Но не знал, что, купив дом, необходимо также накупить для него чудовищное количество бесполезных причиндалов – держатели туалетной бумаги, абажуры, набор из трех – один другого меньше, какая прелесть! – канделябров, подставки под пивные бокалы с рисунком а-ля Мондриан. Воистину, очень тонкая грань отделяла меня прежнего от человека, который бродил среди мебели ИКЕА с желтым гигиеническим пакетом для рвоты и потухшими глазами.
В итоге мы достигли состояния более-менее комфортабельного равновесия. Я установил игровую приставку, Урсула – телефон. Встречались мы у микроволновки, где обменивались информацией на фоне тихого уютного гудения, с которым подогревалась лазанья. Даже попав впросак с автомобильной страховкой (район считался неспокойным, и страховка «фольксвагена-поло» сразу подскочила до четырехзначной цифры), мы не сильно проиграли в деньгах, потому что проценты по ссуде были очень низкими. В сильный дождь под кухонную дверь натекала вода, но мы обзавелись непромокаемой обувью, и наш дух ничто не могло сломить.
Неспешной трусцой пробежали несколько месяцев. И вот однажды субботним вечером, когда я сидел на диване и обводил ручкой интересные передачи в телепрограмме, Урсула вошла в комнату и остановилась прямо передо мной, как она всегда делает, когда ей нужно отсечь мне путь к бегству. Я некоторое время продолжал изучать программу передач, не поднимая глаз (в конце концов, существуют определенные правила). Когда я поднял глаза, Урсула спокойно и четко произнесла:
– Я беременна.
– Ух ты. Слава богу. Я уже начал думать, что мы зря стараемся.
Урсула скрипнула зубами.
– Отлично, просто превосходно. Я столько раз мысленно представляла себе эту сцену, и вот она – та самая реакция, на которую я так надеялась.
– Хорошо. Войди снова, а я упаду в обморок или еще что-нибудь придумаю. Я действительно рад… нет, правда, очень-очень рад. Мы приложили немало сил… ну, во всяком случае, я приложил, помнится, и ты при этом присутствовала, так зачем делать вид, будто ребенок взялся невесть откуда.
– Ах, прости за столь банальное зачатие.
Наступила короткая пауза. Я кашлянул, как зритель перед началом представления в театре.
– Ну? – спросила Урсула. – Ты меня обнимешь, наконец?
– Легко.
Я обнял. Мне почудилось, будто в этот момент зазвучала музыка. Урсула же, видимо, сделала мысленную зарубку, потому что три года спустя, объявляя о грядущем прибытии Последыша, она выразилась следующим образом: «Я беременна. Ребенок не от тебя». Ну, разве можно не восхищаться женщиной, которая выжидает три года, чтобы поквитаться?
Вот так мы вчетвером здесь и поселились. Должен согласиться с Урсулой: это не совсем то место, где нам следовало жить. Вы уже, вероятно, догадались, что подвох состоял в месторасположении нашего дома – район в Северо-Восточной Англии был настолько ужасен, что правительство обратилось в Евросоюз за деньгами, чтобы ввести у нас военное положение. Магазины здесь хорошие, и лично мне больше ничего и не надо, но Урсуле не нравились банды подростков, которые угоняли машины, грабили квартиры и временами устраивали уличные мятежи. Я никогда не признаюсь, что Урсула всегда и во всем права, но, по крайней мере, в одном пункте даже я с ней согласен – наш район не из тех, где хорошо растить детей. Дайте детям картонную коробку с нарисованными колесами, и Джонатан с восторгом сообщит Питеру: «Классно, ты закоротишь провода и заведешь движок, а я взломаю замок рулевой колонки».
За завтраком, то бишь в течение сорока минут, Урсула успела несколько раз напомнить о своем желании переехать. На работе, в ожидании перерыва на обед, я вяло обмозговывал эту проблему. Каждый день ровно в час дня мы обедали вместе с Трейси и Ру. Каждый день, начиная с утра, я продирался к этому заветному рубежу, обламывая ногти. Поразительно, какой изнурительной может быть имитация бурной деятельности. Иногда к наступлению перерыва на обед мое лицо уже ныло от хмурой гримасы, призванной изобразить сложные мыслительные процессы по ту сторону лба. Порой я срывался и действительно принимался за работу, чтобы отвлечься. После чего неизменно осыпал себя горькими упреками, ведь в университете имелось предостаточно людей, единственная обязанность которых состояла в том, чтобы найти для меня работу. Если я находил ее сам, значит, другие впустую тратили время и ресурсы, с чем решительно боролось вышестоящее начальство.
