Потом легла, как обычно, в постель поверх простыней, только на этот раз не снимая кофточки фиолетового цвета и черной юбки, и дожидалась его с безучастностью обреченной на казнь жертвы. Бэкон не единожды повторял ей, что не любит, когда посторонние дотрагиваются до его вещей, вторгаясь в тот особый, удобный для него беспорядок, сложившийся за многие годы. И все же Вивьен осмелилась напоследок поступить вопреки его глупым, никому не нужным привычкам. Если уж он отошел от правила сохранять холодность в их отношениях и тем самым пересек запретную черту, то и она отплатит ему тем же. Едва ступив за порог, Бэкон сразу заметил, что его берлога неожиданно засияла чистотой. Он медленно озирался, и на лице его нельзя было прочесть ни раздражения, ни восторга. Наконец его глаза встретились с печальным взглядом Вивьен.
— Ты что здесь делаешь? — довольно грубо выпалил он, с грохотом швырнув в сторону свой портфель.
— Я так и знала, что ты будешь злиться…
Бэкон медленно приблизился к ней, как хищник подкрадывается к беспомощному животному. Она даже не сделала попытки подняться. Без всякого предисловия Бэкон припал губами к ее голым ступням, потом принялся целовать колени и бедра, потом, в одно мгновение сорвав с нее одежду, как кожуру спелого, сочного тропического плода, покрыл поцелуями ее живот и грудь… Примерно через два часа Вивьен остановила его.
— Мне пора, — сказала она, не выпуская его из своих объятий.
— Куда ты?
— Уже поздно.
— Не ходи никуда, оставайся!
— Не забывай, что ты скоро женишься… — напомнила она.
— Именно поэтому ты должна остаться! — Бэкон даже не пытался щадить ее чувства. — У нас мало времени, так давай не будем его терять!
— Неужели ты не понимаешь, что так только хуже сделаешь? Расставаться будет еще тяжелее…
— До этого еще дожить надо, Вивьен. Неизвестно, как все обернется… Мы не можем с уверенностью сказать даже, пойдет завтра дождь или нет. Так зачем заранее забивать себе голову тем, что будет, если у нас уже есть то, что есть?
— Вчера ты говорил совсем другое…
— Вот видишь! — торжествующе воскликнул Бэкон. — Вот тебе доказательство, что не следует пренебрегать тем, что имеем сегодня!
И Вивьен, и Бэкон понимали — они оба обманывают друг друга или, точнее, скрывают от себя самих правду. Словно горький пьяница, который принимается самозабвенно вытряхивать из бутылки в стакан последние, до капли, остатки зелья, Бэкон принял бездумное решение остаться с Вивьен по меньшей мере пока длится курс лекций Геделя — время, в течение которого он рассчитывал не встречаться с Элизабет.
Сначала ей хотелось как следует проучить Бэкона, поэтому Элизабет изо всех сил сопротивлялась желанию увидеться с ним или позвонить по телефону — слишком велика была уверенность, что он не выдержит первым, раскается в своем упрямстве, станет молить о прощении, и вот тут-то наступит удобный момент, чтобы выдвинуть свои условия и завладеть им раз и навсегда.
Еще никогда перерыв в их общении не был таким долгим. По мере того как проходили дни, все труднее становилось переносить разлуку. Они словно соревновались друг с другом (наподобие Ахиллеса с черепахой, как сравнивал позже Бэкон, когда его постигла участь черепахи), причем победителя ожидал приз в виде права принимать решения и навязывать свою волю побежденному. Элизабет прекрасно понимала, что результат этого соревнования отразится на всей ее дальнейшей жизни, и не собиралась сдаваться. Каждый раз, когда ее охватывал особенно сильный приступ тоски и рука сама тянулась к телефону, готовая набрать номер Фрэнка, девушка останавливала себя и утешалась тем, что ему, несомненно, сейчас не менее тяжело.
Но все испортил приснившийся ей кошмар, в котором она якобы тяжело заболела и умерла, а Бэкон устроил праздник, вместо того чтобы оплакивать ее кончину. Элизабет проснулась в слезах и в полной уверенности, что тактика ее ошибочна. А если он никогда не позовет ее?
