Пуля не попала ей в сердце. Она прошла через правый бок и прошила насквозь легкое. Люди, боявшиеся новых выстрелов, не сразу подошли к ней. И какое-то время она лежала одна на асфальте, окрашивающемся под ней темной кровью. Она еще думала, что сможет встать сама, и прошептала: «Как все некстати!» Когда же разлившаяся в груди невозможная, жгучая боль превысила порог, за которым уже не было сил ее терпеть, Наташа с ужасом ощутила жуткую черноту удушья. Сознание оставило ее, и она не увидела мужа, спокойным деловым шагом приближающегося к ней. А Славик Серов вышел на улицу только потому, что услышал из ресторанного зала истошные женские вопли.
— Вызовите «скорую»! — кричали несколько голосов дежурной в фойе.
— И милицию! — добавил официант, наблюдавший сцену в окно.
Славик Серов был доктором старой еще закалки, поэтому, когда слышал голоса, призывающие на помощь врача, не бежал сломя голову с места происшествия, а старался помочь в меру своих скромных сил, по крайней мере не разрешая двигать пострадавшего до приезда «скорой». И сейчас он вышел на крыльцо скорее из любопытства, поскольку даже самых простых средств для оказания помощи у него под рукой не было. Но, приближаясь к Наташе сквозь замершую толпу и еще не узнавая ее в темной фигуре, лежавшей на земле, он ощутил смутное волнение и беспокойство. Потом, с ужасом разглядев знакомую ткань темно-синего шелкового костюма, разметавшиеся по плечам волосы, он с трепетом заглянул женщине в лицо и узнал в ней жену.
— Вызовите же «скорую»! — заорал он, грозно уставясь в лицо ближайшему зрителю. Увидев место, куда вошла пуля, понял, что Наташа еще жива. — Справа! — бормотал он. — Боже мой, справа! Еще есть шанс. Только бы не был задет крупный сосуд!
«Скорую» вызвали сразу по нескольким телефонам.
— Наташа! Наташенька! Потерпи! — каким-то не своим, горловым голосом ворковал над ней Славик и, содрав с себя шерстяной джемпер, пытался зажать им рану на ее груди, из которой, растекаясь по одежде, сочилась кровь.
Определив, что стрельбы больше не будет, из окон гостиницы снова высунулись перепуганные жильцы. Работники и посетители ресторана потихоньку стали собираться во дворе полукругом. Администратор гостиницы, истерично крича, что-то орала по телефону начальству, а кассирша поспешно прятала деньги в сейф. Перламутровый «мерс» так и стоял на своем месте в углу двора, только теперь в нем сидели, дожидаясь милиции, перепуганная пьяная женщина с размазанной по лицу косметикой и солидный господин с непроницаемым видом. Двери и стекла этой машины были прочно, глухо закрыты. Светлое, безлунное небо бесстрастно освещало и гостиничный двор, и толпу любопытных, стоящих полукругом, и две слитые человеческие фигуры — одну неподвижную, женскую, лежащую на асфальте с темным пятном на груди, и прилипшую к ней мужскую, с испачканными кровью руками.
Но вот наконец послышалась вдалеке сирена, и, притормаживая на полном ходу, во двор влетела машина с красным крестом. Мгновенно оценив ситуацию и на миг приложив пальцы к сонной артерии пострадавшей, врач, выпрыгнувший из «скорой», и шофер уложили Наташу на носилки. Фельдшер, не старая еще женщина, уже доставала систему для переливания крови. Умудрившись прямо на ходу воткнуть в вену иглу, она закрепила ее лейкопластырем. Носилки подняли в машину. Дыхание у Наташи стало хриплым. В просвете ноздрей тоже показалась кровь. Врач быстро разматывал электроотсос.
— Вы кто? — спросила женщина-фельдшер у Серова.
— Муж, — глухо ответил тот.
— Если поедете с нами, садитесь, — сказала она. Отсос заработал, и Серов с ужасом увидел, как красная жидкость по прозрачной трубке потекла в банку. Он хотел спросить у врача, как он думает, задета ли легочная вена, так как понимал, что кровотечение из артерии было бы таким, что Наташа уже не могла бы жить. Но тут доктор сказал фельдшеру:
— Еще быстро сердечные! — и Серов понял, что доктору не до него, а вопросы ничего не изменят. — Соединяйся по рации с дежурной хирургией да жми скорее, а то живую не довезем! — кинул доктор через окошко шоферу, и машина, истошно взвыв сиреной, помчалась. В глубине ее, сжавшись, сидел оттесненный хлопотавшими над Наташей медработниками Серов, понимая, что он-то уж точно ничем не в силах помочь. Он положил рядом с собой на твердую скамью свой пропитанный кровью джемпер и зажал руками уши, чтобы не слышать страшный вой сирены.
