— Нет! — воскликнул Генри. — Дорогая, прошу тебя, будь благоразумна. Если это дело получит огласку, твоя карьера кончена. Ты сама это знаешь. Нужно смотреть фактам в глаза.
— Я люблю тебя. — Дорис наклонилась и поцеловала его. — Вот это факт, милостивый государь.
Генри сидел тихо, задумавшись, и не отвечал на ее поцелуй. Он-то еще ни разу не сказал Дорис, что любит ее, мелькнула у него мысль. Конечно, ему придется это сделать рано или поздно, но пока что он мог с чистой совестью оказать, что ни разу не солгал Дорис.
— Я ужасно терзаюсь, — повторил Генри. — Свалился сюда, как снег на голову, и втравил тебя в эту историю, не дав тебе даже опомниться. Это было нечестно. А я хочу быть честным с тобой. Если Джо меня разыщет, произойдет что-то очень скверное, во всяком случае, может произойти. Я сам не знаю. Но мы должны быть готовы ко всему.
— Все было честно. Я люблю тебя. В любви все честно.
— Я знаю, дорогая. Это я знаю. Но выслушай же меня. Все может случиться — не обязательно, — но может случиться что-нибудь такое, от чего мой бизнес и вся моя карьера полетят к черту. Например, я могу сесть в тюрьму, и тогда скандал погубит тебя. Где ты получишь работу после этого? В каком-нибудь кабаре на летний сезон? Больше тебя никуда не возьмут. «Красотка Уилока! Поглядите, как она пляшет! Только для взрослых!»
Дорис лукаво на него посмотрела.
— Мне что-то сдается, мистер, что вы уже стараетесь от меня отделаться.
— Дорис! — вскричал Генри. — Не говори так! — Он обнял ее и крепко прижал к себе.
— Все дело в том, — сказал он, — что мы должны быть благоразумны. Я не хочу губить тебя. Я не стану губить тебя, и будь добра меня слушаться, потому что я теперь глава семьи.
Они еще долго говорили, и все об одном и том же. Генри сказал, что ему нужно перебраться в какой-нибудь отель, а Дорис сказала, что там будет ничуть не менее опасно и что он будет там ужасно одинок, а Генри сказал, что он не будет одинок. Потом Генри сказал, что да, конечно, он будет одинок, но он должен поступать с ней честно, а она сказала, что она теперь имеет право охранять его, и они еще долго спорили, и в конце концов Дорис пообещала ему позаботиться о себе. Если что-нибудь случится, она убежит от него, как только увидит, что дело действительно серьезно.
— Я буду вести себя, как самый заправский флюгер, — сказала Дорис. — Клянусь тебе. Пока все не кончится, я тебя знать не знаю. Но потом уж я буду знать тебя до конца моих дней.
Вечером Дорис спустилась вниз, в закусочную, купить чего-нибудь на ужин — копченой индейки, — сказала она. Оставшись один, Генри посмотрел на газеты, валявшиеся на полу. Но читать ему не хотелось. Он взглянул на часы. Было тридцать минут восьмого.
«Что ж, — подумал он. — Как-никак, а время провели».
Генри решил еще раз поговорить с Дорис и убедить ее, что он должен ради нее переехать в отель и там прятаться от Джо. А потом, когда все кончится, — если только когда-нибудь кончится, если Джо когда-нибудь угомонится, и Фикко поймают, и они снова сколотят свой бизнес, — ну, тогда он женится на Дорис. Да, женится! Это решено. Если он ей нужен, он на ней женится. Больше он не будет свиньей. С этим покончено бесповоротно, на всю жизнь.
11
Стук в дверь раздался в начале одиннадцатого. Генри и Дорис уже перемыли и убрали посуду. Генри снова убеждал Дорис, что должен поступать с ней честно и переехать в отель, а она снова твердила ему, что если только что-нибудь случится, она бросит его и будет держаться в стороне, пока все не кончится.
Когда раздался стук, Генри стоял посреди комнаты без пиджака. Он посмотрел на Дорис, посмотрел на дверь и почувствовал холодный пол под ногами. Генри был в одних носках. Придется надевать ботинки, если понадобится бежать.
— Кто там? — спросила Дорис.
— Крысолов. — Это не был голос Джо. Но это вообще не был человеческий голос. Человек не может так говорить. Дорис и Генри молча глядели друг на друга.
Бежать, подумал Генри, спрятаться! Спрятаться в ванной, в шкафу, под кроватью, выскочить из окна и вниз по пожарной лестнице! Захватить башмаки, пальто, деньги! Нет, как он оставит Дорис одну с Джо?
