«Право на жизнь не нужно. Жить — это долг. Мир — зыбкий. Если есть — значит нужно». Но как? Там ведь эти — злоумышленники...
Постепенно образ Стаса стал странным образом стираться из моей памяти и трансформироваться. Сейчас я воспринимал его, как какого-то пророка, спустившегося с небес, чтобы поведать мне великую истину о долге жить.
Я почувствовал, что на мне лежит миссия проповедовать эту истину. Причем, единственным человеком, который нуждался в моей проповеди, был Ваня. Спасение его жизни, возвращение его в лоно истины показалось мне сейчас первейшей задачей.
— Вы закончили? — и снова звук открывающейся двери соседнего изолятора, и тот же женский голос. — Покормили его?
— Да, — ответил Остап.
— Ну тогда выметайтесь отседова!
— Ас этим как? — спросил Остап, видимо, имея в виду Ваню.
С этим? — задумалась женщина. — Сейчас у вас прогулка...
У меня затеплилась надежда — вдруг она оставит Ваню в комнате одного. Тогда я смогу с ним переговорить. Я напрягся, сосредоточился, сконцентрировал силу мысли на одной-единственной задаче — добиться беседы с Ваней. С глазу на глаз.
— Да пусть здесь посидит, — решила женщина, — а то еще не уследим. Пойдет — вырвет. А тут понятно будет. Оставляйте здесь.
Yes! Получилось! Они оставляют Ваньку одного!
Я машинально повернулся к окну и увидел счастливые глаза коричневого:
— Ты все можешь, дружок! Ты только должен поверить в себя — и судьба пойдет тебе навстречу. Ты просто не доверяешь себе. Нужно доверять себе! Все происходит так, как ты об этом думаешь. Не думай, что не получится. И все получится. Ты можешь сбежать отсюда. Просто нужно думать, что ты можешь это сделать. И судьба пойдет тебе навстречу.
Да! Я могу влиять на ход событий! Мои мысли — это энергия. Пусть и слабая, но — энергия! Если направить ее в нужную точку, то можно произвести любые перемены! Цель достижима, нужно только знать путь.
Я действительно Избранный! У меня есть истина о долге жизни и формула Большого взрыва. Я смогу сделать то, что нужно! Я буду управлять Миром! Сейчас только разберусь с Ванькой и сбегу отсюда.
— Ваня! — позвал я.
— Кто тут? — спросил он.
— Это я — Митя.
— Ааа, — еле слышно протянул он. — Привет.
— Ваня, ты должен есть, — со знанием дела сообщил я. — Чтобы жить, право не нужно. Жить — это долг. Нельзя решать свою судьбу. Нельзя злоупотреблять свободой воли. В этом мире все со всем связано. А поэтому, если что— то есть, значит — оно должно быть. Если этого не будет, то все пойдет по-другому, а не должно, потому что мир зыбкий. И это долг — жить, если тебе эту жизнь дали...
Я прервал свою отповедь, потому что мне показалось, что Ваня смеется.
— Ты что, смеешься? — не понял я.
— Смеюсь, — ответил Ваня. — Прости.
— А чего я такого смешного сказал? — я даже разозлился.
— Нет, ну... Просто... — Ваня, кажется, искал подходящие слова. — Знаешь, как говорят, — без воли Господа ни один волос не упадет с головы человека?
— Ну, что-то такое слышал...
— И если я могу не есть, разве это не по воле Господа, если все по Его воле?
Я опешил. Странная логика. Я никогда так не думал. Что же это получается? Поступок возможен, только если его Бог разрешает? А чего Он не разрешает, то того и быть не может? Вообще?!
— Ты хочешь сказать, что Он тебе разрешил не есть? — уточнил я.
— Митя, если бы Он не допускал этого, то этого и не могло бы быть. Я бы даже подумать не мог, что можно от еды отказаться. Если я просто думаю о чем-то, то значит, Бог уже эту мою мысль допустил. Ведь все в Его власти. Ничего без Его ведома и желания быть не может.
И нет у нас никакой «свободной воли». Все предначертано, все предопределено. И ни один волос не упадет с твоей головы... Мы просто выполняем Его замысел. Мы маленькие песчинки, которые перетекают из одной чаши песочных часов в другую. Ты не решаешь — двигаться тебе или нет. Это — иллюзия. Одна большая иллюзия. За тебя решают.
Как ты не понимаешь...
Ваня снова смеялся. А я вспомнил вдруг слова Альберта Эйнштейна: «Бог не играет в кости». Все в моем сознании встало с ног на голову. Что же это получается: что бы я ни подумал и ни придумал, на все это есть воля Господа? И моя формула — не моя формула. И мое откровение — не мое откровение. И мое решение — не мое решение.
