А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Так в простонародье зовется одна маленькая улочка в Глебучевом овраге… Так вот, там, в этом тупике, в татарском домике с полумесяцем на воротах, ее, оказывается, ждали. Какието дела были у нее с этими людьми, которых я видел лишь мельком… А потом я привез ее к себе – она сказала, что ей негде жить и что она готова отдать свое золотое кольцо, только бы провести ночь в безопасном месте.
– Она была преступницей?
– Нет. Насколько я понимаю, в этом городе у нее имеется родня, которая чемто держала ее…
– Она осталась у тебя на ночь, а потом еще на одну? – Слезы струились из моих глаз прямо на подушку, которая уже через четверть часа была мокрой.
Видела бы меня Изольда в этом болоте унижения – выпорола бы!
– Все это уже не имеет никакого значения. Она была – и теперь ее нет…
– Да что с ней случилосьто? Что ты все говоришь загадками?
Варнава встал и закурил. Я понимала его: с какой стати ему было чтото рассказывать легкомысленной девице, которую он подцепил в баре? И вообще, зачем ему я, со своей непомерно огромной любовью и нелепыми слезами?
– Послушай, Валентина. Я вижу, ты хорошая девчонка, и мне не хотелось бы причинять тебе боль, но мы должны расстаться. Я еще и сам толком ничего не понял, что произошло и как могло случиться, что ее уже нет…
– Катастрофа? Автокатастрофа? – Я словно помимо воли задавала ему наводящие вопросы. – Ее что, сбила машина?
Варнава принес из кухни бутылку с остатками «Смирноффки» и налил мне и себе.
– Не буду. От водки я дурею и рыдаю, – предупредила я его, отодвигая от себя рюмку. – А ты выпей, может, станет получше. И еще – не переживай за меня… Я уже не маленькая, как говорит моя тетка…
Тут я вспомнила про снимок мертвой девицы в желтом платье, который лежал у меня в сумочке, ожидая своего часа. Было самое время показать его Варнаве, чтобы сравнить с тем платьем, которое я увидела в его шкафу, но вдруг произошло нечто такое, что заставило мои мысли заработать совершенно в другом направлении и режиме. Вернее, ничего не произошло, просто в воздухе возникла однаединственная фраза, повергшая меня в ужас.
– Она мертвая вот уже пять лет.
Мне понадобилось несколько минут, чтобы осмыслить услышанное.
– Мы расстались с ней в магазине женского белья, она сказала, что стесняется покупать при мне… Посоветовала зайти в соседний магазин за шампанским – она очень любила холодное шампанское и могла пить его понемногу, но каждый день… Я вышел, купил шампанское, но Елены с тех пор не видел. Она исчезла. Девушка из магазина женского белья сказала, что едва я ушел, как Елена тоже вышла. И все. Я вернулся домой и увидел, что там все перевернуто вверх дном, пахнет серой или еще чемто гадким, словно паленой шерстью… Я целый день исследовал комнату за комнатой, рассматривая пепел под ногами, пытаясь найти следы того, кто ворвался в мою квартиру и устроил весь этот балаган…
Многих вещей Елены я не обнаружил, в том числе шкатулки с драгоценностями и деньгами…
– Откуда у нее деньги? Ты извини, что я спрашиваю тебя об этом… Это были ТВОИ деньги?
– Не знаю… часть моих, остальное ей присылали родственники: к нам время от времени приходил человек, похожий на цыгана, и Елена с ним о чемто подолгу разговаривала в передней, куда запрещала выходить мне. После этих визитов у нее всегда были деньги, которые она очень быстро прожигала… Так вот, в тот день я не нашел ее денег, хотя мои были на месте. Вот такой странный случай.
– А что было потом? Ты вызвал милицию?
– Нет, конечно. Зачем же вызывать милицию, когда ничего не знаешь? А что, если вторжение в мою квартиру было связано с ее родственниками из Глебучева оврага? Я же ничего о ней не знал: ни кто она, ни откуда, ни чем занималась до встречи со мной. Но на преступницу она не походила, была слишком чистой, что ли, изнеженной, холеной, красивой, наконец… И никогда не ругалась матом. Много чего умела делать, и все у нее получалось с блеском. Она и пела, и на гитаре играла, и танцевала… А уж как Елена готовила – пальчики оближешь!
