Я делаю записи очень тщательно. Если все здесь подстроено, то потом я смогу разобраться в том, что происходит. Когда я запутаюсь... А я уже начал чувствовать, что путаюсь.
Я рисую пальцем в воздухе символ Дао. Две капли, составляющие круг. Это противоположные силы. Весь мир держится на борьбе противоположностей. «Единство и борьба противоположностей». Если одна из них оказывается хоть чуть-чуть сильнее другой, то все — конец игры.
Сила действия равна силе противодействия. Не нужны никакие особенные затраты сил. Нужно просто подыграть одной из противоположностей. Я собираюсь разрушить мир, добавив одну маленькую детальку, но только к одной из сторон... Этого будет достаточно.
Мой план прост и точен — это непреложные законы физики.
Вчера Ваня мне объяснял свою теорию. Но только сейчас я начал ее понимать. Нет жизни и нет смерти, есть — существование. И оно длится ровно до тех пор, пока силы жизни и силы смерти находятся в борьбе, противостоят друг другу. Как только человек начинает подыгрывать своему желанию смерти, он умирает.
Ванька себя убьет. Он на самом деле не хочет жить. Кривоголовый хотел — он выживет. Если не испугается и не сдастся. А Ванька не хочет — он умрет.
Диоген делает вид, что ему на все наплевать. Но это неправда. Он это специально делает? Но зачем? Если нет правды, то нельзя сказать, что нет правды. Потому что в этом тоже не будет правды. Но он прав, правды нет. Есть игра сил, борьба противоположностей. И ее результат всегда предсказуем — побеждает та, что сильнее.
Стоп!
Нелинейность! Эффект бабочки! Небольшая деталь, сущая случайность может изменить ход игры. Кто это определяет? И разве это законы физики? Разве это не чудо?!
Я мучительно думаю над феноменом чуда. Что такое «чудо»? В этом можно разобраться, если найдется правильный ответ на вопрос: человек противостоит Вселенной или является ее частью? Если он ее часть, то он принадлежит одной из сторон, входит в состав одной из противоположностей. И значит, он не способен творить чудеса. А если нет, если он вне этих противоположностей, над ними. То он — бабочка!
Я пытаюсь понять это. Вспомнить, что я читал о метеорологе Лоренце. О том, как он думал, когда наткнулся на свой «эффект бабочки».
Атмосферные циклоны борются с антициклонами. Зоны повышенного и пониженного давления перемещаются над поверхностью планеты. Какая из них победит, какая какую толкнет — от этого зависит погода у меня над головой. От этого зависит — светит мне сегодня солнце или я буду смотреть на сгустившиеся тучи и проливной дождь.
Но вот бабочка взмахнула крыльями в Пекине. И сила образованного ее крыльями воздушного потока, ничтожная по сути, присоединилась к силе огромного антициклона. Уступая циклону, этот антициклон шел на Запад, и, благодаря бабочке, вот он уже идет на Восток. А через месяц у меня над головой солнце, хотя, по логике вещей, должен был быть ливень. В Нью-Йорке же ураган, но должно было светить солнце!
Если я достану Дашино письмо и подставлю его в свою формулу, это запустит реакцию, финалом которой станет второй Большой взрыв. Вселенная превратится в антивещество, в одну большую Черную дыру. Нет, я не играю на стороне какой-то противоположности, я — бабочка! Человек обладает свободой воли! Он может изменить все, что считает нужным.
Почему же Ваня решил умереть? Зачем?! Что это за дурная идея: «Я всем должен. Я живу в долг. Я не имею права на жизнь»! Он на стороне своего желания умереть. Так это его свободный выбор? Или он просто заложник своей идеи? А если я исправлю его идею, он не покончит с собой? Получается, я могу его спасти? Но должен ли я сделать это? Боже мой, у меня голова сломается от этих мыслей!
«Я хочу услышать правду! — говорит Диоген. — Однажды я защебетал по-птичьи, и слушать меня сбежалось все отделение. Ради пустяков они сбегаются, бросая любое дело, а ради важных вещей и не пошевелятся! И вот я спрашиваю себя: говорить мне с тобой серьезно или валять дурака?»
*******
С кем ты там разговариваешь? — спросили меня из-за стены.
— Меня кто-то подслушивает?
Я только сейчас понял, что разговаривал вслух. Это так непредусмотрительно!
— Я не подслушиваю, просто слышу, — ответил человек.
Я еще раз окинул взглядом помещение изолятора, на сей раз с пристрастием. Прямо над моей головой красовалась вентиляционная решетка. Я залез на спинку кровати и посмотрел сквозь нее. Хорошенькая вентиляция! Она напрямую идет в соседнее помещение, а сама стена в каких-то два пальца! Это специально сделано для прослушивания!