— Открой, пожалуйста, дверь, — сказал он Дорис. Он удивился своему голосу. Это был какой-то жиденький голосок, но спокойный. Дорис держала теперь дверь на запоре. Она подошла к двери и повернула ключ. В ту же секунду Джо распахнул дверь настежь. Дорис отбросило дверью в сторону, и Джо ворвался в комнату, выставив плечо вперед, словно продираясь сквозь невидимую преграду. Он прежде всего увидел Дорис и с силой оттолкнул ее, почти ударил. Потом повернулся к Уилоку. Он держал в руке револьвер и направил его прямо на Уилока.
— Ну, сукин сын, — сказал он. — Ну! — Он с трудом переводил дыхание.
Генри смотрел на револьвер. Он не видел ничего, кроме револьвера. Он думал о том, что ему нужно сейчас сказать что-нибудь неожиданное, какой-нибудь пустяк, но так, чтобы это озадачило Джо, и тогда Джо собьется с тона и утихомирится.
— Что, ну? — Генри хотел сказать это спокойно-вопросительно, но голос его слегка дрожал. — В чем дело, Джо?
Взгляд Джо метнулся в сторону Дорис и снова вонзился в Уилока.
— Я так и думал, — сказал он, — что такой сукин сын, как ты, непременно спрячется какой-нибудь девке под юбку. Вот на этом-то вы и попались.
— Молчите, — сказал Генри сердито.
— Молчать? — Джо шагнул вперед. — Я тебе покажу, крыса, шкура, сукин сын, я тебе глотку перерву! — Голос его сорвался на визг. — Где мой брат? Где Тэккер? Что этот сукин сын, эта крыса, сделал, чтобы спасти моего брата? Я убью его — и его и тебя, слышишь!
— Сядьте, — сказал Генри. — Снимите пальто и шляпу. Мне нужно многое сказать вам.
— Да, да, нужно, сукин ты сын!
— Эта штука совершенно вам ни к чему. Уберите ее.
— Я сам знаю, к чему или ни к чему, — сказал Джо. — Он сделал еще шаг вперед. — Ты мне больше не указчик. У меня с тобой разговор короткий. Я тебя прикончу, ты и охнуть не успеешь.
Джо держал револьвер в правой руке, левая рука судорожно сжималась и разжималась, царапая ногтями по брюкам. Он вдруг поднял ее и потер подбородок. Джо не брился уже два дня. Он был слишком занят охотой за Тэккером и Уилоком. Зная, что Уилок завсегдатай бродвейских кабаков, он обшарил весь Бродвей, доискался до его знакомства с Дорис и пять минут назад раздобыл ее адрес. Он, не раздумывая, опрометью бросился сюда, чтобы все узнать.
Узнать, что было сделано для его брата? Он знал, что ничего не было сделано. Если бы Фикко потребовал денег, Тэккер ответил бы ему, что он может оставить Лео при себе. Узнать, что было сделано для бизнеса? Это он тоже знал. Джонстон рассказал ему, и он сам понимал, что Тэккер рассчитал правильно: нужно залечь, выиграть время, выждать, пока сцапают Фикко, затем выйти из норы и попытаться снова наладить дело. Джо знал все это и знал, что это правильно, что это — бизнес, и все же рыскал по Бродвею, брал за глотку официантов и метрдотелей ночных ресторанов и каких-то девчонок, требуя, чтобы они выложили все, что им известно, иначе он им это припомнит, когда придет время, — так припомнит, что они век его не забудут, — и, наконец, узнал то, что ему было нужно, и прибежал сюда. Он не мог не рыскать и не мог не прибежать сюда, потому что ему нужно было уйти от того, что он знал и не хотел знать, — что для Лео ничего не сделано и что это правильно, так и надо было поступить, на то и бизнес. А сейчас, быть может, и рыскать по Бродвею, и прибежать сюда — уже мало, сейчас, быть может, ему придется убить, чтобы уйти от того, что он знал и не хотел знать.
Генри слышал, как Джо скребет щетину на подбородке. Он видел его налитые кровью глаза. Джо весь дрожал, и, когда он не говорил, слышно было, как он хрипло, с трудом переводит дыхание. Грудь его ходила ходуном, и казалось, что не только его рот, но все лицо раскрывается, чтобы глотнуть воздуха.
— Вам бы нужно чего-нибудь поесть, — сказал Генри. — И принять ванну. Почему бы вам не пойти сейчас под душ, а мы тем временем приготовим закусить.
