Энни спрашивает:
— Они покупают произведения искусства для дома или для офиса?
— Иногда произведения искусства так и остаются на складе. Бывает и так, что я просто посылаю фотографию, а само произведение остается у меня.
Энни ничего не может понять.
— Они что, даже не видят оригинал?
— Понимаете, я должен вам объяснить, как это происходит. Эти люди — не такие уж ценители прекрасного. Они умны, дальновидны, прекрасно разбираются в бизнесе. Но от искусства достаточно далеки. Вы знаете Японию?
— Нет.
— Современное искусство там сейчас в большой цене. Оно как лотерея — стоимость не фиксирована, подвержена резким взлетам и спадам. Это как бы игра на бирже.
— Я ничего в этом не понимаю.
— Ну хорошо, я обрисую вам ситуацию. Для примера. — Он придвигается к ней чуть ближе. — Предположим, некий мистер Кавамото оказывается в долгу у мистера Окита. Кавамото — богатый предприниматель. Окита — тоже предприниматель, но несколько иного сорта. Он — якудза. Якудза — это вроде мафии, но без бандитизма, без насилия. Мистер Окита — человек воспитанный, культурный, уважаемый. Как может мистер Кавамото вернуть свой долг? Деньгами нельзя — это привлекло бы внимание налоговой службы. И тогда он дарит мистеру Окита произведение искусства. Допустим, работу молодой скульпторши из штата Нью-Йорк. Цена произведения невелика — полмиллиона йен. На наши деньги это пять тысяч долларов. Но мистер Окита все равно глубоко тронут — дело не в стоимости подарка, а во внимании. Затем, как это часто бывает с произведениями искусства, на следующий год цена скульптуры вдруг резко возрастает. Вице-президент компании мистера Кавамото звонит мистеру Окита и предлагает выкупить подарок обратно — за двадцать миллионов йен. Сумма, конечно, значительная, но для компании ничего не стоит списать ее на расширение производства, деловые расходы и прочее. Мистеру Окита очень жаль расставаться с подарком, но, не желая обижать партнера, он неохотно соглашается. Таким образом, долг выплачен, налоговая служба придраться ни к чему не может. Все довольны. Скульпторша тоже не пострадала, потому что во всех галереях мира отныне известно, что ее произведение было продано за двести тысяч долларов. Улавливаете общую схему?
— А что происходит с самой скульптурой? — спрашивает Энни. — После этого ее что, выбрасывают?
— С какой стати? Это двести тысяч долларов!
— На самом ведь деле она столько не стоит.
— Еще как стоит. Ведь за нее именно столько и заплатили. Вы не учитываете того, что я посылаю в Японию действительно талантливые произведения — смелые, перспективные, оригинальные. Я работаю с художниками, у которых есть талант, но нет имени и карьеры. Именно в этих делах я и незаменим. Хорошая рецензия в журналах “Арт-форум” и “Флэш-арт”, приличная мастерская, экспозиция на Базельской ярмарке, подборка иллюстраций в журнале “Документа”. И пусть вас не смущает японская махинация — она лишь восстанавливает справедливость. Так или иначе, вас все это не касается — это моя работа, предоставьте ее мне. Ваше дело — сидеть в студии и создавать свои ящики.
В глазах Энни вспыхивает искорка.
— Ах, значит, и для меня все-таки дело найдется? Большое спасибо. Послушайте-ка, мистер Лайд…
— Зовите меня просто Зак.
— Послушайте…
— Могу я называть вас Энни?
— Можете называть меня как угодно, но я не желаю иметь ничего общего с подобными, подобными…
— Грязными делишками, хотите вы сказать? Вы обиделись? Представьте себе, что Рафаэль говорит своему покровителю: “Извините, ваше высочество, но мне ничего от вас не нужно, потому что вы жестокий тиран, который любит варить своих врагов живьем в кипящем масле. Бог с ней, с мировой славой и памятью потомков, я предпочитаю безвестность”.
— Я хочу сказать…
Он останавливает ее жестом.
— Энни, для чего, по-вашему, я это делаю? Из-за денег? Мне такой доход не нужен. У меня есть свое дело, и на жизнь мне хватает.
Возвращается официант. Хочет спросить Лайда еще о чем-то, но тот отмахивается от него и говорит:
— Дэвид, давай не сейчас, ладно?
Официант испаряется.
Зак Лайд наклоняется к своей спутнице.
— Я занимаюсь этим для того, чтобы художник мог спокойно работать, чтобы вы могли создавать свои ящики и не ломать голову над тем, как прокормить ребенка. Это понятно? Пускай у вас в голове будет сумбур, хаос, что угодно. Главное — не тратьте время на добывание хлеба насущного. Только представьте себе — вам будет совершенно наплевать на идиотов, распоряжающихся в мире искусства. Вы работаете, и голова у вас ни о чем не болит.