— Э-эй! — крикнул я через отверстия решетки. — Ты там?!
— Не ори! — ответили мне.
— Что ты там делаешь?
— Хороший вопрос! — рассмеялся мой собеседник. — Мне бы и самому хотелось знать, что я тут делаю, блин! В психушке! Поел галлюциногенов и на тебе — сиди с дуриками. Ты — дурик?
— В каком смысле? — не понял я.
— Ну, в смысле, так галлюцинируешь или закидываешься? — деловито спросил он.
Я не галлюцинирую...
— Понятно, значит дурик, — постановил молодой человек. — Как зовут?
— Меня?..
— Нет, дядю Васю!
— Митя.
— А я Стас. Будем знакомы.
Мы замолчали. Я пытался осмыслить нашу беседу. Все это выглядело, как минимум, странно.
— Ты чё замолчал-то? — Стае проявился минут через десять.
— И все-таки ты меня подслушивал...
— Ну, точно — дурик, — пробурчал себе под нос Стас и продолжил, но уже отчетливо: — Просто прикольно. Вся эта твоя галиматья про Конец Света. Развел, конечно, канитель... Не понимаю, чё ты так паришься? Если, как ты говоришь, он и сам должен кони двинуть, зачем напрягаться? Живи, наслаждайся жизнью.
— Вот все так думают, и вот результат...
— Слышь, ты, не гони! — оборвал меня Стас. — Еще дурики мне тут будут душилово разводить. Я с тобой по-нормальному хочу поговорить. Мне реально в кайф твоя философия. Ты это мощно задвинул: «Я, типа, бабочка!», то-сё. Сейчас взмахну крыльями, и привет! Поминай, как звали.
Стаса, как он выразился, «пробило на разговор». Он стал рассказывать мне о своих опытах с галлюциногенами. О том, чем наш АСД отличается от голландского, с какого как «вставляет». Еще он поделился своим опытом грибника. По его словам, настоящие галлюциногенные грибы есть и в средней полосе. Он их собирал с сотоварищами и ел. Прямо так. Какие-то поганки... И все это он говорил к тому, что сам он бабочкой ни разу не был, но однажды его вставило кузнечиком. Он даже видел свое отражение в зеркале — со множеством лапок на груди и животе, хитиновыми пластинками, крыльями, характерными челюстями и длинными усиками. Я его слушал и думал: «Вот кто из нас двоих дурик — так это ты, Стае!»
— И знаешь, что я тебе скажу, Митя, — продолжал Стае. — Все это ты, конечно, клево придумал. Там, типа, эффект бабочки. Взмахнула крылышками, бряк-бряк-бряк. А за ней воробушек... Но херня это все.
Я никому не говорил еще... Тебе скажу. Ты у нас такой продвинутый в этой теме. Есть у меня дома дверная ручка. С виду — обычная дверная ручка. Но это обман. Обманчивое восприятие. Это не обычная ручка. Это специальная ручка. Если вставить ее в отверстие, какое в дверях делают для таких ручек, и повернуть, то весь мир тут же и... грохнется. Как карточный домик сложится! Честно тебе говорю! Я это совершенно отчетливо понял.
На самом деле, мир же совсем не такой крепкий, как говорят. Он зыбкий. На химии это крепко вставляет. Все условность. И времени нет, и пространства нет. И человек — сегодня живет, а завтра — помер. Все — химера одна. А тут ручка, фактическая... Поворачиваешь — и все!
Я ее на одной даче нашел — у пацана знакомого, на чердаке. Там и дверей-то таких не было, для которых эта ручка подходит. Ну я и спер ее, конечно. Думаю, пусть уж лучше у меня будет. А то какой-нибудь дурик, типа тебя, кайф мне обломает. Вставит ее...
Я в последнее время столько встречаю людей, которые хотят с этим миром разделаться. Эпидемия какая-то! А я думаю, чего с ним разделываться-то? Нормальный мир. И зыбкий к тому же. Его, блин, охранять нужно, а не взрывать...
Мысли в моей голове вдруг завертелись с бешеной скоростью. От былой заторможенности и следа не осталось. Ручка. Вставить ручку. Повернуть. Мир — зыбкий. Все рухнет. Письмо. Дашино письмо. Вдруг оно об этой ручке?! Вдруг там план, инструкция — где эта ручка, что с ней делать.
— Слушай, — вопрос Стаса оборвал круговерть моих мыслей, — а правда, там этот парень... Как ты его назвал? Ваня, что ли. Или Ганя. Решил, типа, того...
— Правда, — сухо ответил я.
Мне почему-то больше не хотелось говорить со Стасом. Если бы он сказал мне, где ручка... Но он не скажет, он считает, я — дурик. Кретин!