Если он на самом деле и не любил ее никогда? Впервые в ней шевельнулось сожаление по поводу своего упрямства и вспыльчивости. Наверно, она требовала от него слишком многого! Как же глупо она вела себя! Кому нужны все эти страдания, эта разлука, зачем подвергать бесцельным испытаниям его чувства, ведь ей самой надо только, чтобы он был рядом! Нет, нельзя допустить, чтобы они расстались из-за глупой обиды и злой гордыни. Еще есть время исправить ошибку!
Нагруженная сумками и пакетами, Элизабет подошла к двери жилища Бэкона. Было одиннадцать часов утра, и он, конечно, в институте. В пакетах были сыр и вино, фрукты, презервативы и забавный игрушечный поезд. Элизабет еще ни разу не была в квартире у Бэкона, предпочитая, чтобы он навещал ее либо они встречались в кафе и ресторанах. Однако она с самого начала настояла на том, чтобы он дал ей запасной ключ. Теперь вот ключ пригодился, и Бэкона ожидал приятный сюрприз и несомненное свидетельство примирения!
Зал для лекций был заполнен почти до отказа. Однако, как с уверенностью полагал Бэкон, лишь немногие из присутствующих — среди них сидящие в первых рядах Веблен и фон Нейман — могли в полной мере оценить значение слов, которые произносил Курт Гедель. Он сильно смущался и старался не встречаться глазами со слушателями, устремляя взгляд сквозь стену куда-то вдаль. В тот день Гедель раскрывал перед аудиторией свой метод доказательства так называемой континуум-гипотезы, впервые упомянутой математиком Георгом Кантором в теории множеств.
Вдруг Гедель запнулся и замолчал, не понимая, что происходит. Тяжелая деревянная дверь распахнулась и с грохотом захлопнулась, нарушив царившую в зале мертвую тишину. Веблен и другие профессора поднялись со своих мест, взгляды всех присутствующих устремились на молодую женщину, бесцеремонно вторгшуюся в аудиторию.
— Ты здесь? — сердито выкрикнула она, не обращая никакого внимания на целое собрание незнакомых людей. — Ты мне врал! Все время врал, трус несчастный!
Со своего места в последнем ряду Бэкон видел лишь силуэт своей невесты. Что делать — встать и сказать, чтоб успокоилась, или, наоборот, лучше ей сейчас не показываться? Гедель продолжал ошеломленно молчать. Элизабет с искаженным от ярости лицом вглядывалась в присутствующих, разыскивая среди них виновного в измене и нанесенной ей обиде.
— Ради бога, мисс, не знаю, кто вы и что вам надо, только прошу вас покинуть аудиторию! — нашелся Веблен. — Здесь проходит научная конференция, пожалуйста, дайте профессору возможность продолжить свое выступление…
Элизабет и бровью не повела. Зато ее взгляд, наконец, уперся в переполненные ужасом глаза жениха.
— Вот ты где! — вновь разнеслось по залу. — Ты что же, надеялся, что я никогда не узнаю? Что сможешь и дальше спать с этой черной шлюхой? За полную идиотку меня держишь?!
— Элизабет, прошу тебя, — умоляюще воззвал к ней Бэкон, лишенный возможности и дальше разыгрывать свою непричастность к происходящему. — Потом все уладим…
— Нет уж, никаких потом! Говори сейчас, не успокоюсь, пока все мне не объяснишь! — Она стала приближаться, не спуская с Бэкона глаз, из которых струились жгучие слезы обиды. Ее упрямство начинало злить его.
— Господин Бэкон, — решительным тоном обратился к нему Веблен, одновременно указывая пальцем на выход, — объясните мисс, что она мешает проведению весьма важной научной конференции! Вы меня понимаете?
К этому времени Элизабет уже добралась до того, кто послужил причиной ее гнева. Едва Бэкон попытался взять ее за руку, чтобы выпроводить из зала, как тут же получил звонкую пощечину. Она прозвучала громко, будто удар мухобойки по оконному стеклу, так что у всех присутствующих, кроме, может быть, Геделя, одновременно вырвалось дружное: «О-ох!» Для Бэкона это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Не в силах больше переносить унижение, он, не успев даже подумать, влепил невесте ответную пощечину, не такую сильную, но которая, из-за какого-то акустического феномена, прозвучала еще громче, чем первая.
— Это недопустимо, господин Бэкон! — взорвался Веблен, тогда как стоящий рядом фон Нейман не смог сдержать удовлетворенный смешок. — Я все-таки вынужден настаивать, чтобы вы покинули помещение и позволили нам продолжать!
