«Я ничего подписывать не буду». Часа три я там просидел, потом появился следователь и дает мне бумагу? «Подписывай». «Я ничего не подпишу». «Ты сначала посмотри, что это такое». А там — постановление о том, что приемник-распределитель установил, наконец, мою личность и может меня отпустить. Я все равно решил ничего не подписывать. Тогда он дал мне бумажку с описью изъятых у меня вещей? «Ну хоть это подпиши, что претензий по вещам не имеешь». За это я расписался. Отдали все вещи кроме паспорта. Паспорт был у начальника изолятора, следователь заявил, что не имеет к этому никакого отношения, то есть они в футбол с нами играли. Так паспорт и не нашли, забрал его я только через пару дней.
Вышел на улицу и понял, что я действительно теперь похож на бомжа: десять дней не брился, не мылся, в грязной одежде. У меня до ареста была светлая рубашка, которая стала черной. Запах от меня, наверное, шел терпкий. Я вижу, как люди обходят меня стороной. До дома родителей в Щучине — 50 километров, гебисты везти меня отказываются. Добрел до поста ГАИ на выезде из Лиды, милиционер остановил попутную машину, люди хорошие оказались и взяли меня, хотя на их лицах все было написано. Внешний вид, вонь — им было тяжело, но лишних вопросов они не задавали. Доехал до Щучина, добрался до дома. Захожу, у матери — истерика, когда она меня увидела. Плачет и бегает воду нагреть, чтобы меня отмыть.
26 августа.
В Столбцах арестовали студента Белорусского государственного университета Алексея Шидловского. В начале августа группа молодых активистов Белорусского народного фронта расписали ночью несколько зданий в городе антилукашенковскими лозунгами и призывами типа «Жыве Беларусь!». Случайно их увидел один знакомый Шидловского, сдал Алексея милиции. На следующий день арестовали еще одного «молодофронтовца», школьника Вадима Лабковича. Молодых людей продержали под следствием в изоляторе города Жодино шесть месяцев. В результате Шидловскому дали полтора года лишения свободы в колонии усиленного режима, Лабковичу -столько же с отсрочкой исполнения приговора на два года. Ребята держались стойко и «заговора молодежной фракции БНФ» не получилось. Из рассказа шестнадцатилетнего школьника Вадима Лабковича, который отсидел в СИЗО города Жлобина шесть месяцев за то, что написал антипрезидентский лозунг за одном из городских зданий:
— Арестовали меня 27 августа в Столбцах. Инна, жена Леши Шидловского, позвонила и сказала, что арестовали Лешу. Я приехал, мы с ней прогуливались, прошли метров двадцать. И тут тихо так подходят и спрашивают: «Вы знакомы?» Я даже ничего не успел ответить.
Допросы описать сложно. Они все сидели. Иногда, бывало, один забежит и ни с того, ни с сего начинает что-то спрашивать. Особо даже не зная, о чем шла речь до того — о своем о чем-то. Чаще всего я отвечал «не знаю». Они говорили «не ври, мы сделаем так, что ты все узнаешь». Получалось, что они сами мне рассказывали, как все происходило.
Когда допрашивали опера, там вообще, кроме них, никого не было. Когда отвели к следователю, туда через некоторое время привели какую-то учительницу в качестве психолога. (Она, кстати, даже пыталась требовать чтобы меня отпустили. Потом, психологи присутствовали на допросах просто для вида. Сидит у тебя за спиной человек, думает о чем-то своем, его ничего не волнует, лишь бы скорее домой). Когда появился адвокат, я точно не помню. Один день, в течение которого шли допросы, его точно не было. На второй, наверное, уже появился. Местный.
«Володарка» (Минская тюрьма — авт.) — старое здание, винтовые деревянные лестницы, пол — какое-то подобие асфальта... По сравнению с минским изолятором, в Жодино намного чище, он более современный. Но зато там отношение к заключенным намного строже. Отношение ко мне... Вообще, надзиратели старались не замечать. Но после шмона в камере, когда видели книги, тетради, конспекты, подходили и спрашивали: что, как, зачем? А вообще, было такое ощущение, будто меня нет. Нет, и все.