— Ты бы ему сказал, что ли, — продолжил Стае, — что на жизнь право не нужно. Жизнь — это долг. То есть не в долг, а долг. Типа, долг это его — жить. Мир — зыбкий. Если есть — значит нужно. Если он, этот твой Ванька или Ганька, есть — значит нужно. Не ему решать. Откуда он знает, зачем? Этого никто не знает.
Ты, вот, сам говоришь, что все со всем связано, все от всего зависит. Борьба там этих... противоположностей. Немножко добавить, немножко убавить. Бабочка там, туда-сюда. Сложная штука! А тут вдруг целого человека не станет! Разве не изменится ничего в этом мире, даже если от бабочки столько зависит. И не по закону не станет, а по «свободной воле». Это же какая может катавасия из-за этого произойти!
К этому моменту я Стаса уже не слушал. Но вдруг его слова проступили в моем сознании, словно я перемотал пленку: «А тут вдруг целого человека не станет. Разве не изменится ничего в этом мире, даже если от бабочки столько зависит. И не по закону не станет, а по „свободной воле“».
Я оцепенел...
За стеной раздался женский голос.
— Семикин, давай, собирайся! Выписывают тебя. Родственники приехали. На мерседесе...
— Ну слава богу, дождался! — обрадовался Стас.
— Да уж, хватит нам тут блатными бокс занимать.
— Ладно, не обеднели, — огрызнулся он.
Я сидел в тишине и слушал, как стучит мое сердце. Словно для него время идет по-другому. Торопится. Будто часовой механизм у бомбы, заложенной под зданием мира.
А вдруг они что-то лекарствами с моим сердцем сделали, чтобы оно свой ресурс израсходовало, и я не успел свой план реализовать?!
Началась паника. Я хожу по изолятору — от стены к стене, от стены к стене. Черт, я действительно могу не успеть! Под окном точно так же нервно маячит коричневый. Он всем своим видом сообщает мне, буквально требует, — нужно бежать, времени не осталось.
«Как?!» — мысленно спрашиваю у него.
Он в ответ только пожимает плечами и показывает на коричневые часы — мол, время не терпит. А я и сам знаю, что оно не терпит. Но у меня и в голове туман, и мысли путаются. За крытых дверей отсюда до выхода штук десять, если не больше. Замуровали.
За стеной снова раздался какой-то шум. В помещение вкатили то ли кресло-каталку, то ли какое-то другое приспособление.
— Значит так, — командовал женский голос, — привязали его хорошо. Сейчас давайте, кормите. Все помните, как делать?
— Да, помним, — я узнал голос «жертвы инопланетных экспериментов».
— Вот — нате вам зонд. Вводите через нос, а потом туда порциями всю эту миску. Вазелином не забудьте смазать. Понятно?
— Понятно, — это уже говорил Остап.
— Что они там собрались делать?
*******
Д верь закрылась. Наступила тишина. Нервные шаги стали мерить пол соседнего изолятора — от стены к стене, от стены к стене.
— Я в отчаянии, я в отчаянии! — забормотал Остап. — Худяков, ты слышишь меня? Я в отчаянии!
— Не знаю, Остап. Не знаю... — повторяла «жертва НЛО», которую Остап называл Худяковым.
— Но мы должны что-то решать. Должны?!
— Должны, Остап. Должны.
— Ты понимаешь, что, когда этот прессом вдаренный вернется, он меня на британский флаг порвет?! Порвет. Дутов — он же дебил! — Остапа трясло. — Ну, конечно, я сказал, что его этот чудик новенький ударил. А как? На Петра показать?! Так тогда он от меня мокрого места не оставит!
— Может, и обойдется, — протянул Худяков. — Не все из реанимации возвращаются...
— Не все возвращаются, — повторил Остап, и в его голосе затеплилась надежда. — Может, как-то там его... Это...
— А как ты туда попадешь?
Этот вопрос Худякова выглядел наивным и глупым. Похоже, этот Худяков настоящий «дурик».
Да. Отпадает, — Остап снова зашагал по комнате. — Ты думай, думай! Мне точно сказали, что Петр — инопланетянин. Он тебя заберет к себе на корабль и будет мучить. Эксперименты над тобой ставить. Твои мозги просвечивать...
Кажется, Худяков заплакал. Жалобно, как ребенок.
Черт, да Остап им просто манипулирует! Он внушает Худякову, что Петр ему угрожает.
— Помнишь, он тебе сказал, — продолжал Остап, — что он с тобой еще разберется? Что он имел в виду? «Разберется». Он хочет тебя на составные части разобрать! Понимаешь?! Так что ты думай, думай, как нам от него избавиться!