Ошеломленная Элизабет ничего не замечала вокруг. От пощечины у нее помутилось в голове, ею овладели апатия и сонливость. Хотелось только одного — заснуть в объятиях Бэкона и выспаться вдоволь. Профессор Гедель испуганно наблюдал за ней, ничего не понимая и по-прежнему стоя перед аудиторией, потерявшей к нему всякий интерес.
— Она жила у тебя дома, — всхлипывала Элизабет, увлекаемая Бэконом к двери под взглядами его коллег. — Ты держал эту черную шлюху у себя дома…
Последнее, что увидел Бэкон, выходя из зала, — возмущенное лицо Веблена, ясно говорившее без слов, что так блестяще начавшаяся карьера молодого ученого бесславно оборвалась и его дни в институте сочтены. Почти волоча обессиленное тело своей невесты — бывшей невесты, уничижительно мелькнуло у него в голове, — Бэкон едва ли мог в достаточной мере осознать значение происходящего; совершенно неожиданно все главные составляющие его жизни — Элизабет, институт и Вивьен — столкнулись и разбились, как три самолета, с огромной скоростью летевшие навстречу друг другу. Бэкон затащил Элизабет в соседнюю аудиторию, посадил ее на стул и сел рядом сам, не решаясь обнять или даже дотронуться до нее. Через несколько минут она пришла в себя, поднялась и нетвердой походкой направилась к выходу, бросив ему через плечо что-то обидное.
Тем временем рядом, в конференц-зале, профессор Гедель заявил собравшимся, что не может продолжать читать лекцию, и безудержно разрыдался, а фон Нейман принялся его утешать…
Гипотеза 5. О том, как Бэкон уехал в Германию
Фрэнк Эйделотт, сменивший Флекснера во главе Института перспективных исследований, уже несколько дней разыскивал Бэкона. Ничего хорошего от этой встречи Бэкон не ожидал. В лучшем случае ему грозил суровый выговор, в худшем — позорное изгнание из института. В довершение всех бед у него разыгралась ужасная мигрень, которая словно лезвием рассекла его мозг на две половины: одну — здоровую и не ощущающую никакой боли, и вторую — будто сотрясаемую невидимым поршнем, снующим с бешеной скоростью. Подобные приступы начинались всегда, стоило ему перенервничать или сильно испугаться чего-либо.
К десяти утра недуг овладел им. Уши словно заложило ватой, хотя любой резкий звук с улицы отдавался в мозгу в десять крат сильнее. Кирпичные стены Фулд-холла студенисто колебались. Стоя у директорского кабинета, Бэкон отдышался, кое-как причесал волосы, собрался с духом и, распахнув дверь, предстал перед дородной секретаршей. Выслушав доклад о его прибытии, директор сразу же велел заходить. Не поднимаясь из-за стола, молча указал на стул, словно специально поставленный как для жертвы в камере пыток. Позади Эйделотта возвышалась мощная фигура мужчины в сером костюме, телосложением похожего на игрока в американский футбол. Он выжидательно смотрел на Бэкона.
— Садитесь, — приказал Эйделотт.
Бэкон послушно, но не спеша сел на стул. С одной стороны, не хотелось, чтобы заметили, как ему трудно держаться на ногах, но и чрезмерно медлить не стоило по той же причине. Он чувствовал себя достаточно плохо в роли мальчика для битья, не следовало еще больше унижаться, оправдываясь из-за своих хворей.
— Расслабьтесь, Бэкон, — процедил сквозь зубы директор, — никто не собирается вас пороть или отдавать под суд.
— Простите меня, пожалуйста, —против воли вырвалось у Бэкона. — Я никак не предполагал, что мои личные проблемы… Мне хотелось бы лично извиниться перед профессором Геделем…
Эйделотт осуждающе уставился на него.
— Вы слишком многого хотите, Бэкон. Все не так просто, к сожалению. Да будет вам известно, что профессор Гедель опять… у него рецидив болезни нервов. Поймите, он весьма обостренно реагирует на внешние раздражители.
— Это очень серьезно? В каком он состоянии?
— Ну, скажем, сейчас для него наступили не самые лучшие дни. Конечно, не при смерти, но недельку придется провести в постели. — Эйделотт внушительно кашлянул, давая понять, что данная часть беседы завершена. — Итак, Бэкон, поговорим о случившемся с вами чрезвычайно огорчительном инциденте. Вы понимаете, какое впечатление он произвел на всех, кто присутствовал в зале?