Генри чувствовал себя увереннее. Он дружелюбно улыбался Джо. Джо ничего ему не сделал. Он только говорит. Значит, он и не собирается ничего делать. Ему просто нужно сорвать на ком-нибудь все, что у него накипело. Прошла уже пятница, и суббота, и воскресенье, — у него было время все обдумать, и он сам понимает, что они сделали то, что нужно для бизнеса, а значит, и для него самого, потому что это и его бизнес, и, значит, он сам тоже притаится и будет выжидать, как и все они, пока беду не пронесет мимо. Он просто искал места, где бы отвести душу, поорать, поскандалить, чтобы дать выход мучительному сознанию, что Лео гибнет из-за бизнеса, который есть и его бизнес, бизнес Джо, — больше бизнес Джо, чем Уилока, особенно теперь, когда Лео уже нет.
— Пока вы будете есть, мы можем поговорить, — сказал Генри.
Дорис не двинулась с места после того, как Джо отшвырнул ее к стене. Дверь все еще была распахнута настежь. Отлетев от двери, Дорис наткнулась на стул и так и застыла, с побелевшим лицом и полуоткрытым ртом. Она боялась пошевельнуться. Ей казалось, что стоит ей сделать шаг или громко вздохнуть, как револьвер выстрелит.
— Чего же еще ждать от такого сукиного сына, как ты, — сказал Джо. — По-твоему, я должен принимать ванну, пока мой брат умирает уже третьи сутки неизвестно где? Должен размываться под душем и сидеть тут с тобой и с этой девкой, которую ты где-то подцепил, пока мой брат умирает! — Голос у него вздрагивал, но он боролся с этой дрожью и боролся с самим собой. — Вы его не хотели принимать! — крикнул он. — Да, да, вы с Беном не хотели его, с самого начала не хотели его принимать, — он, видите ли, недостаточно хорош для вас, для таких подлецов, для такого сукиного сына, как ты! Никто не хотел его. А уж ты-то больше всех. С самого начала.
Джо прикрыл глаза рукой, не касаясь лба. Подбородок у него сморщился и задрожал; слезы жгли ему глаза и крупными каплями стекали по лицу.
— С самого начала, — пробормотал он. Он хотел сказать о том, как с самого начала, три недели назад, когда синдикат еще только создавался, Уилок противился попыткам Джо спасти деньги Лео. Но ему вдруг припомнилось другое: как он, Джо, всегда был баловень, любимец семьи, а Лео — всегда в загоне, и как Лео всегда помогал ему, и как он рассчитывал, что синдикат вознаградит Лео за все — за бегство из дома, который Лео для него создал, за брошенную табачную лавку, которую Лео для него купил, за гараж, который он у Лео отнял, за вспышки ненависти к Лео, да, да, ненависти — настолько сильной, что ему хотелось повалить Лео на пол и бить его, и топтать, и потом пожалеть, как когда-то в детстве.
— Лео! — крикнул Джо. Голос у него сорвался, словно что-то треснуло в горле и рассыпалось на кусочки. — Лео, Лео! О господи, боже мой, прости меня, господи! Ох, Лео, мой Лео!
Он же старался для Лео! Синдикат должен был вознаградить Лео за все. Пусть кто-нибудь посмеет сказать, что он сам не знал, почему заставил своего брата вступить в синдикат: то ли потому, что хотел помочь ему разбогатеть, то ли потому, что хотел повалить его себе под ноги, чтобы снова, как в детстве, пожалеть его… пусть кто-нибудь только посмеет сказать это, — и он убьет его на месте. И все же… Все же… о чем думал он эти три дня? Какая мысль, одна-единственная мысль была яснее и неоспоримее всех? Мысль о том, что Тэккер и Уилок сделали то, что нужно для бизнеса. И еще — что без Лео банк Лео перейдет к нему, к Джо. Да, и эта мысль была ясна и неоспорима. Она накрепко засела у него в мозгу, ее нельзя было отодрать, как нельзя отодрать грязь от земли.
— Ну, полно, Джо. — Генри медленно придвинулся ближе, протянул руку. — Полно, Джо, не надо. — Он положил ему руку на плечо, но Джо сбросил ее.
— Про-о-о-чь! — рявкнул Джо. Он наотмашь ударил Уилока револьвером в грудь. — Не трогай меня! — рычал он. — Не прикасайся ко мне своими крысиными лапами!
Удар был сильный. Генри отлетел назад, повалился на стол и, перевернувшись, ухватился за край стола, чтобы не упасть. В ту минуту, когда он, зажмурившись от боли, цеплялся за край стола и выкрики Джо еще отдавались у него в ушах, он услышал, как что-то быстро прошелестело по площадке и вниз по лестнице. Генри выпрямился и медленно обернулся.