— Я боюсь, боюсь... — причитал Худяков.
— Слушай! — во весь голос «зашептал» Остап. — У меня есть план!
— План?.. — робко спросил Худяков, не веря своему счастью.
— Да! Ты задушишь Петра, когда он будет спать...
— Аааа! — заорал Худяков. — Нееет! Я боюсь! Я не могу! Он сам меня задушит!
Тихо ты! Молчи! — это прозвучало как угроза. — Слушай сюда. Мы с тобой соберем свои таблетки за пару дней. И еще я знаю, чьи таблетки можно взять. Мы их растолчем в порошок. На следующую ночь я буду заваривать Петру чифир и насыплю туда эти таблетки. Его срубит. А ты его задушишь платком Диогена. И все решат, что это Диоген его убил. Никто не узнает! Точно тебе говорю.
— Он же инопланетянин, он мои мысли может читать. Он уже читал, я знаю. Он поймет, что я хочу его задушить, — Худяков растирал по лицу слезы. — Я не могу... Мне страшно...
— А то, что тебя на запчасти разберут, тебе не страшно?! — заорал Остап.
— Страшно... Страшно...
— Значит, надо! Это твой шанс. Просто ты не будешь об этом думать. И Петр ничего не узнает. Как он узнает, если ты не будешь думать?
— Не узнает...
— Ну вот! Просто не думай об этом и все. Я буду за тебя думать.
— А как не думать? — недоверчиво протянул Худяков.
— Ты просто говори себе: «Я не думаю о том, что собираюсь задушить Петра». И все.
— Все?..
— А что еще? Конечно, все! — убежденно сообщил Остап.
Я сидел, вжавшись в свою кровать. Остап просто разводит этого дурачка! Он его хочет на убийство подтолкнуть. Боится, что с ним криво-головый расправится, когда вернется из реанимации. За то, что Остап меня сдал, а не Петра.
Ужас. Что здесь происходит?! Сумасшедший дом!
— Все, договорились, — постановил Остап. — Теперь давай ешь, а я пока этому зонд вставлю.
— Есть? — не понял Худяков.
— Ешь, конечно, — подтвердил Остап. — Ты ведь у нас худ-яков. Этот не хочет. Будет сопротивляться. Может, кусаться начнет или плеваться будет. Тебе оно надо?! А так мы тебе кашу скормим, этому зонд засунем. Никто ни о чем не узнает, и все будут довольны. Да, Ваня?
— Да, — ответил Остапу третий голос. Ваня! Они должны его кормить, чтобы он не
умер. А они собираются его кашу съесть! Он же умрет. Точно! Я хотел закричать на них, чтобы они не смели этого делать. Чтобы они кормили Ваню. Что ему нужно есть. Что никто не будет доволен. И что я все слышал и расскажу, что они задумали убить Петра.
— Ты в своем уме? — спросили меня из-за окна.
Я обернулся. На меня в упор смотрел коричневый:
— Ты в своем уме, я тебя спрашиваю?! Или от этих заразился? — глаза коричневого елозили в орбитах, словно игрушки-раскидайки. — Тебе же никто не поверит! Кому ты что расскажешь?! А если Остап поймет, что ты все знаешь, он с тобой тоже разделается. И как тогда ты реализуешь свой план?
Меня затрясло. Я действительно не могу себя выдать. Да мне и не поверят. Решат, что я сумасшедший. Они хотят убить Петра. Ваня умрет, если его не кормить насильно. А если я себя выдам, то я не смогу реализовать свой план. Мне нужно письмо. И еще дверная ручка. Да, дверная ручка, наверное, нужна.
Что мне делать? Молчать? Кричать? Что мне делать?!
Я слышал, как Худяков стучал ложкой по миске, выгребая из нее больничную кашу. Я слышал, как срабатывал рвотный рефлекс у Ваньки, когда ему вставляли зонд. Я смотрел в окно и видел коричневого, который гипнотизировал меня своими вертящимися глазами — только бы я ничего не сказал.
И я молчал.
— Ты пойми, Худяков, — слышал я из-за стены голос Остапа. — Так нужно жить. Если все довольны — это хорошо. А если не все — это плохо. Главное, чтобы все были довольны. Никто не знает, что правильно, а что неправильно. Нельзя сказать: «Это должно быть так-то, а это вот так-то». Вообще, что значит «должно»?
Главное учесть все интересы. Если все интересы учтены, тогда все правильно. Ты смотри, представь, если Петра не будет... Ты можешь не бояться, что тебя на органы разберут. Дутов будет доволен — он на Петьку уже давно зуб точит. Я буду доволен — мне с Дутовым разбираться нет никакого интереса. Все будут довольны...
