Все молчали. Город проплывал как в кино, признать его реальность было нельзя, и казалось, что он торопится уйти в сумерки. На Садовом кольце машина заползла через подворотню в колодезный двор, и меня завели в подъезд с вывеской «Генпрокуратура». Двор, вывеска, подъезд, лестница все было обшарпанное, затрапезное и мусорское, как и кабинет, куда завели через коридор, охраняемый на лестнице ментом с автоматом. В кабинете меня ждала Ирина Николаевна. Пришёл генерал, хмурый, как все:
Что вы его так рано притащили! У вас задание на целый день, могли бы и вечером забрать пусть бы посидел ещё. Идите сюда, Павлов! Распишитесь. Это подписка о невыезде. Ваши перемещения допустимы только в пределах Москвы. Пятиминутное опоздание на допрос будет расценено как уклонение. Обо всех своих перемещениях будете сообщать в Генпрокуратуру по телефону.
Разумеется, подписку о невыезде я дал, хотя с залогом она несовместима.
«Зачем?» спросил я потом у Ирины Николаевны.
А затем, чтобы потом документы по залогу уничтожить, а оставить только по подписке.
Но у меня в справке из тюрьмы написано: залог.
А они скажут: ошибка.
Но до того ли было мне тогда. Ионычев напомнил, что я обещал начать давать показания, если выйду на свободу, на что хватило духу ответить, что я ещё не на свободе. Несколько простых вопросов было задано, я ответил, и, наконец, прозвучало желанное «допрос окончен».
Приходите завтра в девять. И будете приходить каждый рабочий день. А сегодня мы даём Вам возможность отдохнуть.
По-прежнему не веря, но надеясь, я пошёл. «Вас на улице ждут, сказала Ирина Николаевна. Я поеду без Вас. Встретимся завтра». И я пошёл по коридору, держа в руке свой кусок тюрьмы. Мусор с автоматом потребовал справку об освобождении и паспорт.
Паспорта нет.
Тогда стоять здесь! мусор нажал кнопку. "Вот и кончилась моя свобода, подумал я, с неприязнью ощутив возвращение страха. Но пришёл Ионычев и разрешил идти без паспорта:
У Вас ведь его точно нет?
Точно.
А может, где-нибудь есть?
Не знаю. У меня нет. Три золотых правила арестанта, да и вообще любого попавшего в жернова правосудия, что в большом, что в малом, заключаются в принципе не знаю, не видел, не помню. Если, конечно, нет никакой возможности молчать вообще.
Хорошо, идите.
Шаги по лестнице вниз, дверь подъезда, взялся за ручку, открыл сам открыл и в глаза ударил свет солнца и свободы! Как будто вдруг просыпался золотой дождь, и оркестр Поля Мориа заиграл «Шербурские зонтики». Прямо во дворе около машины стоял улыбаясь телохранитель Володя. Что-то я говорил, кажется, большей частью, матом. Что-то говорил он, типа того, что теперь все будет хорошо, и можно ли посмотреть немедленно мою тюремную тетрадь. Открыв её, ещё не сев в машину, Володя погрузился в созерцание нарисованных схем с цифрами.
Да это ерунда, это геометрические задачи, не имеющие решения.
Это о многом говорит, возразил Володя.
Наверно, встретить человека, когда он выходит из тюрьмы, это тоже особенное впечатление. Ну, и закурили.
Куда едем, Алексей Николаевич?
В машине говорить можно?
Сейчас нет, отъедем отсюда тогда да.
Свободным временем располагаешь?
Без перерывов и ограничений.
Домой. Потом в баню.
Человеку дано описать события. Описать переживания нельзя. О них можно только догадываться. Скажем так: это была свобода, и уйти в бега я был намерен в этот же день.
Солнце спряталось в мутном московском небе, явившись лишь на несколько минут, перед глазами поплыло Садовое кольцо. Оказалось, что окружающий мир очень большой, и в нем удивительно много предметов, к которым теперь следовало привыкать; начинать жизнь и познавать мир надо было заново. А главное, надо было уходить. Навсегда.
Два месяца, дипломатично начал Володя, за нами будут следить так, что не уйти. Через два месяца можно.
Какие два месяца! Сегодня. Максимум завтра.
Путь надо готовить.
А если будет поздно.
Если будет опасно да, уйдём досрочно. Пока нет. Я отвечаю. Между прочим, Вы зря мне не поверили год назад. Ничего могло не случиться. К тому же здоровье надо поправить куда Вас такого? Сейчас лучше всего лечь в больницу. Могу устроить.
Не надо. Больница есть. Завтра поедем кости вправлять, через лихорадочное стремление уйти в бега стала проклёвываться справедливость сказанного. К тому же в удивительном и непостижимом российском обществе встречается такое феноменальное явление, когда человек, не занимающий никаких видных постов, неизвестный и непримечательный, обладает фантастическими связями и имеет большие возможности, которыми почему-то не может воспользоваться для себя. А для других может. Володя был именно такой феноменальной фигурой.
Алексей Николаевич, я ничего не буду спрашивать. Мне важно одно дело касается семьи?
Какой семьи? не понял я.
Президентской.
А мне почём знать.
Нет, я не о том. Вы лично.
Я лично не имею никакого отношения.
Очень хорошо. Тогда пробьёмся. Остальное не важно.
Мы поехали по Москве.
У подъезда дома стояла неприметная шестёрка с мордатым водителем.
Вот видите, это оперативник.
Вижу.
Так будет два месяца. Днём и ночью. Денег на технические средства для слежки за нами никто жалеть не будет. Понимаете, что это значит? денег истратят столько, сколько захотят, хоть миллион, хоть сто миллионов. Поэтому лучшее, что можно сейчас придумать это лечиться. Вы на себя в зеркало в полный рост глядели?
Ладно. Я на полчаса.
Дома кто-то ждал, кто-то нет. Племянник ещё в тюрьму передал просьбу, чтобы я отписал ему квартиру: зачем она мне, все равно я уже не выйду, а квартира может пропасть. Но я вышел. Побывать дома обязательно. Нужно попрощаться со всем и со всеми. Не торопясь и навсегда. Сейчас или через два месяца не важно; главное, что все встречи теперь будут на другом краю земли или в другой жизни; только душа будет время от времени наведываться в этот уголок. Как много было нам дано, но выбор, сделанный давно, готовит неизбежный путь, назад уже не повернуть, звенит серебряная нить, и ничего не изменить.
Давай, Володя, в баню. Как пахнет тюрьма, ты уже знаешь, я тоже. Поехали.
Пока добрались до места, стало ясно, что в слежке участвует целый эскадрон автомобилей. Позже выяснилось, что бандажный пояс и наручные часы всегда указывали доблестным сыскарям моё точное местонахождение, несмотря на то, что способы использования этих предметов могли существенно повлиять на моё здоровье; что делать технический прогресс и государственная необходимость и я не избавлялся от этих предметов, приберегая этот ход на потом.
Ночь застала нас в одном из московских дворов. С утра предстояло ехать на допрос. Спать устроились в машине на откинутых передних сидениях. Володя извлёк из багажника два одеяла в чистых пододеяльниках, и сон был восхитителен и спокоен. Что? Говорите, спать не удобно? Возможно. Даже согласен. Но тогда, проснувшись на рассвете, с наслаждением чувствуя щекой белое чистое одеяло, глядя на спящие дома и деревья, я слушал московскую раннюю тишину, а сердце тревожило и щемило чувство предстоящей дороги.
Продолжение, может быть, следует

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13