— Я только хотел поговорить с вами, Джо, — сказал он.
Генри поискал глазами Дорис. Ее не было. Грудь у него болела. Он подумал мельком, что, верно, у него сломано ребро, но глаза его были прикованы к тому месту, где раньше стояла Дорис. Потом медленно он перевел взгляд на дверь. Дверь по-прежнему была раскрыта настежь. Генри удивило, что Джо так бушевал и ругался, а никто не прибежал на его крики. Никто, должно быть, не слышал. Воскресный вечер. В доме, должно быть, никого нет, кроме хозяйки. А хозяйка, верно, впустила Джо и ушла к себе, в свою комнату в полуподвале. Генри медленно обдумывал все это, глядя в раскрытую дверь. Ему видна была площадка, пролет лестницы и пустая темная стена напротив.
— Я не желаю с тобой говорить, — сказал Джо. — Я хочу только знать, где Тэккер, и хочу, чтобы ты выложил все, что тебе известно. Где Фикко? Посылал он к вам? Известно тебе, где Фикко, говори!
— Можно мне сесть? Вы очень больно меня ударили. — Генри приложил руку к груди. — Кажется, вы сломали мне ребро.
Если бы только Джо перестал хоть на минуту так орать, думал Генри. Он мог бы тогда подумать, сообразить — сказать ли Джо, что Дорис убежала, и им обоим теперь грозит опасность? Отчего она убежала? Оттого, что решила сделать так, как он велел, решила позаботиться о себе? Если бы только это было так! Если бы, если бы! Он должен подумать. Если это так, то не следует ничего говорить Джо. Опасно давать новое направление его мыслям: чуть что — он может начать палить. А если это не так, то опасно ничего не говорить ему, потому что тогда, значит, Дорис побежала звать на помощь, побежала за полицией. Если бы только Джо замолчал на минуту и дал ему спокойно посидеть одну минуту, и подумать хоть минуту, и сообразить, что решила делать Дорис, чтобы спасти себя.
— Жаль, что голову не проломил, — сказал Джо. — Стоило бы за подлость, которую ты устроил моему брату. Да тебя убить за это мало.
— Я ничего не устраивал.
Генри знал, что Джо и сам не может считать его виновным в похищении Лео, но нарочно затягивал этот пустой спор, чтобы подумать и решить — убежала Дорис совсем или нет. Грудь все еще болела. Голова была тяжелая, как котел, и Генри знал, что впереди еще целая ночь и ему предстоит всю ночь убеждать Джо в том, что он сам знает не хуже его, а Джо будет орать и беситься, и, быть может, побьет его и будет взвинчивать себя, пока не отведет душу, а потом угомонится и снова станет годным для бизнеса.
— Вы же понимаете, — сказал Генри, — никто, в сущности, тут не виноват. Ну, что можно было сделать? Он же не мучился, не страдал — чик, и готово! — Генри щелкнул пальцами. — Я бы хотел, чтобы и со мной было так же, когда придет срок.
— Что? Что ты болтаешь? — голос Джо звучал тонко и словно откуда-то издалека.
— Ну как мне еще вам оказать? Это верно, что у него было высокое кровяное давление?
— Что? Да говори же? Что? Что? У кого? Говори! Что?
— Да это самое, — сказал Генри, — с ним же был удар — он и не почувствовал ничего, никакой боли, вообще ничего. Это же самая легкая смерть, Джо, самая, самая легкая.
— Лео! — почти прорычал Джо. — Я так и знал! Лео! — Он закинул голову, и крики его неслись над головой Уилока. — Лео! Лео! Я все время это знал!
Генри отвел глаза. На лицо Джо больно было смотреть.
— Успокойтесь, Джо, — сказал он. — Ведь страданий никаких, вы понимаете, никаких. Свидетели — ну, люди, которые там были в это время, — говорят, что с ним был удар, а при этом, вы понимаете, совсем, ну совсем нет боли. Это самая легкая смерть; самая легкая. Джо, верно, верно. Это же милость божия — умереть так. Я вам правду говорю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Я хочу кое-что сказать тебе, — проговорил он, и прежде чем мысль его вылилась в слова, он уже знал, что не может не быть «свиньей». Даже сейчас он уже старался отделаться от Дорис. Но деликатно! Так, чтобы она не догадалась! Главное, чтобы она, упаси боже, не догадалась! — Если что-нибудь случится, — сказал он, — это будет штука серьезная, не какая-нибудь пушинка, которую ты сдунешь своими губками.
— Я знаю, — Дорис перестала штопать. — Ты говорил мне.
