А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Эта война продлится тысячу лет. Вы, немцы, вы, знаете ли, жадные. Вы захватите Россию, и вам захочется захватить Китай. А в Китае очень много людей.— Вы будете верны мне? — неожиданно для самого себя спросил Кранах. Мюриэль усмехнулась и бесшумно хлопнула в ладоши.— О какой верности вы говорите? Вы для меня — одна из бесчисленных личин Зевеса. Я для вас — одна из бесчисленных личин Афродиты. Не так ли? Прощайте, лебедь-дракончик. Напишите мне с войны письмо. Я буду ждать его.— В доме вашего отца я оставил вам на прощанье телескоп. Смотрите в него почаще и думайте о том, что я люблю вас, — сказал Кранах с поклоном.Он один вернулся в яркие залы. Мюриэль осталась стоять на краю чаши.В залах, где только что шла игра, теперь было пусто. Все убежали куда-то, в другую часть дворца. По комнатам летали спиралеобразные ленты. Кресло, в котором недавно с таким трудом перемещалась Мюриэль, лежало навзничь, вытаращившись в потолок всеми своими маленькими львиными головками и огромными львиными лапами. Другое кресло, такое же, выглядывало из-за парчовой шторы.«Вальтер» встретил Юргена радостно.— Хорошо поработали, Юрген! А я, знаете ли, подыскал уже новое приключение для вас. Опасное приключение, должен сразу же предупредить. Но я знаю вас, вы романтик. Вы жить не можете без различных авантюр. Вольно же вам было говорить мне, что вы любите горы. За слова, особенно за такие невинные, прекраснодушные, иногда приходится отвечать. Вы любопытствовали, наверное, зачем я прислал вам в Швейцарию специального инструктора по альпинизму? Сейчас готовится экспедиция на Кавказ. Секретная, до поры до времени, затея. Группа альпинистов в составе небольшого отряда горноегерьских войск должна быть десантирована в тыл русским в районе Эльбруса. Задачи группы не боевые, не разведывательные и не диверсионные. Речь идет об акции символического, в высоком смысле, порядка. Альпинисты должны совершить восхождение на Эльбрус и установить на этой вершине Кавказа знамя Германии. Мне не нужно объяснять вам все морально-психологическое значение этой акции. Руководство согласилось с моим мнением, что среди альпинистов должен быть представитель нашего ведомства. Это — вопрос престижа. Вам предлагается отправиться на Кавказ с альпинистами. Это не приказ. Это предложение. Решение за вами. Дело, повторяю, опасное. Действовать придется в тылу у неприятеля. В горах, из-за военных действий, участились обвалы и снежные лавины.— Я польщен этим почетным предложением. Хотя я и не настоящий альпинист, но постараюсь с честью выдержать это интересное испытание, — сказал Кранах.— Не сомневался, что услышу такой ответ, — кивнул «Вальтер».Кранах внезапно понял, что от него одного зависит, вернется ли он живым из этой экспедиции на Кавказ. И он также понял, что это решается сейчас.— Я хотел бы поделиться с вами одной мыслью… — сказал Юрген слегка изменившимся голосом (в голосе появилось что-то детское, как будто заговорил глубокомысленный мальчуган), — помогите мне понять, есть ли в этой задумке нечто ценное, или же это — греза, wishful thinking, как говорят англичане. Речь также идет об акции символического порядка, которая должна иметь психологические последствия. Но задача, в данном случае, не в подъеме нашего духа, а в подтачивании психологического потенциала противника. Главной святыней Советского Союза — если речь идет о неодушевленных предметах — считается мумия Ленина. В мирное время многие жители СССР соглашались провести долгие часы в очереди, чтобы иметь возможность в течение секунд созерцать эту мумию. Они верят, что это дважды мертвое тело является для них источником жизненных сил — подобно нетленным мощам православных святых. Дважды мертвое тело , потому что мумия мертва дважды. В ней умерщвлена даже жизнь смерти, жизнь распада. В ней все остановлено. Но сама она, как ни странно, способна перемещаться в пространстве. Сейчас, вследствие побед вермахта на Восточном фронте, мумия эвакуирована в глубины Сибири. Выкрасть ее пока что не представляется возможным. Однако мы могли бы подделать ее. Дело не очень сложное. Стоило бы, я полагаю, распространить среди русских слух, что мумия нами выкрадена. Дезинформацию можно бы подтвердить кино — и фотодокументами. Затем мы могли бы расчленить поддельную мумию — как некогда расчленили тело Осириса. Возможны многоразличнейшие издевательские и деморализующие манипуляции с «номами». Так древние египтяне называли части расчлененного тела Осириса. Не буду сейчас вдаваться в детали. Эта идея — всего лишь пробный набросок. Черновик. Дело привлекает простотой исполнения. Но… Не пустые ли мечтания?Шеф с задумчивым видом сомкнул кончики пальцев, образовав из рук подобие домика с недостроенной крышей.— Что ж, интересная мысль. Она неожиданна, — произнес он после небольшой паузы. — Я подумаю об этом. В нашем деле, как ни в каком другом, самые странные фантазии могут обернуться небесполезной реальностью.«Перещелкнулся», — подумал фон Кранах, выходя из кабинета.
