Правда, после войны ни хрена не восстановлено, но море — есть море.Народ гудел все громче и громче.— Виталя! У тебя что с рукой?— С рукой? Ничего.— А почему не наливаешь?Ледогоров плеснул себе еще «Колы».— Я в перестрелке копаюсь. По твоей земле, кстати.— Ну, я включусь, с понедельника.Дышать стало совсем нечем. Несмотря на открытое окно, все взмокли от жары.— Да откройте же вы дверь! Задохнемся!Ледогоров посмотрел на часы.— Серега! Мне пора! В понедельник поговорим. — Он начал вылезать. — Мужики! Я посмотрю сейчас, где Артур! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть!Дверь кабинета Вышегородского была опечатана. Ледогоров заглянул обратно.— Все нормально! Проветривайте! Только не орите сильно!Небо стало серо-зеленым. По прежнему парило. Опаздывая, он бегом пересек забитый пятничной пробкой Литейный, нырнул в проход-няк возле почты и оказался на Моховой. Юлька демонстративно стояла на улице, поглядывая на часы. В очередной раз кольнула собственническая гордость за ее сногсшибательную фигуру.— Опаздываете, мужчина, — она нахмурилась. — Не боитесь, что уведут девушку?Он обнял ее.— Нет. Не боюсь.— Правильно, — она нашла его губы.Проходящая пожилая пара смотрела на них с улыбкой. Ледогоров с трудом перевел дух. Внутри все дрожало. Он чувствовал себя как школьник после первого настоящего поцелуя.— Куда пойдем?Она посмотрела на него снизу вверх.— Конечно домой! И по-быс-трее!Сгущалась вязкая вечерняя мгла. Снова невесть откуда взявшийся ветер шелестел над головами уставшей от жары листвой.
* * * Ночью по городу идет гроза, разгоняя царящую дневную духоту, дождевыми потоками отбивая чечетку по железу остывающих крыш и стеклу запыленных окон. Электрическими дугами эротично выгибаются в темном небе молнии. Юлька плотнее прижимается к нему, касаясь губами небритой щеки.— Можно я тебя спрошу?— Нет.— Что нет?— Я тебя не люблю.Она слегка кусает его за щеку.— Больно?— Нет.— Врешь.— Вру.— Будешь вредничать — я тебе ухо от кушу.Красная дуга ослепительно сверкает за раскрытым окном. Кто-то смеясь пробегает через двор, цокая каблуками.— Ты меня сразу полюбил?— Нет.— А что ты подумал, увидев меня в первый раз?— А ведь трахает ее кто-то.Она прижимается сильнее, больно впиваясь в него ногтями.— Не думай больше об этом!— Не думаю.Удар грома сотрясает стены.— Чего ты хочешь больше всего на свете?— Честно?— Честно.— Выпить.Она вскидывается, наклонившись к его лицу.— А меня?— Ты же просила честно.— Мог бы соврать.— Хорошо, теперь буду врать.— Не надо.Кажется, ливень заполняет все пространство за пределами комнаты, оглушительно шурша в проеме «колодца».— Ты меня любишь?— Нет.— Ты меня хочешь?— Нет.— Ты врешь?— Нет.— Врешь!— Ты же сама просила.— За-гры-зу!Хорошо разговаривать в темноте. Никто не увидит, как ты улыбаешься.