— Если Джо узнает, где я, с ним не разделаешься в минуту, или в час, или в день. Заварится каша. Такая заварится каша, что и не расхлебаешь.
— А как он тебя найдет?
— Не знаю. — Генри представилось, как Джо рыщет из дома в дом. Уж он-то спать не будет! — Я просто говорю на всякий случай, — сказал он. — Я не хочу тебя подводить и предостерегаю тебя, чтобы ты подумала о себе.
— Он не найдет тебя. Он не может тебя найти.
— Ты должна подумать о себе. Меня мучает мысль, что ты погибнешь вместе со мной, если не остережешься.
— Ты теперь все равно что мой муж, на радость и на горе.
— Нет! — воскликнул Генри. — Дорогая, прошу тебя, будь благоразумна. Если это дело получит огласку, твоя карьера кончена. Ты сама это знаешь. Нужно смотреть фактам в глаза.
— Я люблю тебя. — Дорис наклонилась и поцеловала его. — Вот это факт, милостивый государь.
Генри сидел тихо, задумавшись, и не отвечал на ее поцелуй. Он-то еще ни разу не сказал Дорис, что любит ее, мелькнула у него мысль. Конечно, ему придется это сделать рано или поздно, но пока что он мог с чистой совестью оказать, что ни разу не солгал Дорис.
— Я ужасно терзаюсь, — повторил Генри. — Свалился сюда, как снег на голову, и втравил тебя в эту историю, не дав тебе даже опомниться. Это было нечестно. А я хочу быть честным с тобой. Если Джо меня разыщет, произойдет что-то очень скверное, во всяком случае, может произойти. Я сам не знаю. Но мы должны быть готовы ко всему.
— Все было честно. Я люблю тебя. В любви все честно.
— Я знаю, дорогая. Это я знаю. Но выслушай же меня. Все может случиться — не обязательно, — но может случиться что-нибудь такое, от чего мой бизнес и вся моя карьера полетят к черту. Например, я могу сесть в тюрьму, и тогда скандал погубит тебя. Где ты получишь работу после этого? В каком-нибудь кабаре на летний сезон? Больше тебя никуда не возьмут. «Красотка Уилока! Поглядите, как она пляшет! Только для взрослых!»
Дорис лукаво на него посмотрела.
— Мне что-то сдается, мистер, что вы уже стараетесь от меня отделаться.
— Дорис! — вскричал Генри. — Не говори так! — Он обнял ее и крепко прижал к себе.
— Все дело в том, — сказал он, — что мы должны быть благоразумны. Я не хочу губить тебя. Я не стану губить тебя, и будь добра меня слушаться, потому что я теперь глава семьи.
Они еще долго говорили, и все об одном и том же. Генри сказал, что ему нужно перебраться в какой-нибудь отель, а Дорис сказала, что там будет ничуть не менее опасно и что он будет там ужасно одинок, а Генри сказал, что он не будет одинок. Потом Генри сказал, что да, конечно, он будет одинок, но он должен поступать с ней честно, а она сказала, что она теперь имеет право охранять его, и они еще долго спорили, и в конце концов Дорис пообещала ему позаботиться о себе. Если что-нибудь случится, она убежит от него, как только увидит, что дело действительно серьезно.
— Я буду вести себя, как самый заправский флюгер, — сказала Дорис. — Клянусь тебе. Пока все не кончится, я тебя знать не знаю. Но потом уж я буду знать тебя до конца моих дней.
Вечером Дорис спустилась вниз, в закусочную, купить чего-нибудь на ужин — копченой индейки, — сказала она. Оставшись один, Генри посмотрел на газеты, валявшиеся на полу. Но читать ему не хотелось. Он взглянул на часы. Было тридцать минут восьмого.
«Что ж, — подумал он. — Как-никак, а время провели».
Генри решил еще раз поговорить с Дорис и убедить ее, что он должен ради нее переехать в отель и там прятаться от Джо. А потом, когда все кончится, — если только когда-нибудь кончится, если Джо когда-нибудь угомонится, и Фикко поймают, и они снова сколотят свой бизнес, — ну, тогда он женится на Дорис. Да, женится! Это решено. Если он ей нужен, он на ней женится. Больше он не будет свиньей. С этим покончено бесповоротно, на всю жизнь.
11
Стук в дверь раздался в начале одиннадцатого. Генри и Дорис уже перемыли и убрали посуду. Генри снова убеждал Дорис, что должен поступать с ней честно и переехать в отель, а она снова твердила ему, что если только что-нибудь случится, она бросит его и будет держаться в стороне, пока все не кончится.