— Да, мне ужасно стыдно… Если бы я только мог как-нибудь загладить…
— Как-нибудь! — гневно повторил за ним Эйделотт. — Мне очень жаль, Бэкон! Я изучил ваше личное дело и должен признать, что оно действительно впечатляет. Университетские и нынешние характеристики свидетельствуют о вашем таланте и разумном подходе к работе — достоинствах, которые я особенно и прежде всего ценю в ученых. — Толстые губы Эйделотта шевелились, как две извивающиеся пиявки, по крайней мере так казалось Бэкону. — Вдобавок профессор фон Нейман решил заступиться за вас… Он считает вас одним из самых одаренных сотрудников нашего института.
На душе у Бэкона немного потеплело. Для него математик-венгр был учителем и наставником, и было приятно узнать, что тот относится к своему подопечному с сочувствием, а не просто с обычной терпимостью.
— Более того, он выразил уверенность, что вы, повзрослев через некоторое время, сможете достичь важных результатов в науке. (Ну, это уж слишком, мысленно изумился Бэкон великодушию фон Неймана.) Итак, изволите видеть, вы очутились в положении непростом, но отнюдь не безнадежном. Счет, как говорится, в вашу пользу, а случившееся на днях небольшое недоразумение теряется среди ваших многочисленных достоинств, как иголка в стогу сена…
Бэкон ушам не верил. Он со страхом подумал, что Эйделотт просто издевается — хочет сначала зубы заговорить, а потом избавиться от него с легкой душой.
— Бэкон, вы даже в лице переменились от испуга. Успокойтесь, вам нечего бояться, я говорю все это не в качестве предисловия перед тем, как объявить о вашем увольнении. — Эйделотт опустил взгляд и стал смотреть, как его пальцы развинчивают и снова завинчивают колпачок авторучки. — Однако я намерен быть с вами до конца откровенным: Институт перспективных исследований — не для вас. Ваше поведение накануне только подтверждает эту неоспоримую истину. — Тут Бэкона передернуло; слова Эйделотта как иголкой пронзили его разламывающуюся от боли голову. — Нас в принципе устраивает сотрудничество с вами. Вместе с тем складывается впечатление, — можете поправить меня, если я ошибаюсь, — что нынешняя работа вам самому не приносит удовлетворения. Мы тоже чувствуем, что заставляем вас попусту терять время. Нельзя втиснуть настоящий талант в тесные рамки рутинной работы. — Эйделотт обернулся, как бы ища одобрения у незнакомца в сером, который продолжал невозмутимо стоять у него за спиной. — Это не означает, что я вам советую заняться экспериментальной физикой; просто ваш характер — как бы поточнее выразиться — слишком беспокойный… Возникло опасение, что, если бы так продолжалось и дальше, вам рано или поздно пришлось бы покинуть институт, так и не совершив выдающихся открытий, чего мы все от вас ожидаем… Вам нужен больший простор для деятельности, юноша. Больше жизни.
— Мне трудно говорить… — пробормотал Бэкон. — Прошу дать мне возможность…
— Я уже объяснял вам, Бэкон: то, что произошло на лекции профессора Геделя, достойно сожаления, но не катастрофа, — прервал его Эйделотт с заметным раздражением. — Позвольте представить вам господина Берда. — На лице мужчины в сером появилось подобие улыбки. — Господин Берд представляет правительственное учреждение. К нам обратились с просьбой рекомендовать молодого сотрудника, обладающего определенными качествами, необходимыми для выполнения специального задания. Им нужен компетентный ученый-физик. Когда я попросил профессора фон Неймана высказать свое мнение, он не колеблясь предложил вашу кандидатуру.
От обиды и унижения у Бэкона горели уши. Теперь он смог как следует разглядеть атлетическую фигуру за спиной у директора. Мужчина был похож на спортсмена, уже несколько лет как прекратившего активные тренировки и начавшего слегка полнеть. Из сказанного о нем Эйделоттом было не ясно, чем он занимается, и Бэкон решил, что, скорее всего, тот служит в армии, может быть даже в морской пехоте.