* * * — Саня, возьми тапочки!— Спасибо, я так.— Одень, говорю! Я еще полы не мыла!В прихожей «хрущевки» не развернуться. Юлька прижалась к стенке, высоко подняв мешки с продуктами.— Проходи уже куда-нибудь, пока не передавил все.Протискиваясь, он наткнулся ладонью на ее грудь.— Не сейчас. Боюсь — родители не поймут.Он фыркнул.— Здорово, Саня! — Анатолий Палыч поднялся из кресла. — Как дела?У него была крепкая заскорузлая рука профессионального шофера.— Да все — ничего. Бьемся помаленьку.— Мама! Куда продукты?— На кухню неси, доча! — Александра Михайловна вынырнула из дверей с полотенцем в руках. — Ты взял тапочки? Молодец. Сейчас уже обедать будем. Посидите пока с отцом.Квартирка Юлькиных родителей издевательски называлась четырехкомнатной. Общая площадь ее едва ли превышала три Ледогоровских кабинета. Большая гостиная со входом в кухоньку и три маленьких закутка. Даже выросший в коммуналке на Моисеенко, Ледогоров никогда бы не поменял две их с матерью комнаты на этакие «хоромы». Обставлена она была просто и стандартно, как и могли это сделать сестра-хозяйка одной из городских больниц и водитель рейсового автобуса. Правда, сейчас зарплата Анатолия Па-лыча составляла три Ледогоровских, но все уходило в дачу — шесть соток где-то в Пупышево. Единственной новой вещью в доме был купленный на прошлый Новый год телевизор «Самсунг» — предмет гордости хозяев.— Садись, Саня! — Палыч хлопнул ладонью по дивану, — Посмотрим, пока бабы там подсуетятся.По экрану носились футболисты. Ревела публика. Слов комментатора почти не было слышно.— Во дают бразильянцы! — хозяин покачал головой. — Наши-то — козлы! С бельгийцами видел?Ледогоров с удовольствием откинулся на продавленном диване. С кухни тянуло жаренной курицей и горящим маслом.— Да я как-то — не фанат, Анатолий Палыч. Да и работы много сейчас.— А я чемпионат мира всегда… Бей! — хозяин подался вперед. — Чего на работе? Когда депутатку раскроете? И этого, ну на Невском которого?— Вице-губернатора, — улыбнулся Ледогоров. — Так это не мы. Это главк и ФСБ. Я все больше: воришки, грабители, хулиганы.— Да, — Палыч отмахнулся. — Грабители, говоришь. Вон у меня сменщика после зарплаты у метро так отоварили, что неделю в больнице лежит. Денежки тю-тю. И что? Приехал от вас мальчишка и начал: ты ведь пьяный был, может потерял или пропил бабки, может и не бил тебя никто, а сам упал. Мы уже с мужиками решили сами у метро походить с Вальком. Найдем этих гадов!Ледогоров усмехнулся. Неизвестного коллегу он не оправдывал, но понимал. На пять-семь «земельных» оперов таких заявок в месяц — бесчисленное множество. В особо «интересных» местах: у метро, рюмочных, ночных магазинов, в сутки бывает по пять грабежей. Охватить все невозможно — вот и пытается опер уменьшить количество преступлений, балансируя на канате под неусыпным оком прокуратуры. Объяснять все это Палычу не хотелось. Да и «по барабану» рядовому обывателю, а тем более потерпевшему и его близким, все милицейские проблемы. Им хочется, чтобы быстрее раскрыли их кражу, грабеж, разбой. Что понятно и вполне справедливо.— Гол! — Анатолий Палыч даже подскочил. — Ну все — хана фашистам!— Шура! Скоро вы там?— Все уже! Выдвигайте стол!Палыч хмыкнул и поднялся.— Пособи, а то уже в кишках сосет.Вдвоем они отодвинули от стены старый обеденный стол с поцарапанной полировкой. Через раскрытую балконную дверь неслись со двора детские крики. Небо было мутным, словно подернутым пленкой поднимающегося от земли пара. Душный и влажный субботний день неспешно набирал обороты.— Быстренько к столу, — Александра Михайловна расстелила цветастую клеенку. — Юля! Давай тарелки!Ледогоров терпеть не мог все, что готовили в этом доме. Юлина мама стряпала жирную, тяжелую пищу и щедро раскладывала ее огромными порциями. Вот и сейчас на столе появились гигантские тарелки щей с глазками жира и кастрюля курицы, плавающей в майонезе. Палыч достал из серванта рюмки.— Мать! А…?— Сейчас принесу.Он вопросительно посмотрел на Ледого-рова.— По граммульке?Тот вздохнул. Юлька тревожно поджала губы.— Мне нельзя! Я на антибиотиках. Простыл чего-то!Александра Михайловна закивала.— Сейчас погода такая. Жарко-жарко, а на сквозняке прохватывает.Палыч нахмурился.— Что у тебя то одно, то другое? Ни разу не выпили еще. Что ты за мужик, что таблетками лечишься? Рюмку прими и все пройдет.— Отстань отец! — Юлька обняла его за плечи. — Это я ему курс лечения прописала. А с тобой я выпью.