Постарайся сначала получше узнать своего нового знакомого. Тот факт, что мужчина хорошо одет и умеет произвести впечатление, еще не означает, что он не опасен. Ее бывший супруг, Пирс, мог бы многое порассказать на этот счет.
Бетти поймала такси и быстро доехала до «Занзибара».
Тристан Шендлинг уже ждал ее возле клуба. На сей раз он был в черных слаксах, рубашке сливового цвета и совершенно ошеломительном серебристо-бирюзовом галстуке. Отсутствие пиджака выглядело единственной уступкой жаркой влажной погоде. Шендлинг стоял в небрежной позе — руки в карманах, нога за ногу — и выглядел абсолютно неопасным. Бетти бросила на него всего один взгляд и тут же пожалела, что отказалась от маленького черного платья. Ожидавший ее мужчина не может встречаться с какой-то немолодой мамашей. Ему больше подошла бы упругая кукольная блондинка.
Она вышла из машины, неосознанно поправив неуклюжую юбку. Тристан повернулся, заметил ее и тут же просиял:
— Элизабет! Как я рад, что вы пришли!
Бетти растерялась и даже не нашлась что сказать. Она стояла, как идиотка, прижимая к груди маленькую черную сумочку, глядя в улыбающиеся глаза с разбегающимися от уголков лучиками морщинок и словно не замечая протянутой руки. У нее даже перехватило дыхание.
Шендлинг улыбался, и в его ясных голубых глазах светились терпение и доброта. Знает, поняла вдруг Бетти. Знает, что она нервничает, а потому и улыбается, стараясь помочь избавиться от напряжения.
— Извините за опоздание, — пробормотала Бетти.
Он отмахнулся от извинений, предложил ей руку и погладил по холодным как лед пальцам.
— Джаз — моя любимая музыка, — доверчиво сообщил Тристан, открывая двери в зал, из которого доносились жалобно-пронзительные звуки духовых. — Надеюсь, вы не против.
— Я тоже люблю джаз, — призналась Бетти. — Так что это и моя любимая музыка.
— Неужели? Дэвис или Колтрейн?
— Дэвис.
— «Около полуночи» или «Немного блюза»?
— Конечно, «Около полуночи».
— А я сразу, едва увидев вас, понял, что вы — женщина безупречного вкуса. Правда, потом вы согласились пообедать со мной и тем самым поставили мою теорию под сомнение.
Шендлинг лукаво подмигнул.
Бетти наконец-то улыбнулась.
— Насколько мне известно, не существует правила, которое запрещало бы получать удовольствие от вина, наслаждаясь и водой, — почти в тон ему ответила она.
— Боже, похоже, меня оскорбили?
— Не знаю. Все зависит от того, кем вы себя считаете; водой или вином. Надеюсь, у меня еще будет время выяснить это.
— Элизабет, — сказал Шендлинг, глядя ей в глаза, — у нас впереди потрясающий вечер.
— Честно говоря, очень бы хотелось, — ответила Бетти, впервые за последние месяцы вкладывая в эти слова искреннее чувство.
Позднее, когда на столе стояли тарелки с горячими мидиями и вегетарианскими спагетти и бутылка отличного бордо, Бетти задала вопрос, который все время вертелся у нее в голове:
— Больно?
Ее взгляд скользнул к правому боку Шендлинга, и других пояснений не понадобилось. Он медленно кивнул:
— Да, хотя сейчас уже не так сильно, как вначале. По крайней мере не дергает.
— Но вы чувствуете себя лучше? Он улыбнулся:
— Я родился с двумя больными почками. Первая отказала, когда мне было восемнадцать. Вторая начала капризничать в прошлом году. Долгих шестнадцать месяцев на диализе. Вот тогда мне действительно было плохо.
— Существует ли вероятность отторжения?
— Отторжение возможно везде и случается не только с пересаженными органами. Но я, как послушный мальчик, принимаю пригоршнями лекарства и молюсь перед сном. Уж и не знаю, почему Господь дает второй шанс таким старым мошенникам, но сейчас жаловаться не приходится.
— Какое, должно быть, облегчение для семьи. Шендлинг снова улыбнулся, но на сей раз немного грустно:
— Семья у меня не такая уж большая. Только старший брат. Он уехал давным-давно, и с тех пор я его не видел. Была в моей жизни женщина. Однажды она сказала, что ждет от меня ребенка. Наверное, я был слишком молод и, боюсь, воспринял известие не слишком хорошо. Когда сказали, что мне нужна почка… Впрочем, об этом лучше не вспоминать. Ненадежный отец еще хуже ненадежного друга.
