Она кивнула.
— Комментариев не будет?
— А что ты от меня ожидаешь?
— Если бы я знал! Обычно слова лились из тебя мощным потоком. Если я пойду, ты пойдешь со мной?
— Не думаю. Тебе нужно все решить самому.
— Что-то новое в твоем подходе… До сих пор… Сабрина резко встала и расправила складки своего нового платья.
— Я пойду наверх. Хочу позвонить сестре.
— И ты думаешь, она испытывает аналогичное желание в пять тридцать утра?
— При чем тут утро? У них сейчас… — «Боже, какая я дура. Надо же вперед отсчитывать! А я назад начала… Конечно, сейчас она не станет со мной говорить. Ничего, позвоню завтра. А сейчас спать?»
— О лаборатории Фостера больше не будем говорить?
— Давай не будем. По крайней мере, не сейчас. Он выждал паузу.
— Ну, хорошо, ты права. К тому же мне завтра рано вставать.
— Спокойной ночи.
Она медленно поднялась по лестнице, продолжая укорять себя за то, что спутала время в Лондоне. И это после трех недель пребывания здесь!.. Причина случившегося виделась в странных отношениях между ней и Гартом. Легкая интимность их разговора беспокоила ее. Неужели она уже настолько понимает его, что знает, о чем он думает?
«Нет, мне это совсем не нужно», — подумала Сабрина. А что же ей нужно?
С одной стороны, она хотела быть на некоторой дистанции от него… С другой — постоянно ждала его высоких оценок и похвал.
Сабрина пыталась думать о нем как о скучном муже своей сестры… А получалось, что, восторгаясь им, она смеялась вместе с ним, считала его большим ученым и трепетно относилась к его работе.
Она напоминала себе порой, что Стефания называла его замкнутым и невнимательным к окружающим… Но сейчас она могла возразить сестре: нет, милая Стефания, Гарт заботится о своей жене, лелеет и защищает ее.
Лежа в кровати и думая о нем, она услышала, как он поднимается по лестнице. Он уже входил в спальню, как вдруг послышался кашель Пенни. Сабрина тут же сдернула одеяло и стала искать тапочки.
— Я схожу, — сказал Гарт. — Лежи. Гарт нашел Пенни сидящей на кровати. Он увидел ее маленькое бледненькое личико в луче света из коридора, и у него защемило сердце. Он налил в большую ложку противной микстуры. Проглатывая ее, она скорчила смешную рожицу:
— Господи, почему все лекарства такие гадкие?
— Чем хуже вкус, тем быстрее человек поправляется. Это, милая, не я сказал, а наукой доказано. А теперь ложись. Я тебя укрою, и только попробуй скинуть с себя ночью одеяло.
— Пап, останься на несколько минут. Он положил руку на ее лоб. Температуры, по-видимому, не было.
— Что, милая? — спросил он, садясь на краешек ее кровати.
— Пап, я спросила маму об уроках рисования. Она сказала, что не возражает, но нужно договориться с тобой.
— Да, она так сказала? Ну что ж, я думаю, это можно будет устроить. Когда начинаются занятия?
— Сразу после Рождества. Только тут одна проблема…
— Какая?
— Ну, мне нужно иметь краски, кисточки, угольный карандаш и холст… А все это стоит больших денег…
— Да? Не знал. Я думал, что ты вполне можешь продолжать рисовать обычными карандашами на обычной бумаге из альбома… Но если ты настаиваешь на том, чтобы иметь точно такое же оснащение, какое было в распоряжении Микеланджело… Я думаю, мы можем купить тебе все необходимое в качестве подарка к Рождеству.
— О! Папочка! — Она тут же скинула одеяло и бросилась Гарту на шею.
Он прижал дочку к себе.
— Ну а теперь спать. Спать! Вряд ли ты сможешь создать настоящее произведение искусства, если будешь через каждые тридцать секунд чихать и кашлять.
— Пап?
— Что-нибудь еще?
— А, правда, наша мама какая-то другая в последнее время?
Гарт внимательно взглянул на дочь:
— Как это «другая»?
— Ну, другая! Ну, ты меня понимаешь. Она обнимает нас теперь гораздо чаще, чем раньше. И почти совсем не бесится. А порой кажется, будто она совсем не обращает внимания на то, чем мы занимаемся. Иногда она так странно улыбается, когда смотрит на нас, а иногда совсем нас не замечает. А часто у нее такой вид, как будто она находится далеко-далеко… И думает все, думает. Как будто… Как будто она дома и одновременно еще где-то. Гарт стал задумчиво гладить дочь по волосам. Он размышлял над ее словами.