*******
Я хотел переговорить с Ванькой. Это очень важно. Я должен передать ему слова хранителя дверной ручки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Я рисую пальцем в воздухе символ Дао. Две капли, составляющие круг. Это противоположные силы. Весь мир держится на борьбе противоположностей. «Единство и борьба противоположностей». Если одна из них оказывается хоть чуть-чуть сильнее другой, то все — конец игры.
Сила действия равна силе противодействия. Не нужны никакие особенные затраты сил. Нужно просто подыграть одной из противоположностей. Я собираюсь разрушить мир, добавив одну маленькую детальку, но только к одной из сторон... Этого будет достаточно.
Мой план прост и точен — это непреложные законы физики.
Вчера Ваня мне объяснял свою теорию. Но только сейчас я начал ее понимать. Нет жизни и нет смерти, есть — существование. И оно длится ровно до тех пор, пока силы жизни и силы смерти находятся в борьбе, противостоят друг другу. Как только человек начинает подыгрывать своему желанию смерти, он умирает.
Ванька себя убьет. Он на самом деле не хочет жить. Кривоголовый хотел — он выживет. Если не испугается и не сдастся. А Ванька не хочет — он умрет.
Диоген делает вид, что ему на все наплевать. Но это неправда. Он это специально делает? Но зачем? Если нет правды, то нельзя сказать, что нет правды. Потому что в этом тоже не будет правды. Но он прав, правды нет. Есть игра сил, борьба противоположностей. И ее результат всегда предсказуем — побеждает та, что сильнее.
Стоп!
Нелинейность! Эффект бабочки! Небольшая деталь, сущая случайность может изменить ход игры. Кто это определяет? И разве это законы физики? Разве это не чудо?!
Я мучительно думаю над феноменом чуда. Что такое «чудо»? В этом можно разобраться, если найдется правильный ответ на вопрос: человек противостоит Вселенной или является ее частью? Если он ее часть, то он принадлежит одной из сторон, входит в состав одной из противоположностей. И значит, он не способен творить чудеса. А если нет, если он вне этих противоположностей, над ними. То он — бабочка!
Я пытаюсь понять это. Вспомнить, что я читал о метеорологе Лоренце. О том, как он думал, когда наткнулся на свой «эффект бабочки».
Атмосферные циклоны борются с антициклонами. Зоны повышенного и пониженного давления перемещаются над поверхностью планеты. Какая из них победит, какая какую толкнет — от этого зависит погода у меня над головой. От этого зависит — светит мне сегодня солнце или я буду смотреть на сгустившиеся тучи и проливной дождь.
Но вот бабочка взмахнула крыльями в Пекине. И сила образованного ее крыльями воздушного потока, ничтожная по сути, присоединилась к силе огромного антициклона. Уступая циклону, этот антициклон шел на Запад, и, благодаря бабочке, вот он уже идет на Восток. А через месяц у меня над головой солнце, хотя, по логике вещей, должен был быть ливень. В Нью-Йорке же ураган, но должно было светить солнце!
Если я достану Дашино письмо и подставлю его в свою формулу, это запустит реакцию, финалом которой станет второй Большой взрыв. Вселенная превратится в антивещество, в одну большую Черную дыру. Нет, я не играю на стороне какой-то противоположности, я — бабочка! Человек обладает свободой воли! Он может изменить все, что считает нужным.
Почему же Ваня решил умереть? Зачем?! Что это за дурная идея: «Я всем должен. Я живу в долг. Я не имею права на жизнь»! Он на стороне своего желания умереть. Так это его свободный выбор? Или он просто заложник своей идеи? А если я исправлю его идею, он не покончит с собой? Получается, я могу его спасти? Но должен ли я сделать это? Боже мой, у меня голова сломается от этих мыслей!
«Я хочу услышать правду! — говорит Диоген. — Однажды я защебетал по-птичьи, и слушать меня сбежалось все отделение. Ради пустяков они сбегаются, бросая любое дело, а ради важных вещей и не пошевелятся! И вот я спрашиваю себя: говорить мне с тобой серьезно или валять дурака?»
*******
С кем ты там разговариваешь? — спросили меня из-за стены.
— Меня кто-то подслушивает?
Я только сейчас понял, что разговаривал вслух. Это так непредусмотрительно!
— Я не подслушиваю, просто слышу, — ответил человек.
Я еще раз окинул взглядом помещение изолятора, на сей раз с пристрастием. Прямо над моей головой красовалась вентиляционная решетка. Я залез на спинку кровати и посмотрел сквозь нее. Хорошенькая вентиляция! Она напрямую идет в соседнее помещение, а сама стена в каких-то два пальца! Это специально сделано для прослушивания!
— Э-эй! — крикнул я через отверстия решетки. — Ты там?!