Прошло где-то месяца полтора после ареста, когда меня вызвал опер и стал интересоваться, как дела, как администрация относится?.. Оказалось, что приезжал какой-то прокурор, мы должны были с ним поговорить. Но так меня до него и не довели. После этого он у меня постоянно спрашивал, как дела, есть ли претензии. В первую очередь, интересовало — не били ли. Насколько я понимаю, это было после заявления Леши о том, что его избили.
Я содержался в третьем корпусе — он предназначен для несовершеннолетних. В нем, правда, есть несколько камер, где сидят взрослые и несколько камер «баландеров». Малолетних чаще всего содержат нормально, на сколько человек рассчитана камера — столько и «жильцов». Понятно, что при желании всегда можно «устроить», чтобы на шесть «шконаре» было и десять человек, и больше. Все зависит от того, как к тебе относится администрация. Кстати, если сравнивать «Володарку» и Жодино, то методика разная. В Минске наказание какое — переводят в камеру, где старшие просто начинают прессовать. В Жодино, наоборот, отправляют «на острова», где нет ни с кем связи. В камеру не сажают старшего, чтобы не было ни сигарет, ничего...
Довелось побывать «на островах». Даже не могу сказать за что. Ни за что! С целью профилактики! Правда, в моей ситуации смысл был даже не в том, что это был «остров». Там было страшно холодно: октябрь, батареи не греют, плохая погода на улице... Там меня держали около двух недель.
Первое ощущение? Там постоянно крик, гам, менты орут, чего-то хотят. Убивают в человеке его «я», чтобы он вообще не думал. Животное из него делают. Я недолго просидел, около недели, как заявился один из постовых и сказал, что вообще нас за людей не считает. Мы, правда, на него все время жалобы писали и его потом убрали. И таких там много.
Меня привели в камеру ночью. Жодино принимает ночью, не знаю почему — все спали. Камера была на десять человек, я и был десятым. Люди вообще не понимали, за что меня посадили. Первое время было тяжело, привыкал. К тому же, нравы такие — мало просидел, ничего не сделаешь, никому ничего не скажешь. Постепенно меня стали «катать» по камерам — бросать из одной в другую. Это у них, наверное, профилактика такая. Но это закаляет характер, когда «поездишь» по камерам — людей узнаешь.
На «Володарке», когда я приехал, похоже, уже было известно, когда суд. Последние дни в тюрьме мне даже сложно описать. Все время старались что-то найти, пытались «крутануть». Это были просьбы рассказать что-нибудь о ком-нибудь. Даже чувствовать не надо было, что в камере «подсадка». Там было все откровенно.
Малолетки, сотрудничающие с операми, — это на Володарке редкость. (В Жодино, кстати, наоборот.) В Минске, в основном, «промышляют» старшие. Если так подумать, им это необходимо — получается, это их работа. Вот «по работе» они меня и расспрашивали, советы давали. Дескать, выйдешь — дома сиди, ничего не делай.
На Жодино, кстати, условия содержания малолетних и взрослых одинаковы. Как кормили? Одно слово — баланда. Кстати, 31 декабря вечером я впервые узнал, что такое пшенка. Меня это блюдо удивило, я даже не мог запомнить название. Перловки не было вообще. Были сечка, капуста, картошка... Но добивала уха из нечищеной рыбы и очень плохой хлеб. Кстати, Жодино называют «рыбным» СИЗО — месяцами супы с рыбной чешуей и костями. Без бульонных кубиков с воли там вообще есть ничего невозможно.
Как выглядит Жодинский СИЗО внешне, я фактически не знаю. Там четыре действующих корпуса: первый и второй — взрослые, третий — малолетки, четвертый — женщины и «больничка». (Построен уже пятый корпус). Все это разные здания, они соединены только подвалами. Там, кстати, постоянно, если куда-то ведут, то именно подвалом, именно под землей. Выглядит это так: сплошной бетон и лампочки...
Самое популярное наказание в Жодино — «лишенка», лишение передачи. Наказание крайне неприятное, но не смертельное. Мы жили общаком — всю «дачку» делили. Был «бар» — железный ящик, который висел на стене. В нем полки. Все складывалось туда. Еда вся делится. Можно, конечно, подойти и взять что-то, если хочешь. Но чаще всего к «бар» обращались во время обеда или ужина.
О чем разговаривали в камере? Да, много о чем. Обсуждали, как жить дальше. Все, в принципе, надеются, если не с суда, так через некоторое время, выйти и продолжить нормальную жизнь. С теми же, кто не первый раз попал, — сложнее. У них идеология «Мой дом — тюрьма». Я такого только одного встречал. (Худенький такой парень). С ним было интересно.