С какой стати Стефания станет кем-то прикидываться? Зачем? Он знал, что очень часто детям непонятны слова и поступки их родителей, но бывают такие времена, когда нет ничего более чуткого, чем видение ребенка. В чем-то они, безусловно, прозорливее взрослых.
— Я думаю, что у нее просто очень много забот и мыслей в голове, и она старается спокойно разобраться в них. Когда ты станешь старше, поймешь. В тридцать-сорок лет человек часто задаёт себе вопрос: а то ли я делаю, что хочу, и так ли я это делаю, как хочу? Поэтому нет ничего удивительного, что поведение человека со стороны кажется не много странным.
— Как будто он берет отпуск от реального мира и хочет отдохнуть в одиночестве, да, пап? Он был удивлен ее сравнением.
— Да, примерно так. Но почему ты об этом подумала?
— Так мне ответила мама, когда я говорила с ней.
— Да? А что она еще сказала?
— Что вы с ней не собираетесь разводиться.
— Что мы с ней…
— Но мне кажется, что она еще думает об этом.
Гарт повернулся лицом к лучу света из коридора и застыл. Господи, какой осел! Идиот! Это же надо! Ждать до тех пор, пока одиннадцатилетняя дочь не объяснит очевидное! Его рука инстинктивно сжала воображаемую теннисную ракетку, мышцы напряглись, и он сильным воображаемым ударом послал воображаемый мячик в противоположную стену комнаты. О Боже, какой осел! Какой идиот! Жить, смеяться, читать газеты, есть завтраки и не знать, что она собирается с тобой разводиться… Когда у нее появились эти мысли? Со времени поездки в Китай? Или еще раньше? Когда появились?
Пенни все известно. Пенни давно уже все известно. Она даже разговаривала с матерью. Это же надо! Но мне кажется, что она еще думает об этом. Разумеется, она думает. Кому это еще известно, кроме Пенни? Неужели он один такой слепец на всю округу? Какой позор! А может, все дело отнюдь не в слепоте? Может, он в глубине души тоже все знал, но боялся посмотреть истине в лицо?
Да, конечно, он знал. Прятал эту мысль в самом потайном уголке своей души. Подозревал, что она хочет от него уйти. Об этом свидетельствовало многое. Начиная с поездки в Китай и заканчивая ее отказом в близости, тогда, после веселого семейного ужина. Были и десятки других доказательств. Словом, все, решительно все, указывало, что она хочет от него уйти.
Все, кроме одного. До сих пор она жила дома и не делала каких-либо вызывающих попыток его покинуть. Кто знает, может, в глубине души она еще видела возможность остаться? И эта догадка также пришла ему в голову. Он изо всех сил уцепился за нее. Тем более что она подтверждалась косвенными доказательствами. Она хотела остаться, иначе, чем объяснить ее поистине героические усилия в последнее время слепить семью заново? Чем объяснить ее оживление за ужином, ее желание изменить свои старые привычки, даже в мелочах, ее интерес, который она усиленно демонстрировала по отношению к его работе? Чем еще это можно было объяснить, как не желанием сохранить распадающуюся семью? Она позволяла ему заботиться о ней, оказывать ей помощь в различных ситуациях, она умело организовывала увлекательные семейные вечера, пыталась расшевелить его. Что это, как не прозрачный намек, который он должен был понять и пойти ей навстречу? Чтобы у них началось все сначала, все заново.
Впрочем, ее оживление не было постоянным. Видно было, что она старается его поддерживать как можно чаще, но порой она сдавалась перед чем-то… Удалялась… Как будто ее мысли уносились далеко-далеко. Тут дочь права. Она думала… О разводе. Еще и еще раз взвешивала все за и против. Но еще не решила!
Гарт почувствовал удивительную нежность к ней, восхищение ее мужеством. Он и не подозревал, что она такая сильная. Ведь надо было обладать поистине железным упорством и неиссякаемым запасом энергии, чтобы раскачать его, заставить вновь ухаживать за ней, заставить себя ухаживать за ним… Не будучи уверенной, в том, что их ждет впереди, за очередным жизненным поворотом. Второе дыхание совместной жизни? Или расставание…
Да, она совсем не была похожа на саму себя.
Ему необходимо показать ей, что он ее понял, что он больше никогда не забудет, что у него есть семья, что он не позволит работе затянуть его, что он готов — черт возьми, готов — все начать заново, как бы трудно ни пришлось ему на этом пути. Только бы она дала еще один шанс! Это было все, что он мог сделать.
