А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но научный мир, как и почти все серьезные вещи в жизни, принадлежит мужчинам.
Сначала Наташа ненавидела эти уловки. Потом привыкла к ним и стала относиться как к непременному требованию в своей работе. Равно как ее бывшая свекровь, артистка, выходя на сцену в роли леди Макбет, знала, что в этот вечер она должна играть ситуации, с которыми никогда не придется столкнуться в жизни — ведь не собирается же она всерьез поубивать целую толпу персонажей, — однако она должна была играть эти сцены и играла естественно. А у Наташи в работе, кроме интеллектуального удовольствия, еще была несомненная и общественная польза. Как тут не стремиться играть блестяще! И Наташа в душе даже научилась подсмеиваться над производимым ею впечатлением.
Ей пока не пришлось делать пластических операций — все в ее внешности оставалось таким, как и раньше. Но постепенно, изменив свой вид провинциальной девочки на имидж киплинговской пантеры, спокойным мягким голосом высказывающей свою волю и мягкими лапками подгребающей под себя, но на службу людям, новейшие научные разработки, она изменила свой образ жизни и свой характер.
Что есть классическая красота? — размышляла Наташа далее, примеряя перед зеркалом разные виды причесок. Мертвая категория. Можно быть сколь угодно красивой, никто этого не заметит. И быстро сожрут. Нужно иметь, кроме внешности, что-то еще. Тут она усмехалась: если всех знаменитых женщин — политических деятелей, актрис, писательниц, музыкантш, балерин — собрать вместе и как следует отмыть в бане, предварительно хорошо их распарив, то такой же привлекательной, как в одежде и макияже, останется лишь одна из тридцати, а то и из пятидесяти. Так в чем же на самом деле заключается привлекательность? В обаянии личности? Можно быть милой и обаятельной, и тебя не пустят дальше порога кухни. Дело, видимо, в другом. У мужчин это называется харизма, а у женщин — сексапильность. Это несправедливо, но это так. Если кто хочет, тот может называть Маргарет Тетчер, к примеру, харизматическим лидером, однако наблюдательный человек не может не назвать эту даму по-своему сексапильной. Особенно если послушать ее не с трибуны, а тет-а-тет, хотя бы в телевизионной беседе или вживую, как наш первый президент Горбачев. Знаменитые куртизанки вершили государственные дела в большей степени не с помощью красоты, а благодаря сексапильности. Смотришь на их портреты и не понимаешь — в чем дело, почему они могли заинтересовать стольких мужчин? У одной виден кривой нос, у другой — некрасивые зубы, у третьей — румянец на щеках, как у пьяницы… Нет, дело не в красоте. Просто на застывшем полотне не видна грация движений, остроумность высказываний, очарование взмахов ресниц и улыбки.
Видимо, и в науке, чтобы добиться высот, в дополнение к уму в женщине должно присутствовать некое очарование, обязательно притягивающее мужчин. Это и есть сексапильность…
И Наташа научилась во время разговора усилием воли зажигать поток лучистой энергии во взгляде; специальными, но простыми упражнениями с эспандером укрепила осанку, сделала гибкой талию и более округлыми бедра. За десять занятий педагог по танцам изменила ее походку. Тогда же и появилась у нее эта манера медленно опускать веки, загадочно улыбаться и долго молчать. После молчания любая фраза ценилась на вес золота, и Наташа стала замечать, что ее по-новому слушают, замолкая, когда она говорит, стараясь не пропустить ни словечка. К этому времени у нее уже была готова докторская, множество статей в наших и зарубежных журналах. Ей приходила масса писем из-за рубежа, ее приглашали на конференции. Сначала она ездила за свой счет. Благо деньги зарабатывал муж. Потом уже ее посылали в командировки, как форпост института, как модную и умную женщину. У нее уже была своя лаборатория, свои сотрудники, свои аспиранты. Иногда, после какой-нибудь научной тусовки, ей передавали отзывы от коллег-мужчин, наших и зарубежных:
— О-о-о! Доктор Нечаева, необыкновенная женщина! Она сделала прекрасный доклад! — И в качестве отдельной похвалы добавляли: — Сколько в ней ума, сколько энергии и сколько в ней секса!
