А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


* * *
И эта шампуньщица такая же, как все… Как ее зовут? Ах да, Мари-Анж! Ну, до ангела ей далеко, а вот кличка Мари-давалка была бы к месту! Какими только прозвищами мы ее не награждали! Где же она была, пока мы с Пьеро тщетно пытались уснуть на разбитой, продавленной, разоренной кровати? Что она делала?
Танцевала! Мадам со своим хахалем была на балу!
Последние три дня мы жили в ритме их страсти. То есть оставляли одних днем, отдавали им постель, хату, собственно даже все помещение. И то, что было поблизости. Чтобы они могли трахаться, разгуливать нагишом, болтать о своем половом влечении на всех углах и особенно для того, чтобы наша красотка могла кончать, сколько ей влезет.
Нет, они нас не гнали! В какой-то степени даже вели себя симпатично, кормить их не просили, просто не обращали на нас внимания, и все! Остальной мир для них не существовал! Это были двое слепых. Двое глухих.
Но мы-то существовали на свете! Даже если наша жизнь скорее напоминала собачью. К тому же, на свое несчастье, мы не были ни глухими, ни слепыми.
Естественно, когда она появлялась голышом, мы до нее не дотрагивались, ибо не любим объедки. В отличие от только что выпущенных из заключения… Голая ее задница мелькала у нас под самым носом, как на аукционе. Наши полные эмоций глаза видели ее совершенно отчетливо. Конечно, редкостным по красоте сей предмет назвать было нельзя, но все равно нам было больно, а временами — невыносимо больно. Мы больше не хотели видеть ее весело подрагивающие бедра, которые она перемещала из одной комнаты в другую, из комнаты на кухню, из кухни в комнату, с редкими заходами в туалетный курятник, примыкавший к дому и возведенный в прошлом веке.
Счастливого возлюбленного мы совсем не замечали. Должно быть, он отливал в умывальник — об этом говорила стекавшая вода. Он совсем не вылезал из постели; скорее всего сказывалась привычка жить взаперти. Ему нужно было находиться в четырех стенах.
Она же иногда вспоминала о нашем существовании. Изредка. Три-четыре раза в день. И ненадолго. Минут на пять. Но неизменно появляясь голой. Допускаю, что ей приходилось экономить время и поэтому она не одевалась, учитывая характер основной своей деятельности: кровать, пипи, кухня. Неизменно в спешке, чтобы вернуться в постель.
Стояла на кухне рассеянная, всклокоченная, грязная, перепачканная, готовя еду для своего парня, наполняя помещение тошнотворным запахом горелого масла, чеснока, лука и жареного шпика.
— Хочешь отваренные почки? — кричала она.
— Жареные, — отвечал тот.
Мы с удивлением наблюдали за ней. Эта деваха была начисто лишена целомудрия, женской застенчивости. Ей ничего не стоило демонстрировать свою мохнатку. А когда случайно задевала нас, то приводила в волнение наши ноздри. О том, чтобы перекинуться с нами словом, дружески поглядеть, не могло быть и речи. Блуждавшая на ее губах улыбка предназначалась не нам, а ангелам. Впрочем, в роли ангелов могли выступать и мы. Мы даже стали верить в это. Она нас просто не замечала. Мы бы не удивились, если бы она прошла через нас насквозь, как через что-то бесплотное.
Кстати говоря, нас больше ничего не удивляло. Мы все находили нормальным. Она несла на подносе поесть своему Жако? И прекрасно! Ведь не мог же дорогуша для этого встать с постели. Он пребывал только в горизонтальном положении, лишь изредка задирая ноги для лучшей циркуляции крови. Это был человек, выздоравливавший после тяжелой болезни. Парень в гипсе, на котором приятели отказались расписаться, ибо сердились на него.
Но подобная жизнь не могла продолжаться бесконечно.
Их шум, не говоря о шепоте за стенкой, действовал нам на нервы, лишая аппетита, когда мы приходили на кухню. Так что приходилось устраивать пикники в поле, чтобы не слышать, как скрипит кровать. Забираться подальше, чтобы не слышать их вокализы. Но когда ветер менял направление, они, как шальная пуля, настигали нас и тут. Тогда, подобно двум затравленным верблюдам, мы уходили еще дальше. Уж не говоря о том, что в эльзасских стогах у нас стояло еще лучше. Но найти укромное местечко было не так просто.
Чтобы убить время, мы брали с собой удочки. И пока наша валькирия позволяла ездить на себе верхом, мы без всякого удовольствия удили рыбу. Клев был скверный. Поплавок застыл на поверхности. Пескари издевались над нами. Мы видели, как они ерзают в прозрачной воде. Подплывают к наживке и, не тронув, удаляются, не удовлетворив своего аппетита.