А что же тогда «эффект бабочки»?! Если все предопределено, то и случайности предопределены. И результат, значит, всегда предопределен. И ничто не случайно. И если сегодня у меня над головой ясное небо, солнце светит — значит так и должно было быть. А если ураган в Нью-Йорке, то плевать на бабочку? Он должен был быть.
— Но постой, Вань, — что-то показалось мне странным во всех этих выводах. — Как же может Бог желать, чтобы ты не ел и умер от этого? Это странно. Зачем было тебе давать жизнь, чтобы потом ты от нее избавлялся. Какой-то пустоцвет...
— Странно это от тебя слышать, — ответил Ваня.
— Почему? — не понял я.
— Мне Ивановна сказала, что ты как в больницу ни поступишь, все у тебя какой-то новый план разрушения мира. Чем же ты от меня отличаешься? Я свой мир хочу разрушить, а ты — весь мир. Какая разница? Или мир тоже пустоцвет? Значит, Бог так сильно может ошибаться?
Меня колотило изнутри. Мне казалось, что моя голова сейчас просто сломается. Перегреется, как паровой котел, и рванет со всей дури! Боже мой! Что же со мной такое?! Может быть, я действительно не в себе?! Но почему мне так важно спасти Ваню?..
— Ваня, — протянул я, — но неужели тебе не плохо без еды? Зачем?..
— Это пройдет...
*******
В коридоре послышался шум — звук шагов, крики, гомон. Мне показалось, что там человек семь или даже десять. Весь персонал отделения — врачи, медсестры, санитары.
— Нет, и не уговаривайте меня! — кричала женщина, кажется, Зоя Петровна. — Все, пора ему делать электрошок.
— Ну, может, подождем еще... Вдруг образумится, — причитала другая, чей голос был мне не знаком. — Процедуру надо было заказывать заранее...
Мысль, что сейчас мои мозги «подогреют» электрошоком произвела на меня парализующее действие. Я задрожал. Они тут, действительно, пытки устраивают! И почему мне делать электрошок?! Кто дал им право?!
Тут я все понял. Зоя Петровна — она и есть они...
— И слушать ничего не хочу! — Зоя Петровна раздражалась все больше и больше. — Почему вы сами его не кормили?! Ну как это можно больным доверять?! Вчера с Дутовым делов наделали, сегодня с анорексиком нашим. Куда это годится?! Я с вами еще разберусь!
Анорексия — это, когда люди ничего не едят. Да это же они Ване собрались электрошок делать! От этой мысли мне легче не стало. Теперь я перепугался за Ваню. Он только что произвел в моей душе настоящий переворот.
Но сейчас его «вздернут», и он ничего не будет соображать. После электрошока люди становятся, как овощи. А мне нужно столько у него узнать! Сначала они Стаса забрали, как только он мне про ручку рассказал, а теперь и Ваню забирают. После всего...
— Но, Зоя Петровна, не успеть все самим, — оправдывались голоса прочей медицинской публики. — Сами знаете, что сейчас с кадрами. Поувольнялись же все, дежурить некому...
— Какая разница, что у нас проблемы с персоналом?! Вы должны выполнять свои обязанности! Я-то рассчитываю, что все делается, как положено. Вы старшая сестра на отделении. Если что-то назначено, оно — назначено! Хорошо сейчас мне Худяков ни с того ни с сего истерику выдал! А то как бы мы узнали, что все это наше кормление больных анорексией — фикция?!
Сейчас у него кахексия начнется, и все — нам уже электрошок будет не провести. Вы же должны понимать, что это за процедура! Мы не можем ее ослабленным больным делать! А я-то думаю, что он все худеет и худеет... А оказывается, у нас его просто не кормят. Зонд для проформы вставляют! Дурдом!
— А вы думали... — пошутил кто-то из санитаров.
Все, забирайте, давайте. Электрошок и немедленно!
Галдеж переместился в соседний изолятор. Загремела коляска. Ваню повезли на электрошок.
— Следующим будешь ты, — сообщил мне коричневый.
Голова у меня закружилась, и я, кажется, потерял сознание.
*******
Э та ночь прошла ужасно. Меня тошнило и рвало съеденной за день пищей, а потом и просто желчью. От лекарств все тело одеревенело. Я слышал голоса, множество голосов — обвиняющих, оскорбляющих, обличающих, пугающих, пророчествующих. Со мной разговаривали они — те, кто хотят моей гибели, те, кто боится моей силы, те, из-за кого я не могу выполнить свою миссию. И всем заправляла «Зоя Петровна».