Вот с какими трудностями мне приходилось сталкиваться ежедневно до наступления обеденного перерыва. Серьезно обдумывать при этом еще и переезд – чересчур для любого работника.
– Если бы тебе разрешили убить человека, кого бы ты убил? – Я поставил чай и бутерброд с беконом на столик, за которым уже сидели Трейси и Ру.
– Папу Римского и Зои Болл, – выдал ответ вместе с облаком табачного дыма Ру.
– Не выйдет, – прищурилась Трейси. – Два человека получается.
– А мне по фигу. Я бы рискнул. Выбрать между ними нереально – полный тупик. Если бы я убил только одного из них, меня бы потом загрызли сомнения и я стал бы эмоциональным калекой.
– Не могу сказать, что слежу за теологической модой, – заговорил я, набив рот хлебом, – но ты, кажется, католик. Убийство Папы Римского для католиков типа грех?
– Был бы грех, не будь я католиком. Тогда я бы видел в Папе Римском всего лишь старикана в шляпе! Убить старикана в шляпе – действительно грех, тут церковь права. Но я – католик, и любая идиотская мысль, которая приходит ему в голову, по идее должна прямиком влиять на мою жизнь, в таком случае убийство Папы Римского значит не более чем выступление в прениях.
Ру работал в магазине комиксов неподалеку от университета. Наверное, вы уже рисуете в воображении стереотипный образ продавца магазина комиксов? Сразу замечу: вы правы по всем статьям. Для Ру люди были не более чем бумажными куклами. Положим, у нас была реальная жизнь, семьи, биография – Ру допускал такую возможность, – но в значимости, выпуклости и оригинальности мы безнадежно уступали тому же Проповеднику или Стронциевому Псу. Сам Ру был неопределенного возраста – где-то между 19 и 52, – на его фигуре, мосластой, целиком состоящей из острых углов, болтался неизменный ансамбль из джинсов и футболки. Когда вы сидели рядом с ним, у вас возникало нехорошее чувство, что сама природа высасывает из вас молекулы жира, чтобы хоть как-то исправить жуткий дисбаланс в теле соседа. В придачу Ру смолоду облысел. Как и многие мужчины, в чьих действиях трудно обнаружить логику, Ру решил скрыть этот факт, сбривая начисто все волосы. Его голова напоминала крупный, лишенный красок плечевой сустав со вставленной в него сигаретой.
– А мне Папа нравится, – вставила Трейси.
– Еще бы, ты ведь любишь наряжаться монашкой. Но конечно, не это главная причина твоей любви к Папе, да? – на секунду опередил я Ру.
– Мне кажется, что он добрый. И на всяких разных языках говорит.
Ру вздохнул.
– Представь себе человека, бегущего по улице, – начал он.
– Чего-чего? – Трейси сморщила нос.
– Представь себе человека, бегущего по улице.
– Ну, представила.
– Он бежит во всю прыть, отчаянно пытаясь догнать автобус, который от него за двести метров и вот-вот отъедет от остановки.
– Ага.
– Человек делает последний рывок, машет руками, аж мелочь летит из карманов.
– Угу.
– До автобуса остается еще добрых сто пятьдесят метров, и тут человек спотыкается о маленькую собачку – хотя бы йоркширского терьера, – которая невозмутимо переходит дорогу. Человек падает. Неуклюже летит на мостовую посреди оазиса бездушия, образованного отскочившими в стороны прохожими. Какая досада! Напрасно старался. Только рукав на локте порвал. Водитель автобуса, ничего не замечая, трогает с места. Полный пролет.
– Ну и?
– А теперь на месте человека представь себя, а на месте автобуса – «здравый смысл».
– Вот спасибо! Как я сама не догадалась. А ты еще и трепло, оказывается.
– Кому какое дело, что Папа говорит на ста языках? Он – Папа. А хренотень, она и есть хренотень на любом языке. Я бы предпочел, чтобы Папа знал один корнуэльский диалект, но не порол всякую чушь.
– Боюсь, тут я согласен с Ру, – признал я.
– Ты-то согласен. Но – вот сюрприз! – атеистов не допускают к выборам Папы.
– Цыц. Дело не в Папе, дело в принципе. Совершенно неважно, что он лингвист-самородок. Представь себе парня…
– Если этот парень опять побежит за автобусом, я сразу уйду.