Про секс добавляли, конечно, не наши. Но наши отмечали в ней это качество молча, интуитивно. Если бы знали они, что после каждой лекции доктор Нечаева в полубесчувственном состоянии падала на кровать и в течение следующих полутора часов все обдумывала, правильно ли она донесла до слушателей на чужом языке то, что хотела сказать, повторяла про себя все интонации и акценты. И уж потом только, выпив успокоительное, она могла встать, проделать пятьдесят ежедневных физических упражнений, принять душ, причесаться и ехать в театр, в ресторан или в Йеллоустонский заповедник.
Часто сопровождающий ее в поездках замдиректора по науке по прозвищу Ни рыба ни мясо, видя, как она устает, качал головой и говорил, что она должна себя поберечь. А что она могла поделать? Именно в ресторанах и на пикниках завязываются научные связи.
На банкетах она не стеснялась немного кокетничать, умело и неторопливо. Но всегда вовремя ускользала от навязчивых ухажеров. Заманить и исчезнуть — вот ловкий прием всех веков. Лукаво польстить, чтобы заинтересовать, оказать любезность и резко оборвать отношения, если коллега увидел в любезности намек на обещание, — вот, как ни противно, вечное оружие женщины. Этим оружием добываются деньги, выгодные договоры, лекарства и льготы. То есть все необходимое для работы ее лаборатории. Наташа овладела этим искусством вполне. Не так уж это было и сложно по сравнению с биохимическими формулами.
Но дома… Неужели и дома она не могла позволить себе быть самой собой? Слабой, сомневающейся во многом, с усталым лицом и опущенными плечами… Нет, теперь уже не могла. Она держала планку своей высоты, как гимнасты держат живот — днем и ночью в подтянутом состоянии, не распуская его даже во время визитов к врачу.
— Расслабьте же живот, распустите! — раздражается доктор, будучи не в силах прощупать ни кишечник, ни печень из-за накачанных, подтянутых мышц.
— А как это сделать? — удивляется спортсмен-профессионал. Он уже не помнит, как это можно — ходить в состоянии расслабления.
Так и Наташа — вечно, как балерина, тянула носок. Тянула дома и на работе, в разговорах с мужем, в общении с дочерью и с родителями, с друзьями и недругами. И делала это так естественно, что никто и не догадывался, как непросто всегда быть на высоте.
Только один мальчик знал. Молодой еще, глупый мальчик, зашедший когда-то случайно в их лабораторию и оставшийся работать в кружке. Потом сбежавший от нее и вернувшийся снова. Он не видел, но чувствовал сердцем напряжение и усталость, все чаще мелькавшие в ее глазах и улыбке. Он был влюблен в нее, он хотел помочь, защитить.
Но кто же, будучи в здравом уме, в наше время будет доверять любви молоденьких мальчиков? В конце концов, у Натальи Васильевны был муж. Но иногда, когда благодаря весенней погоде, цветению сирени, пению птиц, в природе и в сердцах людей разливается вызванная весной томность, Наташа поглядывала в сторону Жени Савенко и думала: «А возможно, я сделала глупость, что не поехала тогда с ним. Пусть бы его любовь длилась недолго… Спасибо за год, фантастически если два… Но все-таки как замечательно было бы быть любимой!»
Потом она отрезвляла себя и думала: «Ну, любовь… Год или два… а что потом? Куда потом деться? И как сказать об этом бессмысленном отъезде с малознакомым мальчиком родителям, дочке… И наконец, тогда придется расстаться с Серовым. Чепуха!» И она отгоняла от себя безумные мысли на неопределенное время.
И еще не давал покоя вопрос: почему же, когда наконец поднялась на высоту, о которой в юности могла только затаенно мечтать, она почувствовала, что что-то главное исчезло из ее отношений с мужем? И она постепенно и с ужасом начала замечать, что она далеко не единственная женщина в его жизни.
Так думала Наташа, и потихоньку, исподволь, эти мысли вызывали в ней озлобленность против Серова. Каждый раз, когда она обнаруживала следы пребывания других женщин в их квартире (трудно скрыть эти следы от внимательной жены), ей хотелось кричать: «Я люблю тебя, ты разве не видишь? Зачем, почему ты пренебрегаешь мной?» — но гордость, усталость и постоянная занятость заставляли ее молчать.
Наивный Серов! Как он долго не понимал, что она знает! Но ее иногда даже радовала та трогательная забота, с которой он скрывал от нее собственные грехи.
