А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Четкие очертания прекрасного черного тела на белоснежных простынях возбуждали его невероятно. Охваченный блаженством, он ложился рядом и растворялся в безмолвном и сладостном состоянии полного согласия с окружающим миром, создаваемом слиянием двух ничем не похожих существ.
Они очень мало разговаривали. Дело не в том, что Бэкон не хотел ничего знать о ее жизни или о чем она думает; он также был равнодушен ко всему, что касалось других женщин, оказавшихся в его постели, но тем не менее мог подолгу болтать с ними о разных пустяках. Просто ему нравилось верить, что в этой чернокожей девушке с широкими бедрами, приносящей покой и умиротворение, прячется что-то очень загадочное и жестокое. Радужная оболочка ее глаз мерцала, как венец луны во время затмения. Такие глаза наверняка скрывали какую-то тайну из прошлого, какую-нибудь трагедию или даже преступление, из-за чего их обладательница стала замкнутой и нелюдимой. Все это, возможно, одни лишь выдумки — Бэкону и в голову не приходило заниматься расспросами, — да только он уже не мог жить без этого воображаемого образа, без волнения, которое охватывало его в присутствии Вивьен.
Это была почти любовь; во всяком случае, ничего подобного он раньше не испытывал. И все же Бэкон избегал появляться с Вивьен на улицах Принстона, всегда встречался с ней у себя дома, и ее появление там стало уже своеобразным ритуалом, она словно совершала жертвоприношение, чтобы задобрить каких-то своих языческих божков. Она позволяла делать с собой все, что ему хотелось, с невозмутимостью, граничащей с равнодушием. Покорная, с испариной по всему телу, Вивьен занималась любовью, будто танцевала под медленную блюзовую музыку, а не под жаркие и чувственные африканские ритмы.
Как только она оставалась без одежды, Бэкон укладывал ее на постель лицом вниз, включал все лампочки в комнате и в течение нескольких минут просто откровенно разглядывал предстающее его взору необыкновенное оптическое явление. Затем склонялся и припадал губами к ее телу; без устали обводил языком все округлости, нащупывал губами сферические формы, описать которые невозможно никакими уравнениями, и на практике убеждался в их совершенстве. Потом переворачивал ее, как куклу, на спину и только тогда раздевался сам. Осторожно разводил в стороны ноги Вивьен, воображая, что перед ним два струящихся потока жаркой вулканической лавы, и погружал лицо во влажную, зовущую плоть. Это вступление служило своего рода аксиомой, дающей в каждом конкретном случае начало целому ряду теорем. Так, ведомый аналитическими догадками, он мог оказаться у ног Вивьен, маленьких и не очень чистых; в другой раз — возле сосков, или бровей, или пупка. Прежде чем войти в нее, он изучал, как сегодня ведет себя ее тело, какими путями сможет она получить свою долю наслаждения. Таким образом, в результате проведенных калькуляций, достигался обоюдный оргазм.
— Тебе пора, — говорил он ей сразу, как только приходил в себя.
Даже если чувство Бэкона можно назвать любовью, она заканчивалась вместе с завершением полового акта. Ему и думать было противно, что Вивьен останется в его постели дольше отведенного для этого времени, что придется обнимать ее тело, когда все уже позади. Еще недавно так возбуждавшая его горячая кожа женщины, покрытая маленькими блестящими капельками пота, вызывала теперь сходное по силе отвращение. Бэкон вдруг казался себе грязным животным, барахтающимся вместе с самкой в собственных нечистотах. Поэтому, как только задремавшая девушка открывала глаза, Бэкон просил ее уйти. Теория доказана экспериментально, Вивьен здесь делать больше нечего. Теперь Бэкон сам с отчужденным безразличием наблюдал, как она молча поднимала вещь за вещью и надевала на себя. Оставшись наконец в одиночестве и чуть взгрустнув, quod erat demonstrandum, он обычно ложился и засыпал без сновидений.