Когда раздался стук, Генри стоял посреди комнаты без пиджака. Он посмотрел на Дорис, посмотрел на дверь и почувствовал холодный пол под ногами. Генри был в одних носках. Придется надевать ботинки, если понадобится бежать.
— Кто там? — спросила Дорис.
— Крысолов. — Это не был голос Джо. Но это вообще не был человеческий голос. Человек не может так говорить. Дорис и Генри молча глядели друг на друга.
Бежать, подумал Генри, спрятаться! Спрятаться в ванной, в шкафу, под кроватью, выскочить из окна и вниз по пожарной лестнице! Захватить башмаки, пальто, деньги! Нет, как он оставит Дорис одну с Джо?
— Открой, пожалуйста, дверь, — сказал он Дорис. Он удивился своему голосу. Это был какой-то жиденький голосок, но спокойный. Дорис держала теперь дверь на запоре. Она подошла к двери и повернула ключ. В ту же секунду Джо распахнул дверь настежь. Дорис отбросило дверью в сторону, и Джо ворвался в комнату, выставив плечо вперед, словно продираясь сквозь невидимую преграду. Он прежде всего увидел Дорис и с силой оттолкнул ее, почти ударил. Потом повернулся к Уилоку. Он держал в руке револьвер и направил его прямо на Уилока.
— Ну, сукин сын, — сказал он. — Ну! — Он с трудом переводил дыхание.
Генри смотрел на револьвер. Он не видел ничего, кроме револьвера. Он думал о том, что ему нужно сейчас сказать что-нибудь неожиданное, какой-нибудь пустяк, но так, чтобы это озадачило Джо, и тогда Джо собьется с тона и утихомирится.
— Что, ну? — Генри хотел сказать это спокойно-вопросительно, но голос его слегка дрожал. — В чем дело, Джо?
Взгляд Джо метнулся в сторону Дорис и снова вонзился в Уилока.
— Я так и думал, — сказал он, — что такой сукин сын, как ты, непременно спрячется какой-нибудь девке под юбку. Вот на этом-то вы и попались.
— Молчите, — сказал Генри сердито.
— Молчать? — Джо шагнул вперед. — Я тебе покажу, крыса, шкура, сукин сын, я тебе глотку перерву! — Голос его сорвался на визг. — Где мой брат? Где Тэккер? Что этот сукин сын, эта крыса, сделал, чтобы спасти моего брата? Я убью его — и его и тебя, слышишь!
— Сядьте, — сказал Генри. — Снимите пальто и шляпу. Мне нужно многое сказать вам.
— Да, да, нужно, сукин ты сын!
— Эта штука совершенно вам ни к чему. Уберите ее.
— Я сам знаю, к чему или ни к чему, — сказал Джо. — Он сделал еще шаг вперед. — Ты мне больше не указчик. У меня с тобой разговор короткий. Я тебя прикончу, ты и охнуть не успеешь.
Джо держал револьвер в правой руке, левая рука судорожно сжималась и разжималась, царапая ногтями по брюкам. Он вдруг поднял ее и потер подбородок. Джо не брился уже два дня. Он был слишком занят охотой за Тэккером и Уилоком. Зная, что Уилок завсегдатай бродвейских кабаков, он обшарил весь Бродвей, доискался до его знакомства с Дорис и пять минут назад раздобыл ее адрес. Он, не раздумывая, опрометью бросился сюда, чтобы все узнать.
Узнать, что было сделано для его брата? Он знал, что ничего не было сделано. Если бы Фикко потребовал денег, Тэккер ответил бы ему, что он может оставить Лео при себе. Узнать, что было сделано для бизнеса? Это он тоже знал. Джонстон рассказал ему, и он сам понимал, что Тэккер рассчитал правильно: нужно залечь, выиграть время, выждать, пока сцапают Фикко, затем выйти из норы и попытаться снова наладить дело. Джо знал все это и знал, что это правильно, что это — бизнес, и все же рыскал по Бродвею, брал за глотку официантов и метрдотелей ночных ресторанов и каких-то девчонок, требуя, чтобы они выложили все, что им известно, иначе он им это припомнит, когда придет время, — так припомнит, что они век его не забудут, — и, наконец, узнал то, что ему было нужно, и прибежал сюда. Он не мог не рыскать и не мог не прибежать сюда, потому что ему нужно было уйти от того, что он знал и не хотел знать, — что для Лео ничего не сделано и что это правильно, так и надо было поступить, на то и бизнес. А сейчас, быть может, и рыскать по Бродвею, и прибежать сюда — уже мало, сейчас, быть может, ему придется убить, чтобы уйти от того, что он знал и не хотел знать.
