И тут я им устроил пряный сюрприз. Внезапно, без предупреждения, на крутом уклоне, на скорости больше ста, у меня вдруг сделалась... судорога тормозов. Меня так занесло, что я сам с трудом удержал равновесие. Шины стерлись об асфальт почти до камер. Но то, что я задумал, удалось! Удалось. "Рено" с партизаном преспокойно укатил. А мои пассажиры превратились в кашу. Водитель расшиб голову, его сосед разбил носом стекло, а тех, что сидели сзади, так тряхнуло, что один из них сломал себе руку об голову другого!
"Рено" умчался, я, не считая разбитого стекла, был целехонек, а моих "хозяев" увезли в санитарной машине. Вот тогда-то они и прозвали меня Проклятым Дьяволом!
Но по-настоящему час расплаты с фашистами для меня пришел только тогда, когда нашу часть перебросили в Африку.
Там я впервые увидел настоящее сражение. Там я до конца понял, что такое война. И говорю вам - запомните это, ребята: ни под солнцем, ни под звездами нет ничего страшнее войны.
Те, с мертвыми головами, понятно, сами в бой не рвались. Держались подальше от линии огня. Меня это, по правде сказать, огорчало, это мешало мне исполнить мой замысел. На некоторое время я притих - стал ходить нормально, без сюрпризов, вел себя как приличная, исправная машина.
Но вот наконец наступила ночь, когда земля содрогнулась и запылала, и мои "хозяева" кинулись спасаться бегством...
На шоссе творилось что-то ужасное: грузовики, танки, санитарные машины, штабные автомобили, вездеходы - все перемешалось, как на складе железного лома. Ежеминутные авиационные налеты, непрерывный артиллерийский обстрел. Крики людей, рев моторов. Ад, сущий ад!
Я знал, что в любой момент могу взлететь на воздух вместе с ними. Это мне не улыбалось. Конечно, ради хорошего дела можно и погибнуть. Но гораздо лучше жить и победить!
И вот в конце мне удалось вырваться из толчеи на боковую, не слишком забитую дорогу. Тут я рванулся с места, как гоночная машина высшего класса. Дорогу я знал. Помнил ее, пожалуй, получше, чем они. У большого холма была развилка. Налево шла дорога отступления, - вернее, бегства, а направо - шоссе, которое поворачивало как раз к тем, от кого удирали мои хозяева. В грохоте ночной битвы нелегко было, правда, разобраться, где право, где лево, но я чувствовал, где под моими шинами дрожит земля, и отлично знал, откуда приближается к ним возмездие.
На вершину холма я взлетел как птица и, не дав водителю опомниться, сам - чуть ли не на двух колесах! - сделал правый поворот. Фары я на этот момент включил, чтобы в первую минуту могло показаться, что мы еще не проехали развилки.
А когда наконец "мертвоголовые" сообразили, что едут не туда было уже поздно. По неровной, разбитой дороге я мчался вниз, навстречу наступающей армии, которая гнала фашистов.
В эти минуты я снова стал Проклятым Дьяволом, и ничто не могло меня остановить! Для четверых негодяев с мертвыми головами на фуражках я был в этот миг тюрьмой на колесах. Дверцы они могли бы открыть только гранатами. Затормозить? На этот раз я вел себя так, как будто у меня никогда в жизни не было тормозов. Ни ножных, ни ручных, ни моральных... Вообще никаких!
И так я привез их в самый центр наступающей колонны танков.
Тут я затормозил и сам вежливо открыл дверцы. Сделал я это, удостоверившись, что нас уже окружили наступавшие солдаты!
Ох, мои дорогие! Это была одна из прекраснейших минут в моей жизни! Ведь я помог взять в плен четырех негодяев, помог прекратить их черные дела! И сам я смог наконец начать драться за правое дело!
С этого дня я делал все, что было в моих силах. В ремонтные мастерские заглядывал редко. Служил верой и правдой.
Капитан замолчал. Надолго. На дворе было тихо. Лишь издалека долетал шум города - словно дальний-дальний отзвук движения военных колонн, несущихся по пустыне...
Горошек и Ика тоже молчали.
Наконец Капитан снова заговорил.
- Да, - сказал он, - где я только ни побывал! Обо всем не расскажешь...
Сначала я работал в полевом госпитале и со своим новым водителем подружился почти так же, как с Эмилем.
Это был молоденький парнишка, веселый и смешливый, горячо
влюбленный в свою невесту. Звали его Гамаль - он был египтянином.
У него был только один недостаток. Любил слишком быструю езду. Устраивал гонки даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости.