— Не ори! — ответили мне.
— Что ты там делаешь?
— Хороший вопрос! — рассмеялся мой собеседник. — Мне бы и самому хотелось знать, что я тут делаю, блин! В психушке! Поел галлюциногенов и на тебе — сиди с дуриками. Ты — дурик?
— В каком смысле? — не понял я.
— Ну, в смысле, так галлюцинируешь или закидываешься? — деловито спросил он.
Я не галлюцинирую...
— Понятно, значит дурик, — постановил молодой человек. — Как зовут?
— Меня?..
— Нет, дядю Васю!
— Митя.
— А я Стас. Будем знакомы.
Мы замолчали. Я пытался осмыслить нашу беседу. Все это выглядело, как минимум, странно.
— Ты чё замолчал-то? — Стае проявился минут через десять.
— И все-таки ты меня подслушивал...
— Ну, точно — дурик, — пробурчал себе под нос Стас и продолжил, но уже отчетливо: — Просто прикольно. Вся эта твоя галиматья про Конец Света. Развел, конечно, канитель... Не понимаю, чё ты так паришься? Если, как ты говоришь, он и сам должен кони двинуть, зачем напрягаться? Живи, наслаждайся жизнью.
— Вот все так думают, и вот результат...
— Слышь, ты, не гони! — оборвал меня Стас. — Еще дурики мне тут будут душилово разводить. Я с тобой по-нормальному хочу поговорить. Мне реально в кайф твоя философия. Ты это мощно задвинул: «Я, типа, бабочка!», то-сё. Сейчас взмахну крыльями, и привет! Поминай, как звали.
Стаса, как он выразился, «пробило на разговор». Он стал рассказывать мне о своих опытах с галлюциногенами. О том, чем наш АСД отличается от голландского, с какого как «вставляет». Еще он поделился своим опытом грибника. По его словам, настоящие галлюциногенные грибы есть и в средней полосе. Он их собирал с сотоварищами и ел. Прямо так. Какие-то поганки... И все это он говорил к тому, что сам он бабочкой ни разу не был, но однажды его вставило кузнечиком. Он даже видел свое отражение в зеркале — со множеством лапок на груди и животе, хитиновыми пластинками, крыльями, характерными челюстями и длинными усиками. Я его слушал и думал: «Вот кто из нас двоих дурик — так это ты, Стае!»
— И знаешь, что я тебе скажу, Митя, — продолжал Стае. — Все это ты, конечно, клево придумал. Там, типа, эффект бабочки. Взмахнула крылышками, бряк-бряк-бряк. А за ней воробушек... Но херня это все.
Я никому не говорил еще... Тебе скажу. Ты у нас такой продвинутый в этой теме. Есть у меня дома дверная ручка. С виду — обычная дверная ручка. Но это обман. Обманчивое восприятие. Это не обычная ручка. Это специальная ручка. Если вставить ее в отверстие, какое в дверях делают для таких ручек, и повернуть, то весь мир тут же и... грохнется. Как карточный домик сложится! Честно тебе говорю! Я это совершенно отчетливо понял.
На самом деле, мир же совсем не такой крепкий, как говорят. Он зыбкий. На химии это крепко вставляет. Все условность. И времени нет, и пространства нет. И человек — сегодня живет, а завтра — помер. Все — химера одна. А тут ручка, фактическая... Поворачиваешь — и все!
Я ее на одной даче нашел — у пацана знакомого, на чердаке. Там и дверей-то таких не было, для которых эта ручка подходит. Ну я и спер ее, конечно. Думаю, пусть уж лучше у меня будет. А то какой-нибудь дурик, типа тебя, кайф мне обломает. Вставит ее...
Я в последнее время столько встречаю людей, которые хотят с этим миром разделаться. Эпидемия какая-то! А я думаю, чего с ним разделываться-то? Нормальный мир. И зыбкий к тому же. Его, блин, охранять нужно, а не взрывать...
Мысли в моей голове вдруг завертелись с бешеной скоростью. От былой заторможенности и следа не осталось. Ручка. Вставить ручку. Повернуть. Мир — зыбкий. Все рухнет. Письмо. Дашино письмо. Вдруг оно об этой ручке?! Вдруг там план, инструкция — где эта ручка, что с ней делать.
— Слушай, — вопрос Стаса оборвал круговерть моих мыслей, — а правда, там этот парень... Как ты его назвал? Ваня, что ли. Или Ганя. Решил, типа, того...
— Правда, — сухо ответил я.
Мне почему-то больше не хотелось говорить со Стасом. Если бы он сказал мне, где ручка... Но он не скажет, он считает, я — дурик. Кретин!