— Дорогой Бэкон, поймите меня правильно, — учтивость давалась Эйделотту с видимым усилием, — мы чувствовали бы великое удовлетворение, если бы вы нашли с господином Бердом общий язык. Я не собираюсь давать вам указания, конечно, просто прошу выслушать его предложение и добровольно принять решение, которое является наиболее приемлемым в данной ситуации. Поверьте, это самый достойный выход для всех нас…
Закончив тираду, Эйделотт поднялся с места и с широкой улыбкой на лице снизошел наконец до того, чтобы подать Бэкону руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Ты что здесь делаешь? — довольно грубо выпалил он, с грохотом швырнув в сторону свой портфель.
— Я так и знала, что ты будешь злиться…
Бэкон медленно приблизился к ней, как хищник подкрадывается к беспомощному животному. Она даже не сделала попытки подняться. Без всякого предисловия Бэкон припал губами к ее голым ступням, потом принялся целовать колени и бедра, потом, в одно мгновение сорвав с нее одежду, как кожуру спелого, сочного тропического плода, покрыл поцелуями ее живот и грудь… Примерно через два часа Вивьен остановила его.
— Мне пора, — сказала она, не выпуская его из своих объятий.
— Куда ты?
— Уже поздно.
— Не ходи никуда, оставайся!
— Не забывай, что ты скоро женишься… — напомнила она.
— Именно поэтому ты должна остаться! — Бэкон даже не пытался щадить ее чувства. — У нас мало времени, так давай не будем его терять!
— Неужели ты не понимаешь, что так только хуже сделаешь? Расставаться будет еще тяжелее…
— До этого еще дожить надо, Вивьен. Неизвестно, как все обернется… Мы не можем с уверенностью сказать даже, пойдет завтра дождь или нет. Так зачем заранее забивать себе голову тем, что будет, если у нас уже есть то, что есть?
— Вчера ты говорил совсем другое…
— Вот видишь! — торжествующе воскликнул Бэкон. — Вот тебе доказательство, что не следует пренебрегать тем, что имеем сегодня!
И Вивьен, и Бэкон понимали — они оба обманывают друг друга или, точнее, скрывают от себя самих правду. Словно горький пьяница, который принимается самозабвенно вытряхивать из бутылки в стакан последние, до капли, остатки зелья, Бэкон принял бездумное решение остаться с Вивьен по меньшей мере пока длится курс лекций Геделя — время, в течение которого он рассчитывал не встречаться с Элизабет.
Сначала ей хотелось как следует проучить Бэкона, поэтому Элизабет изо всех сил сопротивлялась желанию увидеться с ним или позвонить по телефону — слишком велика была уверенность, что он не выдержит первым, раскается в своем упрямстве, станет молить о прощении, и вот тут-то наступит удобный момент, чтобы выдвинуть свои условия и завладеть им раз и навсегда.
Еще никогда перерыв в их общении не был таким долгим. По мере того как проходили дни, все труднее становилось переносить разлуку. Они словно соревновались друг с другом (наподобие Ахиллеса с черепахой, как сравнивал позже Бэкон, когда его постигла участь черепахи), причем победителя ожидал приз в виде права принимать решения и навязывать свою волю побежденному. Элизабет прекрасно понимала, что результат этого соревнования отразится на всей ее дальнейшей жизни, и не собиралась сдаваться. Каждый раз, когда ее охватывал особенно сильный приступ тоски и рука сама тянулась к телефону, готовая набрать номер Фрэнка, девушка останавливала себя и утешалась тем, что ему, несомненно, сейчас не менее тяжело.
Но все испортил приснившийся ей кошмар, в котором она якобы тяжело заболела и умерла, а Бэкон устроил праздник, вместо того чтобы оплакивать ее кончину. Элизабет проснулась в слезах и в полной уверенности, что тактика ее ошибочна. А если он никогда не позовет ее?
Если он на самом деле и не любил ее никогда? Впервые в ней шевельнулось сожаление по поводу своего упрямства и вспыльчивости. Наверно, она требовала от него слишком многого! Как же глупо она вела себя! Кому нужны все эти страдания, эта разлука, зачем подвергать бесцельным испытаниям его чувства, ведь ей самой надо только, чтобы он был рядом! Нет, нельзя допустить, чтобы они расстались из-за глупой обиды и злой гордыни. Еще есть время исправить ошибку!