— Извините, — сочувственно проговорила Бетти. — Мне очень жаль, что заставила вас вспомнить не самые приятные времена.
— Не волнуйтесь. Мы все совершаем ошибки, но что было, то прошло, а я по-прежнему считаю, что достоинства спокойной жизни сильно преувеличены. Надеюсь, смерть настигнет меня не в постели. — Он состроил гримасу. — Разве что придется снова проходить диализ.
— Не говорите так. Вы проделали такой долгий путь. Кроме того, у вас впереди еще много дел. Например, поиски вашего ребенка.
— Вы полагаете, я собираюсь его искать?
— Да.
— Почему?
— Вы упомянули о нем в разговоре с едва знакомой женщиной, а это означает, что вы думаете о том, как найти его.
Шендлинг замолчал, постукивая пальцами по бокалу с вином, потом серьезно произнес:
— Вы на редкость проницательная женщина, Элизабет Куинси.
— Нет, я всего лишь мать.
— Не знаю… — Шендлинг поднял бокал и, поднеся к губам, сделал глоток, как бы подводя черту под не совсем приятной для него темой. — Я даже не знаю, мальчик это или девочка, не говоря о том, мой ли ребенок вообще. Кроме того, возраст совсем не мешает мне путешествовать по миру, так что большую часть времени я провожу вне дома. Вряд ли подходяще для образцового отца.
— Чем вы занимаетесь?
— Специализируюсь на всяких мелочах.
— Как это? Он усмехнулся:
— А вот так. Езжу по миру, отыскивая разные хитрые, занимательные, интересные, а самое главное, дешевые вещицы. Деревянные шкатулки из Таиланда. Лакированные штучки из Сингапура. Бумажные змеи из Китая. Вы приходите в магазин подарков и влюбляетесь в какую-нибудь резную безделушку топорной работы и по беззастенчиво завышенной цене. Так вот, Бетти, это я. Я нашел ее специально для вас. Разумеется, со стопроцентной накруткой.
Она недоверчиво покачала головой:
— Только не говорите, что так можно зарабатывать на жизнь.
— Я зарабатываю на очень хорошую жизнь. В таком деле самое главное — объемы. Я закупаю безделушки контейнерами.
— У вас, должно быть, наметанный глаз.
— Нет, я всего лишь импульсивный покупатель с огромным опытом. — Шендлинг усмехнулся. — А вы? Чем занимаетесь вы?
Совсем невинный вопрос. Вполне естественный после всего, что он рассказал о себе. Тем не менее Бетти вздрогнула, и в тот же миг улыбка слетела с его лица.
— Извините. Мне так жаль, Бетти. Дурацкая привычка сначала говорить, а уж потом думать. Поверьте, я лишь хотел уйти от этой темы и…
— Нет-нет, все в порядке. Вы задали вполне уместный вопрос и столько рассказали о себе…
— Но вы ведь совсем в ином положении. Вам-то куда труднее, и мне следовало принять это во внимание.
— Нет, — пробормотала она, — дело в другом. Шендлинг кивнул, как бы приглашая ее продолжать, показывая, что готов слушать, и его сияющие голубые глаза наполнились искренним сочувствием.
— Меня воспитывали для роли жены, — начала Бетти. — Жены человека из высшего общества. Предполагалось, что я должна буду заниматься обустройством дома, принимать гостей и всегда улыбаться, когда рядом муж. И конечно, буду хорошей матерью. Чтобы воспитывать следующее поколение таких же жен.
Тристан понимающе кивнул.
— А потом… потом я решила развестись. Смешно, но я даже не заметила, как это случилось. Приходилось заботиться об Аманде и Кимберли. Им было нелегко. Девочкам требовалось внимание. А от меня требовалось дать им это внимание. Если раньше я была дополнением к мужу, то затем превратилась в дополнение к дочерям. Тогда это казалось совершенно естественным.
— Вот только маленькие девочки рано или поздно вырастают, — вставил Тристан.
— Три года назад Кимберли поступила в колледж, — тихо сказала Бетти. — И с тех пор изменилось все.
Она опустила взгляд. Не смогла справиться с нахлынувшими чувствами. Музыканты играли блюз, и какая-то немолодая уже певица с болезненным надрывом повторяла:
«Вот и пришла любовь… так поздно…»
Бетти чувствовала, как ее заполняет меланхолия.
Ее прекрасный и пустой городской дом из темно-красного кирпича. Молчаливые комнаты. Четыре отдельных и так редко звонящих телефона. Фотографии на стенах — все, что осталось от людей, которых она когда-то любила.
Бетти вспомнила, как всего месяц назад стояла на холме перед свежевырытой черной могилой.