Палыч продолжал что-то недовольно бубнить, разливая водку.— Ну! За вас, родители! — Юлька подняла хрустальную рюмочку и лихо опрокинула содержимое себе в рот.— Ой, как ты, доча! — Александра Михайловна отпила глоточек и поспешно закусила помидором.Ледогоров усмехнулся про себя. Видела бы мама, как «доча» в подсобке магазина пила водку из граненого стакана, закусывая «Сникерсом», а потом, по пути домой, маршировала строевым шагом, распевая песни военных лет. Юльку, конечно, нельзя было назвать пьющей, но толк в питие она знала и пить умела.— Я с вами мысленно! — поднял он стакан с домашним морсом.— Ешь, Саня! — Александра Михайловна подвинула ему хлеб.Он кивнул и принялся за щи, с ужасом думая о курице. Палыч налил снова.— Я на дачу шифер заказал…— На рынке семена так подорожали…— Мама, я приеду помогу…Небо за окном прояснялось. Ледогоров думал о том, что к Любашеву нужен какой-то хитрый заход, что его как водителя есть на чем «колоть», что с понедельника выйдет Полянский…— Саня, ты поможешь крышу покрыть?— Только если на подхвате. Я никогда не пробовал.… и будет полегче, что хорошо бы успеть с Юлькой сегодня в кино и, что курица в него точно не влезет.— Доча, я тебе носки теплые на зиму связала…— Папа! Хватит наливать уже…— Я семью поднимал, как мужик и должен…Ледогоров вытер пот, вежливо улыбнулся Александре Михайловне и достал сигареты.— Спасибо. Пойду подымлю на балкон.Вдалеке виднелся Ленинский проспект. Из-за соседней пятиэтажки выглядывал угол бывшего кинотеатра «Нарвский», давно раздерба-ненного в аренду различными коммерческими организациями. Становилось жарче и жарче.— Покурим! — Палыч вышел на балкон и потер ладонью шею. — Давай твоих, модных.Ледогоров достал пачку, вглядываясь в его, словно вырубленное из старой древесины лицо и думал, как у такого человека и крайне внешне неброской Александры Михайловны родился такой яркий ребенок как Юлька.— Нравится Юляха? — спросил Палыч, словно угадав его мысли, и затянулся «Винстоном».Ледогоров кивнул. Он вообще не любил говорить о личном. Даже с лучшими друзьями. Даже о мимолетных связях.— Когда женишься? — с обескураживающей простотой продолжил Палыч.Ледогоров молчал. Он всегда понимал, что этот вопрос скоро встанет, но никак не думал, что в такой ситуации.— Ну чего молчишь?— Как решим, — наконец осторожно сказал он.Палыч кивнул, икнув. Ледогоров понял, что он уже немного пьян.— Да это вы сами разберетесь! Ты скажи, на что семью кормить будешь?Порыв ветра всколыхнул листву в метре от балконной решетки. Тонкими струйками сквозь дымку наконец просочилось солнце.— Я, Анатолий Палыч, работаю и зарплату получаю.Тот махнул рукой.— Какая это, на хер, работа? Это служба такая. Как в армии. Работа — это профессия. — Он назидательно покачал перед собой пальцем. — А ты что умеешь делать? С пистолем за шпаной бегать? Какое у тебя ремесло в руках?Ледогоров смотрел на волну листвы почти у себя под ногами. Он сам в прошлом пил достаточно долго и вдумчиво, чтобы теперь пытаться что-то объяснять пьяному.— Молчишь? — Палыч кивнул. — Правильно. А деньги? То, что ты получаешь — это не деньги. Ребенок будет — вообще «звиздец» настанет. Мы, конечно, поможем… — Он хлопнул Ледогорова по плечу. — Я все придумал. Права у тебя есть. Пойдешь к нам в парк. Откроем категорию тебе и вперед. Я уже с Бог-данычем переговорил. Юлька! — Крикнул он в открытую дверь. — Я твоего мужика к нам в парк на работу беру! А то никчемный он какой-то — ни ремесла, ни денег!— Ты чего, отец? Совсем рехнулся? Юлька вышла на балкон. — Ну-ка, иди. Тебя мать зовет!Дождавшись, когда он исчезнет в недрах комнаты, она схватила Ледогорова за руку и, поднеся ее к губам, жадно затянулась его сигаретой.— Уф! Хорошо! Пока родители не видят! Ты что, обиделся? — Она поцеловала его. — Он же перебрал, а когда…Ледогоров погладил ее по голове.— Все нормально. Не переживай. Просто… Просто в чем-то он прав. Хорошо еще не знает, что я «закодированный».Она засмеялась и затянулась еще раз.— Бедненький. Хочешь, я из солидарности тоже пить брошу?Он кивнул.— И есть. Пошли в кино.Она кивнула.— Пошли.— На что ты хочешь?— На то на что ты.— Я первый спросил.— Я уже сказала. Выбирай сам.— Тогда пьем чай и сматываемся.Солнце окончательно прорвало блеклую пленку, ослепительными пятнами сверкая в образовавшихся прорехах. Далеко, вдоль линии горизонта протянулась линия ярко-голубого неба. Очень далеко.