Правда, после нее приходилось отмывать всю кухню…
Я слушала его и никак не могла взять в толк, что мужчина его внешности и прочих достоинств мог найти в этой странной разгульной особе, водившей дружбу с подозрительными личностями из Свиного тупика и других злачных мест. Неужели мало вокруг красивых молодых женщин менее криминального толка, пусть даже немного и распутных (мужчины без этого не могут), но не до такой же степени!
Однако его рассказ затянулся и расплылся – главная мысль растворилась в воспоминаниях и деталях, особенно близких и дорогих ему больше как мужчине, чем рассказчику, призванному вести логическую нить разговора хотя бы из уважения к собеседнику. Тем более что собеседником Варнавы была я – несчастная зареванная девица с массой появившихся неизвестно откуда комплексов, которые так и давили на мой рассудок и душу (мне тоже уже давно, с той самой минуты, как я услышала магическое сочетание «Елена Пунш», захотелось потанцевать на столе, заставленном бутылками, покататься на цирковом шарабане, украшенном цветами, и даже быть украденной из квартиры своего любовника вместе с несколькими тысячами долларов и килограммом золота).
– А с чего ты взял, что ее уже нет в живых? – Возможно, мой вопрос прозвучал достаточно жестоко, но только таким образом я могла вернуть Варнаву в реальность и добиться продолжения этой показавшейся мне не совсем реальной истории. – В квартире было море крови?
– Да нет же, говорю – пахло серой и паленой шерстью… Елены нигде не было. Сначала я подумал, что с ней случилось несчастье, что она, вернувшись по неизвестной мне причине домой, стала жертвой нападения на нее либо квартирных воров, либо бандитов, какимто образом связанных с ее родственниками и теми деньгами, которые приносил цыган, а потому я почти два дня не выходил из дома и ждал от нее какихлибо известий… Но потом мне на глаза случайно попался клочок бумаги – какойто обрывок квитанции или чека, который завалился за хлебницу на кухне… И на нем всего десять букв, нацарапанных карандашом.
– И что же это были за буквы?
– Фраза. Угроза. «Тебе не жить». Как в кино… – Он горько усмехнулся.
– Возможно, это название фильма или книги, которую твоя Елена собиралась прочитать…
– Нетнет, это исключено. У нее была феноменальная память. Она вообще очень способная… А спустя пару дней мне позвонили и сказали, что Елена ждет меня в Воскресенске. Можешь себе представить мое состояние, когда я это услышал? Меня в тот момент не волновало, кто звонил и откуда, главным для меня было то, что она подала о себе весточку. И я как сумасшедший помчался в Воскресенск… Собственно, возвращаясь оттуда, я и встретил тебя… Но Елены там не было…
Слушать Варнаву и не задавать вопросы было для меня пыткой.
Спрашивается, как это он мог вот так, на слово, поверить звонившему и помчаться в маленький и тихий Воскресенск, чтобы встретиться с Пунш? Где бы он ее там нашел? Прямо на станции? Или на центральной улице города? Да и о времени встречи не было сказано ни слова… И вообще, какую голову надо иметь, чтобы вляпаться в такую грязную историю со Свиными тупиками и какимито цыганами, приносящими ни за что ни про что доллары.
Я проглотила поездку Варнавы в Воскресенск, не проронив ни слова.
– Я вижу, ты мне не веришь, – неожиданно для себя услышала я первые здравые слова и облегченно вздохнула: а он ничего, еще соображает. – В Воскресенске я ждал от нее какогонибудь знака, сообщения, записки, все глаза просмотрел, пока торчал на станции, но так ничего и не дождался, взял билет и вернулся домой…
Я вспомнила картинку, увиденную мной в окне поезда: перрон, ветер, дождь со снегом – и мужчина в черном плаще, покупающий сигареты. Какими же грустными были его синие глаза! И разве могла я тогда предположить, что через какойнибудь месяц я окажусь в его доме и буду лежать в его постели с опухшими от слез глазами и изболевшейся от ревности душой?!