Сюда к нам раз в день приходила Мари. Из вежливости либо подышать кислородом. Но неизменно на несколько минут. Была слишком озабочена, чтобы задержаться подольше. Мы понимали, что ее жеребчик ждет свою кобылу.
— И как дела? — спрашивала она. — Клюет?
— Плюет, — отвечали мы неизменно.
Сонная и наевшаяся, садилась рядом в траве, напоминая ленивую кошку, которая, мурлыкая, благодарит за килограмм трески. Потягиваясь, она валялась на наших глазах, выставляя свое счастье, как простыни в окне. Обычно это случалось утром до десяти часов. То есть мы могли почти не разговаривать.
— Просто невероятно, как это пошло мне на пользу, — говорила она. — Я никуда не тороплюсь, стараюсь получать удовольствие. До донышка!
— Очень рады, — отвечали мы. — Приятно видеть!..
Она хихикала, не очень понимая… Смею утверждать, что Мари ни на минуту не думала, что поступает плохо. Просто приходила, не стараясь нас провоцировать, даже не думая, что наставляет рога. Она облизывалась, поглаживала тело, почесывалась, ловила бабочку и тотчас ее отпускала. Ну чистая мудила! Счастливая мудила. Раскованная и весьма опасная в этом своем состоянии.
Беспокоило ее одно — и, естественно, она об этом говорила — странное поведение окопавшегося Приапа. Тут она ничего не понимала. Вопреки своему блаженству, экстазу, дрожи в теле…
— Почему он не улыбается? — спрашивала она. — Почему не разговаривает? Ведь ему так подфартило, черт возьми! Столько кайфа получил! И все молча. Разговаривать приходится мне. Все, что он произносит, имеет функциональный характер: да! нет! спасибо! еще! стоя! сидя! лежа! проглоти! погладь! раздвинь бедра! давай рот! пальцы! потихоньку! скорее! вперед! назад! Мне кажется, что я трахаю начальника станции! И без единой улыбки! Не теряя головы!
— Может, он не заметил, что на свободе? Сообщи ему!
Мы старались избегать этого верзилу. Нет, он нас не пугал, отнюдь, но нам было неуютно в его присутствии. В его взгляде нас что-то коробило. В конце концов мы решили, что Мари-Анж проявляет мужество, начиняясь им в одиночку.
С наступлением сумерек они одевались. Немного гуляли по берегу, выпивали аперитив, чтобы встряхнуться. А затем уезжали на машине — нашей, конечно, — в поисках бистро, интимной кафешки или танцевального зала.
С их стороны было просто мило, что они исчезали. Это позволяло нам войти в помещение.
Обычно мы находили под тарелкой тысячефранковую купюру — на сигареты. Наши карманные деньги на завтра. Наверное, этот тип что-то сэкономил за годы тюрьмы.
Мы слегка наводили порядок. Заходили в их берлогу смазать рессоры кровати, чтобы они поменьше скрипели днем. Затем возвращались на кухню… Наспех что-то готовили. С изысканными блюдами было давно покончено. Мадам ужинала в городе! Выпутывайтесь как хотите, дети мои! На нас возлагалась обязанность чистить картофель и носить уголь из подвала.
Печально сидя друг против друга, мы ели что-то без всякого аппетита, представляя их в роще, под лампочками, как они с идиотским видом держатся под скатертью за руки, как прижимаются ногами, обмениваясь признаниями и дневными воспоминаниями. Наши радары устанавливали, где они находятся, видели их на танцульке, где они могли пребывать часами, следили, как Мари, полузакрыв глаза, прижимается к плечу своего мрачного кавалера. Или как, обняв друг друга за талию, идут по улицам Кольмара, Мюлузы, Страсбурга, как выходят из кино, как прогуливаются на ярмарке. Они вполне могли скатать в Германию, им ничего не стоило перейти границу, ведь никто их не разыскивал, доехать до Мюнхена, бросить нас навсегда без гроша, без машины, без друзей…
Мы сидели у огня, курили трубку, как два старика, которым больше нечего сказать друг другу. Нам стало казаться, будто мы принадлежим к другому поколению, что у нас нет ничего общего с молодыми безумцами, мечтающими только о том, чтобы потрахаться, и которые все на свете презирают. Два старика без телика, прислушивающиеся к тому, как качается маятник часов. Два ревматика с узловатыми пальцами. Нашим седым головам оставалось только переживать свое горе, помешивая временами угли и вспоминая, как мы некогда гуляли с русскими князьями и бесполыми танцовщицами. Два живых мертвеца. Почему бы им не поселить нас в доме призрения, где мы будем среди своих?