* * * Сильный дождь, насморк, снегопад.Сирень сильно пахнет.Он сильно пьет.Крепкое вино.Он крепко спит. Он спит как убитый.Глубокий сон.Обильный урожай, ужин.Большие долги, расходы.Большое движение.Густое тесто, густой туман.Густая листва, борода.Толстый слой пыли.Жирная, тучная почва.Жирный шрифт.Тяжеловесный юмор.Бурное море, мрачное, хмурое небо.Крупные черты лица.Ночь. Лагерь № 9. Плато Белый Стол. Дорогая Мюриэль!Я обещал тебе, что напишу с войны письмо, и вот я пишу его, но я не отправлю его тебе. Здесь, где я нахожусь, нет почт. Недавно я занимался вопросами усовершенствования почтового сообщения в армии, но делал это так небрежно, что, видимо, Боги Почты разгневались на меня. Прости же меня за это.Если это письмо все же доберется до тебя, это будет означать, что я умер или же затерялся в глухомани. Если так, то прости меня за это.Я пишу по-французски. Здесь столь холодно и ветрено: я не смог припомнить ни одного итальянского слова, кроме тех, которые ты запретила мне произносить и тем более выводить на бумаге. Прости.Видишь ли, почерк мой сделался коряв, пальцы огрубели от веревок, и руки одеты в уродливые беспалые перчатки. Прости меня за это.Мне теперь кажется, что я был недостаточно настойчив тогда, в мандариновом домике. Прости меня за это. Если моя счастливая звезда (которая, как тебе известно, светит мне в созвездии Плеяд — ты любила называть это созвездие «мочегонными муравьями») приведет меня снова к тебе, то я хотел бы быть совершенно решительным. Заранее прошу простить меня за это.Мюриэль! Здесь я часто, слишком часто, мысленно произношу твое имя. А ведь я люблю вовсе не имя твое, а тебя. Но прости меня, конечно же, за это.Я принес тебе семь извинений. Здесь очень красиво. Голова кружится от этой мрачной красоты. Будь здорова. Будь моей.Юрген
Высадка прошла благополучно. Они были десантированы на край плато, называемого Большой Стол: группа в количестве приблизительно шестидесяти человек. Сразу же началось восхождение. Вскоре они достигли следующего плато — Белый Стол. Здесь разбили базовый лагерь. На третьем по счету плато (оно называлось Малый Стол) они разделились на две группы. Группа А, более многочисленная, под командованием молодого Георга Удо, продолжила восхождение по изрезанной, «измятой» (как выразился Вилли Кнабен) стороне Эльбруса. Группа Б, под командованием знаменитого Кнута Креспина, состоявшая всего из семи человек, ушла вперед, чтобы взойти по опасной, «срезанной» стороне — по той стороне, где Эльбрус словно бы несколько раз нетерпеливо ударили гигантским топором. Фон Кранах остался в составе группы А. Стоя вместе с другими на краю Малого Стола, он наблюдал, как уходят семь человек Креспина — крошечная цепочка в белых маскхалатах. Они быстро растаяли.Среди высадившихся было трое известных альпинистов, и фамилии этих троих звучали сходно: Кронен, Креспин, Кнабен. Молчаливый, с лицом ребенка, Хорст Кронен. Легендарный покоритель Гималаев Кнут Креспин, высокорослый уроженец Гельголанда, бывший моряк, «предавший море и переметнувшийся на сторону гор», по выражению Вилли Кнабена. И, наконец, Вилли Кнабен — знаток Кавказа, существо, наделенное красноречием и веселостью. Однако общее командование экспедицией доверили не кому-либо из этих опытных людей, а молодому активисту гитлерюгенда Георгу Удо. Руководство отчего-то считало этого юношу персоной харизматической.Горы, эти нагромождения форм, в здешних местах напоминали взорванные залы, где многочисленная мебель когда-то взлетела на воздух, чтобы снова рухнуть, в бешенстве смешавшись, и так застыть навеки. Или почти навеки. Нечто вроде колоссального зиккурата казалось составлено из трех «столов», водруженных друг на друга и изрядно попорченных «взрывом». Это были Большой, Белый и Малый Столы. С Малого Стола следовало перебираться на Шкаф (его еще называли Этажеркой). Шкаф был полуопрокинут, гигантичен, с разъехавшимися «полками». С последней, девятой «полки» они намеревались перебраться на Трон, отчего-то увенчивающий собой Шкаф, а со спинки Трона прямой путь вел к Абажуру — белому, неправильной конусообразной формы, словно бы опутанному многослойной белоснежной кисеей. Вершина этого конуса — заостренная, раздвоенная, напоминающая неуместное белое кристаллическое образование — и была пиком Эльбруса.