* * * Гроза не пришла. Темная духота неподвижно висит за окном. Скомканные простыни давно упали на пол. Где-то в недрах двора тоскливо рвется из магнитофона Уитни Хьюстон.— Тебе понравился фильм?— Да, только грустный.— Зато жизненный.— Тем грустнее. Мне больно, что он погиб.— Он просто больше не хотел жить. Исчез смысл.— Так бывает?— Наверное. Не знаю.Она целует его в губы, шею, грудь.— Не надо. Не хочу, чтобы ты узнал.— Не бойся.Она не останавливается.— Я! Я стану твоим смыслом жизни.Он крепко прижимает ее к себе.— Уже. Уже стала.Все-таки хорошо, что в темноте не видно лиц.
* * * Первое, что бросилось в глаза — это пришпиленная к настольной лампе бумажка с ярким отпечатком губ и надписью «Люблю! Не скучай!». Ледогоров с трудом продрал глаза и сел. В окно вовсю лезло солнце, уже запустившее свои лучи в самые темные закутки двора. Он посмотрел на часы. Половина первого. Ни хрена себе поспал!На столе стояли приготовленные бутерброды и заварочный чайник, накрытый полотенцем. По выходным он отдыхал от кофе, немерено поглощаемого за рабочую неделю. Есть не хотелось. Ледогоров залез под душ, тщательно побрился, выпил чашку чая и внимательно изучил программу передач. Жара полностью завладела улицей. От окна парило как из жерла домны. Он подумал и снял трубку телефона.— Мама, привет! Ты дома? Я заеду.Народу на улице было немного. Мало-мальски разумные горожане предпочитали проводить выходные за городом. Те же, кто оставался, прятались от солнца в домах, кафе и барах. Район улицы Моисеенко в выходные и вовсе был безлюден, что объяснялось отсутствием на ней магазинов и других увеселительных заведений. Дом располагался почти на углу с Новгородской и со стороны больше походил на производственный корпус какого-нибудь из многочисленных в округе предприятий. Ледогоров с грустью и любовью посмотрел на выщербленные, осыпающиеся стены из красного кирпича, заросший серо-желтой городской травой дворик, где они с соседскими пацанами играли в «войнушку» и толкнул тяжелую дверь парадной.— Здравствуй.Мама открыла сразу, как будто специально ждала за дверью. Она была в своем неизменном зеленом домашнем платье и держала в руках книгу. Коридор освещался тускло, как в большинстве питерских коммуналок, хотя эту квартиру можно было назвать благополучной. Шесть семей мирно сосуществовали в восьми комнатах с конца войны. Даже постоянно садящийся в зону вор-карманник Леха, сын бабки Евдокии, воспринимался как неотъемлемая часть полувекового совместного бытия.— Кушать будешь? — мама пропустила его в комнату. — У меня каша гречневая, с молоком.— Очень хочу! Я не завтракал.Комната была большая, квадратная и солнечная. Ледогоров опустился на скрипящий, с детства знакомый стул. Здесь все было таким, не изменившимся ни на йоту.— Ты сегодня не работаешь?— Нет.— А Юля твоя где?Мама накладывала в тарелку дымящуюся кашу из замотанной в одеяло кастрюли.— Как раз на работе.— Она все там же, в магазине работает?Он кивнул, принимая из ее рук тарелку. Она укоризненно покачала головой.— Ночью. Девушке. В магазине.Он вдохнул густой, аппетитный запах гречи.— Бывает хуже.— Конечно-конечно, — она вскочила, едва сев. — Сейчас молока дам.— М-м, — Ледогоров набил кашей рот. От валящего из тарелки пара моментально прошиб пот. Холодное молоко было жирным и вкусным.— Пей. Это колхозное. Мне Светлана Викторовна с дачи привезла.Ледогоров с набитым ртом показал большой палец. Мама села напротив и, сложив ладони под подбородком, смотрела, как он ест. Ее серебристые волосы были аккуратно уложены в пучок, под глазами темнели предательские черные круги. Он прожевал.— Как ты себя чувствуешь?— Нормально-нормально.Ее ответ был слишком поспешным. Он взял ее за руку.— Ма-ма! Я же сыщик. Опять колики были? Ты была у специалиста?Она отмахнулась.— Сашенька! Мне уже поздно лечиться, да и лекарства сейчас таких денег стоят!— Что за глупости! — Ледогоров даже ложку отложил. — Ну-ка, говори, что тебе прописали? Я не хочу тебя потерять!