Бороться Дмитрию не хотелось – до того ли было! Однако верзила не отставал, его приятелям тоже хотелось потешиться, и, вздохнув, Митюха по-медвежьи облапил матроса, крякнул и тут же, не успел тот опомниться, шмякнул его на обе лопатки.Матрос вскочил, недоумевающий и злой, набросился на Дмитрия, вновь завязалась схватка, и вновь Бороздин оказался наверху.Собиралась толпа. Матрос разъярился, – видно, ударило в голову вино, – полез уже с кулаками биться в кровь. Дмитрий отшвырнул его… прямо на двух полицейских, которые подоспели так некстати. Теперь рассвирепели и полицейские.– Бежим! – дернул друга Петр.Они скользнули в толпу, метнулись в сторону и юркнули в узкий кривой переулок, в крикливую сумятицу торговцев, менял и нищих. Остроумов, запыхавшийся и напуганный, еле догнал их, начал было ворчать и неожиданно расхохотался:– Ну и детинушка же ты, Димитрий!..Профессор раньше бывал в Стамбуле и теперь уверенно вел друзей по тесным и грязным улочкам, некруто уходящим в гору. Впереди маячили величественные купола храма святой Софии, великолепного творения византийских зодчих, а вокруг, куда ни глянь, торчали нацеленные в зенит башни минаретов. Недаром город этот, один из древнейших на земле, прозван городом пятисот мечетей.На знаменитом стамбульском фруктовом базаре они накупили кучу плодов и восточных сладостей и потом долго и с удовольствием ели их, сидя под развалинами древней византийской стены в тени угрюмых каменных глыб, заросших старческим мохом…Шли Средиземным морем. Ползли по Суэцкому каналу. Проливом с мудреным и смешным названием «Баб-эль-Мандебский» из Красного моря вышли в Индийский океан. Давно сошел с парохода Остроумов, подарив на память ученую книжицу «Опыт изследования мшанок Севастопольской бухты в систематическом и морфологическом отношениях». Книжица была непонятна и потому бесполезна, но ее украшала собственноручная авторская подпись профессора, а профессор был хороший человек, и потому подарок его друзья хранили как нечто дорогое и необходимое… Проплывали мимо чужие берега, и чужое, неприветное море нескончаемо катило красивые и грозные валы. Порой такая тоска по дому охватывала души, так ругали себя за глупую свою дерзость, что впору было топиться.Однако очень-то уж тосковать было недосуг. В угольной яме парохода кочегары орудовали тяжелыми лопатами-совками по двенадцати часов в сутки. Маяли жара и духота. Еще ладно, что были парни крепки и привычны к черной, потной работе.Плыли долго, все вдоль Африки – справа по борту неотступно ползли ее берега. Порты, в которые заходили, даже и не запомнились.Нудную череду будней лишь раз осветил яркий, своеобычный праздник. Проходили экватор. По давней морской традиции новичков, впервые преступавших эту невидимую условную черту, посвящали в подданство владыки океанов. Его величество Нептуна изображал один из бывалых матросов. Он нацепил длиннющую пеньковую бороду, на голову напялил венец из золоченой бумаги и грозно помахивал жезлом-трезубцем. С громогласными шутками и смехом новичков ввергали в воду, налитую в наспех сооруженный бассейн из громадного куска брезента. Затем начались игры и состязания в ловкости и силе. Дмитрий Бороздин гнул толстенные железные прутья, и сам капитан поднес ему чарку рома.Отшумел праздник – и снова потянулись душные, потные будни.В конце апреля пришли в Кейптаун, порт на самом юге Африки. Предстояла большая погрузка угля. Капитан раздобрился – всю команду отпустил на берег.За все плавание это был второй порт, где Петр и Дмитрий сошли с парохода. Сошли, чтобы назад уже не вернуться. Отсюда, учил их Остроумов, прямой путь в Трансвааль.Город им понравился. Чистый, уютный, в зелени. Двухэтажные, крытые черепицей дома с большими, широкими окнами. Ровные мостовые. В повозках – лошади, не то что в Стамбуле – ишаки да ослы. Только очень уж необычными предстали негры – коричнево-черные, словно нарочно намазанные кофием с сажей. И – словно прибитые, до того робкие и услужливые. Петр выронил банку с табаком – проходивший мимо негр тотчас кинулся, поднял ее и подал с низкими поклонами, будто вельможе какому-то.