Он резко отворачивается, глубоко вздыхает, покачивает головой.
— Впрочем, дело ваше. Это ваша жизнь, ваша карьера. Можете сидеть на своих ящиках. Чек возвращать не нужно — это знак моего восхищения. Желаю вам всяческого благополучия.
Он оборачивается, ищет взглядом официанта.
— Мистер Лайд, — тихо говорит Энни.
— Зак.
— Зак, вы очень убедительны. — Энни пытается улыбнуться. — Просто… Все это так неожиданно. О Господи, мне трудно свыкнуться с этой мыслью. Я вовсе не хотела вас обидеть. — Она смотрит на тарелку, где лежит свернутая трубочкой лососина. Улыбается. — Здесь очень вкусно кормят, но, к сожалению, я больше не могу есть.
— Ничего. Вам пора. Вы ведь участвуете в процессе, правильно?
— Да-да, там-то и есть настоящая жизнь, а это все фантазии. — Она качает головой. — Жаль, что нужно ехать. Мы могли бы еще о многом поговорить.
— Ничего, у нас будут и другие встречи.
— Когда?
— За ужином.
— Что-что?
— Давайте поужинаем сегодня вместе.
Оливер едет на велосипеде. Голова задрана, взгляд устремлен куда-то на верхушки деревьев. Мать не выдерживает, кричит:
— Оливер, смотри на дорогу!
Тогда сын опускает глаза и видит, что чуть не врезался в бровку тротуара. Вдвоем они едут вдоль берега озера. Заворачивают за угол — там здание старой библиотеки, перекресток Ивовой улицы с Церковной улицей. Когда Оливер хочет затормозить, он пользуется не ручным тормозом, а педалями. Пропустив машины, мать и сын пересекают перекресток и выезжают на травянистую велосипедную дорожку. Оливер оборачивается.
— Мам, ты мне купишь новый велосипед?
— Отстань, — говорит она.
— Настоящий новый “мангуст”, а?
— Оливер, помолчи.
— Да нас же никто не слышит.
— Все равно. Ты мне надоел.
Они проезжают мимо бронзовой статуи Ханни Стоунлей, героини американской революции. Героиня сидит на бронзовом коне и разевает свой бронзовый рот в беззвучном крике.
Оливер не унимается:
— А как насчет “Пауэрбука”?
— Это еще что такое?
— “Пауэрбук”? Это компьютер с вмонтированной игровой приставкой.
— Понятно.
— Так купишь или нет?
— Не куплю. А если ты заикнешься хоть кому-нибудь о наших успехах, я вмонтирую тебе игровую приставку прямо в глотку.
— Ну мама!
— Что?
— Это совсем не смешно.
— А я и не собиралась тебя веселить.
— Довольно глупое замечание..
— Ничего, переживешь.
— Ха-ха-ха! — иронически кривится сын. — Игровая приставка у меня в глотке — надо же до такого додуматься!
Он приподнимается и с силой жмет на педали. С озера дует легкий ветерок.
— Ха-ха-ха! — орет Оливер во все горло. Мама стала знаменитой. Мы купим коттедж на берегу, где сейчас живут Диллсы, и Джулиет будет приходить, чтобы поплавать в нашем бассейне.
— Мама, крути педали! — кричит он, обернувшись назад.
Вот они уже едут по Семинарскому переулку. Мимо, тоже на велосипеде, проносится Шон Карди. Вежливо кланяется, сигналит своим скрипучим звонком. Оливеру немножко стыдно, что его видели вместе с мамой, как маленького. Но ничего, у Шона Карди своих проблем тоже хватает. Во-первых, он отличник. Во-вторых, его мамаша заведует погребальной конторой. Не позавидуешь. Поэтому Оливер кивает однокласснику с неприступным видом и сгибается над рулем велосипеда так, словно это не велик, а настоящий мотоцикл. Ничего, скоро мама ему и в самом деле купит спортивный “харлей-дэвидсон”. А что такого? Если вокруг дома будет большой участок, мне и водительские права не понадобятся, думает он. На чем хочу, на том и гоняю. Теоретически рассуждая, я мог бы получить “харлей-дэвидсон” уже завтра. Недельку потренируюсь, а потом приглашу Джулиет, чтобы она сидела у меня за спиной.
Дом уже близко. Мать и сын проезжают мимо вылизанного газона мистера и миссис Целлер, которые как раз гуляют со своей болонкой. Оливер от души презирает всех троих. Вот показался и их собственный заросший двор. Оливер резко сворачивает вправо, срезая нос Энни. Спрыгивает у вяза, берет велосипед “под уздцы” и вдруг замирает на месте. С крыльца на него скалится человеческий череп.