– …и парень говорит: «Эй, я знаю, у меня завтра тяжелый день, ну да черт с ним, как-нибудь выкручусь, а сейчас – айда на дискотеку, но сначала нарежемся до поросячьего визга!» Из такого парня получится ценный друг, но вазектомию я бы ему не доверил делать. Теперь понятно? Разные функции требуют разных качеств.
– Начинаю подозревать, что вас грызет зависть. Вы так ловко умеете разводить байду, а в Папы все равно не берут, вот вас и корчит.
– Странно, как Терри Стивена Рассела еще Папой не сделали. Он разводит байду на международном уровне, и не первый год.
– Может быть, уже сделали. Из университета же он уходит, – ответила Трейси, прихлебывая чай.
– Что? TCP уходит?
– Да-а-а, вроде бы другую работу нашел.
Я посмотрел на Ру, тот утвердительно кивнул.
Вечно так в УСВА. Любая действительно полезная информация всплывала в кафе «У Патрика» задолго до того, как попадала в одну из тысяч проектных групп, созданных в университете специально для обеспечения быстрого обмена информацией на всех уровнях. То в очереди окажешься за стайкой болтливых секретарш, то за соседним столиком труженики из пенсионного отдела обсуждают какое-нибудь скорое нововведение. Многие намеренно назначали деловые встречи в кафе, на нейтральной территории (где разрешалось курить). Если УСВА – это Вторая мировая война, то «У Патрика» – это кафе Рика в «Касабланке». Трейси и Ру проводили там уйму времени за кофе и пассивным подслушиванием, поэтому они были жутко информированы, а ведь Трейси даже не работала в университете. Она работала продавщицей в магазине, специализировавшемся на «одежде для досуга» – униформах медсестер, резиновых корсетах и кожаных штанах с большим вырезом между ног. Не могу вообразить, кто покупает такие вещи, но на этом рынке явно царило оживление. Пару раз я попробовал купить Урсуле в меру приличное кружевное белье, но получил по носу. Урсула держала бельишко двумя пальцами на отлете, будто носок бездомного бродяги, и чеканила: «Неужели где-то в закоулках твоих мозгов могла возникнуть мысль, что я такое надену?» Однако прорва продаваемой «одежды для досуга» означала, что каждая третья встречная женщина спешит домой, чтобы быстренько переодеться в прорезиненную форму стюардессы. Когда я пытался угадать, кто именно эта каждая третья, становилось немного не по себе.
– Когда вы узнали о том, что он увольняется? И куда уходит?
Трейси пожала плечами:
– Куда – не имею понятия, но что уходит – об этом всем известно уже неделю или больше.
Ру невпопад завел разговор о том, чем бы он намазал тело Анны Николь Смит, но, хотя он разглагольствовал с великим энтузиазмом и обилием экспрессивных подробностей, я слушал вполуха. TCP увольняется? И никому ни гуту.
Вернувшись на работу, я попытался найти самого TCP, но он никак не давался в руки. А потом стало не до того: компания студентов стащила огнетушитель, чтобы поливать друг друга на вечеринке, и он у них нечаянно сработал в лифте. Когда двери лифта разъехались, за ними открылась пещера Санта-Клауса, населенная злобными троллями. Меня закрутило в водовороте перебранки. Студенты возмущались, что огнетушители слишком легко включаются, и, если пена испортит их вещи или одежду, грозили подать на университет и меня лично в суд и пустить нас по миру. Юридические дебаты продолжались до тех пор, пока – какая жалость! – не настало время идти домой.
– Как на работе?
Урсула, ухватив Последыша за подбородок, чистила ему зубы. Она делала это с такой быстротой и остервенением, что пена лезла у мальца изо рта, как у заболевшего бешенством животного. У Последыша был обреченный вид котенка, которого, держа зубами за шиворот, тащит кошка-мать. Умение сохранять безучастное выражение при манипуляциях с его физиономией пригодится парню, когда лет через шесть тренер будет накладывать ему швы в перерыве поединка на звание чемпиона мира по кикбоксингу в тяжелом весе, которое Питер завоюет в пятый раз.
– А то ты не знаешь – как обычно. Урсула наклонила Питера над раковиной и скомандовала:
– Аусшпукен!
Питер аусшпукнул – часть выплюнутого даже попала в раковину – и тут же засучил ногами в воздухе. Как только его опустили на пол, он со свистом пронесся через две двери, разражаясь смехом, когда на что-нибудь натыкался.