Мне показывали чудовищные картины. Я видел, как Ваню истязают электрошоком. У него на голове специальный шлем, в который вмонтированы электроды. Его руки и ноги затянуты ремнями в специальном кресле. Его тело бьется в судороге, глаза вылезают из орбит, изо рта идет пена. А он улыбается мне и говорит: «Ни один волос не упадет с твоей головы без Его воли».
И я видел Бога. Бога, который допустил это. Бога, который создал этот мир, который я должен разрушить, потому что Он — БОГ — ошибся. Наш мир — это ошибка! И я спросил у него:
«Где Твоя святость, Господи?!»
И Он ответил мне:
«Все предопределено. Мир не оправдал моих надежд. Это я дал ему свободу воли, и вот как он распорядился ею. Что ты спрашиваешь у Меня, где святость? Моя святость — позволить этому миру умереть!»
Я видел Петра, который мучает сирых и убогих. Он называл их уродами. Я смотрел на это и понимал: это он себя ненавидит, ненавидя их. Он ничего не может изменить. Он приговорен к вечной муке. И он бы согласился умереть, чтобы прекратить ее. Но у него нет храбрости, которая есть у Вани. Он может только срывать свою злость на слабых — на тех, кто не может дать ему достойный отпор. Его сила — это сила бессилия.
Но когда Остап и Худяков попытались убить Петра, я не позволил им. Смерть не изменит Петра. А если Петр не изменится, ничего не изменится. Потому что мир состоит из людей, и если ты хочешь изменить мир, ты должен менять людей. Убивать их — это не выход. Но как изменить людей, если они не хотят меняться? И чем Остап лучше Петра, и чем Худяков лучше Ос-тапа. Они все повязаны своим бессилием. Это круговая порука.
А потом ко мне пришел Диоген. Он держал в своей руке платок и повторял:
«Ищу человека! Ищу человека!»
И тогда я спросил Диогена:
«А почему твой фонарь не светит?»
«Потому что нет больше Света. Весь вышел», — ответил мне Диоген.
«Куда же Он мог выйти?» — удивился я.
«Он просто ушел!» — сказал Диоген и оставил меня с моими вопросами.
«Но я — человек!» — кричал я вслед Диогену.
«Но я тебя не нашел!» — звучало откуда-то сверху.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Записи, словно бессмысленные детские каракули, расползаются по странице. Автор торопится, рассуждает сам с собой.
Иногда он нападает на важную мысль и пишет крупно, почти печатными буквами.
Но даже они похожи у него на детские каракули.
В других местах он совсем не старается, пишет мелкими, едва различимыми буквами.
Получается дрожащая линия, словно электрокардиограмма.
Биение мысли и биение сердца.
Круги ДАО и контуры бабочек.
Идет «день пятый»...
*******
В от он сидит, — Зоя Петровна приоткрыла дверь и разговаривала с кем-то, стоящим в коридоре. — Пришлось изолировать. Эксцессы у нас тут на отделении. От греха подальше...
«От греха подальше». Она считает, что это я Дутова нокаутировал. Это ей Петр сказал. А Петра убьют — не сегодня-завтра. Будут «эксцессы на отделении».
— Не знаю, о чем вы хотите с ним разговаривать, — продолжала Зоя Петровна. — Может, вам и расскажет что. Со мною говорить отказывается. Включил, я думаю, в свой бред. И вас, наверное, тоже включит, не знаю. Они у нас такие... Да, Дмитрий?
Дмитрий всегда молчит. Он ни с кем не разговаривает. Ему не с кем и не о чем разговаривать. Он — дурак. Молчит и даже не думает. Он — Дмитрий.
— Хорошо, спасибо вам. Мы ненадолго, — ответил Зое Петровне мужской голос.
Дверь распахнулась полностью, и на пороге моего изолятора появились два человека: один в черном костюме, другой — в белом. Черно-белый цвет. Дао...
У меня началась паника. Кто такие? Может быть, галлюцинация. Я знаю за собой — могу видеть людей, которых другие не видят. Ко мне в изолятор входят «ДАО». Я сошел с ума. Нет,, меня хотят свести с ума. Это они их послали. Зоя Петровна привела...
Мужчины вошли и какое-то время просто смотрели на меня.
— Мы должны тебе помочь, — сказал белый. — Поэтому, пожалуйста, не бойся нас.
Потом он выдержал паузу и добавил: «Митя».
— Кто вы? — спросил я.
— Я — Данила, — сказал белый. — А это мой друг — Анхель, он из Мексики.
Он показал на черного, а тот кивнул мне головой.
— Почему вы думаете, что я нуждаюсь в вашей помощи? — все это очень подозрительно.
Странно, что они не производят впечатления агентов...