Приятели матросы сразу же потащили друзей в таверну. Пили аглицкую водку, называется – виска. Французы пили ее почему-то с водой. Загуляли, зашумели. Тут, как было договорено заранее, парни и смотали удочки.Заночевали они за городом, в жалкой бедняцкой лачуге. Хозяин ее, старый седой негр, по всему видать, был очень удивлен этим странным поступком белых и даже напугался, когда они выложили за приют большую серебряную монету – русский полтинник. Наутро, позавтракав бобовой кашей с приторно сладкой приправой и лепешками из какой-то необычной муки (позднее узнали: из маиса, кукурузы), друзья двинулись в дальний незнаемый путь – на север. Там были «бур, Претория», – объяснил им как мог старый негр…Павлик и Ваня слушали рассказ разинув рты. Им, наверное, мерещились туманно далекие неведомые страны, полуродная и загадочная Русь, утыканный шпилями минаретов шумный турецкий город, бескрайний синий океан и посвист шалого ветра в снастях – все то, о чем они лишь читали и к чему, по извечной мальчишеской тяге к непознанному, стремились. Иван Степанович усмехался в бороду:– Значит, «бур, Претория» – вот и все географические сведения, которыми вы располагали?Улыбнулся и Петр. Улыбка вышла смущенной, застенчивой: он не привык еще к этим людям, к благополучной и уютной обстановке, в которую они с Дмитрием угодили.– География, кажись, простецкая, – сказал он, – шагай себе на север, и все. Только, правду сказать, простецкое-то часто обертывалось негаданно. Что проще: на север – значит, солнце позади. Это по-нашему, по-российски. А здесь все наоборот: солнце-то как раз светит с севера. И ночью – ни одной знакомой звезды. Да и шагать-то, оказалось, надо не на север, а на северо-восток. Но главное – язык. Не знаем мы здешнего языка.– Словно немтыри какие, – обиженно пробасил Дмитрий, – больше руками разговаривали.Что говорить, им приходилось нелегко. В Капских хребтах они попали в полосу дождей В Южной Африке зима приходится на то время, когда в Северном полушарии лето.
. Небо, земля, густейший лес, в котором хвойные породы странно перемежались с пальмами и цитрусовыми деревьями, оплетенными лианами, – все набухло от воды, и путникам казалось, что никогда им уже не просохнуть.А потом стало хуже. Преодолев Малое Карру, они вышли на Большое – полупустынное горное плато, где властвовала сушь и неохотно селились люди. Голая желтоватая земля окружала их, лишь кое-где из потрескавшихся скал пробивалась жесткая растительность да всюду торчали высокие термитники. Ночами морозило, бесчисленные шакалы задавали дикие концерты, сумасшедше и дико хохотали гиены. Они боялись людей, эти свирепые пожирательницы трупов, но однажды Петру и Дмитрию пришлось-таки сразиться с одной, расхрабрившейся с голода. Выручили дубинки – оружие примитивное, но в руках сильного человека достаточно верное. Это случилось уже за Великим уступом, в каменистой пустыне Верхнего Карру.Буревые холодные ветры поднимали тучи красноватой пыли, она кутала скрипучим одеялом все вокруг, и тогда лучше всего было очутиться где-нибудь у пересохшего русла реки: хоть малая, а все-таки защита растущие по берегам колючие акации, агавы и древовидные алоэ (дома тетушка Дмитрия разводила эти самые алоэ в горшках, называла столетником).За рекой Оранжевой, в ту пору сильно спавшей, обмелевшей, начались высокогорные степи Бурского Вельда. В разливе высохших трав торчали унылые, одинокие деревья; тут и там виднелись невысокие конусообразные горы – «копье».Это была уже территория Оранжевой республики. В холмистой саванне паслись ленивые тучные стада. То и дело попадались фермы. Стало повеселее.А потом вот этот город и эта встреча…Иван Степанович смотрел на них с доброй, сочувственной улыбкой.– Что ж, – сказал он, выслушав рассказ, – начало у вас неплохое. – И повернулся к жене: – Верно, Эмма?– Похоже на твое, – сказала она. Говорила она по-русски плохо, с трудом, но все же говорила по-русски – наверное, чтобы доставить удовольствие мужу и его гостям.– Почему похоже? – бесцеремонно, с некоторым удивлением поинтересовался Дмитрий.