Прах к праху, пыль к пыли…
Ей было сорок семь, и Бетти больше не знала, для чего живет. Она перестала быть женой, перестала быть матерью Мэнди и уже не понимала, где ее место.
Тристан протянул руку, дотронулся до ее плеча. Бетти подняла голову и увидела, что он больше не улыбается. Теперь на его лице было несколько мрачное выражение, сходное в чем-то с ее собственным. В какой-то момент ей представилось, как он приходит в себя после операции по трансплантации и обнаруживает, что рядом никого нет. Ни жены, ни детей. Никого, кто протянул бы руку. Он знает, что такое одиночество. Да, знает.
Бетти сжала пальцы мужчины. Певица продолжала выводить «Вот и пришла любовь…», и время словно остановилось.
— Бетти, — мягко сказал Шендлинг, — давайте прогуляемся.
На выходе из ресторана их встретил тяжелый жаркий воздух, но солнце уже садилось, а Бетти всегда нравилось это время дня. Мир стал приглушенным и бархатистым, утратив резкую пронзительность цвета, но вместе с тем и жесткость линий. В таком мире она чувствовала себя уютнее.
Они шли молча, не определив для себя никакой конкретной цели, но направляясь по взаимному молчаливому согласию к Риттенхаус-сквер.
— Моя очередь спрашивать, — сказал вдруг Тристан. Уступая жаре и влажности, он ослабил узел галстука и закатал рукава, но при этом почти не проиграл в элегантности, и Бетти видела, что прохожие поглядывают на них.
— Спрашивайте, — согласилась она и, заметив, что Тристан смотрит на нее с некоторой нерешительностью, ободряюще кивнула.
— Обещаете, что не обидитесь?
— Вам придется сильно постараться, чтобы обидеть женщину, выпившую два бокала вина.
Тристан остановился перед Бетти и повернулся так, что они оказались лицом к лицу.
— Дело ведь не только в почке, верно?
— Что?
— Я хочу сказать, дело ведь не только в том, что мне пересадили почку вашей дочери, верно? Понимаю, что вопрос звучит грубо, и не хочу вас обижать, но вечер получился еще лучше, чем я себе представлял, и мне надо знать. Некоторые считают, что, получая чей-то орган, получаешь как бы и частичку чужой души. Вы ведь согласились встретиться со мной именно поэтому? Я для вас в какой-то степени заменитель дочери, так? — Наверное, он заметил ее удивленный взгляд, потому что поспешно добавил: — Я это к тому, что мне хочется поцеловать вас, Элизабет Куинси, но вряд ли стоит идти на такой шаг, если вы воспринимаете меня как некий заменитель вашей дочери…
Такое признание ошеломило ее. Пальцы вспорхнули к вороту блузки и замерли там.
— Не знаю… Нет, конечно, нет! Это… это ерунда. Бабушкины сказки. Глупый предрассудок…
Тристан удовлетворенно кивнул и уже повернулся, чтобы пойти дальше, когда Бетти, подорвав доверие к собственному аргументу, спросила:
— А вы? Вы не чувствуете себя по-другому?
— Извините?
— Мы встретились совершенно случайно, — торопливо заговорила она, — можно сказать, наткнулись друг на друга, но тем не менее вы сразу узнали меня, с первого взгляда, хотя до того видели меня лишь однажды. Немного странно, вам не кажется? Мне надо увидеть человека три или четыре раза, прежде чем я запомню его в лицо.
— Вы спасли мне жизнь. Это не совсем то же самое, что очередное суаре, на котором все на одно лицо.
— Есть и еще кое-что.
— Что?
Теперь Тристан выглядел по-настоящему озабоченным. Вечер выдался таким чудесным, и необходимость сказать то, что Бетти собиралась сказать, доставляла ей почти физическую боль.
— Вы знаете мое уменьшительное имя.
— Какое уменьшительное имя?
— Бетти. Вы называете меня Бетти. Не Лиз, не Бет. Всегда Бетти. Я не говорила вам, Тристан, что знакомые называют меня Бетти. А теперь подумайте, много ли вы знаете Элизабет, которых называют Бетти.
Кровь отхлынула от его лица. Глаза расширились, как у человека, пораженного ужасом, и Бетти даже пожалела, что произнесла вслух то, объяснения чему пришли бы сами собой. Их взгляды одновременно скользнули туда, где под лиловой рубашкой скрывался еще не зарубцевавшийся шрам.
— Что б мне провалиться! — прошептал Тристан. Ей вдруг стало не по себе. Вечер был тихий, жаркий и удушающе влажный, но она потерла руки, словно хотела согреться.