— Елки-палки, — ахает Оливер. — Это еще что такое?
Вопрос идиотский — и так видно, что это такое: череп, подвешенный к дверной ручке. Сзади подходит мама. Ахает.
На черепе табличка, где большими буквами написано: “Оливер Лэйрд”.
Прежде чем Оливер успевает опомниться, ему в висок и в ухо ударяет холодная струя. Мальчик оборачивается и получает следующий заряд прямехонько между глаз. Убийца сидит на дереве и стреляет из водяного пистолета. Это, разумеется, Джулиет.
— Ты покойник, — объявляет она, целясь в него из своего оружия. Глаза у Джулиет зеленые, волосы рыжие. Она — лучшая подруга мамы.
— Падай, ты убит, — требует она, снова прицеливаясь.
— Это нечестно! — возмущается Оливер.
— Смерть не бывает честной.
— Но я не вооружен!
Он разевает рот пошире, чтобы заорать во всю глотку, но получает следующий заряд.
— Твой жизненный путь окончен, Оливер.
Он пожимает плечами, выпускает из рук велосипед и медленно заваливается на бок, а потом, картинно раскинувшись, падает. При этом не спускает глаз со своей “убийцы”. Джулиет спрыгивает с дерева. Рост у нее за метр восемьдесят, телосложение почти мужское, если не считать некоторых смущающих спокойствие Оливера округлостей. Когда Джулиет сплетничает о чем-нибудь с мамой или возится с Оливером, она расслабляется, вид у нее домашний и уютный. Но мальчику приходилось видеть, как она кокетничает с молодыми людьми — один раз в ресторане и еще один раз в шашлычной. В такие моменты Джулиет распрямляется в полный рост и слегка откидывает голову назад. Разговаривая с представителями противоположного пола, она чуть-чуть покачивается и в эти моменты больше всего похожа на готовящуюся к броску кобру. Как бы Оливеру хотелось, чтобы Джулиет когда-нибудь поплясала свой змеиный танец перед ним! Лежа на земле, он спрашивает:
— Чья черепушка-то?
Джулиет целует маму в щеку, но оружие по-прежнему направлено на Оливера.
— Твоя, неудачник. Видишь, там написано? — Потом спрашивает маму. — Что это за потрясающие новости, достигшие моего слуха?
— Неужели черепушка настоящая? — вмешивается Оливер. — Где ты ее раздобыла?
Он вскакивает и снимает череп с двери.
— Подарил один ординатор из нейрохирургии.
— Твой любовничек, да? — язвительно спрашивает Оливер.
— Не твое собачье дело. Он хотел бы быть моим любовничком. А подарок мне понравился. Череп — это оригинальнее, чем букет цветов.
— И он тебе нравится?
— Много будешь знать, скоро состаришься.
— Это точно, я скоро состарюсь. — Оливер шевелит челюстью черепа, которая крепится на пружине. Раздается звук, напоминающий скрип двери. — Ух ты! Так нравится он тебе или нет?
— Как же он мне может нравиться? Ведь он ординатор из нейрохирургии. Ты себе не представляешь, какая это скучная публика.
— Понятно.
— Если тебе осталось жить на свете всего два часа, проведи их с ординатором из нейрохирургии. Два часа покажутся тебе двумя годами. Череп можешь оставить себе, но обещай мне, что не будешь таскать его в школу и на улицу. Я думаю, похищать черепа из больницы не совсем законно.
— Все понял. Большое спасибо.
Джулиет скрывается за углом дома и возвращается со своим велосипедом, который замаскировала в кустах.
— Я так и знала, что твоему извращенному уму такой подарок понравится. Так я требую подробностей, — оборачивается она к маме.
Но Оливер берет инициативу на себя.
— У нее целых три красных кружка!
Джулиет непонимающе хлопает глазами.
— Это правда, — подтверждает мама. — Три красных кружка.
— И еще будут! — выпаливает Оливер.
— У тебя что, краснуха? — встревоженно спрашивает Джулиет.
Оливер и мама заговорщицки ухмыляются. Череп тоже разделяет их веселье. Потом мама торжественно объявляет:
— Я продала три работы.
У Джулиет отвисает челюсть.
— Энни!
— Причем очень влиятельному коллекционеру. Он говорит… — Она щелкает пальцами, не в силах найти нужное слово. — Он говорит, что я буду суперзвездой.
Джулиет отчаянно визжит.
— Тихо ты! — пугается мама.
— Энни! Это так здорово!