Когда они привезли Наташу, дежурная бригада хирургов еще не успела размыться после предыдущей операции. Доктора быстро перемыли руки, переменили перчатки, и время пошло. В приемном покое Серову вынесли испачканный кровью шелковый синий костюм, разрезанное белье. Он машинально делал, что ему говорили, но видел только одно: темную фигуру, лежащую на земле у гостиницы.
«Как могло это все произойти?» — спрашивал он себя и не мог найти ответа.
Фельдшер в приемном что-то говорила ему насчет паспорта, полиса, еще каких-то важных для нее вещей, но он ее почти не понимал, хотя отвечал, как потом оказалось, точно.
— Тебе не надо здесь сидеть, сынок! — наконец сказала фельдшер, уловив его состояние. Таких, как он, за всю ее долгую жизнь, за сорок лет работы в больнице прошло перед ней тысячи, и она уже устала жалеть всех. Но Серова она пожалела. — Иди домой, сынок! Все равно до утра ничего не будет известно. В реанимацию тебя так и так не пустят. В хирургическое отделение тоже. Бесполезно сидеть. Иди домой.
— Я на улице тогда буду ждать, — сказал Серов, как во сне повернулся и пошел к выходу.
— Ты паспорт должен мне привезти! Страховой полис! Чистую рубашку для жены и зубную щетку! — подойдя к нему вплотную и смотря на него старческими глазами, снова начала его вразумлять фельдшер. — Я документы на твою жену как должна оформлять?
На этот раз Серов, кажется, понял ее и, пообещав все привезти в срок, вышел из больницы.
Фельдшер, прищурившись, смотрела через окно ему вслед.
«Жене-то сейчас не важно, здесь он сидит или не здесь, — рассуждала она. — Она сейчас спит. За нее анестезиолог дышит. А уж чувствует она чего или не чувствует, это один Бог знает. Все в его власти. А чего мужику без толку мучиться, здесь сидеть? Еще инфаркт хватит. Такие случаи тоже бывали… Это в каком же году, на моем дежурстве, жена-то оклемалась, а муж — того…» Но тут новый поступивший по «скорой» больной прервал ход ее мыслей, и фельдшер занялась своими обыденными делами. А Славик Серов, подцепив какого-то частника, ехал по светлому ночному городу в гостиницу.
Когда «скорая» уехала из гостиничного двора, люди, стоявшие в нем кучками, не стали расходиться сразу. Они негромко переговаривались между собой, обсуждая происшествие, вздыхали, ругали жизнь, женщин, а немногочисленные женщины — мужиков, из-за которых на свете все зло. Потом кто-то предложил вернуться в ресторан и выпить за здоровье. Часть людей ушли. Налетевший с реки ветерок медленно шевелил листву и осыпал на асфальт у гостиницы мягкий липовый цвет. Из окон последнего этажа было видно, как, подняв весла, стайкой прошли вниз по реке на базу потные, измученные байдарочники. Казалось, что в природе наконец наступило время покоя.
Но тут во двор въехал милицейский «УАЗ», из него выпрыгнули на землю несколько мужчин, один из которых явно придерживал оружие на боку. Раздвинув оставшихся во дворе людей, оперативник прошел к тому месту, где темнело на асфальте пятно, осмотрел его и стал что-то быстро говорить по рации. Потом он поднял с асфальта темный блестящий предмет, который до этого никто не трогал, а сержант стал искать гильзу. Тут же рулеткой произвели необходимые замеры. Выяснили, кто где стоял. Записали свидетелей… Работали буднично, быстро. Потом Алену вывели из блестящего «мерседеса» и посадили в милицейский «УАЗ». Она все еще дрожала от возбуждения и беспрестанно повторяла: «Сука!» и «Бог не даст мне соврать». Муж вышел из машины следом за ней, тоже сел в «УАЗ» и начал о чем-то говорить со следователем. Затем отдал тому какие-то документы, о чем-то пошептался и вернулся вместе с женой в свою машину. Кто-то из зрителей поднял с земли модную туфлю Наташи, слетевшую с ноги при транспортировке, и отдал сержанту, производившему замеры.