— Папа?
— Все хорошо, милая. Мы с твоей мамой действительно не собираемся разводиться. Многие взрослые люди, у которых есть семьи, временами думают о разводе. А когда на самом деле возникают серьезные проблемы, разводы становятся реальностью. Но далеко не всегда так получается. И знаешь еще что?
— Что? — У нее был теплый, сонный голосок.
— Я люблю твою маму. И тебя. И Клиффа. Ближе вас у меня нет никого на целом свете. Каким же нужно быть дураком, чтобы сознательно лишить себя всего этого?! Что бы разрушить нашу любовь?
— Я люблю тебя, папа, — пробормотала Пенни и тут же заснула.
Гарт наклонился к ней и поцеловал в лоб.
«Порой у любви, даже самой сильной, не хватает сил, — грустно сказал он сам себе. — Но я приложу все усилия…» Лежа рядом с женой на кровати и глядя в темноту, он сказал:
— Я не хочу ехать на конференцию. Прошедшая неделя была так хороша. Я почувствовал, что мы начали по-серьезному поговорить… В последнее время, кажется, мы начинаем, как бы жить заново. Ты почувствовала это, Стефания? Я знаю, что ты не спишь. Хорошая была неделя, да? Скрытая ночным мраком, она поежилась.
— Да, — неохотно отозвалась Сабрина. Тихие вечера, его похвала, интимность их разговоров и смеха, то, как встречались их взгляды, когда Пенни или Клифф говорили что-нибудь интересное, совместная работа по дому, ее чувство незримой связи с семьей и с ним… Все это наполняло ее спокойной радостью, но одновременно и внушало тревогу.
— Да, — повторила она тихо. Гарт просунул руку между ее шеей и подушкой и притянул ее к себе.
— Я хочу снова узнать тебя, снова жить с тобой как с женой. — Его губы коснулись ее щек и закрытых глаз с трепетавшими веками. — Давай вспомним наши лучшие времена и заживем как прежде. Любимая, — сказал он и поцеловал ее в полураскрытый рот.
Она лежала, вся напряженная и застывшая. Голова горела. Ее мысли вертелись в немыслимом вихре. Ее захлестывали волны счастья и отчаяния. Она чувствовала, что наступает кульминация всех переживаний, которые мучили ее последние дни.
Его руки коснулись ее ночной рубашки: и она съехала с плеч. В голове бешено забарабанили противоречивые мысли: «Остановить его… сказать ему… что? Вскочить с постели. Оттолкнуть его. Сказать ему… что? Что он не имеет права трогать меня?.. Но он мой муж и лежит в своей супружеской постели».
Его руки и губы ласкали все ее тело, двигаясь по нему из стороны в сторону. Каждое прикосновение пронизывало ее будто накаленным на огне кинжалом. Он шептал что-то. Она чувствовала его горячее дыхание на своих обнаженных грудях. Он медленно целовал их, и его поцелуи отзывались в ней судорожной дрожью. Она ощущала налитую силу его широких плеч, мягкую кожу спины и поняла, что… обнимает его. Как только она осознала это, она тут же убрала свои руки. Он замер, как будто завис в полете, но тут же склонился к ней опять. Он ласкал ее груди и целовал шею. Сабрина услыхала тихий стон, который вырвался у нее, как она ни пыталась подавить его.
«Нельзя, нельзя…» Но его тело давило сверху на нее, настойчиво, требовательно и как-то… знакомо. Находясь в его крепких объятиях, она почувствовала, что сдается, что ее захлестывает какая-то туманная пелена, в которой невозможно ориентироваться и лучше замереть без движения.
Ее тело соскучилось по мужчине. Она мучилась желанием.
«Нельзя, нельзя этого делать!» — пробивался сквозь пелену чужой, холодный внутренний голос. Она вздрогнула. Подумав, что сделал ей больно, Гарт отклонился в сторону, но она инстинктивно обняла его и притянула обратно. Она уже не могла позволить, чтобы их тела разделялись. И когда он вошел в нее, она была открыта ему навстречу, мягкая и влажная. Ее охватило радостное неистовство, которое выплеснулось наружу прежде, чем она успела его подавить, и он, до этого действовавший осторожно и медленно, воодушевился и возгорелся сам. Он не смог сдержать глухого вскрика, когда наступила кульминация.