– Если я посоветую тебе ее забыть, ты все равно меня не послушаешь, – проронила я осторожно, чтобы не обидеть его. – Твоя Елена – девушка непростая, и я больше чем уверена, что она связана с преступным миром. Поверь мне, у меня тетка работает в прокуратуре следователем, она мне такого понарассказывала… кровь стынет в жилах. Когда ты называешь места, где она бывала или где живут ее родственники, уже этого достаточно, чтобы предположить ее связь если не с мафией, то уж, во всяком случае, с мошенниками или просто ворами. А это ее пристрастие к веселой жизни? Думаешь, это все спроста? Она с легкостью «прожигает», по твоим словам, деньги, значит, ее к этому ктото приучил…
– Валентина, я не рассказал тебе самого главного… Но это, пожалуй, надо не рассказывать, а ПОКАЗЫВАТЬ. Если хочешь, поедем сейчас со мной, и я все тебе покажу…
И я, позабыв теткины наставления, ее многочисленные напоминания об опасностях, которые могут подстерегать молодую девушку, потерявшую голову от малознакомого мужчины и готовую ради него совершить массу глупостей, позабыв и то, что совсем недавно я лежала в обмороке на пороге квартиры своего ненормального друга, с готовностью подняла растрепанную голову с распахнутыми в ожидании интриги глазами и выпалила на одном дыхании, что готова следовать за ним куда угодно.
Блеск влажных глаз Варнавы не укрылся от меня, когда мы садились в его зеленый «Форд». От захлестнувших его переживаний он производил впечатление человека, чуть тронутого тленом отчаяния и меланхолии, которые он тщетно старался прикрыть внешней энергичностью и решительностью. Но и эти всплески становились уже ему в тягость; мне казалось, что, не будь меня рядом с ним, он плакал бы, как осиротевший ребенок, не скрывая слез.
– Понимаешь, Валентина, произошла ошибка, и слово «Воскресенское» я воспринял как «Воскресенск». А ведь в нашем городе есть Воскресенское…
– …кладбище, – закончила я фразу и почувствовала слабый тошнотворный толчок гдето в горле. И хотя был ясный день, вовсю щебетали птицы и шумела листва городских пышных бульваров, мимо которых мы мчались с ветерком, поездка на кладбище представлялась мне одной из самых неромантических.
– Вот именно, – вздохнул Варнава и резко свернул в проулок, существенно сократив путь до Воскресенского кладбища.
Поставив машину в тени старых лип, разросшихся по обеим сторонам главных ворот кладбища, и миновав маленькую аллейку, вдоль которой сидели на деревянных ящиках полуспившиеся, с одутловатыми грязными лицами старухи цветочницы, промышляющие воровством искусственных цветов с могил, мы с моим спутником вышли наконец на главную аллею, и Варнава ускорил шаг: он явно знал конечную цель нашего маршрута.
– Послушай, куда ты меня ведешь? – испуганно ныла я, чувствуя, что он почти тащит меня кудато в кусты.
– После Воскресенска я решил на всякий случай заехать сюда и справиться у работников кладбища, нет ли среди свежих захоронений когото с фамилией Пунш.
– И что? – Мы остановились, чтобы перевести дыхание. Прямо над головами закачались от внезапно налетевшего ветра ветви чуть припудренного пылью сиреневого куста, а гдето высоко чтото сместилось в небе, заслонив солнце.
Наверное, поэтому обрывки фраз, произнесенные Варнавой, были мной восприняты уже иначе: я испугалась. Декорации менялись на глазах – воздух вокруг почернел, и тяжелые, хотя и теплые капли дождя упали на мою разгоряченную голову.
– А то, что среди свежих захоронений Елены Пунш не было. Тогда я попросил поискать эту фамилию в других, старых журналах регистрации…
– И нашел?
– Конечно, нашел. Пойдем, я покажу тебе ее могилу.
Мы поднырнули под ветви, поскольку другого способа добраться до могилки не было – оградки, поставленные воровским способом, давно уже задавили со всех сторон аллейку, преградив доступ к трети всех могил этого кладбища. Это было единственное кладбище, находившееся в черте города, а потому родственники умерших делали все возможное и невозможное, чтобы захоронить дорогих для них людей поближе.
Запущенная могила со скромным каменным памятником. На фаянсовой фотографии красивая девушка с большими темными глазами и смеющимся ртом, и табличка: «Пунш Елена, 19541994 г.». Табличка не новая, и если бы не дата смерти Пунш, можно было бы подумать, что могила намного старше.
– Вот и спрашивается, с кем же я жил все это время? С привидением?