Бэкон получил хорошее воспитание, соответствующее требованиям весьма приличного общества штата Нью-Джерси. Однако это совсем не способствовало его успеху у сверстниц. Девушки, которые ему нравились — аккуратно причесанные, скромные и регулярно посещающие церковь, а еще неотразимо красивые, — не обращали на него никакого внимания. Отчаяние привело Бэкона в заведения non sanctos, рекомендованные одним сведущим товарищем по университету. Там не надо было вести «непринужденных» бесед и стараться изображать интерес к погоде, светской жизни и моде; как объяснил ему приятель, отношения здесь строились на деловой основе и без лишних слов — ты платишь за удовольствие и никому ничего не остаешься должен. Нашелся наконец идеальный способ, чтобы утихомирить демонов желания и не отвлекаться от таких действительно важных дел, как квантовая физика. Нескольких долларов было достаточно, чтобы на время насытить молодую жаждущую плоть. В любом ученом сидит что-то от энтомолога, а именно — влечение к непохожести и разнообразию. Бэкон получал истинное удовольствие от новых неожиданных ощущений всякий раз, когда оказывался в постели с очередной женщиной. Даже незначительные на первый взгляд мелочи оборачивались в действительности неиссякаемым источником сладостного возбуждения. Родинка на гладкой коже, округлость груди, живота или ягодиц, необычная впадинка пупка — все эти подробности волновали его не меньше, чем поиск решения сложной алгебраической задачи. Он, словно коллекционер, изучал собранные образцы; тогда ему и в голову не приходило, что он может испытать к женщине чувство, хотя бы отдаленно похожее на возвышенную любовь.
Но что-то отличало Вивьен от остальных женщин. Ее спокойное, немного печальное лицо Бэкон увидел впервые, покупая в киоске «Нью-Йорк тайме». Бэкон обычно брал с прилавка экземпляр, а деньги оставлял на обложке какого-нибудь журнала мод, лежавшего тут же. Однако в тот раз он попросил продавщицу подать ему газету. Вот тогда-то, принимая газету из протянутой руки, он обратил внимание на равнодушные и невеселые глаза, обращенные к нему из глубины киоска. Бэкону хватило одного этого недолгого взгляда, чтобы миловидные, печальные черты остались в его памяти как булавка, приколотая к внутреннему карману пиджака, которую всюду носишь с собой. До того дня он не замечал красоты девушки; несмотря на черный цвет кожи (Бэкон не стеснялся размышлять именно так), лицо было не грубым, а, наоборот, очень привлекательным; его не портили широкий нос и крупные губы. Оно вызывало у Бэкона ощущение тревожной предрассветной тишины тропического леса. Им овладело желание познакомиться с девушкой.
Однажды он попытался заговорить с нею — что-то о последних новостях, о войне (о войне тогда все говорили), — но ничего не добился; на губах девушки возникло нечто похожее на улыбку и исчезло, а на лице вновь застыло отсутствующее выражение.
— Ты что, немая? — обиделся Бэкон, но тут же поспешил перейти на более дружелюбный тон. — Сколько тебе лет?
— Шестнадцать, — ответила она глубоким низким голосом.
Бэкон заплатил за газету и стал медленно удаляться, словно ожидая услышать вслед призывный оклик. Однако девушка, судя по всему, не обратила ни малейшего внимания на очередного покупателя, осведомившегося о ее возрасте. На следующий день Бэкон появился вновь; от волнения у него дрожали колени, но все же ему удалось сказать твердо и равнодушно, произнося слова в нос — так, как, ему казалось, должны разговаривать белые плантаторы в южных штатах:
— Хочешь пойти в кино?
Его решительный тон и заданный напрямик вопрос пробили стену безразличия. Огромные до невероятности глаза взглянули с подозрением: это шутка? И все же губы раздвинулись в скупой, но ослепительной улыбке; даже бумага разложенных на прилавке газет в этот миг словно пожелтела.
— Не могу.
— Почему?
— Просто не могу.
— Боишься?
— Нет.
Эта сцена в точности повторялась на протяжении двух следующих месяцев. Бэкон покупал очередной номер «Нью-Йорк тайме» и всякий раз вычитывал киоскерше названия фильмов, идущих в соседних кинотеатрах, стараясь вызвать ее интерес и получить согласие, но она в ответ лишь отрицательно трясла своими кудряшками, словно отгоняла надоедливую муху. Скоро эти короткие беседы с чернокожей девушкой стали настолько привычны, что, когда она однажды утром приняла его предложение, он изумился. А вечером того же дня оба встретились у киношки на краю города. Показывали недавно вышедший на экраны страны фильм «Унесенные ветром». Он, правда, не очень хорошо запомнил сюжет, так как на протяжении почти всего сеанса украдкой разглядывал сливающийся с темнотой профиль своей спутницы, зато в память врезалось имя актрисы, игравшей главную роль, — Вивьен Ли, и с тех пор он называл этим именем свою новую знакомую. Даже когда впоследствии девушка призналась, как ее зовут на самом деле — то ли Делорес, то ли Барбара, то ли Леона, — для Бэкона она осталась Вивьен.