Пару раз доброжелательницы сообщали Наталье Васильевне о проделках мужа. Наташа клала трубку и виду не подавала. Но сама стала наблюдать за ним. Это было нечто вроде эксперимента. В это время она специально старалась быть с ним больше на людях. Она открыла удивительную для себя вещь: если Славик был в компании, где он мог за кем-то ухаживать, то в качестве объекта он выбирал полных женщин. Наташу осенило: он подсознательно мстит всем толстушкам за унижение, доставленное ему первой женой. С тех пор она его даже жалела.
Она ошибалась. На самом деле все было совсем не так. Вячеслав Сергеевич в такие моменты никогда о женах не вспоминал, но худых и маленьких женщин действительно не любил. Он даже не представлял себе, что может за ними ухаживать. Маленькой и худой, будто мышка, была его мать. И на такой женский образ у Вячеслава Серова было наложено подсознательное табу. К тому же, по статистике, женщины после тридцати чаще бывают полными, чем худыми. А за совсем молоденькими девушками в присутствии Наташи Вячеслав Сергеевич старался не приударять. Это было бы неэтично по отношению к ней, подчеркивало бы ее возраст. Он не хотел, чтобы она комплексовала по поводу возраста. Если бы Наташа узнала о таком ходе его мыслей, она удивилась бы безмерно. Какая в принципе разница, с кем он изменяет, главное — изменяет! Для Серова же разница была четкая — да, он изменял, но заведомо с теми, кто был во всех отношениях хуже Наташи. Да и вообще женщина, похожая на Наташу во всех отношениях, просто не попадалась. А если бы и попалась, зачем Серову нужна вторая Наташа? Если ему действительно легче удавалось покорить полненьких, чем стройных, то, весьма возможно, просто потому, что стройные женщины более высоко себя ценят.
Исподтишка Наташа наблюдала за ним. Что ж, по-прежнему он ей нравился. Нравились его независимые манеры, то, что с годами он не полнел, его снисходительная галантность, его высокая самооценка, изысканный, несколько небрежный стиль в одежде, уже давно сменивший расхлябанные мокасины и вельветовые куртки. Но все-таки ей ужасно льстило, что она стала почти знаменитостью в своей профессии, а вот он, такой симпатичный и умный, по положению только простой врач, хоть и блестящий специалист. И несмотря на то что точно знала о его изменах, чувствовала над ним некоторое превосходство. И нисколько не умаляя в этом его заслуг, позволяла себе иногда поглядывать на него снисходительно. Пока не заметила, что с некоторых пор и он тоже стал снисходительно относиться к ее успехам, подтрунивать над ними. И временами, когда ей надоедали эти жестокие игры друг с другом, так хотелось сказать ему: «Славик, хочешь, давай бросим все и уедем куда-нибудь, купим дом где-нибудь во Владимирской области (или в Испании) и будем в нем просто жить, как в деревне, как живут сейчас мама и папа, без твоих операций и моих конференций. На скромную жизнь денег хватит, зато будем постоянно вместе!»
И однажды, выпив больше, чем следует, она ему это действительно сказала. Он разозлился. Он ей ответил, глядя куда-то в сторону:
— Не для того я тебя привез в Москву, чтобы ты мечтала о доме в деревне. Не для того я положил столько усилий на то, чтобы протолкнуться в жизни самому и еще протолкнуть тебя. Оставь свои глупые разговоры для интервью с журналистами. Им распиши, как ты любишь природу. Я же прекрасно знаю, что мы с тобой любим только работу и в ней себя.
Она запротестовала:
— Ну почему? Почему? Я люблю тебя! Ради тебя я готова все бросить!
— Верю! Ты можешь бросить, а потом будешь несчастна. Ведь работу ты любишь все-таки больше! — Она заметно огорчилась, и он тут же ее утешил: — Это не недостаток, Наташа, это достоинство! Ты ведь личность, которая наконец нашла свое место! — Она улыбнулась сквозь слезы. В эту ночь они снова были близки, как в Лаосе.
Они были близки, но он во время их близости думал: «А я, черт возьми, я нашел свое место? В своей глазной практике — да. Безусловно. Но не проворонил ли я, не профукал ли свои диссертации, свои научные звания, свою мировую известность? Конечно, часто бывает, что звания — тлен, бессмыслица, но с другой стороны, больные, бывает, и говорят: „Покажите меня профессору“…»
Правда, таких больных он оперировать никогда не брал, так к профессорам и посылал, сколько бы они потом ни возвращались и ни просили… Но из песни слова, как говорится, не выкинешь. Кафедра и ученая степень ему бы очень не помешали.