– Заботливый партнер теперь спросил бы, как я провела день.
– Даже если партнеру хватает такта, чтобы не грузить подругу разговорами о собственной работе? Даже тогда?
– Ванесса на планерке в финотделе опять всех достала.
– Ясно.
– А тебе плевать, верно?
– Не дури, я…
– Выходит, я дура?
– Я не называл тебя дурой, просто предложил не дурить в конкретной ситуации.
– Это одно и то же.
– Нет. «Дура» – это одно, «не дури» – совершенно другое. Так, с этим мы разобрались, теперь вернемся к «ясно», которое вовсе не означает, что «мне плевать», скорее «я понял, но мы уже говорили на эту тему раньше, обсосали ее до косточек, и я не вижу, что бы еще можно добавить к прежним двадцати дискуссиям, поэтому, наверное, не стоит начинать все сначала., а лучше позволить Пэлу спокойно посмотреть новости».
– У тебя, я вижу, совсем нет никаких навыков межличностного общения.
– Нет, есть.
– Нету.
– Есть.
– Нету.
– Есть!
– Нету!
– Давай прекратим, мы ведем себя как дети.
При этом я прошептал «есть», но так, чтобы Урсула не услышала.
– Ванесса…
– Хорошо, что там с Ванессой?
– Ванесса велела мне переписать всю статистику за последнюю неделю и смылась, прежде чем я успела ей возразить. Даже не объяснила почему…
– Просто она тебя терпеть не может.
– Это не повод.
– Ты возбуждаешь в людях сильные чувства, мне ли не знать. Но не в этом дело. Дело в том, что Ванесса страшна как бабуин.
– Разве? Нет, дело в том, что эта работа мне надоела до чертиков. – Урсула взяла с холодильника миску с капустным салатом. – Хочу бросить работу и посидеть дома с детьми.
– Понимаю, но мы на эту тему уже говорили, не правда ли? Помнишь фразу «умрем голодной смертью»? Она очень часто звучала. Ты что, собираешься есть этот салат?
– Собираюсь.
– Ну-ну.
– А в чем дело?
– Ни в чем. Все нормально. Кажется, этот салат в основном состоит из лука и сырой капусты?
– Ну и что?
– Я тут думал, что вечером можно было бы заняться сексом…
– Ты и меня планировал привлечь?
– Ну…
– Знаешь, чего я больше всего не люблю?
– Ладно тебе. Я об этом всего-то раз попросил.
– Больше всего я не люблю не то, что ты пытаешься контролировать мой рацион ради собственных сексуальных прихотей, а то, что ты не можешь сказать без уверток, что имеешь в виду. Начинаешь издалека: «А-а, я вижу, ты ешь карри», потом: «Ведь там есть чеснок?» – а мне полагается дотумкать: «Постой, чеснок! Как же я сразу не сообразила!» Короче, я намерена тебя игнорировать. Сейчас съем всю миску салата, и если ты меня действительно любишь, тебе будет без разницы.
– Ага, «любовь сильнее лука» – убойный аргумент. А я вот что сделаю: буду носить эти трусы две недели, посмотрим, как ты запоешь.
– Если бы я не стирала белье, ты бы всегда носил трусы по две недели, и мы оба это знаем.
А настоящую печь украсть слабо?
Потеряв охоту к сексу, мы с Урсулой легли в постель и приняли «обиженную позу № 4». Поза напоминает букву «X», каждый из нас – половинка буквы. Но буква получилась корявая, потому что в середине у нее не было смычки. Для смычки мы должны бы касаться друг друга задами. Однако «обиженная поза» не дозволяет соприкасаться какими-либо частями тела, иначе она теряет всякий смысл. А вот издавать звуки, напротив, разрешается, и в некоторых позах они даже обязательны. К примеру, в «обиженной позе № 2», когда один участник образует половинку буквы «X» (лежит отвернувшись), а другой – строгую букву «I» (лежит на спине с широко раскрытыми глазами и глядит в потолок). Если человек в положении «I» не издает частых вздохов и не хмыкает, чтобы побудить половинку «X» спросить: «В чем дело?» – он теряет очки. Но чтобы прикоснуться к партнеру – боже упаси.