— Ты бы ему сказал, что ли, — продолжил Стае, — что на жизнь право не нужно. Жизнь — это долг. То есть не в долг, а долг. Типа, долг это его — жить. Мир — зыбкий. Если есть — значит нужно. Если он, этот твой Ванька или Ганька, есть — значит нужно. Не ему решать. Откуда он знает, зачем? Этого никто не знает.
Ты, вот, сам говоришь, что все со всем связано, все от всего зависит. Борьба там этих... противоположностей. Немножко добавить, немножко убавить. Бабочка там, туда-сюда. Сложная штука! А тут вдруг целого человека не станет! Разве не изменится ничего в этом мире, даже если от бабочки столько зависит. И не по закону не станет, а по «свободной воле». Это же какая может катавасия из-за этого произойти!
К этому моменту я Стаса уже не слушал. Но вдруг его слова проступили в моем сознании, словно я перемотал пленку: «А тут вдруг целого человека не станет. Разве не изменится ничего в этом мире, даже если от бабочки столько зависит. И не по закону не станет, а по „свободной воле“».
Я оцепенел...
За стеной раздался женский голос.
— Семикин, давай, собирайся! Выписывают тебя. Родственники приехали. На мерседесе...
— Ну слава богу, дождался! — обрадовался Стас.
— Да уж, хватит нам тут блатными бокс занимать.
— Ладно, не обеднели, — огрызнулся он.
Я сидел в тишине и слушал, как стучит мое сердце. Словно для него время идет по-другому. Торопится. Будто часовой механизм у бомбы, заложенной под зданием мира.
А вдруг они что-то лекарствами с моим сердцем сделали, чтобы оно свой ресурс израсходовало, и я не успел свой план реализовать?!
Началась паника. Я хожу по изолятору — от стены к стене, от стены к стене. Черт, я действительно могу не успеть! Под окном точно так же нервно маячит коричневый. Он всем своим видом сообщает мне, буквально требует, — нужно бежать, времени не осталось.
«Как?!» — мысленно спрашиваю у него.
Он в ответ только пожимает плечами и показывает на коричневые часы — мол, время не терпит. А я и сам знаю, что оно не терпит. Но у меня и в голове туман, и мысли путаются. За крытых дверей отсюда до выхода штук десять, если не больше. Замуровали.
За стеной снова раздался какой-то шум. В помещение вкатили то ли кресло-каталку, то ли какое-то другое приспособление.
— Значит так, — командовал женский голос, — привязали его хорошо. Сейчас давайте, кормите. Все помните, как делать?
— Да, помним, — я узнал голос «жертвы инопланетных экспериментов».
— Вот — нате вам зонд. Вводите через нос, а потом туда порциями всю эту миску. Вазелином не забудьте смазать. Понятно?
— Понятно, — это уже говорил Остап.
— Что они там собрались делать?
*******
Д верь закрылась. Наступила тишина. Нервные шаги стали мерить пол соседнего изолятора — от стены к стене, от стены к стене.
— Я в отчаянии, я в отчаянии! — забормотал Остап. — Худяков, ты слышишь меня? Я в отчаянии!
— Не знаю, Остап. Не знаю... — повторяла «жертва НЛО», которую Остап называл Худяковым.
— Но мы должны что-то решать. Должны?!
— Должны, Остап. Должны.
— Ты понимаешь, что, когда этот прессом вдаренный вернется, он меня на британский флаг порвет?! Порвет. Дутов — он же дебил! — Остапа трясло. — Ну, конечно, я сказал, что его этот чудик новенький ударил. А как? На Петра показать?! Так тогда он от меня мокрого места не оставит!
— Может, и обойдется, — протянул Худяков. — Не все из реанимации возвращаются...
— Не все возвращаются, — повторил Остап, и в его голосе затеплилась надежда. — Может, как-то там его... Это...
— А как ты туда попадешь?
Этот вопрос Худякова выглядел наивным и глупым. Похоже, этот Худяков настоящий «дурик».
Да. Отпадает, — Остап снова зашагал по комнате. — Ты думай, думай! Мне точно сказали, что Петр — инопланетянин. Он тебя заберет к себе на корабль и будет мучить. Эксперименты над тобой ставить. Твои мозги просвечивать...
Кажется, Худяков заплакал. Жалобно, как ребенок.
Черт, да Остап им просто манипулирует! Он внушает Худякову, что Петр ему угрожает.
— Помнишь, он тебе сказал, — продолжал Остап, — что он с тобой еще разберется? Что он имел в виду? «Разберется». Он хочет тебя на составные части разобрать! Понимаешь?! Так что ты думай, думай, как нам от него избавиться!
— Я боюсь, боюсь... — причитал Худяков.