Через неделю, в следующее воскресенье, все повторилось сначала; даже в кино пошли на те же «Унесенные ветром», еще раз, подтвердив, таким образом, физические законы инерции. Они будто заключили негласное соглашение о том, что будут проводить друг с другом часть своего времени, но не более того. В первый раз Бэкон ее поцеловал по дороге в кино (ее губы показались ему огромными присосками, вроде тех, какими прочищают раковины). Сделал он это не из любовных побуждений, а из стремления к научному эксперименту. Прошло еще несколько недель, и к ставшим привычными сценариям их свиданий прибавились новые декорации: маленький домик за городом, доставшийся ей после смерти отца в качестве единственного наследства. Но даже там словесное общение между ними не выходило за рамки строго необходимого. Поначалу это раздражало Бэкона; ему хотелось знать, по меньшей мере, получает ли она такое же удовольствие, как он, от их физической близости или ложится с ним в постель, только чтобы ублажить его. Бэкона с его рациональным мышлением беспокоило отсутствие определенного термина, каким можно было бы квалифицировать их отношения, хотя, с другой стороны, рассуждать об этой неестественной и тайной связи казалось просто ненужной затеей. Со временем он смирился и стал воспринимать молчание как неизбежное условие присутствия Вивьен.
Бэкон только что вернулся с занятий домой, когда к нему неожиданно приехала мать. После смерти первого мужа и повторного брака она переменила фамилию и образ жизни. По происхождению она относилась к среднему классу, однако второе замужество вознесло ее до уровня местной аристократии. В новом окружении Рэчел Смит чувствовала себя как рыба в воде и с усердием перенимала царящие здесь пристрастия и порядки, в том числе присущее данной социальной группе свойство — расизм. Полученное от умершего мужа наследство позволило ей нанять пару чернокожих служанок, к которым она относилась примерно так же, как к уличным нищим. Бэкон долго не замечал в матери эту новую черту, пока однажды она, проходя вместе с ним около рабочих-негров, не заметила с раздражением: «Этот запах— такой… характерный» — и прижала к носу платочек, пропитанный ароматом французских духов.
— Фрэнки, своим поведением ты ставишь меня в очень неловкое положение! — начала мать без предисловий, нервным движением положив на письменный стол Бэкона свою маленькую сумочку бирюзового цвета. — Почему я должна выслушивать от своих знакомых, что мой сын вместо учебы тратит время и отцовские деньги на какую-то черную шлюшку?
— Мама, она не проститутка!
— Не лги мне, Фрэнк!
После нескольких минут словесной перепалки Бэкон, напуганный слезами матери, сдался и пообещал ей больше не встречаться с Вивьен. Естественно, он не собирался держать слово. Просто во время очередного свидания заявил девушке, что им не следует показываться вместе на улице. Вивьен заметно огорчилась, даже глаза ее увлажнились, но, как и предвидел Бэкон, ничего не сказала. Ни единой жалобы, ни упрека, только все то же грустное лицо. На следующей неделе Бэкон отказался пойти с ней в кино. И вновь Вивьен промолчала. С тех пор они никогда не бывали вместе на людях. Ему даже не пришлось объяснять, чем вызвана эта перемена в их отношениях; Вивьен все понимала и не желала испытывать еще большее унижение, выслушивая надуманные предлоги.
Рэчел Смит нередко созывала гостей на светские приемы; на одном из них она познакомила сына с жизнерадостной веснушчатой девушкой, сказав многозначительно, что ее семья «относится к лучшим в Филадельфии». Бэкону показалось не скучно общаться с новой знакомой, и танцевать с ней было приятно, и молодой человек с легкостью обронил к слову, что как раз сейчас ни с кем не встречается. Ни малейшего воспоминания о своей любовнице не промелькнуло в мозгу Бэкона, она оставалась где-то за пределами его сознания, в эротических сновидениях, сексуальных фантазиях, но только не в этой настоящей жизни. Прошло две недели после званого вечера. Бэкон зачастил в гости в великолепный дом родителей своей новой подруги. Вивьен несколько раз приходила к нему, но не заставала.