Он чуть было не добавил «как отца». Мать только вздохнула.— Когда-нибудь это произойдет. Мне бы только знать, что у тебя все хорошо.Ему показалось даже, что глаза у нее подернулись влагой. Он вылез из-за стола и, подойдя, обнял ее, поцеловав в щеку.— Ты это брось! Хорошо?! Давай сюда свои рецепты!Она погладила его по руке.— Спасибо, Сашенька! Успеется. Садись, доешь, а то остынет.В жарком пространстве улицы, под настежь распахнутым окном прогрохотал трамвай. Где-то раздавались глухие хлопки, видимо кто-то выбивал ковер. Мама продолжала смотреть, как он ест кашу, запивая молоком.— Как на работе?— Нормально.— С начальством ладишь?— Нормально.Она подождала, пока стихнет лязганье нового трамвая.— Бандитов много?— Нормально.— Что ты все «нормально» да «нормально»! Расскажи что-нибудь. Мне же интересно.Ледогоров поднял глаза и улыбнулся.— Да нечего рассказывать, мама. Так, те кучка. Воришки. Бумажки.Он давно понял тщетность объяснить окружающим перипетии своей работы.«„Если знаете, кто убийца — почему не сажаете?" — „Доказательств нет." — „Новы же знаете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
* * * Ночью по городу идет гроза, разгоняя царящую дневную духоту, дождевыми потоками отбивая чечетку по железу остывающих крыш и стеклу запыленных окон. Электрическими дугами эротично выгибаются в темном небе молнии. Юлька плотнее прижимается к нему, касаясь губами небритой щеки.— Можно я тебя спрошу?— Нет.— Что нет?— Я тебя не люблю.Она слегка кусает его за щеку.— Больно?— Нет.— Врешь.— Вру.— Будешь вредничать — я тебе ухо от кушу.Красная дуга ослепительно сверкает за раскрытым окном. Кто-то смеясь пробегает через двор, цокая каблуками.— Ты меня сразу полюбил?— Нет.— А что ты подумал, увидев меня в первый раз?— А ведь трахает ее кто-то.Она прижимается сильнее, больно впиваясь в него ногтями.— Не думай больше об этом!— Не думаю.Удар грома сотрясает стены.— Чего ты хочешь больше всего на свете?— Честно?— Честно.— Выпить.Она вскидывается, наклонившись к его лицу.— А меня?— Ты же просила честно.— Мог бы соврать.— Хорошо, теперь буду врать.— Не надо.Кажется, ливень заполняет все пространство за пределами комнаты, оглушительно шурша в проеме «колодца».— Ты меня любишь?— Нет.— Ты меня хочешь?— Нет.— Ты врешь?— Нет.— Врешь!— Ты же сама просила.— За-гры-зу!Хорошо разговаривать в темноте. Никто не увидит, как ты улыбаешься.
* * * — Саня, возьми тапочки!— Спасибо, я так.— Одень, говорю! Я еще полы не мыла!В прихожей «хрущевки» не развернуться. Юлька прижалась к стенке, высоко подняв мешки с продуктами.— Проходи уже куда-нибудь, пока не передавил все.Протискиваясь, он наткнулся ладонью на ее грудь.— Не сейчас. Боюсь — родители не поймут.Он фыркнул.— Здорово, Саня! — Анатолий Палыч поднялся из кресла. — Как дела?У него была крепкая заскорузлая рука профессионального шофера.— Да все — ничего. Бьемся помаленьку.— Мама! Куда продукты?— На кухню неси, доча! — Александра Михайловна вынырнула из дверей с полотенцем в руках. — Ты взял тапочки? Молодец. Сейчас уже обедать будем. Посидите пока с отцом.Квартирка Юлькиных родителей издевательски называлась четырехкомнатной. Общая площадь ее едва ли превышала три Ледогоровских кабинета. Большая гостиная со входом в кухоньку и три маленьких закутка. Даже выросший в коммуналке на Моисеенко, Ледогоров никогда бы не поменял две их с матерью комнаты на этакие «хоромы». Обставлена она была просто и стандартно, как и могли это сделать сестра-хозяйка одной из городских больниц и водитель рейсового автобуса. Правда, сейчас зарплата Анатолия Па-лыча составляла три Ледогоровских, но все уходило в дачу — шесть соток где-то в Пупышево. Единственной новой вещью в доме был купленный на прошлый Новый год телевизор «Самсунг» — предмет гордости хозяев.— Садись, Саня! — Палыч хлопнул ладонью по дивану, — Посмотрим, пока бабы там подсуетятся.По экрану носились футболисты. Ревела публика. Слов комментатора почти не было слышно.