— Слушай! — во весь голос «зашептал» Остап. — У меня есть план!
— План?.. — робко спросил Худяков, не веря своему счастью.
— Да! Ты задушишь Петра, когда он будет спать...
— Аааа! — заорал Худяков. — Нееет! Я боюсь! Я не могу! Он сам меня задушит!
Тихо ты! Молчи! — это прозвучало как угроза. — Слушай сюда. Мы с тобой соберем свои таблетки за пару дней. И еще я знаю, чьи таблетки можно взять. Мы их растолчем в порошок. На следующую ночь я буду заваривать Петру чифир и насыплю туда эти таблетки. Его срубит. А ты его задушишь платком Диогена. И все решат, что это Диоген его убил. Никто не узнает! Точно тебе говорю.
— Он же инопланетянин, он мои мысли может читать. Он уже читал, я знаю. Он поймет, что я хочу его задушить, — Худяков растирал по лицу слезы. — Я не могу... Мне страшно...
— А то, что тебя на запчасти разберут, тебе не страшно?! — заорал Остап.
— Страшно... Страшно...
— Значит, надо! Это твой шанс. Просто ты не будешь об этом думать. И Петр ничего не узнает. Как он узнает, если ты не будешь думать?
— Не узнает...
— Ну вот! Просто не думай об этом и все. Я буду за тебя думать.
— А как не думать? — недоверчиво протянул Худяков.
— Ты просто говори себе: «Я не думаю о том, что собираюсь задушить Петра». И все.
— Все?..
— А что еще? Конечно, все! — убежденно сообщил Остап.
Я сидел, вжавшись в свою кровать. Остап просто разводит этого дурачка! Он его хочет на убийство подтолкнуть. Боится, что с ним криво-головый расправится, когда вернется из реанимации. За то, что Остап меня сдал, а не Петра.
Ужас. Что здесь происходит?! Сумасшедший дом!
— Все, договорились, — постановил Остап. — Теперь давай ешь, а я пока этому зонд вставлю.
— Есть? — не понял Худяков.
— Ешь, конечно, — подтвердил Остап. — Ты ведь у нас худ-яков. Этот не хочет. Будет сопротивляться. Может, кусаться начнет или плеваться будет. Тебе оно надо?! А так мы тебе кашу скормим, этому зонд засунем. Никто ни о чем не узнает, и все будут довольны. Да, Ваня?
— Да, — ответил Остапу третий голос. Ваня! Они должны его кормить, чтобы он не
умер. А они собираются его кашу съесть! Он же умрет. Точно! Я хотел закричать на них, чтобы они не смели этого делать. Чтобы они кормили Ваню. Что ему нужно есть. Что никто не будет доволен. И что я все слышал и расскажу, что они задумали убить Петра.
— Ты в своем уме? — спросили меня из-за окна.
Я обернулся. На меня в упор смотрел коричневый:
— Ты в своем уме, я тебя спрашиваю?! Или от этих заразился? — глаза коричневого елозили в орбитах, словно игрушки-раскидайки. — Тебе же никто не поверит! Кому ты что расскажешь?! А если Остап поймет, что ты все знаешь, он с тобой тоже разделается. И как тогда ты реализуешь свой план?
Меня затрясло. Я действительно не могу себя выдать. Да мне и не поверят. Решат, что я сумасшедший. Они хотят убить Петра. Ваня умрет, если его не кормить насильно. А если я себя выдам, то я не смогу реализовать свой план. Мне нужно письмо. И еще дверная ручка. Да, дверная ручка, наверное, нужна.
Что мне делать? Молчать? Кричать? Что мне делать?!
Я слышал, как Худяков стучал ложкой по миске, выгребая из нее больничную кашу. Я слышал, как срабатывал рвотный рефлекс у Ваньки, когда ему вставляли зонд. Я смотрел в окно и видел коричневого, который гипнотизировал меня своими вертящимися глазами — только бы я ничего не сказал.
И я молчал.
— Ты пойми, Худяков, — слышал я из-за стены голос Остапа. — Так нужно жить. Если все довольны — это хорошо. А если не все — это плохо. Главное, чтобы все были довольны. Никто не знает, что правильно, а что неправильно. Нельзя сказать: «Это должно быть так-то, а это вот так-то». Вообще, что значит «должно»?
Главное учесть все интересы. Если все интересы учтены, тогда все правильно. Ты смотри, представь, если Петра не будет... Ты можешь не бояться, что тебя на органы разберут. Дутов будет доволен — он на Петьку уже давно зуб точит. Я буду доволен — мне с Дутовым разбираться нет никакого интереса. Все будут довольны...
*******
Я хотел переговорить с Ванькой. Это очень важно. Я должен передать ему слова хранителя дверной ручки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11