— Неудачная была идея, — резко сказала Бетти.
— Нет…
— Да!
— Черт возьми, нет! — Он снова взял ее за руку, решительно, но не грубо. — Я не ваша дочь.
— Знаю.
— Мне пятьдесят два года, Бетти… Элизабет. Я люблю стейк, мой любимый напиток — виски «Гленфидик» без содовой. У меня собственный бизнес. Мне нравятся скоростные машины и быстрые катера. Должен признаться, я питаю глубокую и непреходящую любовь к «Плейбою», причем привлекают меня не только статьи. Как по-вашему, это отвечает вкусам двадцатитрехлетней девушки?
— Откуда вы знаете, сколько лет было Аманде?
— Потому что я спрашивал у врачей!
— Вы расспрашивали их о моей дочери?
— Бетти, дорогая, разумеется, я задавал им самые разные вопросы. Ведь чтобы я жил, кто-то должен был умереть. Конечно, я думал об этом. О чем еще мне было думать долгими ночами? Нет, я не ваша дочь и даже не ее призрак, а всего лишь благодарный вам и ей человек.
Бетти молчала. Нужно было многое обдумать. Потом она кивнула:
— Что ж, возможно, кто-то назвал меня при вас Бетти и это имя отложилось у вас в памяти. Я говорю о больнице. Тристан разжал пальцы.
— Да, такое могло случиться.
Но теперь ей хотелось знать больше.
— Вам рассказывали об аварии?
— Мне сказали, что она была пьяна, если вы это имеете в виду.
— Все шло так хорошо, — тихо сказала Бетти. — За шесть месяцев до этого несчастья она вступила в общество «Анонимные алкоголики». Я так надеялась…
Тристан промолчал, но выражение его лица смягчилось. Он убрал ей за ухо выбившуюся прядь волос, на мгновение задержав пальцы на теплой щеке.
— Она была такая чуткая и ранимая, — прошептала Бетти. — Даже в детстве. Ничто не могло испугать или расстроить мою Кимберли, а вот с Мэнди дело всегда обстояло иначе. Робкая. Застенчивая. Она боялась жуков. Ее пугали — после фильма Хичкока — птицы. Она целый год не решалась съезжать с горки на школьном дворе. Мы так и не узнали почему. До двенадцати лет она спала с включенным ночником.
— Вы, должно быть, беспокоились о ней.
— Я хотела, чтобы Мэнди чувствовала себя в безопасности. Я хотела, чтобы она чувствовала себя сильной, независимой и способной справиться с любой проблемой. Хотела, чтобы ее мечты не были такими мелкими, как у меня.
— В том, что произошло с ней, нет вашей вины, — сказал Тристан.
— Именно в этом я и пытаюсь убедить себя, — невесело улыбнулась Бетти. — Обвиняю во всем мужа.
— Почему?
— Из-за его работы. Когда девочки были еще маленькими, он поступил на работу в Федеральное бюро расследований, став специалистом по серийным убийцам, и, можно сказать, исчез из их жизни. Допускаю, что это очень важное дело, но я всегда относилась к нему с предубеждением, считая, что дети все же важнее. Как глупо. — Услышав в своем голосе эхо былой горечи, Бетти устало вздохнула. — Извините. Вам совсем не обязательно все это слушать.
— Слушать — что?
Она снова улыбнулась, хотя в улыбке уже не было веселости начала вечера.
— Вы очень добры.
— Ах, Бетти, я повторю то, что говорил раньше. Для меня сегодняшний вечер самый чудесный за последние годы. Знаете, плохое нередко порождает хорошее. Чтобы узнать это, мне понадобились пятьдесят с лишним лет жизни и одна чрезвычайно опасная хирургическая операция.
— Вы действительно здесь только на неделю?
— В этот раз — да, но думаю, что еще смогу вернуться.
— По делам?
— Если хотите, можно назвать это и так.
Бетти опустила голову, чувствуя, как медленно растекается по щекам волна румянца. Тристан оказался вдруг совсем рядом, и она ощущала тепло, исходившее от его тела. Их взгляды встретились, и Бетти поняла, что он собирается поцеловать ее.
Она подалась вперед.
— Бетти, — прошептал Тристан за мгновение до того, как их губы встретились. — Бетти, позвольте мне прокатить, вас.
7
Дом Кучней, Виргиния
Куинси вернулся в свой темный и тихий дом в начале одиннадцатого вечера. Возясь с ключами, он ловко жонглировал черным кожаным чемоданчиком с ноутбуком, картонной коробкой с файлами и сотовым телефоном. Когда дверь открылась, охранная система напомнила о себе громким предупреждающим сигналом.