— Во дают бразильянцы! — хозяин покачал головой. — Наши-то — козлы! С бельгийцами видел?Ледогоров с удовольствием откинулся на продавленном диване. С кухни тянуло жаренной курицей и горящим маслом.— Да я как-то — не фанат, Анатолий Палыч. Да и работы много сейчас.— А я чемпионат мира всегда… Бей! — хозяин подался вперед. — Чего на работе? Когда депутатку раскроете? И этого, ну на Невском которого?— Вице-губернатора, — улыбнулся Ледогоров. — Так это не мы. Это главк и ФСБ. Я все больше: воришки, грабители, хулиганы.— Да, — Палыч отмахнулся. — Грабители, говоришь. Вон у меня сменщика после зарплаты у метро так отоварили, что неделю в больнице лежит. Денежки тю-тю. И что? Приехал от вас мальчишка и начал: ты ведь пьяный был, может потерял или пропил бабки, может и не бил тебя никто, а сам упал. Мы уже с мужиками решили сами у метро походить с Вальком. Найдем этих гадов!Ледогоров усмехнулся. Неизвестного коллегу он не оправдывал, но понимал. На пять-семь «земельных» оперов таких заявок в месяц — бесчисленное множество. В особо «интересных» местах: у метро, рюмочных, ночных магазинов, в сутки бывает по пять грабежей. Охватить все невозможно — вот и пытается опер уменьшить количество преступлений, балансируя на канате под неусыпным оком прокуратуры. Объяснять все это Палычу не хотелось. Да и «по барабану» рядовому обывателю, а тем более потерпевшему и его близким, все милицейские проблемы. Им хочется, чтобы быстрее раскрыли их кражу, грабеж, разбой. Что понятно и вполне справедливо.— Гол! — Анатолий Палыч даже подскочил. — Ну все — хана фашистам!— Шура! Скоро вы там?— Все уже! Выдвигайте стол!Палыч хмыкнул и поднялся.— Пособи, а то уже в кишках сосет.Вдвоем они отодвинули от стены старый обеденный стол с поцарапанной полировкой. Через раскрытую балконную дверь неслись со двора детские крики. Небо было мутным, словно подернутым пленкой поднимающегося от земли пара. Душный и влажный субботний день неспешно набирал обороты.— Быстренько к столу, — Александра Михайловна расстелила цветастую клеенку. — Юля! Давай тарелки!Ледогоров терпеть не мог все, что готовили в этом доме. Юлина мама стряпала жирную, тяжелую пищу и щедро раскладывала ее огромными порциями. Вот и сейчас на столе появились гигантские тарелки щей с глазками жира и кастрюля курицы, плавающей в майонезе. Палыч достал из серванта рюмки.— Мать! А…?— Сейчас принесу.Он вопросительно посмотрел на Ледого-рова.— По граммульке?Тот вздохнул. Юлька тревожно поджала губы.— Мне нельзя! Я на антибиотиках. Простыл чего-то!Александра Михайловна закивала.— Сейчас погода такая. Жарко-жарко, а на сквозняке прохватывает.Палыч нахмурился.— Что у тебя то одно, то другое? Ни разу не выпили еще. Что ты за мужик, что таблетками лечишься? Рюмку прими и все пройдет.— Отстань отец! — Юлька обняла его за плечи. — Это я ему курс лечения прописала. А с тобой я выпью.Палыч продолжал что-то недовольно бубнить, разливая водку.— Ну! За вас, родители! — Юлька подняла хрустальную рюмочку и лихо опрокинула содержимое себе в рот.— Ой, как ты, доча! — Александра Михайловна отпила глоточек и поспешно закусила помидором.Ледогоров усмехнулся про себя. Видела бы мама, как «доча» в подсобке магазина пила водку из граненого стакана, закусывая «Сникерсом», а потом, по пути домой, маршировала строевым шагом, распевая песни военных лет. Юльку, конечно, нельзя было назвать пьющей, но толк в питие она знала и пить умела.— Я с вами мысленно! — поднял он стакан с домашним морсом.— Ешь, Саня! — Александра Михайловна подвинула ему хлеб.Он кивнул и принялся за щи, с ужасом думая о курице. Палыч налил снова.— Я на дачу шифер заказал…— На рынке семена так подорожали…— Мама, я приеду помогу…Небо за окном прояснялось. Ледогоров думал о том, что к Любашеву нужен какой-то хитрый заход, что его как водителя есть на чем «колоть», что с понедельника выйдет Полянский…— Саня, ты поможешь крышу покрыть?