Оставив почти всех людей в базовом лагере, четверо альпинистов вышли вперед, собираясь обнаружить горный монастырь, о котором знал Кнабен. Эти четверо были — Георг Удо, Отто Лахс, Вилли Кнабен и фон Кранах.Поднявшись на Третью Полку, они действительно обнаружили обещанный Кнабеном монастырек — собственно, всего лишь несколько скитов. Здесь, как рассказывал знаток этих мест Кнабен, недавно проживали двое святых, но они умерли несколько лет назад от эпидемической болезни. Эта же болезнь унесла большую часть остальных монахов (их и без того было немного), пощадив только четырех. Все четверо были грузины, люди между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами, люди довольно крепкие, простые. Двое из четверых соблюдали обет молчания. Были и еще несколько монахов, появившихся уже после эпидемии. Члены экспедиции увидели в трапезной не всех — некоторые не покидали келий. Вообще в монастыре оказалось хорошо. Хотелось в этих крошечных сводчатых комнатках отдохнуть от суровости альпинистских лагерей. В одной из пустующих келий (где раньше обитал умерший от эпидемии подвижник) Кранах с изумлением увидел фортепиано — темно-синее, поцарапанное, с вытертыми медными педалями.Отец Иннокентий, единственный монах, говоривший по-русски, рассказал, что покойный отшельник (в миру человек богатый, из благородного сословия) слыл любителем светской музыки и, даже уйдя в затвор, приказал втянуть сюда на тросах с Большого Стола этот инструмент, и здесь, среди молчания и коленопреклоненных молитв, позволял себе музицировать — играл часами Моцарта, Шуберта, каких-то польских композиторов (покойный происходил из православных поляков). Многие в монастыре считали, что он вводит себя и других в соблазн, но келья отстояла далеко от других, и здесь, в горах, люди мало вмешивались в дела друг друга.Малопрестольный (так назывался скит) был не из строгих. Здесь водилось хорошее вино, доставляемое снизу, из долин. И хотя еда была скудная, но вино в трапезной всегда стояло на столе, и Кранаху показалось, что все монахи постоянно пребывали в легком опьянении. Здесь, на высоте, хватало нескольких глотков терпкого пития, и нечто особенное быстро появилось в душе, как будто внутренние глаза начинали смотреть только вверх, на небо, и сразу же за небо заглядывали, закатываясь туда духовными взорами, как золотая монетка закатывается за золотой шкаф.Кранах за всю войну лишь однажды выпил вина — во Флоренции, сидя с пожилым шпионом в одной маленькой траттории. Но тут он вдруг понял, что здесь уже так высоко, что нет границы между трезвостью и опьянением — ведь он сам говорил, что горы — это своего рода пьянство, — и полная отзвуками снежных лавин ночь застала его в опустевшей келье, за фортепьянами, играющим в упоении полузабытую, ликующую, даже немного постыдную в своей откровенности, весьма моцартоподобную сонату молодого Бетховена. Одинокая свеча капала воском на клавиши, на руки, и стакан вина темнел, как драгоценное смоляное чучелко. Мюриэль! Я до сего ночного часа не верил, несмотря на приязненную силу Плеяд, что смогу вернуться из этих возгорий, из этих мест, где, как считали греки, скрывается вход в Ад, не верил, что смерть здесь властвует небезраздельно, но инок отец Иннокентий, с его старческими, пьяными, иконописными глазками, налил мне этого — как он сказал — «снежного» вина (не знаю, что в нем «снежного», оно такое живое, все целиком оттуда, снизу, и после него кажется, что рот изнутри затянут красным бархатом, как королевская ложа в театре). И теперь я верю, что святые, умершие здесь (их было двое, и оба опочили очень старыми, не дожив полгода до столетнего возраста), снисходительно помогут мне увидеть тебя вновь, и спуститься, спуститься, спуститься к тебе невредимым…