У меня зашевелились волосы на голове. Мне захотелось домой, к маме, да хоть в Африку, куда угодно, но только чтобы подальше от этой могилки и этой хохочущей девицы с огромными глазами и пронзающим тебя насквозь холодным взглядом…
– А ты паспорт ее смотрел? Может, это ее сестра или родственница…
Мало ли… – Я все еще пыталась внушить ему мысль, что могила и исчезновение Пунш могут быть не связаны между собой, что это какойто трюк или случайность.
– Смотрел, конечно, смотрел. Год рождения я не запомнил, знаю только, что ей было чуть больше двадцати… Но ведь это ее фотография, ты понимаешь?
Я сразу же подумала об Изольде, которая могла бы помочь с определением давности портрета, да и могилы в целом, но навряд ли моя серьезная тетка расстарается ради мужчины, доставившего столько боли и переживаний ее любимой племяннице. Она не верила в любовь и считала это слово красивой и удобной маской, прикрывающей обыкновенную похоть. Спорить с ней на эту тему было бесполезно, тем более что в какойто степени тетка была права. В особенности если это касалось мужчин.
– Так не бывает! – Я стремительно бросилась вон из узкого тупичка, в котором располагалась могила Елены Пунш. – Мне здесь душно и нехорошо… Отвези меня домой, пожалуйста…
И тут раздался выстрел – Варнава рухнул к моим ногам, а на земле, поросшей редкой чахлой травой, появился ручеек крови.
Затем раздался еще один выстрел, и мне показалось, что в мое плечо вонзили чтото острое и раскаленное.
Я слышала шаги – быстрые, легкие – и сухой треск сучьев: стрелявший убегал в сторону, противоположную центральным воротам. И теперь никто и никогда не сможет его разыскать…
Зажав раненое плечо рукой и чувствуя, как между пальцами проступает теплая кровь, а голова полнится гулким звоном, я опустилась на землю рядом с Варнавой и приложилась ухом к его груди. Он был жив. Пуля вошла на ладонь повыше сердца.

Глава 2

Я ждала Изольду весь вечер, свернувшись калачиком под пледом и баюкая ноющее плечо. Ждала и боялась. Мне было заранее известно, какие слова она скажет, как выругается. Все в прокуратуре знали, как умеет материться Изольда.
Но если большинству женщин мат не шел, то Изольда была словно создана для того, чтобы извергать из себя смачные, соленые и острые словцаудары, грязные, словно подзаборные шлюхи, и жирные, как тяжелый шмат сала. Не знаю, у кого как, но у меня матерный поток брани ассоциировался именно с такими образами. Но я, так же как моя мать, прощала Изольде эту слабость, мы понимали, что при ее собачьей работе иначе нельзя, как невозможно обойтись и без курева.
Изольда и моя мать были бы похожи внешне, если бы не следы времени, наложившиеся на кожу и душу. Следы разные, как разными были и судьбы этих женщин. Моя мать всегда следила за собой, ухаживала за кожей и не скрывала того, что делает это не только для себя, но и для мужчин, с которыми жила или встречалась. Она подкрашивала волосы и ресницы, словом, была нормальной ухоженной женщиной, молодящейся из последних сил и средств, чего нельзя было сказать об Изольде. Не скрывавшая своей ранней седины, тетка носила короткую стрижку, и если бы не идеальная фигура и высокий рост, ее издали можно было бы принять за парня. Резкие движения, грубоватый голос и постоянная сигарета в зубах – такой и только такой я знала Изольду, любила ее и готова была для нее на многое. Но только не на то, чтобы бросить Варнаву.
На кладбище, после того как в нас стреляли, я потеряла сознание (в который раз за день!), а очнулась уже в больнице, когда мне делали перевязку.
Я, возможно, и не пришла бы в себя, если бы сквозь толстый ватный слой забытья и боли не проступил тот самый Изольдин мат, показавшийся мне тогда волшебной спасительной песней.
Я открыла глаза и, увидев ее, бледную и встревоженную, сидящую возле меня на стуле, напоминающем электрический (металлические хромированные детали, все такое холодное и жесткое на вид), заплакала.
– Жить будет, – вздохнула она с облегчением и склонилась, чтобы коснуться моей щеки своими сухими горячими губами. – Птица ты моя сизокрылая, какая нелегкая занесла тебя на кладбище?
– Что с Варнавой?
1 2 3 4 5 6 7 8