Мама триумфально упирается руками в бока.
— У меня в кармане двенадцать тысяч долларов.
— Ой, Энни!
Джулиет подпрыгивает, хватает маму руками за щеки и сплющивает их так, что губы у мамы становятся похожими на рыбьи.
— Энни, мать твою, это так здорово!
— Не выражайся! — говорит мама.
Потом Энни и Джулиет победоносно пожимают друг другу руки. Джулиет в восторге начинает молотить кулаками по маме, и та, хохоча, хватает ее за запястья. Подруги обнимаются, и Джулиет снова начинает молотить маму, но уже по спине. Она гораздо выше, поэтому в ее объятиях мамы почти не видно. Джулиет подмигивает Оливеру, протягивает свою длинную руку и хватает его за шею, явно намереваясь задушить и без того уже подстреленного врага.
Учитель сидит в своей учительской, погруженный в медитацию. Он в позе лотоса, взгляд устремлен на салаграммы, нарисованные на деревянном полу.
Это пирамида из красных дисков.
Учитель набирает в грудь воздуха. Пурака .
Воздух проходит вдоль позвоночника, крутясь спиралью, спускается по пути, который именуется Красной Дорогой. Дыхание спускается в темный пруд, вокруг которого растут белые кипарисы.
Речака . Дыхание свободное.
Еще один вдох. Пурака .
Один из красных кружков отрывается от нарисованной пирамиды и повисает в воздухе перед глазами Учителя. Это уже не кружок, а шар. Он легкий, невесомый, внутри шара Учитель видит лицо своего отца. Отец пьян. Он лежит на полу кладовки. Кладовка находится в подвале дома, где прошло детство Учителя. Отец орет во всю глотку арию Беллини. У него так называемый лирический баритон, в уголках рта застыла слюна.
Выдох. Речака . Шар взмывает выше.
Перед глазами застывает еще один шар, и Учитель заглядывает в него.
Он сидит на кухне все в том же родительском доме. Повсюду груды немытой посуды, заплесневевшие объедки. Он намазывает горчицей хлеб. В холодильнике где-то должен валяться кусок колбасы. С одной стороны она подгнила, но ничего, можно отрезать. Учитель смотрит на бутерброд и видит, что в горчице увяз таракан. Мальчик быстро хватает таракана двумя пальцами и смотрит на него. Вымазанные в горчице ножки отчаянно шевелятся, но таракан не двигается, он беспомощен.
Речака . Видение исчезло.
Новый вдох, новый шар.
Мать с криком врывается в уборную, чуть не сшибив дверь с петель. Папа сидит на унитазе, читая Фому Аквинского. “Ну и что теперь, Принцесса?” — кричит мама. Папа встает. Видно, что задница у него вымазана в дерьме. Он делает неловкий шажок вперед, спущенные штаны ему мешают. Папа хочет плюнуть матери в лицо, но промахивается. С улыбкой смотрит на сына, закрывает дверь.
Регулируя дыхание, Учитель складывает три шара в пирамиду, выравнивает их в правильный треугольник, потом мощным вдохом проглатывает.
Встает, включает автоответчик.
Было три звонка, все от Сари.
Учитель подходит к пульту, нажимает на кнопку. Это канал 1, кухня Энни Лэйрд. У клиента в гостях подруга, она врач. Они болтают о всякой ерунде, учительская наполняется веселым смехом. Послушать женщин приятно. Лао Цзы сказал: “Мастер путешествует с утра до ночи, не покидая своего дома”.
Энни и ее подружка переходят к интересной теме: начинают обсуждать Зака Лайда.
Энни смущена.
— Блузку в сеточку? Ни за что на свете.
— Почему нет? — фыркает Джулиет. — Ты в ней такая сексуальная.
— Джулиет, перестань. Я не хочу выглядеть сексуальной. Этот человек — мой потенциальный патрон, а не потенциальный…
— Кто?
— Друг. Не важно.
— Ну конечно. Просто всего лишь сногсшибательный, умный, богатый мужчина. Это для тебя недостаточно хорошо. Ты, так и быть, согласилась с ним поужинать, но на большее рассчитывать он не должен.
— Пойми, Джулиет, это не свидание, а деловая встреча. Кроме того, позволь тебе заметить, ты упомянула не все его достоинства. Еще он очень уверен в себе, остроумен и не забудь про готические скулы.
— Видишь, как у тебя глаза засверкали. Стало быть, решено: ты надеваешь блузку в сеточку. И не будь с ним чересчур застенчивой.
— Я вовсе не застенчивая.
— Еще какая застенчивая.
— Я скрытная, а не застенчивая.
— Нет, ты обожаешь запираться в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33