Машины кортежем двинулись прочь. Первым со двора торопливо уехал милицейский «уазик». Потом двинулся «мерседес». Любопытные, тихо переговариваясь, начали расходиться. Алексей, совершенно выбитый из колеи происшедшим, сидел за рулем и молчал. Лицо его было недовольно и хмуро. Алена плакала, опустив лицо в испачканные ладони, и повторяла как заклинание: «Ты ведь не дашь посадить меня в тюрьму? Что со мной там будет?» Оперативник, отправивший «УАЗ», а сам оставшийся в гостинице снимать показания, разговаривал с администраторшей в фойе и с толстыми мужиками в ресторане. Когда он закончил писать, уже начало работать метро, и следователь прямо из гостиницы поехал в больницу.
16
Славик Серов ехал с частником и думал, вспоминал. Он думал о себе и о жене. И как-то внезапно понял, что все последние годы, живя с Наташей, он испытывал ее и себя. «Ну что, дорогая, будешь дальше держать свою планку или не сумеешь? А хватит ли у тебя сил?» — вот что подразумевали его поступки. Какой же он был козел! Он должен был или примириться с тем, что она такая, какая есть, или развестись и не мучить ни ее, ни себя.
Он вспомнил тот вечер, когда она вернулась из Праги.
В ту командировку Наташа была в Чехии по приглашению какой-то французской фармацевтической фирмы, рекламирующей свой товар в бывших странах восточного единства. Наташе был очень важен этот контакт. Она надеялась заключить договор на проведение ряда исследований для своей лаборатории. Он работал в эти дни не много, Катя обреталась у бабушки с дедушкой, и в последний день, совсем заскучав, он решил пригласить в гости подругу. Подруга была в отделении новой медицинской сестрой. То ли другие девчонки не успели предупредить ее, какой он зловредный бабник, то ли она сама, будучи весьма самоуверенной и решительной особой, решила потягаться с его женой, только она приняла его приглашение с удовольствием. Он пригласил ее в воскресенье с утра, и день, скрашенный ее наивными уловками, пролетел незаметно. К вечеру, как обычно, примитивное щебетание потеряло для него всякую прелесть, и он был рад, что на ночь сможет переменить постельное белье и остаться в постели один на один с пультом телевизора. Он не хотел ее обижать, выпроваживая столь бесцеремонно. Он по достоинству оценил ее живость, ее пение, ее стоны, ее округлые бедра, но видеть ее возле себя больше не хотел. Они вышли на улицу под предлогом важного дела, и пока он провожал ее до троллейбусной остановки, им пел грустные, сладкие песни майский вечер и шелестели на ветру маленькие листочки. Когда подруга, несколько удивленная их скороспелым расставанием, сердито плюхнулась на сиденье в по-воскресному пустом троллейбусе, он обещающе помахал ей в окно. Вячеслав Сергеевич мог только догадываться о том, что подаренные им на прощание розы были уныло опущены в трехлитровую банку, поставленную на подоконник в комнатке общежития медсестер, и к утру уже завяли от табачного дыма. Также подаренное им шампанское было выпито, и конфеты съедены вместе с подружкой, перевязочной медсестрой, и ее ухажером.
— Брось ты расстраиваться, он известный бабник! — уговаривала плачущую девушку подружка, но Вячеславу Сергеевичу было это все равно, он об этом даже не думал. Он хотел прибраться в квартире и быть один.
Когда он вернулся с троллейбусной остановки, в кухне на неприбранном столе его ожидала записка от жены.
— Ну вот, свершилось! — сказал он себе, прочитав ее. — Застукала!
И этого следовало ожидать. Он был идиотом, что пригласил подругу накануне самого ее приезда.
Но Наташа не стала устраивать скандал и планку опять не опустила. Высота мышления была уделом немногих женщин. Интересно, вскидывала ли она надменно брови?
Обдумывая теперь поворот тех событий, он не мог однозначно ответить на вопрос, зачем умной Наташе вообще тогда надо было показать, что она его поймала. Он ведь не знал, что она приехала раньше на один день. Она могла сделать вид, что вообще не входила в квартиру. Нет, теперь он не сомневался, что своей запиской она именно хотела показать ему, что все знает. Но за знанием должны были следовать какие-то действия… Действий с ее стороны не последовало. Другое дело, что он их и не хотел. Сам провоцировал Наташу, но последствий боялся. Тогда к чему все-таки был устроен этот демарш?