Скрючившись и замерев, я, в конце концов, уснул. Засыпал я, разумеется, долго и мучительно. Человек в «обиженной позе» всегда так засыпает, потому что сопротивляется сну. Не хочется ведь заснуть и пропустить момент, когда другая сторона выскажет какое-нибудь замечание, на которое можно отреагировать притворным храпом. Мне снился подвал музея секса в Амстердаме. Передо мной стояла намазанная медом Хелена Бонэм Картер и, томно вздыхая, приговаривала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
В итоге мы достигли состояния более-менее комфортабельного равновесия. Я установил игровую приставку, Урсула – телефон. Встречались мы у микроволновки, где обменивались информацией на фоне тихого уютного гудения, с которым подогревалась лазанья. Даже попав впросак с автомобильной страховкой (район считался неспокойным, и страховка «фольксвагена-поло» сразу подскочила до четырехзначной цифры), мы не сильно проиграли в деньгах, потому что проценты по ссуде были очень низкими. В сильный дождь под кухонную дверь натекала вода, но мы обзавелись непромокаемой обувью, и наш дух ничто не могло сломить.
Неспешной трусцой пробежали несколько месяцев. И вот однажды субботним вечером, когда я сидел на диване и обводил ручкой интересные передачи в телепрограмме, Урсула вошла в комнату и остановилась прямо передо мной, как она всегда делает, когда ей нужно отсечь мне путь к бегству. Я некоторое время продолжал изучать программу передач, не поднимая глаз (в конце концов, существуют определенные правила). Когда я поднял глаза, Урсула спокойно и четко произнесла:
– Я беременна.
– Ух ты. Слава богу. Я уже начал думать, что мы зря стараемся.
Урсула скрипнула зубами.
– Отлично, просто превосходно. Я столько раз мысленно представляла себе эту сцену, и вот она – та самая реакция, на которую я так надеялась.
– Хорошо. Войди снова, а я упаду в обморок или еще что-нибудь придумаю. Я действительно рад… нет, правда, очень-очень рад. Мы приложили немало сил… ну, во всяком случае, я приложил, помнится, и ты при этом присутствовала, так зачем делать вид, будто ребенок взялся невесть откуда.
– Ах, прости за столь банальное зачатие.
Наступила короткая пауза. Я кашлянул, как зритель перед началом представления в театре.
– Ну? – спросила Урсула. – Ты меня обнимешь, наконец?
– Легко.
Я обнял. Мне почудилось, будто в этот момент зазвучала музыка. Урсула же, видимо, сделала мысленную зарубку, потому что три года спустя, объявляя о грядущем прибытии Последыша, она выразилась следующим образом: «Я беременна. Ребенок не от тебя». Ну, разве можно не восхищаться женщиной, которая выжидает три года, чтобы поквитаться?
Вот так мы вчетвером здесь и поселились. Должен согласиться с Урсулой: это не совсем то место, где нам следовало жить. Вы уже, вероятно, догадались, что подвох состоял в месторасположении нашего дома – район в Северо-Восточной Англии был настолько ужасен, что правительство обратилось в Евросоюз за деньгами, чтобы ввести у нас военное положение. Магазины здесь хорошие, и лично мне больше ничего и не надо, но Урсуле не нравились банды подростков, которые угоняли машины, грабили квартиры и временами устраивали уличные мятежи. Я никогда не признаюсь, что Урсула всегда и во всем права, но, по крайней мере, в одном пункте даже я с ней согласен – наш район не из тех, где хорошо растить детей. Дайте детям картонную коробку с нарисованными колесами, и Джонатан с восторгом сообщит Питеру: «Классно, ты закоротишь провода и заведешь движок, а я взломаю замок рулевой колонки».
За завтраком, то бишь в течение сорока минут, Урсула успела несколько раз напомнить о своем желании переехать. На работе, в ожидании перерыва на обед, я вяло обмозговывал эту проблему. Каждый день ровно в час дня мы обедали вместе с Трейси и Ру. Каждый день, начиная с утра, я продирался к этому заветному рубежу, обламывая ногти. Поразительно, какой изнурительной может быть имитация бурной деятельности. Иногда к наступлению перерыва на обед мое лицо уже ныло от хмурой гримасы, призванной изобразить сложные мыслительные процессы по ту сторону лба. Порой я срывался и действительно принимался за работу, чтобы отвлечься. После чего неизменно осыпал себя горькими упреками, ведь в университете имелось предостаточно людей, единственная обязанность которых состояла в том, чтобы найти для меня работу. Если я находил ее сам, значит, другие впустую тратили время и ресурсы, с чем решительно боролось вышестоящее начальство.