А вообще все происходившее там забывается. Может, это защитная реакция какая. Помню просто, что были дни, когда было действительно хорошо: никаких проблем, ничего. Как это получалось, не знаю, но попытаюсь объяснить. В камере сидят несколько человек, вроде как друзья. Но в любую минуту тебя могут увести и ты никого больше не увидишь. Постоянно ощущение, что сегодня вместе, разговариваешь, а завтра осудят, дадут срок — и все. Пока никого не увели, пока вместе — хорошо.
В тюрьме люди разные. Есть «черты». Они чаще всего сами себя опускают. К примеру, он заезжает на тюрьму и через три дня говорит: я буду вам тут стирать, еще чего-нибудь делать, а вы мне будете давать курево. Никто ж его не заставлял. Там если курят, то курят все. Я не понимаю и не представляю себе, почему и зачем люди на это идут. Там и так хватает унижения. Меня, к примеру, на «Володарку» этапировали в «столыпине». «Столыпин» — это переделанный купейный вагон, в котором окна либо черные с решетками, либо их вообще нет. В общем, ничего страшного. Но сам переезд из изолятора до вагона, а потом от вагона до изолятора — это просто издевательство. Это дурацкое сидение на корточках в снегу в ожидании, пока поезд подойдет, а вокруг конвой с собаками... Пока поезд подъедет, за это время и ноги могут отмерзнуть, и все остальное. Когда в Жодино загружались, я просидел минут десять, а вот в Минске — гораздо дольше. Пока они разбирались, кто осужденный, кто подследственный, кто по какому режиму, то получилось, что малолетки пошли последними...
Каким я вышел после тюрьмы? Наверное, более наглым, более раскрепощенным. Окружающие говорят, что изменился взгляд — стал более оценивающим. Тюрьма воспитывает в человеке характер и волю. Но она может и сломать. Я общался со многими, кто попал по первому разу, и не за политику. Создается ощущение, что страна создает себе преступников. Гораздо правильнее было бы дать возможность человеку исправиться на свободе.
28 августа.
Сегодня у Завадского день рождения, юбилейный — ему исполнилось 25 лет. Внешне добрый и интеллигентный, но стойкий следователь Рагимов пообещал матери и жене Дмитрия свидание, они приехали в Гродно, но чекисты как всегда в своем амплуа. Они начали обработку Димы, чтобы вырвать у него покаянное письмо к Лукашенко. Отказал в свидании с родными и начальник Гродненской следственной тюрьмы. Мама Завадского Ольга Григорьевна призналась: «Мы ехали в Гродно окрыленные, надеясь увидеть сына в день рождения — ему 28 августа исполнилось 25 лет. Следователь, ведущий дело, сказал ранее, что против нашей встречи не возражает». Однако, родственникам Дмитрия не только не разрешили встретиться с сыном, но даже не приняли от них передачи.
Дима отмечал день рождение с сокамерниками, которые преподнесли ему неожиданный подарок:
— С нами «гуляла» камера напротив, женская, — 66. Мы не раз, переговаривались завязали дружбу.,. Я взял, да и написал, что у меня праздник — а чего еще было писать? Дальше события развивались так.
Вернулись с прогулки, меня все поздравили. К этому дню приберегли корочки от копченого сала — в сыром виде они не жевались, так мы их сварили, вышел настоящий деликатес. В жару надзиратели открывали «кормушку» — нашу или напротив. На этот раз «кормушка» была открыта в камере 66, а мы через щелочку в своем окне видели все происходящее. Вдруг меня подзывает Петрович. Смотрю: кормушка открыта, а к ней девушки подходят, лишь прикрытые простыней, раскрывают ее, проделывают пару-другую сексуальных движений и отходят... И так, сменяя друг друга. Трудно сказать, понравился мне этот «подарок» или нет, но такого я никак не ожидал.
29 августа.
Главное событие дня по пятницам — баня. Банщик — должность в тюрьме такая же блатная, как и приемщик передач. В Гродно в баню водит молодой сержант, черноволосый, курчавый, похож на Лукашенко. Его так и зовут в тюрьме «Президент». Держится строго, в голосе — металл. Знает, что распоряжается редким для зеков удовольствием. От него зависит, сколько продлиться блаженство — 15 минут или все 25.