Генри слышал, как Джо скребет щетину на подбородке. Он видел его налитые кровью глаза. Джо весь дрожал, и, когда он не говорил, слышно было, как он хрипло, с трудом переводит дыхание. Грудь его ходила ходуном, и казалось, что не только его рот, но все лицо раскрывается, чтобы глотнуть воздуха.
— Вам бы нужно чего-нибудь поесть, — сказал Генри. — И принять ванну. Почему бы вам не пойти сейчас под душ, а мы тем временем приготовим закусить.
Генри чувствовал себя увереннее. Он дружелюбно улыбался Джо. Джо ничего ему не сделал. Он только говорит. Значит, он и не собирается ничего делать. Ему просто нужно сорвать на ком-нибудь все, что у него накипело. Прошла уже пятница, и суббота, и воскресенье, — у него было время все обдумать, и он сам понимает, что они сделали то, что нужно для бизнеса, а значит, и для него самого, потому что это и его бизнес, и, значит, он сам тоже притаится и будет выжидать, как и все они, пока беду не пронесет мимо. Он просто искал места, где бы отвести душу, поорать, поскандалить, чтобы дать выход мучительному сознанию, что Лео гибнет из-за бизнеса, который есть и его бизнес, бизнес Джо, — больше бизнес Джо, чем Уилока, особенно теперь, когда Лео уже нет.
— Пока вы будете есть, мы можем поговорить, — сказал Генри.
Дорис не двинулась с места после того, как Джо отшвырнул ее к стене. Дверь все еще была распахнута настежь. Отлетев от двери, Дорис наткнулась на стул и так и застыла, с побелевшим лицом и полуоткрытым ртом. Она боялась пошевельнуться. Ей казалось, что стоит ей сделать шаг или громко вздохнуть, как револьвер выстрелит.
— Чего же еще ждать от такого сукиного сына, как ты, — сказал Джо. — По-твоему, я должен принимать ванну, пока мой брат умирает уже третьи сутки неизвестно где? Должен размываться под душем и сидеть тут с тобой и с этой девкой, которую ты где-то подцепил, пока мой брат умирает! — Голос у него вздрагивал, но он боролся с этой дрожью и боролся с самим собой. — Вы его не хотели принимать! — крикнул он. — Да, да, вы с Беном не хотели его, с самого начала не хотели его принимать, — он, видите ли, недостаточно хорош для вас, для таких подлецов, для такого сукиного сына, как ты! Никто не хотел его. А уж ты-то больше всех. С самого начала.
Джо прикрыл глаза рукой, не касаясь лба. Подбородок у него сморщился и задрожал; слезы жгли ему глаза и крупными каплями стекали по лицу.
— С самого начала, — пробормотал он. Он хотел сказать о том, как с самого начала, три недели назад, когда синдикат еще только создавался, Уилок противился попыткам Джо спасти деньги Лео. Но ему вдруг припомнилось другое: как он, Джо, всегда был баловень, любимец семьи, а Лео — всегда в загоне, и как Лео всегда помогал ему, и как он рассчитывал, что синдикат вознаградит Лео за все — за бегство из дома, который Лео для него создал, за брошенную табачную лавку, которую Лео для него купил, за гараж, который он у Лео отнял, за вспышки ненависти к Лео, да, да, ненависти — настолько сильной, что ему хотелось повалить Лео на пол и бить его, и топтать, и потом пожалеть, как когда-то в детстве.
— Лео! — крикнул Джо. Голос у него сорвался, словно что-то треснуло в горле и рассыпалось на кусочки. — Лео, Лео! О господи, боже мой, прости меня, господи! Ох, Лео, мой Лео!
Он же старался для Лео! Синдикат должен был вознаградить Лео за все. Пусть кто-нибудь посмеет сказать, что он сам не знал, почему заставил своего брата вступить в синдикат: то ли потому, что хотел помочь ему разбогатеть, то ли потому, что хотел повалить его себе под ноги, чтобы снова, как в детстве, пожалеть его… пусть кто-нибудь только посмеет сказать это, — и он убьет его на месте. И все же… Все же… о чем думал он эти три дня? Какая мысль, одна-единственная мысль была яснее и неоспоримее всех? Мысль о том, что Тэккер и Уилок сделали то, что нужно для бизнеса. И еще — что без Лео банк Лео перейдет к нему, к Джо. Да, и эта мысль была ясна и неоспорима. Она накрепко засела у него в мозгу, ее нельзя было отодрать, как нельзя отодрать грязь от земли.
— Ну, полно, Джо. — Генри медленно придвинулся ближе, протянул руку. — Полно, Джо, не надо. — Он положил ему руку на плечо, но Джо сбросил ее.