Ну, с этим я справлялся легко. Как только я чувствовал, что Гамаль затевает забаву, я сам регулировал скорость. Он мог нажимать газ до отказа сколько угодно - я шел не быстрее, чем полагалось по правилам и чем позволял здравый смысл.
Почему? А потому, что ни одна приличная машина, у которой есть хоть капля масла в коробке передач, не хочет, чтобы ей вмяли крыло или расквасили радиатор по той единственной причине, что у шофера не хватает шариков в голове.
В конце концов Гамаль образумился и прекратил свои выходки.
Но однажды... Однажды я сам устроил гонки. Да еще с самолетом!
Стояли мы тогда в оазисе Каттара, расположенном в двухстах километрах к юго-западу от Александрии.
Знаете ли вы, что такое оазис?
Оазис, ребята, это райский уголок, какие порой попадаются в жестокой и грозной пустыне. Посмотрите-ка!
И, едва Капитан произнес "посмотрите-ка", его переднее стекло, за которым лежала неподвижная темно-серая стена тумана, вдруг стало светлеть. Оно засветилось, как экран включенного телевизора.
- Что же это такое? - шепотом спросила Ика.
- Это моя память и ваше воображение, - сказал Капитан. - Это оазис Каттара.
- Ой, как красиво, - шепнул Горошек.
Да, действительно это было красиво. Под ясным, сияющим, солнечным небом - белые домики без окон со сводчатыми крышами... Высокие, стройные пальмы... Перед одним из домиков - араб в черном бурнусе, рядом - два верблюда... Вот из домика вышла девушка с кувшином на голове и легкой походкой направилась к колодцу.
А перед третьим, самым большим домиком стоял сам Капитан. Был он чистый и блестящий, скромный, но элегантный.
- Это я, - сказал Капитан. - А вот Гамаль.
Из домика вышел молодой мужчина с брезентовым мешком в руке, улыбнулся кому-то, сел за руль, и Капитан помчался.
Картины начали сменять друг друга, как на экране. Показалась пальмовая роща, лужок, поросший блеклой травой, на котором паслись верблюды. И вдруг за высоким песчаным холмом открылось серожелтое, как львиная шкура, море песка.
- Это Сахара, - сказал Капитан.
Чудесный это был вид!... Чудесный, но страшный.
Темная дорога вилась среди песчаных дюн, обнаженных и лоснившихся под солнцем. Даже небо, такое ясное, изменило свой цвет перед лицом неподвижности, безмолвия, пустоты... Оно само становилось серо-желтым, тяжелым, пустынным...
- Пустыня Сахара? - шепнул Горошек.
- Да, - подтвердил Капитан.
Образ пустыни понемногу стерся, потемнел и уплыл во мглу.
- Так вот, в тот день, - продолжал рассказывать Капитан, - мы с Гамалем должны были отвезти почту из оазиса в Александрию, а в Александрии получить вакцину и лекарства для эпидемиологической станции, находившейся в оазисе.
В обратный путь мы двинулись под вечер. И едва только мы вновь выехали и покатили среди песков, я начал тревожиться. Небо было еще совсем чистое, но с высоких дюн порой взвивались в воздух струйки песка.
Я всем кузовом почувствовал, что от волнения у меня размягчаются шины и пересыхает карбюратор. Я понял: на нас надвигается буря. Солнце меркло, дюны понемногу принимали цвет темной стали.
Гамаль вез лекарства. Ему было приказано ехать осторожно и медленно. Он не спешил. Что я мог поделать?
Когда же до оазиса оставалось километров пятьдесят, я заметил под самым солнцем на западе самолет. По его силуэту и по звуку мотора я распознал тип машины, которую в то время использовали чаще всего для медицинской службы. Вроде летающей "скорой помощи"...
Мы как раз въехали на самый тяжелый участок пути. Гамаль вел меня медленно, беспокоясь о сохранности вакцины. И вдруг в голосе мотора самолета я совершенно ясно услышал то, что вы называете призывом о помощи.
Ветер поднимал уже целые потоки песка, захлестывавшие нас, как волны. Солнце скрылось за стеной песчаного дождя.
Что мне было делать? Я понимал, что самолет вскоре вынужден будет совершить посадку. Через пять, самое большее через десять минут. Понимал и то, что при такой посадке авария неминуема. Значит, нам надо находиться как можно ближе к месту посадки, чтобы Гамаль мог помочь людям, предупредить, если сумеет, пожар в самолете.
А Гамаль все еще не замечал самолета!
Я колебался только мгновение. И помчался вдогонку за самолетом, что было сил в моторе. Как сказали бы люди: на свой страх и риск.