Куинси быстро переступил порог и привычно, не глядя на кнопки пульта, набрал входной код.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Бетти поймала такси и быстро доехала до «Занзибара».
Тристан Шендлинг уже ждал ее возле клуба. На сей раз он был в черных слаксах, рубашке сливового цвета и совершенно ошеломительном серебристо-бирюзовом галстуке. Отсутствие пиджака выглядело единственной уступкой жаркой влажной погоде. Шендлинг стоял в небрежной позе — руки в карманах, нога за ногу — и выглядел абсолютно неопасным. Бетти бросила на него всего один взгляд и тут же пожалела, что отказалась от маленького черного платья. Ожидавший ее мужчина не может встречаться с какой-то немолодой мамашей. Ему больше подошла бы упругая кукольная блондинка.
Она вышла из машины, неосознанно поправив неуклюжую юбку. Тристан повернулся, заметил ее и тут же просиял:
— Элизабет! Как я рад, что вы пришли!
Бетти растерялась и даже не нашлась что сказать. Она стояла, как идиотка, прижимая к груди маленькую черную сумочку, глядя в улыбающиеся глаза с разбегающимися от уголков лучиками морщинок и словно не замечая протянутой руки. У нее даже перехватило дыхание.
Шендлинг улыбался, и в его ясных голубых глазах светились терпение и доброта. Знает, поняла вдруг Бетти. Знает, что она нервничает, а потому и улыбается, стараясь помочь избавиться от напряжения.
— Извините за опоздание, — пробормотала Бетти.
Он отмахнулся от извинений, предложил ей руку и погладил по холодным как лед пальцам.
— Джаз — моя любимая музыка, — доверчиво сообщил Тристан, открывая двери в зал, из которого доносились жалобно-пронзительные звуки духовых. — Надеюсь, вы не против.
— Я тоже люблю джаз, — призналась Бетти. — Так что это и моя любимая музыка.
— Неужели? Дэвис или Колтрейн?
— Дэвис.
— «Около полуночи» или «Немного блюза»?
— Конечно, «Около полуночи».
— А я сразу, едва увидев вас, понял, что вы — женщина безупречного вкуса. Правда, потом вы согласились пообедать со мной и тем самым поставили мою теорию под сомнение.
Шендлинг лукаво подмигнул.
Бетти наконец-то улыбнулась.
— Насколько мне известно, не существует правила, которое запрещало бы получать удовольствие от вина, наслаждаясь и водой, — почти в тон ему ответила она.
— Боже, похоже, меня оскорбили?
— Не знаю. Все зависит от того, кем вы себя считаете; водой или вином. Надеюсь, у меня еще будет время выяснить это.
— Элизабет, — сказал Шендлинг, глядя ей в глаза, — у нас впереди потрясающий вечер.
— Честно говоря, очень бы хотелось, — ответила Бетти, впервые за последние месяцы вкладывая в эти слова искреннее чувство.
Позднее, когда на столе стояли тарелки с горячими мидиями и вегетарианскими спагетти и бутылка отличного бордо, Бетти задала вопрос, который все время вертелся у нее в голове:
— Больно?
Ее взгляд скользнул к правому боку Шендлинга, и других пояснений не понадобилось. Он медленно кивнул:
— Да, хотя сейчас уже не так сильно, как вначале. По крайней мере не дергает.
— Но вы чувствуете себя лучше? Он улыбнулся:
— Я родился с двумя больными почками. Первая отказала, когда мне было восемнадцать. Вторая начала капризничать в прошлом году. Долгих шестнадцать месяцев на диализе. Вот тогда мне действительно было плохо.
— Существует ли вероятность отторжения?
— Отторжение возможно везде и случается не только с пересаженными органами. Но я, как послушный мальчик, принимаю пригоршнями лекарства и молюсь перед сном. Уж и не знаю, почему Господь дает второй шанс таким старым мошенникам, но сейчас жаловаться не приходится.
— Какое, должно быть, облегчение для семьи. Шендлинг снова улыбнулся, но на сей раз немного грустно:
— Семья у меня не такая уж большая. Только старший брат. Он уехал давным-давно, и с тех пор я его не видел. Была в моей жизни женщина. Однажды она сказала, что ждет от меня ребенка. Наверное, я был слишком молод и, боюсь, воспринял известие не слишком хорошо. Когда сказали, что мне нужна почка… Впрочем, об этом лучше не вспоминать. Ненадежный отец еще хуже ненадежного друга.
— Извините, — сочувственно проговорила Бетти. — Мне очень жаль, что заставила вас вспомнить не самые приятные времена.