— Ты сам знаешь, что нуждаешься в помощи, — сказал Анхель, он действительно говорит с акцентом.
— Митя, мы по поводу твоего плана, — произнес Данила.
Я замер. Агенты!
Данила заметил мою реакцию, но продолжил прежним тоном:
— Митя, ты уверен, что действительно хочешь разрушить мир?
— Я не буду с вами говорить! — закричал я. — Можете меня пытать и все такое, но я вам ничего не скажу!
— Митя, мы и так все знаем — и про формулу, и про письмо, и про Дашу, и даже про дверную ручку. Мы все знаем. Не кипятись. Я же сказал, мы пришли тебе помочь.
Мысли в моей голове забились, как дикие зверьки в клетке. Передатчики! Как же я забыл про них?! Кругом передатчики! Они меня прослушивали. Здесь на них все работают. Что же делать?!
Я должен покончить с собой. Я должен немедленно покончить с собой...
Тут моя голова автоматически повернулась к окну, и я увидел в нем коричневого. Он был в панике. У него дрожали губы, глаза остекленели, коричневая голова в котелке раскачивалась из стороны в сторону, как у загипнотизированной факиром кобры.
— Коричневый? — спросил меня Данила.
Я повернулся:
— Вы его видите?!
— Я знаю, что ты его видишь, — ответил Данила.
Откуда они могут знать о коричневом?.. А, они подслушивали мои с ним разговоры. Но я, кажется, не называл его «коричневым». Нет, называл. Когда меня арестовывали. Я милиционерам говорил. И Даша слышала. А что если они вживили мне в мозг электронные чипы?! Жидкие, по сосудам ввели?!
— И я знаю, как он выглядит, — продолжил белый, словно бы желая доказать мне правдивость своих слов.
Ну уж этого он точно не может знать! Я повернулся к окну и увидел, что коричневый моментально спрятался за карнизом.
— И как?
— Все коричневое. Шляпа на голове фетровая. Котелок. А главное — шея, словно змея. Длинная... Может вытянуться вот хоть до этого окна, а может и на плечи возвращаться. Пластилиновая.
Меня потрясло столь точное описание коричневого.
— А про план вы откуда знаете?
Это сложно объяснить, — Данила сосредоточился. — Понимаешь, мы с Анхелем ищем людей — Избранных. Всего их семь человек. Троих мы уже нашли, а ты — четвертый. И у нас с тобой связь, о которой ты даже не догадываешься. Но ведь все со всем в этом мире связано. И все люди друг с другом связаны — кто-то сильнее, кто-то слабее. Мы — сильно.
— Я ничего такого не чувствую...
С чего он вообще взял, что у нас с ним какая-то особенная связь?
— Но я чувствую. И поэтому многое о тебе знаю. Я хочу тебе помочь, правда, — сказал Данила и полез во внутренний карман своего пиджака. — Вот...
Он протянул мне конверт, и тут меня снова затрясло. Дашино письмо.
— Откуда? Откуда оно у вас?!
— Купили, — ответил Анхель. — И ты ведь мог его купить. «Все продается» — ты же сам говорил.
Простота этого решения была столь пронзительной, что я едва не закричал.
— Вот видишь, ты просто все усложняешь, — сказал Анхель, поняв, что я чувствую. — Где не нужно...
— Мы действительно хотим тебе помочь, — добавил Данила.
Я выхватил письмо...
*******
Э то было письменное уведомление. Какой-то институт. Даше сообщали причины отказа в образовательном гранте, на который она подала запрос. Далее следовали «коммерческие предложения» — описание факультетов, каких-то краткосрочных циклов и что сколько стоит. И прилагались рекламные буклеты — что-то об институте, что-то о грантах...
Бессмыслица. Я ошибся. Все было неправильно.
Вообще я никогда не плачу. Но тут слезы сами потекли у меня из глаз.
Ничего нет. Пустышка.
Данила подсел ко мне на кровать:
— Митя, ты точно уверен, что хочешь разрушить мир?
В его голосе было столько доброты и заботы, что я заревел в голос.
Отчаяние. Беспредельное, как Вселенная. Пустота. Холодная, обжигающая холодом. Боль. Нестерпимая, как Вечность.
Я вскочил и заметался по комнате. Я кричал, рвал на себе волосы. Разбегался и с силой ударялся о стену. Падал на пол и бился в судорогах.
Анхель и Данила просто наблюдали за мной. Словно и не ждали ничего другого. В их глазах было сострадание. Я видел. Но чем мне поможет сострадание?
Я ошибся. Я что-то неправильно рассчитал. Где-то закралась ошибка...