— Только если на подхвате. Я никогда не пробовал.… и будет полегче, что хорошо бы успеть с Юлькой сегодня в кино и, что курица в него точно не влезет.— Доча, я тебе носки теплые на зиму связала…— Папа! Хватит наливать уже…— Я семью поднимал, как мужик и должен…Ледогоров вытер пот, вежливо улыбнулся Александре Михайловне и достал сигареты.— Спасибо. Пойду подымлю на балкон.Вдалеке виднелся Ленинский проспект. Из-за соседней пятиэтажки выглядывал угол бывшего кинотеатра «Нарвский», давно раздерба-ненного в аренду различными коммерческими организациями. Становилось жарче и жарче.— Покурим! — Палыч вышел на балкон и потер ладонью шею. — Давай твоих, модных.Ледогоров достал пачку, вглядываясь в его, словно вырубленное из старой древесины лицо и думал, как у такого человека и крайне внешне неброской Александры Михайловны родился такой яркий ребенок как Юлька.— Нравится Юляха? — спросил Палыч, словно угадав его мысли, и затянулся «Винстоном».Ледогоров кивнул. Он вообще не любил говорить о личном. Даже с лучшими друзьями. Даже о мимолетных связях.— Когда женишься? — с обескураживающей простотой продолжил Палыч.Ледогоров молчал. Он всегда понимал, что этот вопрос скоро встанет, но никак не думал, что в такой ситуации.— Ну чего молчишь?— Как решим, — наконец осторожно сказал он.Палыч кивнул, икнув. Ледогоров понял, что он уже немного пьян.— Да это вы сами разберетесь! Ты скажи, на что семью кормить будешь?Порыв ветра всколыхнул листву в метре от балконной решетки. Тонкими струйками сквозь дымку наконец просочилось солнце.— Я, Анатолий Палыч, работаю и зарплату получаю.Тот махнул рукой.— Какая это, на хер, работа? Это служба такая. Как в армии. Работа — это профессия. — Он назидательно покачал перед собой пальцем. — А ты что умеешь делать? С пистолем за шпаной бегать? Какое у тебя ремесло в руках?Ледогоров смотрел на волну листвы почти у себя под ногами. Он сам в прошлом пил достаточно долго и вдумчиво, чтобы теперь пытаться что-то объяснять пьяному.— Молчишь? — Палыч кивнул. — Правильно. А деньги? То, что ты получаешь — это не деньги. Ребенок будет — вообще «звиздец» настанет. Мы, конечно, поможем… — Он хлопнул Ледогорова по плечу. — Я все придумал. Права у тебя есть. Пойдешь к нам в парк. Откроем категорию тебе и вперед. Я уже с Бог-данычем переговорил. Юлька! — Крикнул он в открытую дверь. — Я твоего мужика к нам в парк на работу беру! А то никчемный он какой-то — ни ремесла, ни денег!— Ты чего, отец? Совсем рехнулся? Юлька вышла на балкон. — Ну-ка, иди. Тебя мать зовет!Дождавшись, когда он исчезнет в недрах комнаты, она схватила Ледогорова за руку и, поднеся ее к губам, жадно затянулась его сигаретой.— Уф! Хорошо! Пока родители не видят! Ты что, обиделся? — Она поцеловала его. — Он же перебрал, а когда…Ледогоров погладил ее по голове.— Все нормально. Не переживай. Просто… Просто в чем-то он прав. Хорошо еще не знает, что я «закодированный».Она засмеялась и затянулась еще раз.— Бедненький. Хочешь, я из солидарности тоже пить брошу?Он кивнул.— И есть. Пошли в кино.Она кивнула.— Пошли.— На что ты хочешь?— На то на что ты.— Я первый спросил.— Я уже сказала. Выбирай сам.— Тогда пьем чай и сматываемся.Солнце окончательно прорвало блеклую пленку, ослепительными пятнами сверкая в образовавшихся прорехах. Далеко, вдоль линии горизонта протянулась линия ярко-голубого неба. Очень далеко.
* * * Гроза не пришла. Темная духота неподвижно висит за окном. Скомканные простыни давно упали на пол. Где-то в недрах двора тоскливо рвется из магнитофона Уитни Хьюстон.— Тебе понравился фильм?— Да, только грустный.— Зато жизненный.— Тем грустнее. Мне больно, что он погиб.— Он просто больше не хотел жить. Исчез смысл.— Так бывает?— Наверное. Не знаю.Она целует его в губы, шею, грудь.— Не надо. Не хочу, чтобы ты узнал.— Не бойся.Она не останавливается.— Я! Я стану твоим смыслом жизни.Он крепко прижимает ее к себе.— Уже. Уже стала.Все-таки хорошо, что в темноте не видно лиц.