«Я рада, — было написано на листочке бумаги, вырванном из записной книжки, — что ты хорошо провел время в мое отсутствие и не скучал».
Почерк был вкривь и вкось. Видно, она торопилась, чтоб не столкнуться с ним прямо в дверях. «Я вернулась пораньше, так как Катя сказала по телефону, что мама чувствует себя нездоровой. Я поеду сейчас прямо к ним и надеюсь, что к моему возвращению у тебя найдется чем покормить и меня. В Праге кормили отлично, но я уже опять успела проголодаться».
В спальне, прямо у смятой постели, стояли ее чемодан и какая-то розовая коробка, а два бокала на тумбочке, один из которых явственно хранил следы красной губной помады, были демонстративно прикрыты развернутой чешской газетой. Будто ее так небрежно бросили, даже не успев прочитать.
Он глупо хихикнул. Такой афронт случился с ним впервые. Пошел на кухню. В раковине холодели от ужаса две тарелки, две вилки, два ножа и две кофейные чашки. На сковородке в матовом жире стыло недоеденное куриное крылышко, а на разделочном столе листья молодого салата сплетничали с хвостиками редиски и обрезками ветчины. Вячеслав Сергеевич был поставлен в нелепое положение. Но он не был взбешен. Молодец Наташа. Сумела ненавязчиво задать ему трепку. Что же сейчас ему делать? Снова готовить обед — получится, что он подлизывается и заглаживает вину. Ничего не готовить — того хуже. Раз сам виноват — нельзя лезть в бутылку.
Непросто иметь отношения с умной женщиной, но интересно. В раздумье Вячеслав Сергеевич вышел на улицу и побрел в магазин. Он решил, что шведский стол будет лучшим выходом из положения. Сумерки сгущались, наступила ночь, а его жена все не появлялась. Ее «Жигули» пылились на улице возле подъезда, а его аккуратного, юркого «ниссана» не было видно. Значит, она взяла его машину и поехала на ней. Он не любил и всегда беспокоился, когда она брала его «ниссан». На нем она иногда гоняла как сумасшедшая. Звонить старикам ему было неудобно. Он набрался терпения и стал ждать. И зачем ему вообще нужны были эти мимолетные встречи с подругами? Он и не привязывался ни к кому из тех девушек, с которыми проводил время в постели. Был ли он неутомимым и страстным любовником? Нет, и он знал свои недостатки. А отказаться от этих встреч не мог. Ему очень важно было расслабиться. Ни баня, ни редкие цеховые попойки не давали ему чувства освобождения. И виновата в этом была Наташа. Неосознанно, но была. Природой, которая сделала из него самца, он поставлен был быть господином. С Наташей он чувствовал себя ровней, и это было против законов природы. Противно было еще и то, что со своей первой женой он явно ощущал собственное превосходство, но это тоже не давало ему ощущения счастья. Будучи человеком прямым и честным перед собой, он сознавал это. И понимал, что в обоих случаях он просто самоутверждался таким способом. В первом браке утверждался перед тестем. Во втором — перед женой. Поэтому ему и в голову не могло прийти завести роман с женщиной уровня Наташи. Ему нужна была просто разрядка. Он понимал в глубине души, что поступает нехорошо, но если пытался сдержаться, чувствовал, что все валится из рук: хуже и с большими усилиями даются ему операции, начинаются неясные боли в желудке, зудит кожа, по пустякам повышается голос. Он принимал этот сигнал как руководство к действию и начинал с нетерпением ждать, когда его жена отбудет в командировку хоть на какой-нибудь срок. Благо теперь она уезжала нередко. На следующий же день после ее отъезда он устраивал так называемую оттяжку и потом со спокойной душой и с нетерпением дожидался ее приезда.
И все время его угнетала мысль, что он ее недостоин. Она объездила весь мир, она много видела. Он только слушал ее и не знал, о чем ему говорить. Его шуточки повторялись, рассказы о детстве были исчерпаны. Она никогда не подавала виду, что ей с ним давно неинтересно, но он подозревал, что было именно так. (На самом деле Наташа за день уставала так, что рада была помолчать хотя бы дома.) К политике оба они были абсолютно равнодушны. Хотя в последнее время он со спортивным интересом наблюдал политические распри по телевизору. На природу они выбирались редко. Если бы белок, живущих в парке, кормили только они, как собирались, когда он привез ее в Москву, так белки давно уж померли бы с голоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36