И тогда Иван Степанович рассказал о себе.Он рос в большой и бедной семье мелкого чиновника уездной управы. Только способности помогли парню поступить в Московский университет. Но закончить его Ивану не удалось.Предреформенная Россия, беременная социальными преобразованиями, была полна новых идей и начинаний. В 1859 году по инициативе знаменитого хирурга Николая Ивановича Пирогова, который в то время числился попечителем Киевского учебного округа, была создана первая в стране воскресная школа. Вскоре они начали возникать повсюду – для обучения взрослых, в основном рабочих и крестьян. Работали эти школы на общественных началах, учение было бесплатным, преподавали в них те, кто хотел бескорыстно служить делу народного просвещения.Такую школу, приехав летом 1861 года в Тулу, создал и Иван Степанович Петров.Представители передовой интеллигенции хотели не только обучать простых людей грамоте, но и хоть немного открыть им глаза на устройство жизни в царской России. Правительство забеспокоилось. Министр внутренних дел доложил царю, что в некоторых школах «преподается учение, направленное к потрясению религиозных верований, к распространению социалистических понятий о праве собственности и к возмущению против правительства». Профессор Константин Победоносцев, будущий обер-прокурор святейшего синода, вещал: «Поменьше школ. Русскому народу образование не нужно, ибо оно научает логически мыслить».Александр II для дознания по этому делу назначил чрезвычайную комиссию, но еще до окончания ее работы последовало высочайшее повеление о закрытии всех существующих воскресных школ. Дознание велось сначала в столице. По постановлению сената один из школьных руководителей, студент Хохряков, был приговорен к пяти годам каторги; другой, Беневоленский, сослан в сибирскую глушь. Во время следствия студент Крапивин сошел с ума, а один из учеников умер.Потом взялись и за другие школы. Иван Степанович Петров из Тулы был отправлен этапом в Нерчинск – на каторжные работы… С Нерчинской каторги он бежал в Китай. В Гонконге завербовался на английский пароход, несколько лет плавал матросом, пока не пришвартовался в Капштадте, как именовался тогда Кейптаун. Оттуда, подобно Ковалеву и Бороздину, двинулся он вглубь Африканского континента, к бурам. Здесь и осел.– Здесь нашел я свое счастье, – сказал Иван Степанович.Взгляд его, улыбчивый и ясный, остановился на жене, скользнул по детям, но голос бывшего каторжника чуть приметно дрогнул, и Петр уловил это и подумал, что, видно, счастье-то у человека с червоточиной.Уже позднее, поближе узнав Петрова-Петерсона, Ковалев разобрался в его душевной боли. Веселый, общительный, добрый, Иван Степанович очень любил свою семью, много и денежно работал – он был ювелиром, – пользовался в городе почетом и уважением. Что же еще, казалось, нужно ему, чего не хватало? Почему вечерами, запустив пятерню в густую бороду, он, словно зверь в клетке, припадая на раненую ногу, ходил и ходил по кабинету вдоль книжных шкафов, думал какую-то горькую думу?Совсем молодым Петров, полный народнических идей, отдался революционной пропаганде. Каторга не сломила его – она лишь выбросила Петрова за пределы России, заставив сменить имя, но не убеждения. Впрочем, менялись и убеждения. В упрямых поисках ответа на мучительные вопросы, стоявшие перед обездоленным народом далекой, но навсегда родной России, Иван Степанович отдался изучению самых разных политических и философских воззрений. Его поразили, а потом и захватили своей революционной свежестью, интеллектуальной отвагой и строгой научностью взгляды Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Правда, он не верил, что в России, этой безграмотной крестьянской стране, возможна пролетарская революция, но поверил в марксизм и в думах своих искал точки приложения марксистской теории к делу революции в России.Увы, думы его были слишком отвлеченными, он был оторван от родной земли, не ведал, что и как там происходит, и боль свою переживал в одиночестве. Никто в городе, кроме жены, не знал правды о его прошлом.