Шоссе было разбито танками. Я подпрыгивал и трясся как сумасшедший. Ящики с лекарствами подозрительно трещали. Разъяренный Гамаль нажал на тормоз - бесполезно! Несмотря на боль в амортизаторах, на безумную тряску, несмотря на то, что песок уже забирался мне под радиатор, я гнал за самолетом, который - это было уже очевидно - начал падать
К счастью, тут и Гамаль заметил самолет. И понял меня. Перестал тормозить и выжал газ до предела. Гнал, одной рукой придерживая драгоценную вакцину, лежавшую рядом с ним на сиденье.
И вдруг я почувствовал острую боль. Лопнула рессора. Камень был причиной или выбоина? Не знаю и никогда не узнаю. Мы мчались дальше. Самолет уже падал на землю, сильно накренившись. Под ним была песчаная дюна.
На вершину этой дюны мы выскочили в ту самую минуту, когда самолет ударился о землю возле самой дороги с такой силой, что несколько раз подпрыгнул. Правое крыло его сломалось, как спичка. Из кабины повалил дым.
Отделявшую нас от места катастрофы сотню метров я пролетел за три секунды - и всеми четырьмя колесами зарылся в песчаную насыпь.
Гамаль немедленно выскочил из машины с огнетушителем в руках. В эту самую минуту в дверях кабины самолета показался какой-то человек. Он тащил за собой другого - тот, второй, видимо, был без сознания...
Гамаль направил струю пены внутрь кабины, столб дыма на минуту исчез. Вдвоем они перенесли раненого ко мне на заднее сиденье, и мы немедленно двинулись.
И вовремя! Мы отъехали не больше двухсот метров, как сквозь рев и свист ветра прогремел глухой удар, блеснуло пламя Это взорвался бензобак смертельно раненого самолета.
Да, самолет погиб. Но люди и я уцелели!
До оазиса оставалось каких-нибудь два десятка километров. Не хочется вспоминать о том, как я тащился туда. Тащился целый час, сквозь бурю и тьму, борясь с болью, с песком, с усталостью. Временами мне чудилось, что вместо смазки и масла во мне лишь песок, что вместо бензина меня напоили водой... Да, порой мне казалось, что это последние двадцать километров в моей жизни! Но, несмотря ни на что, я упорно полз вперед. Что ж, если бы я сдался, я бы не стоил даже того, чтобы меня назвали железным ломом!... Ведь на моем заднем сиденье стонал тяжело раненый человек. Он и еще двое ждали от меня спасения. Ну - и нечего скрывать! - сам я тоже очень хотел спастись.
Люди мне помогали. Я им - они мне. Не раз и не два, когда мне уже не хватало сил и шины беспомощно вязли в песке, они подпирали меня собственными плечами.
И в конце концов плечом к плечу, помогая друг другу, мы всетаки добрались до оазиса!
Немного совестно в этом признаваться, но, когда мы подъехали к первым пальмам Каттары, Гамаль поцеловал меня в баранку!
И зря он это сделал, честное слово! Я так растрогался, что остановился окончательно! Правда, мы были уже дома. Раненый пилот, врач, Гамаль и я. Все были спасены.
Гамаль получил орден, а я - отличную новую рессору.
Между нами говоря, я предпочитаю хорошую рессору самому высокому ордену! - со смехом закончил Капитан. - Да, - сказал он, - пусть меня лучше ремонтируют, чем награждают! А вы как считаете?
Ика с Горошком переглянулись.
- Мы? - неуверенно протянула Ика. - А нас еще никогда не ремонтировали и не награждали!...
Горошек энергично затряс головой.
- А зубной врач?
- Что - зубной врач?
- Тебе зубы чинили, - сказал Горошек, - или как это - лечили?
- А-а... тогда я предпочитаю, - уверенно сказала Ика, - чтобы меня награждали, а не чинили!
- Ты права, - поддержал ее Горошек.
И тут из тумана, где-то совсем рядом, прозвучал встревоженный голос:
- Горошек! Ика! Где вы?
- Мы здесь, папочка! - крикнула Ика, выскакивая из машины.
Горошек едва успел захлопнуть за собой дверцу.
Перед ними появилась фигура отца Ики.
- Что вы тут, собственно говоря, делали? - спросил он. - Может быть, путешествовали?
- Немножко, - буркнула Ика.
Отец рассмеялся:
- И куда же вы ездили? В Африку?
С отцом Ики можно было разговаривать Горошек тоже рассмеялся.
- Именно, - сказал он. А Ика:
- Мы были в оазисе...
- В оазисе Каттара, - объяснил Горошек. - Примерно в двухстах километрах на юго-запад от Александрии. Отец покачал головой.