В первый вечер нам так захотелось улечься в их грязную постель, что мы решили вытащить на улицу одеяла и спать на воздухе.
Но и тут нам не повезло: пошел дождь, и пришлось вернуться в дом.
Когда мы, одетые, морща носы, оказались в их постели, нас стало тошнить. Мы не смели пошевелиться. Лежали прямые, как спицы, скрестив руки на груди. Ну чисто два покойника!
Разумеется, о том, чтобы закрыть глаза, не могло быть и речи. Слишком усиленная работа шла под черепной коробкой.
Мы прислушивались к ночной тишине, дожидаясь, когда затарахтит «диана», когда хлопнут дверцы. Мы прислушивались к тому, когда на кухне раздадутся их шаги, мы ждали, когда услышим смех Мари-Анж. И думали: «Они откроют двери, зажгут свет, увидят нас в постели. И на кого мы будем похожи? Правильно: на двух мудаков…»
Но время шло, а они не возвращались.
Мы же по-прежнему молчали. Начало светать.
И тут все, видимо само собой, вдруг встало на место. Пьеро положил мне голову на плечо, чтобы щека не лежала на подушке того парня.
— Она шлюха, — сказал он.
— Все одинаковы, — ответил я. — Убедишься, когда дорастешь до моего возраста. В мире не найдешь ни одной стоящей!
— Тогда почему мы не можем без нее обойтись?
— Не пытайся понять, парень. Потому что мы — мудаки.
Я почувствовал, как его рука застенчиво забралась мне под рубашку… Вспомнив старое, мы испытали блаженство.
Когда мы услышали мотор «дианы», как хлопнули дверцы, смех Мари-Анж, нам уже было на все решительно наплевать. Полностью расслабившись, мы ожидали их…
Они не вошли в дом. Что оставалось делать? Не было слышно их шагов. Ничего! Мы выскользнули из постели, чтобы краем глаза посмотреть через ставни.
На улице совсем рассвело. Мари-Анж стояла на коленях, а вдали кукарекал петух. Как сексуальное наваждение в чистом виде!
Чтобы не подглядывать, мы вернулись на постель.
Но от увиденного уже не могли освободиться… А те двое затянули дуэтом знакомую мелодию… Раз-два-три, начинается увертюра! Музыканты Эльзасского филармонического оркестра были потрясные трудяги. Они репетировали, пока не достигали совершенства. Чувствовалась близость Германии. Жаль, что им была известна только одна тема. Первая брачная ночь начиналась прекрасно! Однако когда что-то надоедает, начинается аллергия. Появляется насыщение звуковых волн… К сожалению, это не транзистор, который можно просто выключить. К тому же мы, как почетные гости, сидим в первом ряду ложи. Пьеро постепенно теряет вкус к музыке. В культурном плане он давно деградирует. Быстро лезет по генеалогическому древу во тьму веков. И вот он уже примат церкви, злобный гуманоид, способный на все! Его сотрясает античный гнев. Приходится принять все меры, чтобы его унять. Чтобы не допустить несчастья. Из-за отсутствия смирительной рубашки я держу его в своих объятиях на постели. Изо всех сил. Только что не душу. Это объятие — прекрасная штука. Считаю до десяти, и он начинает сдавать. Признает свое поражение. Становится снова приятелем, другом Пьеро. Верным до конца. Обнявшись, тихонько танцуем, как два дурака, чтобы не подпирать стены. С проигрывателем под окном не составляет никакого труда. Слышно шипение иголки в борозде, нам жарко. Мы слышим все. Остается только отдаться музыке.
* * *
Действительно, долго так продолжаться не могло.
Однажды к вечеру, часов в семь, когда мы удили рыбу для виду, к нам со странным видом подходит Мари-Анж.
— Идите ужинать, — говорит. — Я приготовила говядину с луком.
Ну и дела! Ладно. Согласны. Почему бы и нет? Мы современные ребята. Мы сожрем говядину, даже если за этим что-то скрывается.
Заставив их прождать с четверть часа, являемся.
Стол сервирован на четыре куверта. На печи млеет мясо. Они нас ждали.
Как обычно, жизнерадостно протягиваю руку мрачному типу.
— Привет! — бросаю ему. — Рад наконец-то с вами познакомиться. Мари столько нам о вас рассказывала!..