Вот с какими трудностями мне приходилось сталкиваться ежедневно до наступления обеденного перерыва. Серьезно обдумывать при этом еще и переезд – чересчур для любого работника.
– Если бы тебе разрешили убить человека, кого бы ты убил? – Я поставил чай и бутерброд с беконом на столик, за которым уже сидели Трейси и Ру.
– Папу Римского и Зои Болл, – выдал ответ вместе с облаком табачного дыма Ру.
– Не выйдет, – прищурилась Трейси. – Два человека получается.
– А мне по фигу. Я бы рискнул. Выбрать между ними нереально – полный тупик. Если бы я убил только одного из них, меня бы потом загрызли сомнения и я стал бы эмоциональным калекой.
– Не могу сказать, что слежу за теологической модой, – заговорил я, набив рот хлебом, – но ты, кажется, католик. Убийство Папы Римского для католиков типа грех?
– Был бы грех, не будь я католиком. Тогда я бы видел в Папе Римском всего лишь старикана в шляпе! Убить старикана в шляпе – действительно грех, тут церковь права. Но я – католик, и любая идиотская мысль, которая приходит ему в голову, по идее должна прямиком влиять на мою жизнь, в таком случае убийство Папы Римского значит не более чем выступление в прениях.
Ру работал в магазине комиксов неподалеку от университета. Наверное, вы уже рисуете в воображении стереотипный образ продавца магазина комиксов? Сразу замечу: вы правы по всем статьям. Для Ру люди были не более чем бумажными куклами. Положим, у нас была реальная жизнь, семьи, биография – Ру допускал такую возможность, – но в значимости, выпуклости и оригинальности мы безнадежно уступали тому же Проповеднику или Стронциевому Псу. Сам Ру был неопределенного возраста – где-то между 19 и 52, – на его фигуре, мосластой, целиком состоящей из острых углов, болтался неизменный ансамбль из джинсов и футболки. Когда вы сидели рядом с ним, у вас возникало нехорошее чувство, что сама природа высасывает из вас молекулы жира, чтобы хоть как-то исправить жуткий дисбаланс в теле соседа. В придачу Ру смолоду облысел. Как и многие мужчины, в чьих действиях трудно обнаружить логику, Ру решил скрыть этот факт, сбривая начисто все волосы. Его голова напоминала крупный, лишенный красок плечевой сустав со вставленной в него сигаретой.
– А мне Папа нравится, – вставила Трейси.
– Еще бы, ты ведь любишь наряжаться монашкой. Но конечно, не это главная причина твоей любви к Папе, да? – на секунду опередил я Ру.
– Мне кажется, что он добрый. И на всяких разных языках говорит.
Ру вздохнул.
– Представь себе человека, бегущего по улице, – начал он.
– Чего-чего? – Трейси сморщила нос.
– Представь себе человека, бегущего по улице.
– Ну, представила.
– Он бежит во всю прыть, отчаянно пытаясь догнать автобус, который от него за двести метров и вот-вот отъедет от остановки.
– Ага.
– Человек делает последний рывок, машет руками, аж мелочь летит из карманов.
– Угу.
– До автобуса остается еще добрых сто пятьдесят метров, и тут человек спотыкается о маленькую собачку – хотя бы йоркширского терьера, – которая невозмутимо переходит дорогу. Человек падает. Неуклюже летит на мостовую посреди оазиса бездушия, образованного отскочившими в стороны прохожими. Какая досада! Напрасно старался. Только рукав на локте порвал. Водитель автобуса, ничего не замечая, трогает с места. Полный пролет.
– Ну и?
– А теперь на месте человека представь себя, а на месте автобуса – «здравый смысл».
– Вот спасибо! Как я сама не догадалась. А ты еще и трепло, оказывается.
– Кому какое дело, что Папа говорит на ста языках? Он – Папа. А хренотень, она и есть хренотень на любом языке. Я бы предпочел, чтобы Папа знал один корнуэльский диалект, но не порол всякую чушь.
– Боюсь, тут я согласен с Ру, – признал я.
– Ты-то согласен. Но – вот сюрприз! – атеистов не допускают к выборам Папы.
– Цыц. Дело не в Папе, дело в принципе. Совершенно неважно, что он лингвист-самородок. Представь себе парня…
– Если этот парень опять побежит за автобусом, я сразу уйду.
– …и парень говорит: «Эй, я знаю, у меня завтра тяжелый день, ну да черт с ним, как-нибудь выкручусь, а сейчас – айда на дискотеку, но сначала нарежемся до поросячьего визга!» Из такого парня получится ценный друг, но вазектомию я бы ему не доверил делать. Теперь понятно? Разные функции требуют разных качеств.