Однажды, разговаривая с Петром, он вдруг вскочил, выхватил из шкафа какую-то книгу, перелистал ее, но прочел, совсем не глядя в напечатанное – на память:«Когда, Россия, умоешься ты от этой грязи, от этой сукровицы, от этих гадов?.. Дай нам, твоим детям на чужбине, страстно тебя любящим, дай нам возможность жить с поднятой головою, тебя защищать, тебя проповедовать, тебя страстно любить!..»В глазах Петрова были слезы.– Герцен Александр Иванович, – глухо пояснил он, – любимейший мой русский деятель…Но все это было позднее.А в тот, первый день Петров, чуть насмешливо щурясь, завел разговор об устройстве двух странников.– Ну-с, золотых россыпей искатели, каково же планируете на предбудущее?– А что тут планировать? – откликнулся Петр. – Спасибо вам за кров, пищу да ласку. Пойдем дальше. Может, скажете, куда лучше, – робить все же на золотишке думаем. Оно сподручнее, привычно.– «Робить»! – весело передразнил Петров. – Да много ли вы наробите, если даже языка толком не знаете! Верно Дмитрий-то говорил: немтыри… Постановление будет такое. Никуда вы пока не пойдете. Останетесь у меня… Не отмахивайтесь, подождите. Я вас не гостями оставляю – работниками. Жалованье положу… Весна подходит – работы в саду и по дому много будет. Чем кого-то другого нанимать, лучше вам платить. Поживете, приобвыкнете к местным обычаям и нравам, языком овладеете, документы вам справим. А там хоть на золотишко, хоть на алмазы, а захотите – и домой вернетесь. Договорено?Так Петр и Дмитрий стали жителями города Блюмфонтейна, столицы бурского Оранжевого свободного государства.Правда, ненадолго. ВЕЛЬД Вельд (нем.) – поле, высокое сухое плоскогорье.
ЗОВЕТ ВДАЛЬ 1
Старый Йоганн, стоя на почтительном расстоянии, тянул гнусаво и монотонно:– Баас Баас – хозяин.
, ваша жена будет сердиться. Она будет бранить меня, баас. Но разве я виноват, что вы с молодыми господами не хотите пойти завтракать? – Передохнув, он начинал снова: – Баас, ваша жена будет сердиться…Петерсон только отмахивался. Как всегда, с утра, после ранней чашки кофе, он занимался спортивными упражнениями – верховая езда, потом стрельба. Раньше они делали это втроем – отец и два сына. Теперь добавились новые ученики – Петр и Дмитрий. Петерсон резонно считал, что они, хоть в малой мере, должны научиться тому, что умеют буры.Стреляли из тяжелого девятимиллиметрового «веблея». Вместо мишеней на подставке возле каменной стены сарая были уложены в ряд сушеные персики.Из дома послышался голос хозяйки, звавшей Йоганна. Старый негр дрогнул, лицо его отразило беспокойство, белки глаз выкатились, и вдруг он закричал по-русски:– Ка-ша! Каша!..Стрелки рассмеялись.– Идем, идем, – успокоил наконец слугу Петерсон и повернулся к молодежи: – Что ж, друзья, придется подчиниться…Завтрак – обычный, как у всех буров: овсяная каша, бутерброды и очень крепкий, густой чай с молоком – был накрыт в просторной кухне. Эмма Густавовна, как по-русски величали ее Петр и Дмитрий, неодобрительно глянула на Павлика: опять он увильнул от утренней молитвы. Религиозная, как все буры, она давно и безуспешно вела из-за детей «тихую войну» с мужем: Иван Степанович был убежденным атеистом. Вначале это изрядно портило ему отношения не только с родственниками жены, но и со многими горожанами, но постепенно все вошло в свою колею.Павлик, сделав вид, что не заметил укоризненного взгляда матери, сообщил:– А Петр из револьвера стал стрелять уже лучше Вани.Она ответила суховато:– Надо думать, скоро он будет стрелять и лучше тебя.– Лучше меня? – искренне удивился маленький Петерсон.– Конечно, – не сдержала улыбки мать. – Ведь Питер мужчина.– А я?! – Теперь в голосе мальчишки прорывался гнев.Что ж, Павлик был сыном своей страны. Здесь каждый паренек, когда ему исполняется двенадцать лет, получает от отца ружье, три патрона и приказ принести домой антилопу. В тринадцать лет ему дается для этого уже только два патрона, в четырнадцать – один.Павлику было тринадцать. Рослый, большерукий, он казался старше своих лет и, несмотря на мальчишескую непосредственность, умел быть молчаливым и суровым.– Ты с любым мужиком поспорить можешь, – ласково успокоил паренька Дмитрий.– Настоящий бур, – подхватила, добрея, и мать.Иван Степанович, по своей привычке все объяснять, вставил, обращаясь к гостям:– Бур как раз означает: мужик, крестьянин.– И воин, – прищурился Павел.– Иногда воин, – сказал отец задумчиво, – иногда завоеватель…Да, буры никогда не расставались с оружием, но далеко не всегда применяли его с честью и благородством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