* * * Первое, что бросилось в глаза — это пришпиленная к настольной лампе бумажка с ярким отпечатком губ и надписью «Люблю! Не скучай!». Ледогоров с трудом продрал глаза и сел. В окно вовсю лезло солнце, уже запустившее свои лучи в самые темные закутки двора. Он посмотрел на часы. Половина первого. Ни хрена себе поспал!На столе стояли приготовленные бутерброды и заварочный чайник, накрытый полотенцем. По выходным он отдыхал от кофе, немерено поглощаемого за рабочую неделю. Есть не хотелось. Ледогоров залез под душ, тщательно побрился, выпил чашку чая и внимательно изучил программу передач. Жара полностью завладела улицей. От окна парило как из жерла домны. Он подумал и снял трубку телефона.— Мама, привет! Ты дома? Я заеду.Народу на улице было немного. Мало-мальски разумные горожане предпочитали проводить выходные за городом. Те же, кто оставался, прятались от солнца в домах, кафе и барах. Район улицы Моисеенко в выходные и вовсе был безлюден, что объяснялось отсутствием на ней магазинов и других увеселительных заведений. Дом располагался почти на углу с Новгородской и со стороны больше походил на производственный корпус какого-нибудь из многочисленных в округе предприятий. Ледогоров с грустью и любовью посмотрел на выщербленные, осыпающиеся стены из красного кирпича, заросший серо-желтой городской травой дворик, где они с соседскими пацанами играли в «войнушку» и толкнул тяжелую дверь парадной.— Здравствуй.Мама открыла сразу, как будто специально ждала за дверью. Она была в своем неизменном зеленом домашнем платье и держала в руках книгу. Коридор освещался тускло, как в большинстве питерских коммуналок, хотя эту квартиру можно было назвать благополучной. Шесть семей мирно сосуществовали в восьми комнатах с конца войны. Даже постоянно садящийся в зону вор-карманник Леха, сын бабки Евдокии, воспринимался как неотъемлемая часть полувекового совместного бытия.— Кушать будешь? — мама пропустила его в комнату. — У меня каша гречневая, с молоком.— Очень хочу! Я не завтракал.Комната была большая, квадратная и солнечная. Ледогоров опустился на скрипящий, с детства знакомый стул. Здесь все было таким, не изменившимся ни на йоту.— Ты сегодня не работаешь?— Нет.— А Юля твоя где?Мама накладывала в тарелку дымящуюся кашу из замотанной в одеяло кастрюли.— Как раз на работе.— Она все там же, в магазине работает?Он кивнул, принимая из ее рук тарелку. Она укоризненно покачала головой.— Ночью. Девушке. В магазине.Он вдохнул густой, аппетитный запах гречи.— Бывает хуже.— Конечно-конечно, — она вскочила, едва сев. — Сейчас молока дам.— М-м, — Ледогоров набил кашей рот. От валящего из тарелки пара моментально прошиб пот. Холодное молоко было жирным и вкусным.— Пей. Это колхозное. Мне Светлана Викторовна с дачи привезла.Ледогоров с набитым ртом показал большой палец. Мама села напротив и, сложив ладони под подбородком, смотрела, как он ест. Ее серебристые волосы были аккуратно уложены в пучок, под глазами темнели предательские черные круги. Он прожевал.— Как ты себя чувствуешь?— Нормально-нормально.Ее ответ был слишком поспешным. Он взял ее за руку.— Ма-ма! Я же сыщик. Опять колики были? Ты была у специалиста?Она отмахнулась.— Сашенька! Мне уже поздно лечиться, да и лекарства сейчас таких денег стоят!— Что за глупости! — Ледогоров даже ложку отложил. — Ну-ка, говори, что тебе прописали? Я не хочу тебя потерять!Он чуть было не добавил «как отца». Мать только вздохнула.— Когда-нибудь это произойдет. Мне бы только знать, что у тебя все хорошо.Ему показалось даже, что глаза у нее подернулись влагой. Он вылез из-за стола и, подойдя, обнял ее, поцеловав в щеку.— Ты это брось! Хорошо?! Давай сюда свои рецепты!Она погладила его по руке.— Спасибо, Сашенька! Успеется. Садись, доешь, а то остынет.В жарком пространстве улицы, под настежь распахнутым окном прогрохотал трамвай. Где-то раздавались глухие хлопки, видимо кто-то выбивал ковер. Мама продолжала смотреть, как он ест кашу, запивая молоком.— Как на работе?— Нормально.— С начальством ладишь?— Нормально.Она подождала, пока стихнет лязганье нового трамвая.— Бандитов много?— Нормально.— Что ты все «нормально» да «нормально»! Расскажи что-нибудь. Мне же интересно.Ледогоров поднял глаза и улыбнулся.— Да нечего рассказывать, мама. Так, те кучка. Воришки. Бумажки.Он давно понял тщетность объяснить окружающим перипетии своей работы.«„Если знаете, кто убийца — почему не сажаете?" — „Доказательств нет." — „Новы же знаете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20