– Начинаю подозревать, что вас грызет зависть. Вы так ловко умеете разводить байду, а в Папы все равно не берут, вот вас и корчит.
– Странно, как Терри Стивена Рассела еще Папой не сделали. Он разводит байду на международном уровне, и не первый год.
– Может быть, уже сделали. Из университета же он уходит, – ответила Трейси, прихлебывая чай.
– Что? TCP уходит?
– Да-а-а, вроде бы другую работу нашел.
Я посмотрел на Ру, тот утвердительно кивнул.
Вечно так в УСВА. Любая действительно полезная информация всплывала в кафе «У Патрика» задолго до того, как попадала в одну из тысяч проектных групп, созданных в университете специально для обеспечения быстрого обмена информацией на всех уровнях. То в очереди окажешься за стайкой болтливых секретарш, то за соседним столиком труженики из пенсионного отдела обсуждают какое-нибудь скорое нововведение. Многие намеренно назначали деловые встречи в кафе, на нейтральной территории (где разрешалось курить). Если УСВА – это Вторая мировая война, то «У Патрика» – это кафе Рика в «Касабланке». Трейси и Ру проводили там уйму времени за кофе и пассивным подслушиванием, поэтому они были жутко информированы, а ведь Трейси даже не работала в университете. Она работала продавщицей в магазине, специализировавшемся на «одежде для досуга» – униформах медсестер, резиновых корсетах и кожаных штанах с большим вырезом между ног. Не могу вообразить, кто покупает такие вещи, но на этом рынке явно царило оживление. Пару раз я попробовал купить Урсуле в меру приличное кружевное белье, но получил по носу. Урсула держала бельишко двумя пальцами на отлете, будто носок бездомного бродяги, и чеканила: «Неужели где-то в закоулках твоих мозгов могла возникнуть мысль, что я такое надену?» Однако прорва продаваемой «одежды для досуга» означала, что каждая третья встречная женщина спешит домой, чтобы быстренько переодеться в прорезиненную форму стюардессы. Когда я пытался угадать, кто именно эта каждая третья, становилось немного не по себе.
– Когда вы узнали о том, что он увольняется? И куда уходит?
Трейси пожала плечами:
– Куда – не имею понятия, но что уходит – об этом всем известно уже неделю или больше.
Ру невпопад завел разговор о том, чем бы он намазал тело Анны Николь Смит, но, хотя он разглагольствовал с великим энтузиазмом и обилием экспрессивных подробностей, я слушал вполуха. TCP увольняется? И никому ни гуту.
Вернувшись на работу, я попытался найти самого TCP, но он никак не давался в руки. А потом стало не до того: компания студентов стащила огнетушитель, чтобы поливать друг друга на вечеринке, и он у них нечаянно сработал в лифте. Когда двери лифта разъехались, за ними открылась пещера Санта-Клауса, населенная злобными троллями. Меня закрутило в водовороте перебранки. Студенты возмущались, что огнетушители слишком легко включаются, и, если пена испортит их вещи или одежду, грозили подать на университет и меня лично в суд и пустить нас по миру. Юридические дебаты продолжались до тех пор, пока – какая жалость! – не настало время идти домой.
– Как на работе?
Урсула, ухватив Последыша за подбородок, чистила ему зубы. Она делала это с такой быстротой и остервенением, что пена лезла у мальца изо рта, как у заболевшего бешенством животного. У Последыша был обреченный вид котенка, которого, держа зубами за шиворот, тащит кошка-мать. Умение сохранять безучастное выражение при манипуляциях с его физиономией пригодится парню, когда лет через шесть тренер будет накладывать ему швы в перерыве поединка на звание чемпиона мира по кикбоксингу в тяжелом весе, которое Питер завоюет в пятый раз.
– А то ты не знаешь – как обычно. Урсула наклонила Питера над раковиной и скомандовала:
– Аусшпукен!
Питер аусшпукнул – часть выплюнутого даже попала в раковину – и тут же засучил ногами в воздухе. Как только его опустили на пол, он со свистом пронесся через две двери, разражаясь смехом, когда на что-нибудь натыкался.
– Заботливый партнер теперь спросил бы, как я провела день.
– Даже если партнеру хватает такта, чтобы не грузить подругу разговорами о собственной работе? Даже тогда?
– Ванесса на планерке в финотделе опять всех достала.