— Митя, мы сделаем все, о чем ты попросишь, — сказал Данила. — Если ты должен пройти этот путь до конца, давай попробуем вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Постепенно образ Стаса стал странным образом стираться из моей памяти и трансформироваться. Сейчас я воспринимал его, как какого-то пророка, спустившегося с небес, чтобы поведать мне великую истину о долге жить.
Я почувствовал, что на мне лежит миссия проповедовать эту истину. Причем, единственным человеком, который нуждался в моей проповеди, был Ваня. Спасение его жизни, возвращение его в лоно истины показалось мне сейчас первейшей задачей.
— Вы закончили? — и снова звук открывающейся двери соседнего изолятора, и тот же женский голос. — Покормили его?
— Да, — ответил Остап.
— Ну тогда выметайтесь отседова!
— Ас этим как? — спросил Остап, видимо, имея в виду Ваню.
С этим? — задумалась женщина. — Сейчас у вас прогулка...
У меня затеплилась надежда — вдруг она оставит Ваню в комнате одного. Тогда я смогу с ним переговорить. Я напрягся, сосредоточился, сконцентрировал силу мысли на одной-единственной задаче — добиться беседы с Ваней. С глазу на глаз.
— Да пусть здесь посидит, — решила женщина, — а то еще не уследим. Пойдет — вырвет. А тут понятно будет. Оставляйте здесь.
Yes! Получилось! Они оставляют Ваньку одного!
Я машинально повернулся к окну и увидел счастливые глаза коричневого:
— Ты все можешь, дружок! Ты только должен поверить в себя — и судьба пойдет тебе навстречу. Ты просто не доверяешь себе. Нужно доверять себе! Все происходит так, как ты об этом думаешь. Не думай, что не получится. И все получится. Ты можешь сбежать отсюда. Просто нужно думать, что ты можешь это сделать. И судьба пойдет тебе навстречу.
Да! Я могу влиять на ход событий! Мои мысли — это энергия. Пусть и слабая, но — энергия! Если направить ее в нужную точку, то можно произвести любые перемены! Цель достижима, нужно только знать путь.
Я действительно Избранный! У меня есть истина о долге жизни и формула Большого взрыва. Я смогу сделать то, что нужно! Я буду управлять Миром! Сейчас только разберусь с Ванькой и сбегу отсюда.
— Ваня! — позвал я.
— Кто тут? — спросил он.
— Это я — Митя.
— Ааа, — еле слышно протянул он. — Привет.
— Ваня, ты должен есть, — со знанием дела сообщил я. — Чтобы жить, право не нужно. Жить — это долг. Нельзя решать свою судьбу. Нельзя злоупотреблять свободой воли. В этом мире все со всем связано. А поэтому, если что— то есть, значит — оно должно быть. Если этого не будет, то все пойдет по-другому, а не должно, потому что мир зыбкий. И это долг — жить, если тебе эту жизнь дали...
Я прервал свою отповедь, потому что мне показалось, что Ваня смеется.
— Ты что, смеешься? — не понял я.
— Смеюсь, — ответил Ваня. — Прости.
— А чего я такого смешного сказал? — я даже разозлился.
— Нет, ну... Просто... — Ваня, кажется, искал подходящие слова. — Знаешь, как говорят, — без воли Господа ни один волос не упадет с головы человека?
— Ну, что-то такое слышал...
— И если я могу не есть, разве это не по воле Господа, если все по Его воле?
Я опешил. Странная логика. Я никогда так не думал. Что же это получается? Поступок возможен, только если его Бог разрешает? А чего Он не разрешает, то того и быть не может? Вообще?!
— Ты хочешь сказать, что Он тебе разрешил не есть? — уточнил я.
— Митя, если бы Он не допускал этого, то этого и не могло бы быть. Я бы даже подумать не мог, что можно от еды отказаться. Если я просто думаю о чем-то, то значит, Бог уже эту мою мысль допустил. Ведь все в Его власти. Ничего без Его ведома и желания быть не может.
И нет у нас никакой «свободной воли». Все предначертано, все предопределено. И ни один волос не упадет с твоей головы... Мы просто выполняем Его замысел. Мы маленькие песчинки, которые перетекают из одной чаши песочных часов в другую. Ты не решаешь — двигаться тебе или нет. Это — иллюзия. Одна большая иллюзия. За тебя решают.
Как ты не понимаешь...
Ваня снова смеялся. А я вспомнил вдруг слова Альберта Эйнштейна: «Бог не играет в кости». Все в моем сознании встало с ног на голову. Что же это получается: что бы я ни подумал и ни придумал, на все это есть воля Господа? И моя формула — не моя формула. И мое откровение — не мое откровение. И мое решение — не мое решение.