. Небо, земля, густейший лес, в котором хвойные породы странно перемежались с пальмами и цитрусовыми деревьями, оплетенными лианами, – все набухло от воды, и путникам казалось, что никогда им уже не просохнуть.А потом стало хуже. Преодолев Малое Карру, они вышли на Большое – полупустынное горное плато, где властвовала сушь и неохотно селились люди. Голая желтоватая земля окружала их, лишь кое-где из потрескавшихся скал пробивалась жесткая растительность да всюду торчали высокие термитники. Ночами морозило, бесчисленные шакалы задавали дикие концерты, сумасшедше и дико хохотали гиены. Они боялись людей, эти свирепые пожирательницы трупов, но однажды Петру и Дмитрию пришлось-таки сразиться с одной, расхрабрившейся с голода. Выручили дубинки – оружие примитивное, но в руках сильного человека достаточно верное. Это случилось уже за Великим уступом, в каменистой пустыне Верхнего Карру.Буревые холодные ветры поднимали тучи красноватой пыли, она кутала скрипучим одеялом все вокруг, и тогда лучше всего было очутиться где-нибудь у пересохшего русла реки: хоть малая, а все-таки защита растущие по берегам колючие акации, агавы и древовидные алоэ (дома тетушка Дмитрия разводила эти самые алоэ в горшках, называла столетником).За рекой Оранжевой, в ту пору сильно спавшей, обмелевшей, начались высокогорные степи Бурского Вельда. В разливе высохших трав торчали унылые, одинокие деревья; тут и там виднелись невысокие конусообразные горы – «копье».Это была уже территория Оранжевой республики. В холмистой саванне паслись ленивые тучные стада. То и дело попадались фермы. Стало повеселее.А потом вот этот город и эта встреча…Иван Степанович смотрел на них с доброй, сочувственной улыбкой.– Что ж, – сказал он, выслушав рассказ, – начало у вас неплохое. – И повернулся к жене: – Верно, Эмма?– Похоже на твое, – сказала она. Говорила она по-русски плохо, с трудом, но все же говорила по-русски – наверное, чтобы доставить удовольствие мужу и его гостям.– Почему похоже? – бесцеремонно, с некоторым удивлением поинтересовался Дмитрий.И тогда Иван Степанович рассказал о себе.Он рос в большой и бедной семье мелкого чиновника уездной управы. Только способности помогли парню поступить в Московский университет. Но закончить его Ивану не удалось.Предреформенная Россия, беременная социальными преобразованиями, была полна новых идей и начинаний. В 1859 году по инициативе знаменитого хирурга Николая Ивановича Пирогова, который в то время числился попечителем Киевского учебного округа, была создана первая в стране воскресная школа. Вскоре они начали возникать повсюду – для обучения взрослых, в основном рабочих и крестьян. Работали эти школы на общественных началах, учение было бесплатным, преподавали в них те, кто хотел бескорыстно служить делу народного просвещения.Такую школу, приехав летом 1861 года в Тулу, создал и Иван Степанович Петров.Представители передовой интеллигенции хотели не только обучать простых людей грамоте, но и хоть немного открыть им глаза на устройство жизни в царской России. Правительство забеспокоилось. Министр внутренних дел доложил царю, что в некоторых школах «преподается учение, направленное к потрясению религиозных верований, к распространению социалистических понятий о праве собственности и к возмущению против правительства». Профессор Константин Победоносцев, будущий обер-прокурор святейшего синода, вещал: «Поменьше школ. Русскому народу образование не нужно, ибо оно научает логически мыслить».