– Ясно.
– А тебе плевать, верно?
– Не дури, я…
– Выходит, я дура?
– Я не называл тебя дурой, просто предложил не дурить в конкретной ситуации.
– Это одно и то же.
– Нет. «Дура» – это одно, «не дури» – совершенно другое. Так, с этим мы разобрались, теперь вернемся к «ясно», которое вовсе не означает, что «мне плевать», скорее «я понял, но мы уже говорили на эту тему раньше, обсосали ее до косточек, и я не вижу, что бы еще можно добавить к прежним двадцати дискуссиям, поэтому, наверное, не стоит начинать все сначала., а лучше позволить Пэлу спокойно посмотреть новости».
– У тебя, я вижу, совсем нет никаких навыков межличностного общения.
– Нет, есть.
– Нету.
– Есть.
– Нету.
– Есть!
– Нету!
– Давай прекратим, мы ведем себя как дети.
При этом я прошептал «есть», но так, чтобы Урсула не услышала.
– Ванесса…
– Хорошо, что там с Ванессой?
– Ванесса велела мне переписать всю статистику за последнюю неделю и смылась, прежде чем я успела ей возразить. Даже не объяснила почему…
– Просто она тебя терпеть не может.
– Это не повод.
– Ты возбуждаешь в людях сильные чувства, мне ли не знать. Но не в этом дело. Дело в том, что Ванесса страшна как бабуин.
– Разве? Нет, дело в том, что эта работа мне надоела до чертиков. – Урсула взяла с холодильника миску с капустным салатом. – Хочу бросить работу и посидеть дома с детьми.
– Понимаю, но мы на эту тему уже говорили, не правда ли? Помнишь фразу «умрем голодной смертью»? Она очень часто звучала. Ты что, собираешься есть этот салат?
– Собираюсь.
– Ну-ну.
– А в чем дело?
– Ни в чем. Все нормально. Кажется, этот салат в основном состоит из лука и сырой капусты?
– Ну и что?
– Я тут думал, что вечером можно было бы заняться сексом…
– Ты и меня планировал привлечь?
– Ну…
– Знаешь, чего я больше всего не люблю?
– Ладно тебе. Я об этом всего-то раз попросил.
– Больше всего я не люблю не то, что ты пытаешься контролировать мой рацион ради собственных сексуальных прихотей, а то, что ты не можешь сказать без уверток, что имеешь в виду. Начинаешь издалека: «А-а, я вижу, ты ешь карри», потом: «Ведь там есть чеснок?» – а мне полагается дотумкать: «Постой, чеснок! Как же я сразу не сообразила!» Короче, я намерена тебя игнорировать. Сейчас съем всю миску салата, и если ты меня действительно любишь, тебе будет без разницы.
– Ага, «любовь сильнее лука» – убойный аргумент. А я вот что сделаю: буду носить эти трусы две недели, посмотрим, как ты запоешь.
– Если бы я не стирала белье, ты бы всегда носил трусы по две недели, и мы оба это знаем.
А настоящую печь украсть слабо?
Потеряв охоту к сексу, мы с Урсулой легли в постель и приняли «обиженную позу № 4». Поза напоминает букву «X», каждый из нас – половинка буквы. Но буква получилась корявая, потому что в середине у нее не было смычки. Для смычки мы должны бы касаться друг друга задами. Однако «обиженная поза» не дозволяет соприкасаться какими-либо частями тела, иначе она теряет всякий смысл. А вот издавать звуки, напротив, разрешается, и в некоторых позах они даже обязательны. К примеру, в «обиженной позе № 2», когда один участник образует половинку буквы «X» (лежит отвернувшись), а другой – строгую букву «I» (лежит на спине с широко раскрытыми глазами и глядит в потолок). Если человек в положении «I» не издает частых вздохов и не хмыкает, чтобы побудить половинку «X» спросить: «В чем дело?» – он теряет очки. Но чтобы прикоснуться к партнеру – боже упаси.
Скрючившись и замерев, я, в конце концов, уснул. Засыпал я, разумеется, долго и мучительно. Человек в «обиженной позе» всегда так засыпает, потому что сопротивляется сну. Не хочется ведь заснуть и пропустить момент, когда другая сторона выскажет какое-нибудь замечание, на которое можно отреагировать притворным храпом. Мне снился подвал музея секса в Амстердаме. Передо мной стояла намазанная медом Хелена Бонэм Картер и, томно вздыхая, приговаривала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32