— Не бросай меня, — твердо и решительно потребовала она, когда наконец встреча состоялась.
— Мне очень жаль, но рано или поздно мы должны расстаться.
— Почему?
— Иначе быть не может, — только и сказал Бэкон.
— Я обещаю, никто ничего о нас не узнает.
Бэкон и злился на Вивьен все больше, и любил еще сильнее. Как так получается, он сам не понимал.
— Я должен сказать тебе кое-что, — пробормотал он, не поднимая глаз. — Я помолвлен. Ее зовут Элизабет… — голос его дрогнул. — Пойми, по-другому быть просто не могло! Прости, но лучше, чтобы между нами сразу все стало ясно…
Казалось бы, оскорбленная Вивьен должна встать и уйти, навеки порывая с ним всякие отношения, однако Бэкон подозревал, что вряд ли произойдет что-либо подобное. Более того, он почему-то был уверен: что бы ни случилось, им суждено опять быть вместе, и грустная Вивьен будет все так же приходить к нему домой и в молчании ложиться в его постель, и им так и не обрести никогда настоящего счастья друг с другом. Впрочем, пока суд да дело, Бэкона ожидали более неотложные заботы: надо заниматься подготовкой к свадьбе…
— Ладно, Вивьен. Будь по-твоему.
Институт перспективных исследований располагался в довольно мрачном строении, снаружи местами заросшем мхом. Внутри не наблюдалось ни деловитой суеты лабораторий, ни шума и гама беспокойных студентов, поскольку ни те ни другие здесь просто не существовали. Все, что требовалось обитателям здания для своей деятельности, ограничивалось несколькими классными досками, мелом и бумагой. Для желающих заняться «мысленными экспериментами» тут, несомненно, были созданы идеальные условия. За толстыми стенами Фулд-холла объединились великие умы современности: профессора Веблен, Гедель, Александер, фон Нейман, не говоря уже об отце-покровителе физической науки — самом Эйнштейне. К ним зачастую присоединялись приезжие знаменитости… Однако Бэкон здесь томился от скуки.
Все его попытки сблизиться с именитыми профессорами во время регулярных, ровно в три часа дня, перерывов на чай с печеньем закончились ничем. Никто из них не проявлял к нему ни малейшего интереса. Устав от своих ночных размышлений, они разговаривали друг с другом на отвлеченные темы: о будущем науки, о результатах бейсбольного матча, о том, где бы раздобыть вина из Европы и как могут американцы есть такую жирную пищу. Бэкон пытался было затронуть «серьезные» вопросы, но в ответ либо раздавались нервные смешки, либо его слова наталкивались на полное равнодушие и молчание. Веблен ценил Бэкона как сотрудника, но при встрече только снисходительно приветствовал и спешил удалиться; фон Нейман, как и предупреждал заранее, не более чем терпел его присутствие; остальные ученые были с ним почти не знакомы, да и не стремились узнать получше. Блестящее будущее, которое, как он рассчитывал, сулила ему работа в институте, превращалось в недосягаемый, несуществующий мираж.
Вдобавок ко всему отношения с Элизабет зашли так далеко, что регистрация брака казалась не за горами. Это ужасало Бэкона. Он не подозревал, что события будут развиваться столь стремительно.
— Что с вами происходит, Бэкон? — спросил как-то фон Нейман с присущей ему бесцеремонностью. — Вас что-то гложет? А-а, кажется, я понимаю… Причина наверняка в женщине, угадал? Женщина — вот источник всех бед современного мужчины! Это серьезная проблема, Бэкон! Вы когда-нибудь задумывались, сколько времени мы тратим попусту, мучая самих себя из-за женщин и пытаясь найти выход из запутанных амурных ситуаций? Да если хотя бы четверть этого времени посвятить решению физических и математических задач, наука двинулась бы вперед со скоростью звука! Но, черт возьми, разве можно не увлечься женщиной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38