Он уснул в этой келье, уронив голову на клавиши, а на следующий день узнал, что вся группа А, за исключением их четверых, погибла, погребенная снежной лавиной. Долго они смотрели в бинокль вниз, на край Малого Стола, но там, где вчера темнели палатки и маячил сигнальный оранжевый флаг, осталась лишь белизна — совершенная, не ведающая ни о чем. Погибли и Хорст Кронен, и Тилль фон Цауссен, — люди, которых Кранах знал еще до войны, люди, которые могли бы стать его друзьями.Итак, их стало четверо — командир Георг Удо, Отто Лахс, Вилли Кнабен и он, Кранах. И со всеми четырьмя было что-то неладно.«А все-таки мы обречены», — подумал пьяный Кранах, сидя в трапезной над тарелкой, дно которой было едва прикрыто чечевицей. Мысль эта не показалась ни горькой, ни тягостной.У Отто Лахса была повреждена нога (при падении он вскрыл ее шипами собственного крампона). Кнабен и Кранах — те были истощены и находились в состоянии опасной эйфории. Но хуже всего обстояло дело с крепким Удо. Даже пьяные, погрязшие в ликованиях (которые они считали предсмертными), Кнабен и Кранах понимали, что Удо чем-то серьезно заболел и теперь невменяем. Врача с ними не было (двое медиков погибли вместе со всеми под лавиной). Затронуты непонятной болезнью, видимо, оказались и тело, и сознание Удо, и, скорее всего, он умирал, но при этом оставался активным, и к тому же он не ликовал, напротив — сделался мрачен, и из этого помрачения вылупилась какая-то распоясанная жестокость, что-то зверское — то, что прежде этому волевому и дисциплинированному человеку было вроде бы несвойственно. Он забрал себе личное оружие остальных и постоянно повторял, что его приказам все должны подчиняться беспрекословно. Никто не возражал, только вот сами приказы долго не поступали. Они все не покидали скит, страшась открытой белизны и новых высот. Здесь-то хотя бы имелись «интерьерчики», как сказал пьяный Кнабен, и здесь хотелось жить, пить вино, листать тяжелые книги, переплетенные в кожу, с металлическими застежками. Но передышка закончилась мрачно: Георг Удо застрелил раненого Лахса.— Лосось погиб, — сказал Кнабен.Возможно, Удо сотворил дело милосердия — у Лахса началось воспаление, и ему становилось все хуже. Идти дальше он явно не мог. И все же…Даже это мрачное событие не сломило эйфорию фон Кранаха. Об эйфории Кнабена и говорить не приходиться — она стала необратимой. Он теперь то и дело говорил по-грузински и просил считать себя «монашествующим на вольных постных хлебцах». Он также называл себя «большим любителем галет».На следующий день после гибели Лахса они вышли. И снова не стало «интерьерчиков», один лишь сплошной ослепительный экстерьер, где они продвигались вверх и вверх, к высокогорной обсерватории, которая (как утверждал Кнабен) поджидала их на подлокотнике Трона Сатаны. Имелось и другое название этой великолепной горы, чьи формы исполнены пафоса, — Трон Ноаха. По преданию, праотец Ной (или Hoax), будучи гигантом, чьи следы сразу же превращались в озера (огромные следы, сохранившие в себе уходящую воду Потопа), просидел на этом троне, не двигаясь, девятнадцать дней (каждый из которых равнялся девяносто девяти дням крошечных людей) после того, как он вышел из ковчега на горе Арарат. Он сидел неподвижно и ни разу за эти девятнадцать дней не закрыл глаз, наблюдая, как вода постепенно уходит ниже и ниже, обнажая опустошенное «лицо земли».Георг Удо настоял на том, чтобы взять с собой двух монахов — иноков Ираклия и Савву, которые признались, что два года назад часто ходили в Обсерваторию «созерцать небесные светила» и беседовать с учеными. Сейчас Обсерватория была покинута людьми и отчасти разрушена с воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64