Александр II для дознания по этому делу назначил чрезвычайную комиссию, но еще до окончания ее работы последовало высочайшее повеление о закрытии всех существующих воскресных школ. Дознание велось сначала в столице. По постановлению сената один из школьных руководителей, студент Хохряков, был приговорен к пяти годам каторги; другой, Беневоленский, сослан в сибирскую глушь. Во время следствия студент Крапивин сошел с ума, а один из учеников умер.Потом взялись и за другие школы. Иван Степанович Петров из Тулы был отправлен этапом в Нерчинск – на каторжные работы… С Нерчинской каторги он бежал в Китай. В Гонконге завербовался на английский пароход, несколько лет плавал матросом, пока не пришвартовался в Капштадте, как именовался тогда Кейптаун. Оттуда, подобно Ковалеву и Бороздину, двинулся он вглубь Африканского континента, к бурам. Здесь и осел.– Здесь нашел я свое счастье, – сказал Иван Степанович.Взгляд его, улыбчивый и ясный, остановился на жене, скользнул по детям, но голос бывшего каторжника чуть приметно дрогнул, и Петр уловил это и подумал, что, видно, счастье-то у человека с червоточиной.Уже позднее, поближе узнав Петрова-Петерсона, Ковалев разобрался в его душевной боли. Веселый, общительный, добрый, Иван Степанович очень любил свою семью, много и денежно работал – он был ювелиром, – пользовался в городе почетом и уважением. Что же еще, казалось, нужно ему, чего не хватало? Почему вечерами, запустив пятерню в густую бороду, он, словно зверь в клетке, припадая на раненую ногу, ходил и ходил по кабинету вдоль книжных шкафов, думал какую-то горькую думу?Совсем молодым Петров, полный народнических идей, отдался революционной пропаганде. Каторга не сломила его – она лишь выбросила Петрова за пределы России, заставив сменить имя, но не убеждения. Впрочем, менялись и убеждения. В упрямых поисках ответа на мучительные вопросы, стоявшие перед обездоленным народом далекой, но навсегда родной России, Иван Степанович отдался изучению самых разных политических и философских воззрений. Его поразили, а потом и захватили своей революционной свежестью, интеллектуальной отвагой и строгой научностью взгляды Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Правда, он не верил, что в России, этой безграмотной крестьянской стране, возможна пролетарская революция, но поверил в марксизм и в думах своих искал точки приложения марксистской теории к делу революции в России.Увы, думы его были слишком отвлеченными, он был оторван от родной земли, не ведал, что и как там происходит, и боль свою переживал в одиночестве. Никто в городе, кроме жены, не знал правды о его прошлом.Однажды, разговаривая с Петром, он вдруг вскочил, выхватил из шкафа какую-то книгу, перелистал ее, но прочел, совсем не глядя в напечатанное – на память:«Когда, Россия, умоешься ты от этой грязи, от этой сукровицы, от этих гадов?.. Дай нам, твоим детям на чужбине, страстно тебя любящим, дай нам возможность жить с поднятой головою, тебя защищать, тебя проповедовать, тебя страстно любить!..»В глазах Петрова были слезы.– Герцен Александр Иванович, – глухо пояснил он, – любимейший мой русский деятель…Но все это было позднее.А в тот, первый день Петров, чуть насмешливо щурясь, завел разговор об устройстве двух странников.– Ну-с, золотых россыпей искатели, каково же планируете на предбудущее?– А что тут планировать? – откликнулся Петр. – Спасибо вам за кров, пищу да ласку. Пойдем дальше. Может, скажете, куда лучше, – робить все же на золотишке думаем. Оно сподручнее, привычно.– «Робить»! – весело передразнил Петров. – Да много ли вы наробите, если даже языка толком не знаете! Верно Дмитрий-то говорил: немтыри… Постановление будет такое. Никуда вы пока не пойдете. Останетесь у меня… Не отмахивайтесь, подождите. Я вас не гостями оставляю – работниками. Жалованье положу… Весна подходит – работы в саду и по дому много будет. Чем кого-то другого нанимать, лучше вам платить. Поживете, приобвыкнете к местным обычаям и нравам, языком овладеете, документы вам справим. А там хоть на золотишко, хоть на алмазы, а захотите – и домой вернетесь. Договорено?Так Петр и Дмитрий стали жителями города Блюмфонтейна, столицы бурского Оранжевого свободного государства.Правда, ненадолго. ВЕЛЬД Вельд (нем.) – поле, высокое сухое плоскогорье.