А что же тогда «эффект бабочки»?! Если все предопределено, то и случайности предопределены. И результат, значит, всегда предопределен. И ничто не случайно. И если сегодня у меня над головой ясное небо, солнце светит — значит так и должно было быть. А если ураган в Нью-Йорке, то плевать на бабочку? Он должен был быть.
— Но постой, Вань, — что-то показалось мне странным во всех этих выводах. — Как же может Бог желать, чтобы ты не ел и умер от этого? Это странно. Зачем было тебе давать жизнь, чтобы потом ты от нее избавлялся. Какой-то пустоцвет...
— Странно это от тебя слышать, — ответил Ваня.
— Почему? — не понял я.
— Мне Ивановна сказала, что ты как в больницу ни поступишь, все у тебя какой-то новый план разрушения мира. Чем же ты от меня отличаешься? Я свой мир хочу разрушить, а ты — весь мир. Какая разница? Или мир тоже пустоцвет? Значит, Бог так сильно может ошибаться?
Меня колотило изнутри. Мне казалось, что моя голова сейчас просто сломается. Перегреется, как паровой котел, и рванет со всей дури! Боже мой! Что же со мной такое?! Может быть, я действительно не в себе?! Но почему мне так важно спасти Ваню?..
— Ваня, — протянул я, — но неужели тебе не плохо без еды? Зачем?..
— Это пройдет...
*******
В коридоре послышался шум — звук шагов, крики, гомон. Мне показалось, что там человек семь или даже десять. Весь персонал отделения — врачи, медсестры, санитары.
— Нет, и не уговаривайте меня! — кричала женщина, кажется, Зоя Петровна. — Все, пора ему делать электрошок.
— Ну, может, подождем еще... Вдруг образумится, — причитала другая, чей голос был мне не знаком. — Процедуру надо было заказывать заранее...
Мысль, что сейчас мои мозги «подогреют» электрошоком произвела на меня парализующее действие. Я задрожал. Они тут, действительно, пытки устраивают! И почему мне делать электрошок?! Кто дал им право?!
Тут я все понял. Зоя Петровна — она и есть они...
— И слушать ничего не хочу! — Зоя Петровна раздражалась все больше и больше. — Почему вы сами его не кормили?! Ну как это можно больным доверять?! Вчера с Дутовым делов наделали, сегодня с анорексиком нашим. Куда это годится?! Я с вами еще разберусь!
Анорексия — это, когда люди ничего не едят. Да это же они Ване собрались электрошок делать! От этой мысли мне легче не стало. Теперь я перепугался за Ваню. Он только что произвел в моей душе настоящий переворот.
Но сейчас его «вздернут», и он ничего не будет соображать. После электрошока люди становятся, как овощи. А мне нужно столько у него узнать! Сначала они Стаса забрали, как только он мне про ручку рассказал, а теперь и Ваню забирают. После всего...
— Но, Зоя Петровна, не успеть все самим, — оправдывались голоса прочей медицинской публики. — Сами знаете, что сейчас с кадрами. Поувольнялись же все, дежурить некому...
— Какая разница, что у нас проблемы с персоналом?! Вы должны выполнять свои обязанности! Я-то рассчитываю, что все делается, как положено. Вы старшая сестра на отделении. Если что-то назначено, оно — назначено! Хорошо сейчас мне Худяков ни с того ни с сего истерику выдал! А то как бы мы узнали, что все это наше кормление больных анорексией — фикция?!
Сейчас у него кахексия начнется, и все — нам уже электрошок будет не провести. Вы же должны понимать, что это за процедура! Мы не можем ее ослабленным больным делать! А я-то думаю, что он все худеет и худеет... А оказывается, у нас его просто не кормят. Зонд для проформы вставляют! Дурдом!
— А вы думали... — пошутил кто-то из санитаров.
Все, забирайте, давайте. Электрошок и немедленно!
Галдеж переместился в соседний изолятор. Загремела коляска. Ваню повезли на электрошок.
— Следующим будешь ты, — сообщил мне коричневый.
Голова у меня закружилась, и я, кажется, потерял сознание.
*******
Э та ночь прошла ужасно. Меня тошнило и рвало съеденной за день пищей, а потом и просто желчью. От лекарств все тело одеревенело. Я слышал голоса, множество голосов — обвиняющих, оскорбляющих, обличающих, пугающих, пророчествующих. Со мной разговаривали они — те, кто хотят моей гибели, те, кто боится моей силы, те, из-за кого я не могу выполнить свою миссию. И всем заправляла «Зоя Петровна».