- Каттара? Боюсь, вы ошибаетесь. В такую погоду скорее можно докатиться до катара верхних дыхательных путей!
- Нет! Каттара!
- Каттара?... - удивился отец. - А разве есть такой?
- Есть! - заявил Горошек.
Уже в лифте отец сказал Ике с деланным сочувствием:
- Бедная моя деточка! Знаешь, мама почему-то уверена, что речь идет именно о катаре. Она уже приготовила аспирин. И липовый цвет.
И весело подмигнул Горошку.
- Что делать, - сказала Ика, - если у тебя мама доктор...
- Спокойной ночи, - поклонился Горошек. - Он был уже у своей двери.
- Спокойной ночи. Завтра загляни, - сказали хором отец и Ика.
- Загляну, - еще раз поклонился Горошек. - Надо это продумать.
- Что? - спросил отец. - Аспирин?
Но на этот раз он не получил ответа, потому что Икина мама желала что-то сообщить об осенней эпидемии гриппа. А самое смешное было то, что и отцу тоже пришлось принять аспирин.
На всякий случай.
ПРИКЛЮЧЕНИЕ ВТОРОЕ
Во вторник тоже был туман. В среду - небольшой дождь. В четверг диктор сообщил по радио, что "к Польше с юго-запада приближается антициклон". А мама Ики сообщила, что на субботу и воскресенье взрослые поедут в Казимеж на Висле.
А в пятницу действительно наступила чудесная погода. Может быть, даже начались бы разговоры на тему: почему это только взрослые имеют право на отдых? - если бы Горошек не напомнил Ике, что в отсутствие родителей у них будет больше времени для бесед с Капитаном.
Услыхав это, Ика стала так мила и послушна, что ее отец даже немного забеспокоился.
- Почему это она такая послушная? - сказал он в задумчивости.
- Ты закончи статью, - ответила Икина мама, - а то снова испортишь себе поездку. И не только себе.
- Нет, это надо продумать, - пробормотал отец возвращаясь к статье. И долго не мог понять, почему жена и дочь засмеялись.
В субботу все было решено: кто за кем будет присматривать, что можно, чего нельзя, где обед и что на ужин.
Отец Горошка разъяснил ему, что считает сына настоящим мужчиной, а мама объяснила Ике, что о мужчинах всегда надо заботиться. Отец Ики оставил дочке "резервный фонд" (то есть деньги на мороженое и утренний киносеанс), мама Горошка сделала пирожное безе и немного поахала над "бедняжками".
Горошек мужественно сказал:
- Ахать незачем. Вы много работаете, и вам надо отдохнуть. Между прочим, и от нас. Я уже это продумал.
Тут все засмеялись. Громче всех - отец Ики.
В субботу, сразу после обеда, взрослые уехали, а Ика с Горошком первым делом отправились погулять в парк Лазенки.
В Лазенках была золотая осень. Плавали лебеди, младенцы кричали в колясках, как галчата. Ика кормила рыбок, Горошек лебедей.
Около четырех часов направились домой. С одной мыслью. С мыслью о Капитане.
Ведь по не зависящим от них обстоятельствам, друзья с понедельника не сумели даже заглянуть к Капитану. Они и сами почти не виделись. Не успели даже обсудить все случившееся. А было ясно, что идти надо именно вдвоем. Так они условились и договор свято исполнили, хотя это было не так-то легко.
Когда они проходили мимо памятника Шопену, Горошек снова сказал свою любимую фразу:
- Это надо продумать.
- Что?
- Почему он выбрал именно нас?
- Капитан?
- Да.
Осторожно перешли широкую улицу.
Ика сказала:
- Есть еще один способ об этом узнать.
- Какой?
- Можно попросту спросить об этом Капитана.
- Ага, - сказал Горошек и добавил с неудовольствием: - Ты всетаки любишь облегчать себе жизнь.
- Нет, - засмеялась Ика. - Я только не люблю ее усложнять.
- Вот именно.
- Ты говоришь "вот именно", - сказала Ика, - потому что знаешь, что я права. Ты всегда говоришь "вот именно", когда знаешь, что я права. Мой папа тоже всегда говорит "вот именно", когда права мама.
- Вот именно.
- Видишь, - сказала Ика. - Права я?
Два квартала прошли, не разговаривая. Горошек делал вид, что свистит. Ика осмотрела витрину с дамскими платьями, потом витринку книжного магазина.
В конце концов Горошек сказал таким голосом, как будто ктонибудь десять минут, не меньше, вопил у него над ухом:
- Права, права. Ну и что?
- Ничего, - мило улыбнулась Ика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19