Потом они затихли. Сабрина вновь застыла, лежа на кровати с Гартом. Вскоре она нашла в себе силы, чтобы очнуться, и уперла в него руки. Он поднял голову.
— Прости, любимая. — И лег рядом. Он протянул руку: — Дай я…
— Нет, — прошептала она, сжигаемая болью утраты и чувством вины.
Она продолжала желать его и одновременно готова была умереть от стыда. Она молча отвернулась в другую сторону. Гарт чувствовал, что Сабрина вся дрожит.
— Я останусь дома, — проговорил он.
— Нет. Я хочу, чтобы ты уехал.
— Тогда я попытаюсь сократить свое пребывание там, насколько это будет возможно. Нам о стольком нужно поговорить.
Она услышала новые нотки в его голосе, но в них не было ни триумфа, ни удовлетворения. Ожидание.
— Спокойной ночи, любимая, — сказал он.
— Спокойной ночи, — еле слышно отозвалась она. — Спи.
Он взял ее за руку и крепко сжал ее. Так, взявшись за руки, они и уснули.
Глава 14
Стефания и Макс Стуйвезант вместе вошли в огромный белый павильон, устроенный на территории Чилтон-хауса. Держа ее за руку, он провел ее через собравшуюся толпу прямо к их местам около Николса Блакфорда и Александры. В это время продавец на аукционе как раз поднимался на свою кафедру. Сиденья были расположены тесно одно к другому. Стефания чувствовала давление на ее руку со стороны не отпускающего ее Макса, видела его снисходительный взгляд, устремленный на нее, и немного робела от его близости. Продавец начал свою напыщенную приветственную речь и тем самым отвлек внимание Макса от Стефании и внимание Стефании от Макса.
Чилтонский аукцион. Первое яркое событие нового сезона в высшем свете. На аукционе собралось около трех сотен участников торгов из Англии и с континента. Это были влиятельные, могущественные люди, одетые в твидовые прогулочные костюмы, безупречно вежливые по отношению друг к другу. Они сидели на своих местах в павильоне или стояли в проходах. Снаружи собралась большая толпа любопытствующих, имевших возможность наблюдать за ходом торгов через огромное отверстие в ткани павильона. Люди расположились на лужайке: стояли опершись на свои трости или сидели на складных стульях. По небу проплывали тонкие, высокие облака, сквозь которые беспрепятственно проникали на землю солнечные лучи. В спокойном воздухе стоял терпкий запах подстриженных газонов. Вдали виднелись подернутые туманом холмы.
Чилтонский аукцион. Это было событие большого масштаба. О таких действиях Стефания раньше только читала в газетах.
Да вот еще Макс Стуйвезант, сидевший рядом. Их встреча, которая была для нее совершенно неожиданной, произошла в парке. Он взял ее за руку и уже не отпускал, что говорило о многом.
И хоть Стефания решила сосредоточиться на торгах, она ни на секунду не забывала, кто сидит рядом с ней и держит ее за руку.
Продавец аукциона вкратце рассказал историю Чилтон-хауса, построенного во времена царствования королевы Анны. Он коснулся биографии его последнего владельца, известного художника, который умер, не оставив наследников. Теперь судебные исполнители занимались продажей дома и всего его имущества. Та же судьба ожидала мастер, скую покойного, оранжерею, четыре гаража и десять акров парка.
— Открываю продажу дома, — весело возвестил продавец. — Начальная цена равняется двумстам тысячам фунтов! Первая волна реакции собравшихся прокатилась по павильону негромким шелестом.
— Эти люди, — заметил Стуйвезант, — больше всего боятся быть обманутыми своими соседями. Обычная проблема для городишек с населением в несколько сотен человек.
— Начали! — воскликнул продавец, и какой-то удивленный ропот пронесся над головой Стефании. Через две минуты дом был куплен за двести пятнадцать тысяч фунтов. Стефания услышала, как слева фыркнула Александра:
— Если бы я знала, что дом отдадут за бесценок, я бы давно взяла его.
— Графиня Вексонская, — прошептал кто-то, — купила дом для своей матери.
Из уст многих горожан вырвался вздох облегчения. Многие покинули аукцион, удовлетворившись продажей, а тем временем на кафедру вышел продавец лондонского аукциона «Кристи».
— Теперь с молотка пойдет имущество, — негромко пояснил Макс. — Обычно это проходит интереснее, чем продажа дома. Ты собираешься что-нибудь приобретать?
— Мейсенские вазы, — сказала Стефания, удивляясь, как спокойно прозвучал ее голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65