— Не волнуйтесь. Мы все совершаем ошибки, но что было, то прошло, а я по-прежнему считаю, что достоинства спокойной жизни сильно преувеличены. Надеюсь, смерть настигнет меня не в постели. — Он состроил гримасу. — Разве что придется снова проходить диализ.
— Не говорите так. Вы проделали такой долгий путь. Кроме того, у вас впереди еще много дел. Например, поиски вашего ребенка.
— Вы полагаете, я собираюсь его искать?
— Да.
— Почему?
— Вы упомянули о нем в разговоре с едва знакомой женщиной, а это означает, что вы думаете о том, как найти его.
Шендлинг замолчал, постукивая пальцами по бокалу с вином, потом серьезно произнес:
— Вы на редкость проницательная женщина, Элизабет Куинси.
— Нет, я всего лишь мать.
— Не знаю… — Шендлинг поднял бокал и, поднеся к губам, сделал глоток, как бы подводя черту под не совсем приятной для него темой. — Я даже не знаю, мальчик это или девочка, не говоря о том, мой ли ребенок вообще. Кроме того, возраст совсем не мешает мне путешествовать по миру, так что большую часть времени я провожу вне дома. Вряд ли подходяще для образцового отца.
— Чем вы занимаетесь?
— Специализируюсь на всяких мелочах.
— Как это? Он усмехнулся:
— А вот так. Езжу по миру, отыскивая разные хитрые, занимательные, интересные, а самое главное, дешевые вещицы. Деревянные шкатулки из Таиланда. Лакированные штучки из Сингапура. Бумажные змеи из Китая. Вы приходите в магазин подарков и влюбляетесь в какую-нибудь резную безделушку топорной работы и по беззастенчиво завышенной цене. Так вот, Бетти, это я. Я нашел ее специально для вас. Разумеется, со стопроцентной накруткой.
Она недоверчиво покачала головой:
— Только не говорите, что так можно зарабатывать на жизнь.
— Я зарабатываю на очень хорошую жизнь. В таком деле самое главное — объемы. Я закупаю безделушки контейнерами.
— У вас, должно быть, наметанный глаз.
— Нет, я всего лишь импульсивный покупатель с огромным опытом. — Шендлинг усмехнулся. — А вы? Чем занимаетесь вы?
Совсем невинный вопрос. Вполне естественный после всего, что он рассказал о себе. Тем не менее Бетти вздрогнула, и в тот же миг улыбка слетела с его лица.
— Извините. Мне так жаль, Бетти. Дурацкая привычка сначала говорить, а уж потом думать. Поверьте, я лишь хотел уйти от этой темы и…
— Нет-нет, все в порядке. Вы задали вполне уместный вопрос и столько рассказали о себе…
— Но вы ведь совсем в ином положении. Вам-то куда труднее, и мне следовало принять это во внимание.
— Нет, — пробормотала она, — дело в другом. Шендлинг кивнул, как бы приглашая ее продолжать, показывая, что готов слушать, и его сияющие голубые глаза наполнились искренним сочувствием.
— Меня воспитывали для роли жены, — начала Бетти. — Жены человека из высшего общества. Предполагалось, что я должна буду заниматься обустройством дома, принимать гостей и всегда улыбаться, когда рядом муж. И конечно, буду хорошей матерью. Чтобы воспитывать следующее поколение таких же жен.
Тристан понимающе кивнул.
— А потом… потом я решила развестись. Смешно, но я даже не заметила, как это случилось. Приходилось заботиться об Аманде и Кимберли. Им было нелегко. Девочкам требовалось внимание. А от меня требовалось дать им это внимание. Если раньше я была дополнением к мужу, то затем превратилась в дополнение к дочерям. Тогда это казалось совершенно естественным.
— Вот только маленькие девочки рано или поздно вырастают, — вставил Тристан.
— Три года назад Кимберли поступила в колледж, — тихо сказала Бетти. — И с тех пор изменилось все.
Она опустила взгляд. Не смогла справиться с нахлынувшими чувствами. Музыканты играли блюз, и какая-то немолодая уже певица с болезненным надрывом повторяла:
«Вот и пришла любовь… так поздно…»
Бетти чувствовала, как ее заполняет меланхолия.
Ее прекрасный и пустой городской дом из темно-красного кирпича. Молчаливые комнаты. Четыре отдельных и так редко звонящих телефона. Фотографии на стенах — все, что осталось от людей, которых она когда-то любила.
Бетти вспомнила, как всего месяц назад стояла на холме перед свежевырытой черной могилой.
Прах к праху, пыль к пыли…
Ей было сорок семь, и Бетти больше не знала, для чего живет. Она перестала быть женой, перестала быть матерью Мэнди и уже не понимала, где ее место.