Мне показывали чудовищные картины. Я видел, как Ваню истязают электрошоком. У него на голове специальный шлем, в который вмонтированы электроды. Его руки и ноги затянуты ремнями в специальном кресле. Его тело бьется в судороге, глаза вылезают из орбит, изо рта идет пена. А он улыбается мне и говорит: «Ни один волос не упадет с твоей головы без Его воли».
И я видел Бога. Бога, который допустил это. Бога, который создал этот мир, который я должен разрушить, потому что Он — БОГ — ошибся. Наш мир — это ошибка! И я спросил у него:
«Где Твоя святость, Господи?!»
И Он ответил мне:
«Все предопределено. Мир не оправдал моих надежд. Это я дал ему свободу воли, и вот как он распорядился ею. Что ты спрашиваешь у Меня, где святость? Моя святость — позволить этому миру умереть!»
Я видел Петра, который мучает сирых и убогих. Он называл их уродами. Я смотрел на это и понимал: это он себя ненавидит, ненавидя их. Он ничего не может изменить. Он приговорен к вечной муке. И он бы согласился умереть, чтобы прекратить ее. Но у него нет храбрости, которая есть у Вани. Он может только срывать свою злость на слабых — на тех, кто не может дать ему достойный отпор. Его сила — это сила бессилия.
Но когда Остап и Худяков попытались убить Петра, я не позволил им. Смерть не изменит Петра. А если Петр не изменится, ничего не изменится. Потому что мир состоит из людей, и если ты хочешь изменить мир, ты должен менять людей. Убивать их — это не выход. Но как изменить людей, если они не хотят меняться? И чем Остап лучше Петра, и чем Худяков лучше Ос-тапа. Они все повязаны своим бессилием. Это круговая порука.
А потом ко мне пришел Диоген. Он держал в своей руке платок и повторял:
«Ищу человека! Ищу человека!»
И тогда я спросил Диогена:
«А почему твой фонарь не светит?»
«Потому что нет больше Света. Весь вышел», — ответил мне Диоген.
«Куда же Он мог выйти?» — удивился я.
«Он просто ушел!» — сказал Диоген и оставил меня с моими вопросами.
«Но я — человек!» — кричал я вслед Диогену.
«Но я тебя не нашел!» — звучало откуда-то сверху.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Записи, словно бессмысленные детские каракули, расползаются по странице. Автор торопится, рассуждает сам с собой.
Иногда он нападает на важную мысль и пишет крупно, почти печатными буквами.
Но даже они похожи у него на детские каракули.
В других местах он совсем не старается, пишет мелкими, едва различимыми буквами.
Получается дрожащая линия, словно электрокардиограмма.
Биение мысли и биение сердца.
Круги ДАО и контуры бабочек.
Идет «день пятый»...
*******
В от он сидит, — Зоя Петровна приоткрыла дверь и разговаривала с кем-то, стоящим в коридоре. — Пришлось изолировать. Эксцессы у нас тут на отделении. От греха подальше...
«От греха подальше». Она считает, что это я Дутова нокаутировал. Это ей Петр сказал. А Петра убьют — не сегодня-завтра. Будут «эксцессы на отделении».
— Не знаю, о чем вы хотите с ним разговаривать, — продолжала Зоя Петровна. — Может, вам и расскажет что. Со мною говорить отказывается. Включил, я думаю, в свой бред. И вас, наверное, тоже включит, не знаю. Они у нас такие... Да, Дмитрий?
Дмитрий всегда молчит. Он ни с кем не разговаривает. Ему не с кем и не о чем разговаривать. Он — дурак. Молчит и даже не думает. Он — Дмитрий.
— Хорошо, спасибо вам. Мы ненадолго, — ответил Зое Петровне мужской голос.
Дверь распахнулась полностью, и на пороге моего изолятора появились два человека: один в черном костюме, другой — в белом. Черно-белый цвет. Дао...
У меня началась паника. Кто такие? Может быть, галлюцинация. Я знаю за собой — могу видеть людей, которых другие не видят. Ко мне в изолятор входят «ДАО». Я сошел с ума. Нет,, меня хотят свести с ума. Это они их послали. Зоя Петровна привела...
Мужчины вошли и какое-то время просто смотрели на меня.
— Мы должны тебе помочь, — сказал белый. — Поэтому, пожалуйста, не бойся нас.
Потом он выдержал паузу и добавил: «Митя».
— Кто вы? — спросил я.
— Я — Данила, — сказал белый. — А это мой друг — Анхель, он из Мексики.
Он показал на черного, а тот кивнул мне головой.
— Почему вы думаете, что я нуждаюсь в вашей помощи? — все это очень подозрительно.
Странно, что они не производят впечатления агентов...
— Ты сам знаешь, что нуждаешься в помощи, — сказал Анхель, он действительно говорит с акцентом.