Нагруженная сумками и пакетами, Элизабет подошла к двери жилища Бэкона. Было одиннадцать часов утра, и он, конечно, в институте. В пакетах были сыр и вино, фрукты, презервативы и забавный игрушечный поезд. Элизабет еще ни разу не была в квартире у Бэкона, предпочитая, чтобы он навещал ее либо они встречались в кафе и ресторанах. Однако она с самого начала настояла на том, чтобы он дал ей запасной ключ. Теперь вот ключ пригодился, и Бэкона ожидал приятный сюрприз и несомненное свидетельство примирения!
Зал для лекций был заполнен почти до отказа. Однако, как с уверенностью полагал Бэкон, лишь немногие из присутствующих — среди них сидящие в первых рядах Веблен и фон Нейман — могли в полной мере оценить значение слов, которые произносил Курт Гедель. Он сильно смущался и старался не встречаться глазами со слушателями, устремляя взгляд сквозь стену куда-то вдаль. В тот день Гедель раскрывал перед аудиторией свой метод доказательства так называемой континуум-гипотезы, впервые упомянутой математиком Георгом Кантором в теории множеств.
Вдруг Гедель запнулся и замолчал, не понимая, что происходит. Тяжелая деревянная дверь распахнулась и с грохотом захлопнулась, нарушив царившую в зале мертвую тишину. Веблен и другие профессора поднялись со своих мест, взгляды всех присутствующих устремились на молодую женщину, бесцеремонно вторгшуюся в аудиторию.
— Ты здесь? — сердито выкрикнула она, не обращая никакого внимания на целое собрание незнакомых людей. — Ты мне врал! Все время врал, трус несчастный!
Со своего места в последнем ряду Бэкон видел лишь силуэт своей невесты. Что делать — встать и сказать, чтоб успокоилась, или, наоборот, лучше ей сейчас не показываться? Гедель продолжал ошеломленно молчать. Элизабет с искаженным от ярости лицом вглядывалась в присутствующих, разыскивая среди них виновного в измене и нанесенной ей обиде.
— Ради бога, мисс, не знаю, кто вы и что вам надо, только прошу вас покинуть аудиторию! — нашелся Веблен. — Здесь проходит научная конференция, пожалуйста, дайте профессору возможность продолжить свое выступление…
Элизабет и бровью не повела. Зато ее взгляд, наконец, уперся в переполненные ужасом глаза жениха.
— Вот ты где! — вновь разнеслось по залу. — Ты что же, надеялся, что я никогда не узнаю? Что сможешь и дальше спать с этой черной шлюхой? За полную идиотку меня держишь?!
— Элизабет, прошу тебя, — умоляюще воззвал к ней Бэкон, лишенный возможности и дальше разыгрывать свою непричастность к происходящему. — Потом все уладим…
— Нет уж, никаких потом! Говори сейчас, не успокоюсь, пока все мне не объяснишь! — Она стала приближаться, не спуская с Бэкона глаз, из которых струились жгучие слезы обиды. Ее упрямство начинало злить его.
— Господин Бэкон, — решительным тоном обратился к нему Веблен, одновременно указывая пальцем на выход, — объясните мисс, что она мешает проведению весьма важной научной конференции! Вы меня понимаете?
К этому времени Элизабет уже добралась до того, кто послужил причиной ее гнева. Едва Бэкон попытался взять ее за руку, чтобы выпроводить из зала, как тут же получил звонкую пощечину. Она прозвучала громко, будто удар мухобойки по оконному стеклу, так что у всех присутствующих, кроме, может быть, Геделя, одновременно вырвалось дружное: «О-ох!» Для Бэкона это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Не в силах больше переносить унижение, он, не успев даже подумать, влепил невесте ответную пощечину, не такую сильную, но которая, из-за какого-то акустического феномена, прозвучала еще громче, чем первая.
— Это недопустимо, господин Бэкон! — взорвался Веблен, тогда как стоящий рядом фон Нейман не смог сдержать удовлетворенный смешок. — Я все-таки вынужден настаивать, чтобы вы покинули помещение и позволили нам продолжать!
Ошеломленная Элизабет ничего не замечала вокруг. От пощечины у нее помутилось в голове, ею овладели апатия и сонливость. Хотелось только одного — заснуть в объятиях Бэкона и выспаться вдоволь. Профессор Гедель испуганно наблюдал за ней, ничего не понимая и по-прежнему стоя перед аудиторией, потерявшей к нему всякий интерес.