— Про-о-о-чь! — рявкнул Джо. Он наотмашь ударил Уилока револьвером в грудь. — Не трогай меня! — рычал он. — Не прикасайся ко мне своими крысиными лапами!
Удар был сильный. Генри отлетел назад, повалился на стол и, перевернувшись, ухватился за край стола, чтобы не упасть. В ту минуту, когда он, зажмурившись от боли, цеплялся за край стола и выкрики Джо еще отдавались у него в ушах, он услышал, как что-то быстро прошелестело по площадке и вниз по лестнице. Генри выпрямился и медленно обернулся.
— Я только хотел поговорить с вами, Джо, — сказал он.
Генри поискал глазами Дорис. Ее не было. Грудь у него болела. Он подумал мельком, что, верно, у него сломано ребро, но глаза его были прикованы к тому месту, где раньше стояла Дорис. Потом медленно он перевел взгляд на дверь. Дверь по-прежнему была раскрыта настежь. Генри удивило, что Джо так бушевал и ругался, а никто не прибежал на его крики. Никто, должно быть, не слышал. Воскресный вечер. В доме, должно быть, никого нет, кроме хозяйки. А хозяйка, верно, впустила Джо и ушла к себе, в свою комнату в полуподвале. Генри медленно обдумывал все это, глядя в раскрытую дверь. Ему видна была площадка, пролет лестницы и пустая темная стена напротив.
— Я не желаю с тобой говорить, — сказал Джо. — Я хочу только знать, где Тэккер, и хочу, чтобы ты выложил все, что тебе известно. Где Фикко? Посылал он к вам? Известно тебе, где Фикко, говори!
— Можно мне сесть? Вы очень больно меня ударили. — Генри приложил руку к груди. — Кажется, вы сломали мне ребро.
Если бы только Джо перестал хоть на минуту так орать, думал Генри. Он мог бы тогда подумать, сообразить — сказать ли Джо, что Дорис убежала, и им обоим теперь грозит опасность? Отчего она убежала? Оттого, что решила сделать так, как он велел, решила позаботиться о себе? Если бы только это было так! Если бы, если бы! Он должен подумать. Если это так, то не следует ничего говорить Джо. Опасно давать новое направление его мыслям: чуть что — он может начать палить. А если это не так, то опасно ничего не говорить ему, потому что тогда, значит, Дорис побежала звать на помощь, побежала за полицией. Если бы только Джо замолчал на минуту и дал ему спокойно посидеть одну минуту, и подумать хоть минуту, и сообразить, что решила делать Дорис, чтобы спасти себя.
— Жаль, что голову не проломил, — сказал Джо. — Стоило бы за подлость, которую ты устроил моему брату. Да тебя убить за это мало.
— Я ничего не устраивал.
Генри знал, что Джо и сам не может считать его виновным в похищении Лео, но нарочно затягивал этот пустой спор, чтобы подумать и решить — убежала Дорис совсем или нет. Грудь все еще болела. Голова была тяжелая, как котел, и Генри знал, что впереди еще целая ночь и ему предстоит всю ночь убеждать Джо в том, что он сам знает не хуже его, а Джо будет орать и беситься, и, быть может, побьет его и будет взвинчивать себя, пока не отведет душу, а потом угомонится и снова станет годным для бизнеса.
— Вы же понимаете, — сказал Генри, — никто, в сущности, тут не виноват. Ну, что можно было сделать? Он же не мучился, не страдал — чик, и готово! — Генри щелкнул пальцами. — Я бы хотел, чтобы и со мной было так же, когда придет срок.
— Что? Что ты болтаешь? — голос Джо звучал тонко и словно откуда-то издалека.
— Ну как мне еще вам оказать? Это верно, что у него было высокое кровяное давление?
— Что? Да говори же? Что? Что? У кого? Говори! Что?
— Да это самое, — сказал Генри, — с ним же был удар — он и не почувствовал ничего, никакой боли, вообще ничего. Это же самая легкая смерть, Джо, самая, самая легкая.
— Лео! — почти прорычал Джо. — Я так и знал! Лео! — Он закинул голову, и крики его неслись над головой Уилока. — Лео! Лео! Я все время это знал!
Генри отвел глаза. На лицо Джо больно было смотреть.
— Успокойтесь, Джо, — сказал он. — Ведь страданий никаких, вы понимаете, никаких. Свидетели — ну, люди, которые там были в это время, — говорят, что с ним был удар, а при этом, вы понимаете, совсем, ну совсем нет боли. Это самая легкая смерть; самая легкая. Джо, верно, верно. Это же милость божия — умереть так. Я вам правду говорю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59