— Митя, мы по поводу твоего плана, — произнес Данила.
Я замер. Агенты!
Данила заметил мою реакцию, но продолжил прежним тоном:
— Митя, ты уверен, что действительно хочешь разрушить мир?
— Я не буду с вами говорить! — закричал я. — Можете меня пытать и все такое, но я вам ничего не скажу!
— Митя, мы и так все знаем — и про формулу, и про письмо, и про Дашу, и даже про дверную ручку. Мы все знаем. Не кипятись. Я же сказал, мы пришли тебе помочь.
Мысли в моей голове забились, как дикие зверьки в клетке. Передатчики! Как же я забыл про них?! Кругом передатчики! Они меня прослушивали. Здесь на них все работают. Что же делать?!
Я должен покончить с собой. Я должен немедленно покончить с собой...
Тут моя голова автоматически повернулась к окну, и я увидел в нем коричневого. Он был в панике. У него дрожали губы, глаза остекленели, коричневая голова в котелке раскачивалась из стороны в сторону, как у загипнотизированной факиром кобры.
— Коричневый? — спросил меня Данила.
Я повернулся:
— Вы его видите?!
— Я знаю, что ты его видишь, — ответил Данила.
Откуда они могут знать о коричневом?.. А, они подслушивали мои с ним разговоры. Но я, кажется, не называл его «коричневым». Нет, называл. Когда меня арестовывали. Я милиционерам говорил. И Даша слышала. А что если они вживили мне в мозг электронные чипы?! Жидкие, по сосудам ввели?!
— И я знаю, как он выглядит, — продолжил белый, словно бы желая доказать мне правдивость своих слов.
Ну уж этого он точно не может знать! Я повернулся к окну и увидел, что коричневый моментально спрятался за карнизом.
— И как?
— Все коричневое. Шляпа на голове фетровая. Котелок. А главное — шея, словно змея. Длинная... Может вытянуться вот хоть до этого окна, а может и на плечи возвращаться. Пластилиновая.
Меня потрясло столь точное описание коричневого.
— А про план вы откуда знаете?
Это сложно объяснить, — Данила сосредоточился. — Понимаешь, мы с Анхелем ищем людей — Избранных. Всего их семь человек. Троих мы уже нашли, а ты — четвертый. И у нас с тобой связь, о которой ты даже не догадываешься. Но ведь все со всем в этом мире связано. И все люди друг с другом связаны — кто-то сильнее, кто-то слабее. Мы — сильно.
— Я ничего такого не чувствую...
С чего он вообще взял, что у нас с ним какая-то особенная связь?
— Но я чувствую. И поэтому многое о тебе знаю. Я хочу тебе помочь, правда, — сказал Данила и полез во внутренний карман своего пиджака. — Вот...
Он протянул мне конверт, и тут меня снова затрясло. Дашино письмо.
— Откуда? Откуда оно у вас?!
— Купили, — ответил Анхель. — И ты ведь мог его купить. «Все продается» — ты же сам говорил.
Простота этого решения была столь пронзительной, что я едва не закричал.
— Вот видишь, ты просто все усложняешь, — сказал Анхель, поняв, что я чувствую. — Где не нужно...
— Мы действительно хотим тебе помочь, — добавил Данила.
Я выхватил письмо...
*******
Э то было письменное уведомление. Какой-то институт. Даше сообщали причины отказа в образовательном гранте, на который она подала запрос. Далее следовали «коммерческие предложения» — описание факультетов, каких-то краткосрочных циклов и что сколько стоит. И прилагались рекламные буклеты — что-то об институте, что-то о грантах...
Бессмыслица. Я ошибся. Все было неправильно.
Вообще я никогда не плачу. Но тут слезы сами потекли у меня из глаз.
Ничего нет. Пустышка.
Данила подсел ко мне на кровать:
— Митя, ты точно уверен, что хочешь разрушить мир?
В его голосе было столько доброты и заботы, что я заревел в голос.
Отчаяние. Беспредельное, как Вселенная. Пустота. Холодная, обжигающая холодом. Боль. Нестерпимая, как Вечность.
Я вскочил и заметался по комнате. Я кричал, рвал на себе волосы. Разбегался и с силой ударялся о стену. Падал на пол и бился в судорогах.
Анхель и Данила просто наблюдали за мной. Словно и не ждали ничего другого. В их глазах было сострадание. Я видел. Но чем мне поможет сострадание?
Я ошибся. Я что-то неправильно рассчитал. Где-то закралась ошибка...
— Митя, мы сделаем все, о чем ты попросишь, — сказал Данила. — Если ты должен пройти этот путь до конца, давай попробуем вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11