Тристан протянул руку, дотронулся до ее плеча. Бетти подняла голову и увидела, что он больше не улыбается. Теперь на его лице было несколько мрачное выражение, сходное в чем-то с ее собственным. В какой-то момент ей представилось, как он приходит в себя после операции по трансплантации и обнаруживает, что рядом никого нет. Ни жены, ни детей. Никого, кто протянул бы руку. Он знает, что такое одиночество. Да, знает.
Бетти сжала пальцы мужчины. Певица продолжала выводить «Вот и пришла любовь…», и время словно остановилось.
— Бетти, — мягко сказал Шендлинг, — давайте прогуляемся.
На выходе из ресторана их встретил тяжелый жаркий воздух, но солнце уже садилось, а Бетти всегда нравилось это время дня. Мир стал приглушенным и бархатистым, утратив резкую пронзительность цвета, но вместе с тем и жесткость линий. В таком мире она чувствовала себя уютнее.
Они шли молча, не определив для себя никакой конкретной цели, но направляясь по взаимному молчаливому согласию к Риттенхаус-сквер.
— Моя очередь спрашивать, — сказал вдруг Тристан. Уступая жаре и влажности, он ослабил узел галстука и закатал рукава, но при этом почти не проиграл в элегантности, и Бетти видела, что прохожие поглядывают на них.
— Спрашивайте, — согласилась она и, заметив, что Тристан смотрит на нее с некоторой нерешительностью, ободряюще кивнула.
— Обещаете, что не обидитесь?
— Вам придется сильно постараться, чтобы обидеть женщину, выпившую два бокала вина.
Тристан остановился перед Бетти и повернулся так, что они оказались лицом к лицу.
— Дело ведь не только в почке, верно?
— Что?
— Я хочу сказать, дело ведь не только в том, что мне пересадили почку вашей дочери, верно? Понимаю, что вопрос звучит грубо, и не хочу вас обижать, но вечер получился еще лучше, чем я себе представлял, и мне надо знать. Некоторые считают, что, получая чей-то орган, получаешь как бы и частичку чужой души. Вы ведь согласились встретиться со мной именно поэтому? Я для вас в какой-то степени заменитель дочери, так? — Наверное, он заметил ее удивленный взгляд, потому что поспешно добавил: — Я это к тому, что мне хочется поцеловать вас, Элизабет Куинси, но вряд ли стоит идти на такой шаг, если вы воспринимаете меня как некий заменитель вашей дочери…
Такое признание ошеломило ее. Пальцы вспорхнули к вороту блузки и замерли там.
— Не знаю… Нет, конечно, нет! Это… это ерунда. Бабушкины сказки. Глупый предрассудок…
Тристан удовлетворенно кивнул и уже повернулся, чтобы пойти дальше, когда Бетти, подорвав доверие к собственному аргументу, спросила:
— А вы? Вы не чувствуете себя по-другому?
— Извините?
— Мы встретились совершенно случайно, — торопливо заговорила она, — можно сказать, наткнулись друг на друга, но тем не менее вы сразу узнали меня, с первого взгляда, хотя до того видели меня лишь однажды. Немного странно, вам не кажется? Мне надо увидеть человека три или четыре раза, прежде чем я запомню его в лицо.
— Вы спасли мне жизнь. Это не совсем то же самое, что очередное суаре, на котором все на одно лицо.
— Есть и еще кое-что.
— Что?
Теперь Тристан выглядел по-настоящему озабоченным. Вечер выдался таким чудесным, и необходимость сказать то, что Бетти собиралась сказать, доставляла ей почти физическую боль.
— Вы знаете мое уменьшительное имя.
— Какое уменьшительное имя?
— Бетти. Вы называете меня Бетти. Не Лиз, не Бет. Всегда Бетти. Я не говорила вам, Тристан, что знакомые называют меня Бетти. А теперь подумайте, много ли вы знаете Элизабет, которых называют Бетти.
Кровь отхлынула от его лица. Глаза расширились, как у человека, пораженного ужасом, и Бетти даже пожалела, что произнесла вслух то, объяснения чему пришли бы сами собой. Их взгляды одновременно скользнули туда, где под лиловой рубашкой скрывался еще не зарубцевавшийся шрам.
— Что б мне провалиться! — прошептал Тристан. Ей вдруг стало не по себе. Вечер был тихий, жаркий и удушающе влажный, но она потерла руки, словно хотела согреться.
— Неудачная была идея, — резко сказала Бетти.
— Нет…
— Да!