ЗОВЕТ ВДАЛЬ 1
Старый Йоганн, стоя на почтительном расстоянии, тянул гнусаво и монотонно:– Баас Баас – хозяин.
, ваша жена будет сердиться. Она будет бранить меня, баас. Но разве я виноват, что вы с молодыми господами не хотите пойти завтракать? – Передохнув, он начинал снова: – Баас, ваша жена будет сердиться…Петерсон только отмахивался. Как всегда, с утра, после ранней чашки кофе, он занимался спортивными упражнениями – верховая езда, потом стрельба. Раньше они делали это втроем – отец и два сына. Теперь добавились новые ученики – Петр и Дмитрий. Петерсон резонно считал, что они, хоть в малой мере, должны научиться тому, что умеют буры.Стреляли из тяжелого девятимиллиметрового «веблея». Вместо мишеней на подставке возле каменной стены сарая были уложены в ряд сушеные персики.Из дома послышался голос хозяйки, звавшей Йоганна. Старый негр дрогнул, лицо его отразило беспокойство, белки глаз выкатились, и вдруг он закричал по-русски:– Ка-ша! Каша!..Стрелки рассмеялись.– Идем, идем, – успокоил наконец слугу Петерсон и повернулся к молодежи: – Что ж, друзья, придется подчиниться…Завтрак – обычный, как у всех буров: овсяная каша, бутерброды и очень крепкий, густой чай с молоком – был накрыт в просторной кухне. Эмма Густавовна, как по-русски величали ее Петр и Дмитрий, неодобрительно глянула на Павлика: опять он увильнул от утренней молитвы. Религиозная, как все буры, она давно и безуспешно вела из-за детей «тихую войну» с мужем: Иван Степанович был убежденным атеистом. Вначале это изрядно портило ему отношения не только с родственниками жены, но и со многими горожанами, но постепенно все вошло в свою колею.Павлик, сделав вид, что не заметил укоризненного взгляда матери, сообщил:– А Петр из револьвера стал стрелять уже лучше Вани.Она ответила суховато:– Надо думать, скоро он будет стрелять и лучше тебя.– Лучше меня? – искренне удивился маленький Петерсон.– Конечно, – не сдержала улыбки мать. – Ведь Питер мужчина.– А я?! – Теперь в голосе мальчишки прорывался гнев.Что ж, Павлик был сыном своей страны. Здесь каждый паренек, когда ему исполняется двенадцать лет, получает от отца ружье, три патрона и приказ принести домой антилопу. В тринадцать лет ему дается для этого уже только два патрона, в четырнадцать – один.Павлику было тринадцать. Рослый, большерукий, он казался старше своих лет и, несмотря на мальчишескую непосредственность, умел быть молчаливым и суровым.– Ты с любым мужиком поспорить можешь, – ласково успокоил паренька Дмитрий.– Настоящий бур, – подхватила, добрея, и мать.Иван Степанович, по своей привычке все объяснять, вставил, обращаясь к гостям:– Бур как раз означает: мужик, крестьянин.– И воин, – прищурился Павел.– Иногда воин, – сказал отец задумчиво, – иногда завоеватель…Да, буры никогда не расставались с оружием, но далеко не всегда применяли его с честью и благородством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36