А чего ему не хватало для этого? Целеустремленности, какая с лихвой была у Наташи. А он все-таки распылялся. На девочек, на походы в качалку с другом Валеркой, на редкие теперь, правда, сабантуйчики.
Когда же он потерял себя? Ведь он в молодости был и настойчив и целеустремлен…
Не хватило завода пружины. Найдя себя в одном своем деле, еще во время первого брака, он расслабился. Решил, что добился всего. У него появились деньги. Он стал собирать знакомых. На этих сборищах он хохмил и гусарил. Он расслаблялся. Настоящих друзей, кроме Валерки, у него не было никогда. Те, кто знал его в институте, не сразу могли его узнать теперь. Он стал бесшабашным и добрым, улыбка напряжения исчезла с его лица, он превратился в рубаху-парня. Потом начал спиваться и стал каким-то мелочным, склочным. На этом этапе он сумел взять себя в руки, стал меньше пить, уехал в Лаос. Потом разошелся с первой женой, женился на Наташе. Все силы вложил в нее. Если бы они стали заниматься наукой вместе, вряд ли она так быстро смогла бы добиться того, чего добилась. Он обеспечивал ей тыл. Он занимался ее дочкой. Он ходил по магазинам, он часто готовил обед. Многое он взял на себя. Но он знал, что делал это не зря. Он вкладывал силы в Наташу, и она была ему благодарна.
С тех пор многое изменилось. Он, конечно, любил Наташу. Любил смотреть на нее, слушать. Наблюдал за ней, когда она одевалась. Из одежды никогда ей ничего не дарил. Любил, когда она появлялась в чем-то новом, всегда неожиданная, всегда элегантная. С удовольствием отдавал ей деньги. Потом, правда, она стала зарабатывать больше его. С деньгами у них всегда была неразбериха. Она была непрактична, ей было некогда. Она тратила на себя очень много. А ему после бедной юности доставляло удовольствие угощать, дарить, давать в долг без возврата. Скопидомом он так и не стал. Без сомнения, они были парой. Но все чаще она вызывала в нем какое-то хулиганское желание нашкодить, как, бывает, школьники хоть и уважают учительницу, а все равно не могут отказать себе в удовольствии сбежать с ее урока или подложить на стол дохлую мышку. Ему с каким-то садистским удовольствием нравилось рисковать их отношениями. И поэтому во время ее отъездов, когда маленькая еще Катя ночевала у бабушки с дедушкой, посторонние женщины часто спали в их постели, мылись в ванной и утром ели на кухне. Иногда он даже представлял себе, какое могло бы быть лицо у жены, если бы она внезапно вошла в квартиру и увидела все это. Он будто видел ее надменно взлетевшие брови, искривленные презрительно губы и слышал звук захлопывающейся двери. Он знал, куда она пойдет из их дома.
— Ну, беги, беги, жалуйся своему папочке!
Это был уже второй папочка в его жизни. Не сознавая этого, к папочкам он ревновал.
Алексей все смотрел на Наташу.
Он вспомнил, как встретил ее однажды на улице осенью, после того как вернулся в их город, закончив аспирантуру. На ней было маленькое узковатое пальтецо с рыженькой норкой у шеи. Было тогда уже холодно, руки ее покраснели без перчаток, и он обратил внимание, что, как и большинство врачей, она обречена ходить всю жизнь с коротко подстриженными ногтями, как первоклассница. В Питере тогда девушки делали яркий маникюр, ходили в длинных кожаных пальто и в блестящих сапогах до колен. А Наташа стояла с покрасневшим носом, в простеньких коричневых ботинках и одной рукой беспомощно откидывала волосы со лба, а другой прижимала к себе старый смешной портфель, у которого как раз в этот момент оторвалась железная ручка. Он смотрел на нее с грустью, а в ответ видел восхищение в глазах. Она все расспрашивала, где он бывал в Питере и что видел, а он как-то небрежно махал рукой, мол, рассказать все равно невозможно. Она тогда удивила его полным отсутствием желания «выглядеть». Что он мог находить в ней особенного? Так, слишком ученая немодная девушка-переросток, и больше ничего.
А Наташе тогда просто некогда было выглядеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36