— Черт возьми, нет! — Он снова взял ее за руку, решительно, но не грубо. — Я не ваша дочь.
— Знаю.
— Мне пятьдесят два года, Бетти… Элизабет. Я люблю стейк, мой любимый напиток — виски «Гленфидик» без содовой. У меня собственный бизнес. Мне нравятся скоростные машины и быстрые катера. Должен признаться, я питаю глубокую и непреходящую любовь к «Плейбою», причем привлекают меня не только статьи. Как по-вашему, это отвечает вкусам двадцатитрехлетней девушки?
— Откуда вы знаете, сколько лет было Аманде?
— Потому что я спрашивал у врачей!
— Вы расспрашивали их о моей дочери?
— Бетти, дорогая, разумеется, я задавал им самые разные вопросы. Ведь чтобы я жил, кто-то должен был умереть. Конечно, я думал об этом. О чем еще мне было думать долгими ночами? Нет, я не ваша дочь и даже не ее призрак, а всего лишь благодарный вам и ей человек.
Бетти молчала. Нужно было многое обдумать. Потом она кивнула:
— Что ж, возможно, кто-то назвал меня при вас Бетти и это имя отложилось у вас в памяти. Я говорю о больнице. Тристан разжал пальцы.
— Да, такое могло случиться.
Но теперь ей хотелось знать больше.
— Вам рассказывали об аварии?
— Мне сказали, что она была пьяна, если вы это имеете в виду.
— Все шло так хорошо, — тихо сказала Бетти. — За шесть месяцев до этого несчастья она вступила в общество «Анонимные алкоголики». Я так надеялась…
Тристан промолчал, но выражение его лица смягчилось. Он убрал ей за ухо выбившуюся прядь волос, на мгновение задержав пальцы на теплой щеке.
— Она была такая чуткая и ранимая, — прошептала Бетти. — Даже в детстве. Ничто не могло испугать или расстроить мою Кимберли, а вот с Мэнди дело всегда обстояло иначе. Робкая. Застенчивая. Она боялась жуков. Ее пугали — после фильма Хичкока — птицы. Она целый год не решалась съезжать с горки на школьном дворе. Мы так и не узнали почему. До двенадцати лет она спала с включенным ночником.
— Вы, должно быть, беспокоились о ней.
— Я хотела, чтобы Мэнди чувствовала себя в безопасности. Я хотела, чтобы она чувствовала себя сильной, независимой и способной справиться с любой проблемой. Хотела, чтобы ее мечты не были такими мелкими, как у меня.
— В том, что произошло с ней, нет вашей вины, — сказал Тристан.
— Именно в этом я и пытаюсь убедить себя, — невесело улыбнулась Бетти. — Обвиняю во всем мужа.
— Почему?
— Из-за его работы. Когда девочки были еще маленькими, он поступил на работу в Федеральное бюро расследований, став специалистом по серийным убийцам, и, можно сказать, исчез из их жизни. Допускаю, что это очень важное дело, но я всегда относилась к нему с предубеждением, считая, что дети все же важнее. Как глупо. — Услышав в своем голосе эхо былой горечи, Бетти устало вздохнула. — Извините. Вам совсем не обязательно все это слушать.
— Слушать — что?
Она снова улыбнулась, хотя в улыбке уже не было веселости начала вечера.
— Вы очень добры.
— Ах, Бетти, я повторю то, что говорил раньше. Для меня сегодняшний вечер самый чудесный за последние годы. Знаете, плохое нередко порождает хорошее. Чтобы узнать это, мне понадобились пятьдесят с лишним лет жизни и одна чрезвычайно опасная хирургическая операция.
— Вы действительно здесь только на неделю?
— В этот раз — да, но думаю, что еще смогу вернуться.
— По делам?
— Если хотите, можно назвать это и так.
Бетти опустила голову, чувствуя, как медленно растекается по щекам волна румянца. Тристан оказался вдруг совсем рядом, и она ощущала тепло, исходившее от его тела. Их взгляды встретились, и Бетти поняла, что он собирается поцеловать ее.
Она подалась вперед.
— Бетти, — прошептал Тристан за мгновение до того, как их губы встретились. — Бетти, позвольте мне прокатить, вас.
7
Дом Кучней, Виргиния
Куинси вернулся в свой темный и тихий дом в начале одиннадцатого вечера. Возясь с ключами, он ловко жонглировал черным кожаным чемоданчиком с ноутбуком, картонной коробкой с файлами и сотовым телефоном. Когда дверь открылась, охранная система напомнила о себе громким предупреждающим сигналом.
Куинси быстро переступил порог и привычно, не глядя на кнопки пульта, набрал входной код.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37