Чтобы разгладились его морщины, нужны иные усилия. Молча жмет мою пятерню. По части юмора он явно слабоват. Его смешинки зацементированы.
То же с Мари-Анж. А между тем Пьеро расцеловал ее в обе щеки.
— Сожалеем, что явились с пустыми руками, — говорит. — Из-за забастовки кондитеров все бросились покупать цветы. Мы не нашли ни одной гортензии.
Снова молчание, ни тени улыбки. Нашу былую Дульсинею не узнать. Страсть делает человека мрачным, она разрушает его хуже, чем рак. Может, они поссорились? Тогда зачем нас приглашать? Меня что-то смущает на этой вечеринке. Протягиваю Мари наши тарелки, она наполняет их. С салфеткой за воротником, Жак ведет себя как истинный обжора, сидя рядом с Мари, которая лишь ковыряет вилкой.
Жаркое приготовлено недурно. Хотя диссертацию на эту тему не напишешь, все сделано гладко. С необходимыми специями.
Мы клюем еду, ожидая, когда нам все объяснят. С чего бы это неожиданное приглашение? Наверняка у них есть к нам разговор. Но о чем? Либо они собираются сообщить дурные новости, думаю я, — например, что собираются пожениться и уехать за границу, — либо попросят об услуге…
Оказалось второе. Все ясно. Эта идеальная пара нуждалась в нашей помощи.
— Так вот, — говорит она, — десерта не будет. Деньги кончились. Ничего не осталось. Мы ели из последних запасов.
— Ах, — говорю, — как печально…
И подбираю соус хлебом. У Пьеро появилась на губах улыбка, он думает о том же. Мы стали им необходимы. Им понадобились наши таланты.
Здоровенный амбал озабочен только телячьим боком. Он обсасывал все косточки.
— Нужны бабки, — говорит Мари-Анж. — Без них жить нельзя.
Я поворачиваюсь к Пьеро.
— Ты чувствуешь в себе призвание работяги?
— Как сказать, — отвечает…
В этих словах никакого восторга.
— Нам требуется помощь, — добавляет Мари.
Делаю вид, что ничего не понимаю.
— Помощь в чем?
И тут — о чудо! Жак решает нарушить обет молчания.
— Десять «лимонов», — объявляет он, — а дельце простое, никакого риска. Есть тут одни старики…
Я сухо обрываю его:
— Риск мы выбираем сами.
Расстроенная Мари цепляется за руку хахаля.
— Видишь? — говорит. — Я была уверена, что они сдрейфят. И они правы. Это слишком опасно. Чистое безумие!
Хлоп! Врезаю ей по роже.
— Кто сказал «сдрейфили»?
Нет, в самом деле! С каких это пор бабы стали совать свой нос в дела?
XXII
Иногда пенсионеров представляют эдакими простаками, живущими в стареньких особнячках на какой-нибудь тихой улочке, обсаженной пышными каштанами. Крыша у дома в завитушках, окна скрыты под плющом, а вокруг зеленый садик. Да еще не забудьте собачку-жокера и телеантенну на кухонном балконе.
Так вот, все оказалось как раз наоборот. За исключением антенны.
Эта была огромная антенна, настоящий радар, устремленный в небо и удерживаемый четырьмя проводами на плоской крыше курятника. Антенна была совершенно новенькая и выглядела свалившейся с неба на этой тупиковой улочке без названия и без номеров домов, которая упиралась в заурядный пустырь. Последний дом в Энзисхейме. В конце полосы, на которой мы собирались сделать взлет с десятью «лимонами» в багажнике.
Легко догадаться, в каком лихорадочном состоянии мы находились.
Ночь была великолепная. Без туч, с луной и звездами, словно пришедшими в полном сборе на свидание с нами. Видно как днем. Обратное необходимому инкогнито нам гарантировано. Да и спрятаться негде. На бетонной площадке стоят три помоечных бака, а вокруг несколько худосочных деревьев. Если бы по нам вздумали стрелять, промахнуться просто невозможно. Мы были обречены. Но придумать более тихое и подходящее место тоже было бы трудно.
Еще с угла улицы слышно, как работает телевизор. Он изрыгал что-то вроде кретинической игры «Входите не стуча». Здесь для полной картины не хватало только нас.
Но вот и мы, успокойтесь!
Жак шел первым посредине улицы, засунув руки в карманы.
Под предлогом, что «всё» организовано им и что он несет «всю» ответственность, он забрал наш револьвер. Мы нужны были для подкрепления и в качестве моральной поддержки.
Я не возражал против такой роли. Однако в результате главарем оказался он, а это мне не очень нравилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37