— Она жила у тебя дома, — всхлипывала Элизабет, увлекаемая Бэконом к двери под взглядами его коллег. — Ты держал эту черную шлюху у себя дома…
Последнее, что увидел Бэкон, выходя из зала, — возмущенное лицо Веблена, ясно говорившее без слов, что так блестяще начавшаяся карьера молодого ученого бесславно оборвалась и его дни в институте сочтены. Почти волоча обессиленное тело своей невесты — бывшей невесты, уничижительно мелькнуло у него в голове, — Бэкон едва ли мог в достаточной мере осознать значение происходящего; совершенно неожиданно все главные составляющие его жизни — Элизабет, институт и Вивьен — столкнулись и разбились, как три самолета, с огромной скоростью летевшие навстречу друг другу. Бэкон затащил Элизабет в соседнюю аудиторию, посадил ее на стул и сел рядом сам, не решаясь обнять или даже дотронуться до нее. Через несколько минут она пришла в себя, поднялась и нетвердой походкой направилась к выходу, бросив ему через плечо что-то обидное.
Тем временем рядом, в конференц-зале, профессор Гедель заявил собравшимся, что не может продолжать читать лекцию, и безудержно разрыдался, а фон Нейман принялся его утешать…
Гипотеза 5. О том, как Бэкон уехал в Германию
Фрэнк Эйделотт, сменивший Флекснера во главе Института перспективных исследований, уже несколько дней разыскивал Бэкона. Ничего хорошего от этой встречи Бэкон не ожидал. В лучшем случае ему грозил суровый выговор, в худшем — позорное изгнание из института. В довершение всех бед у него разыгралась ужасная мигрень, которая словно лезвием рассекла его мозг на две половины: одну — здоровую и не ощущающую никакой боли, и вторую — будто сотрясаемую невидимым поршнем, снующим с бешеной скоростью. Подобные приступы начинались всегда, стоило ему перенервничать или сильно испугаться чего-либо.
К десяти утра недуг овладел им. Уши словно заложило ватой, хотя любой резкий звук с улицы отдавался в мозгу в десять крат сильнее. Кирпичные стены Фулд-холла студенисто колебались. Стоя у директорского кабинета, Бэкон отдышался, кое-как причесал волосы, собрался с духом и, распахнув дверь, предстал перед дородной секретаршей. Выслушав доклад о его прибытии, директор сразу же велел заходить. Не поднимаясь из-за стола, молча указал на стул, словно специально поставленный как для жертвы в камере пыток. Позади Эйделотта возвышалась мощная фигура мужчины в сером костюме, телосложением похожего на игрока в американский футбол. Он выжидательно смотрел на Бэкона.
— Садитесь, — приказал Эйделотт.
Бэкон послушно, но не спеша сел на стул. С одной стороны, не хотелось, чтобы заметили, как ему трудно держаться на ногах, но и чрезмерно медлить не стоило по той же причине. Он чувствовал себя достаточно плохо в роли мальчика для битья, не следовало еще больше унижаться, оправдываясь из-за своих хворей.
— Расслабьтесь, Бэкон, — процедил сквозь зубы директор, — никто не собирается вас пороть или отдавать под суд.
— Простите меня, пожалуйста, —против воли вырвалось у Бэкона. — Я никак не предполагал, что мои личные проблемы… Мне хотелось бы лично извиниться перед профессором Геделем…
Эйделотт осуждающе уставился на него.
— Вы слишком многого хотите, Бэкон. Все не так просто, к сожалению. Да будет вам известно, что профессор Гедель опять… у него рецидив болезни нервов. Поймите, он весьма обостренно реагирует на внешние раздражители.
— Это очень серьезно? В каком он состоянии?
— Ну, скажем, сейчас для него наступили не самые лучшие дни. Конечно, не при смерти, но недельку придется провести в постели. — Эйделотт внушительно кашлянул, давая понять, что данная часть беседы завершена. — Итак, Бэкон, поговорим о случившемся с вами чрезвычайно огорчительном инциденте. Вы понимаете, какое впечатление он произвел на всех, кто присутствовал в зале?