При банщике работал баландер. Выдавал белье, топил котельную, стриг заключенных.
Была у меня одна проблема — сохранить отпущенную бороду. Поступал я без нее и уже несколько раз получил замечания. И вот теперь вот банщик заставил побриться — электробритвой «Харьков», похоже, послевоенного образца.
Пресс-служба КГБ передала в СМИ официальное сообщение: «Комитет государственной безопасности дополнительно изучил обстоятельства применения к обвиняемым по уголовному делу N 96 сотрудникам ОРТ Павлу Шеремету и Дмитрию Завадскому меры пресечения в виде заключения под стражу и необходимость содержать их под стражей в период проведения предварительного следствия. Анализ имеющихся в уголовном деле материалов показал, что достаточных оснований для принятия решения об изменении меры пресечения в виде содержания под стражей не имеется».
Во второй половине дня суд Ленинского района Гродно рассмотрел ходатайство адвоката телеоператора ОРТ Дмитрия Завадского об изменении ему меры пресечения на подписку о невыезде и «пришел к мнению о нецелесообразности ее удовлетворения, оставив решение следствия в силе».
31 августа.
Пытались раздобыть огонь тюремным способом, потому сигареты есть, а спички закончились. Из матраса достается клок ваты, натирается о сухое мыло и кладется на лампу. Вата начинает тлеть — так добывается огонь.
1 сентября.
К нам заселили нового соседа — Толю, деревенского парня. Полгода как демобилизовался из армии. Первое время держался настороженно, больше помалкивал. Толя попал в тюрьму за попытку изнасилования. По пьяному делу пристал к местной десятикласснице, но бабушка засекла и Толя загремел за жажду любви. Он наверняка получит свои пару лет, при удачном стечении обстоятельств — условно, правда, под следствием просидит месяцев шесть.
Министр иностранных дел России Евгений Примаков объявил о том, окончательное решение относительно судьбы сотрудников Белорусского бюро ОРТ, скорее всего, будет выработано во время визита Лукашенко в российскую столицу, 6 сентября. Министр сообщил, что, по поручению Бориса Ельцина, ежедневно связывается с президентом Беларуси.
В Совете безопасности Беларуси вновь обсуждали, как выйти из не утихающего скандала. Последние социологические опросы населения шокировали власти. По рейтингу доверия Шеремет вышел на третье место после Лукашенко и Шушкевича. Окружение президента лихорадочно ищет возможность переломить рост популярности арестованного журналиста. Придумали какие-то варианты, но суть планов не раскрывается.
2 сентября.
Началось малопонятное оживление в общении со следователем. Вызывает меня под разными предлогами, например, сообщить, что результаты такой-то экспертизы станут известны недели через две. Ладно, две так две. При этом мы ведет долгие и душевные разговоры «за жизнь». Тогда я не придавал этому значения — возможность вырваться из камеры, проехаться по улицам города и попить кофе, пусть даже у следователя, казалась большой удачей. Только после освобождения Димы я понял смысл этих бесед — следователя заботило письмо к Лукашенко.
— А если тебе написать Лукашенко?
— Бесполезно, только унижаться.
— А если пять лет дадут?
— Значит, судьба.
— А как же Дмитрий?
— Что Дмитрий?
— Ты ведь и его обрекаешь, начальник, все-таки.
— Нет, здесь я ему не начальник. Писать Лукашенко или нет — его личное дело.
Как выяснилось позже, следователи уже несколько дней «разрабатывали» Дмитрия. Покаяние перед президентом — вот что им было нужно.
Борис Ельцин принял Виктора Черномырдина, чтобы обсудить вопрос освобождения сотрудников ОРТ. Ельцин сказал: «Раньше я говорил с журналистами, что на днях будет решено — ну, на днях... Ведь речь не шла, в какой-то день, это или первого, второго, значит, сентября». Далее последовал вопрос, обращенный к Черномырдину, — по поводу встречи российского президента с А.Лукашенко в Москве: «Мы с ним встречаемся, по-моему, четвертого? Шестого? Шестого... К этому времени, конечно, все должно быть решено».
Ельцин подтвердил, что достигнутую во время телефонного разговора с Лукашенко договоренность он понимает однозначно: сотрудники ОРТ должны быть освобождены до московской встречи президентов 6 сентября.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25