— Да, мне ужасно стыдно… Если бы я только мог как-нибудь загладить…
— Как-нибудь! — гневно повторил за ним Эйделотт. — Мне очень жаль, Бэкон! Я изучил ваше личное дело и должен признать, что оно действительно впечатляет. Университетские и нынешние характеристики свидетельствуют о вашем таланте и разумном подходе к работе — достоинствах, которые я особенно и прежде всего ценю в ученых. — Толстые губы Эйделотта шевелились, как две извивающиеся пиявки, по крайней мере так казалось Бэкону. — Вдобавок профессор фон Нейман решил заступиться за вас… Он считает вас одним из самых одаренных сотрудников нашего института.
На душе у Бэкона немного потеплело. Для него математик-венгр был учителем и наставником, и было приятно узнать, что тот относится к своему подопечному с сочувствием, а не просто с обычной терпимостью.
— Более того, он выразил уверенность, что вы, повзрослев через некоторое время, сможете достичь важных результатов в науке. (Ну, это уж слишком, мысленно изумился Бэкон великодушию фон Неймана.) Итак, изволите видеть, вы очутились в положении непростом, но отнюдь не безнадежном. Счет, как говорится, в вашу пользу, а случившееся на днях небольшое недоразумение теряется среди ваших многочисленных достоинств, как иголка в стогу сена…
Бэкон ушам не верил. Он со страхом подумал, что Эйделотт просто издевается — хочет сначала зубы заговорить, а потом избавиться от него с легкой душой.
— Бэкон, вы даже в лице переменились от испуга. Успокойтесь, вам нечего бояться, я говорю все это не в качестве предисловия перед тем, как объявить о вашем увольнении. — Эйделотт опустил взгляд и стал смотреть, как его пальцы развинчивают и снова завинчивают колпачок авторучки. — Однако я намерен быть с вами до конца откровенным: Институт перспективных исследований — не для вас. Ваше поведение накануне только подтверждает эту неоспоримую истину. — Тут Бэкона передернуло; слова Эйделотта как иголкой пронзили его разламывающуюся от боли голову. — Нас в принципе устраивает сотрудничество с вами. Вместе с тем складывается впечатление, — можете поправить меня, если я ошибаюсь, — что нынешняя работа вам самому не приносит удовлетворения. Мы тоже чувствуем, что заставляем вас попусту терять время. Нельзя втиснуть настоящий талант в тесные рамки рутинной работы. — Эйделотт обернулся, как бы ища одобрения у незнакомца в сером, который продолжал невозмутимо стоять у него за спиной. — Это не означает, что я вам советую заняться экспериментальной физикой; просто ваш характер — как бы поточнее выразиться — слишком беспокойный… Возникло опасение, что, если бы так продолжалось и дальше, вам рано или поздно пришлось бы покинуть институт, так и не совершив выдающихся открытий, чего мы все от вас ожидаем… Вам нужен больший простор для деятельности, юноша. Больше жизни.
— Мне трудно говорить… — пробормотал Бэкон. — Прошу дать мне возможность…
— Я уже объяснял вам, Бэкон: то, что произошло на лекции профессора Геделя, достойно сожаления, но не катастрофа, — прервал его Эйделотт с заметным раздражением. — Позвольте представить вам господина Берда. — На лице мужчины в сером появилось подобие улыбки. — Господин Берд представляет правительственное учреждение. К нам обратились с просьбой рекомендовать молодого сотрудника, обладающего определенными качествами, необходимыми для выполнения специального задания. Им нужен компетентный ученый-физик. Когда я попросил профессора фон Неймана высказать свое мнение, он не колеблясь предложил вашу кандидатуру.
От обиды и унижения у Бэкона горели уши. Теперь он смог как следует разглядеть атлетическую фигуру за спиной у директора. Мужчина был похож на спортсмена, уже несколько лет как прекратившего активные тренировки и начавшего слегка полнеть. Из сказанного о нем Эйделоттом было не ясно, чем он занимается, и Бэкон решил, что, скорее всего, тот служит в армии, может быть даже в морской пехоте.
— Дорогой Бэкон, поймите меня правильно, — учтивость давалась Эйделотту с видимым усилием, — мы чувствовали бы великое удовлетворение, если бы вы нашли с господином Бердом общий язык. Я не собираюсь давать вам указания, конечно, просто прошу выслушать его предложение и добровольно принять решение, которое является наиболее приемлемым в данной ситуации. Поверьте, это самый достойный выход для всех нас…
Закончив тираду, Эйделотт поднялся с места и с широкой улыбкой на лице снизошел наконец до того, чтобы подать Бэкону руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38