А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Окончательно подтвердилась и ведущая роль пары как боевой тактической единицы. Применявшиеся прежде сомкнутые боевые порядки, где господствовала зрительная, или, как ее еще называли, локтевая, связь, не позволяли проявить во всей полноте боевые качества новых скоростных истребителей, сковывали свободу маневра и инициативу летчиков. Отчасти это стало ясно еще в ходе Сталинградской битвы, когда в качестве тактической единицы рекомендовалось применение пары истребителей. Практика воздушных боев на Кубани окончательно подтвердила эту истину. Специальным приказом командования 4-й воздушной армии были узаконены основные тактические принципы, накопленные и многократно подтвержденные в ходе сражений: шире использовать во время боевых действий истребителей свободную охоту, считать основой боевого порядка свободно маневрирующую пару, предоставлять ей максимум самостоятельности и инициативы в процессе боевых действий… Подбор пар, слетанность ведущего и ведомого, практика взаимодействия в бою между парами в группе стали основой работы командиров по обучению летного состава. Один за другим отпадали уже изжившие себя шаблоны и стереотипы, сковывавшие боевые возможности новых истребителей. Ведь дело порой доходило до того, что летчикам определяли в штабах не только районы барражирования, но и высоты, скорости истребителей, а при составлении пар чуть ли не перед каждым новым вылетом заново комплектовали их состав, меняя в них ведущего или ведомого… Но все эти нелепицы, повторяю, изживала сама жизнь.
Опыт боевых действий на Кубани наглядно показал, что воевать по старинке больше нельзя; и наша авиация на деле доказала, что способна быстро и эффективно перестроиться. Внесли свой весомый вклад в этот непростой процесс и летчики 3-го истребительного авиационного корпуса.
Освобождая Родину
После Кубани 3 иак, пополненный людьми и техникой, был переброшен на Южный фронт в оперативное подчинение 8-й воздушной армии.
К концу августа войска Южного фронта, взломав сильно укрепленную оборону противника на реке Миус и продвинувшись в западном направлении на 50 километров, выбили немцев из Таганрога. Разгром таганрогской группировки врага ускорил отступление фашистских захватчиков из Донбасса. В сентябре войска фронта, преследуя противника и пройдя с боями весь Донбасс, вышли к реке Молочная.
— Задача фронта прорвать вражескую оборону на рубеже реки Молочная, отрезать немцев в Крыму, выйти на нижнее течение Днепра и форсировать его, — кратко обрисовал обстановку командующий 8-й воздушной армией генерал Т. Т. Хрюкин, когда я прибыл в штаб армии. — Вашему корпусу предстоит прикрывать с воздуха войска 5-й ударной армии генерала Цветаева и 2-й гвардейской генерала Захарова. А также обеспечивать боевые действия конно-механизированной группы генерала Кириченко, когда ее введут в прорыв.
26 сентября войска Южного фронта возобновили наступление. Главный удар на оборонительном рубеже реки Молочная наносился частями 5-й ударной, 44-й и 2-й гвардейской армий.
Надо сказать, что река Молочная, вопреки присловью, берега имела отнюдь не кисельные. Особенно если иметь в виду обрывистый западный берег, по кручам которого проходил передний край противника. Рубеж этот являлся частью пресловутого Днепровского вала, прикрывавшего мелитопольско-каховский плацдарм и лежавший за ним кратчайший путь к Крымскому полуострову. За ним немцы намеревались отсидеться в течение зимы, чтобы тщательно подготовиться к планируемому ими весеннему наступлению. Как весь Днепровский вал, пересекавший с севера на юг запорожские степи, так и его южная оконечность, проходившая по западному берегу реки Молочная, могли служить образцом немецкого военно-инженерного искусства. Оборона здесь, на Молочной, была у противника мощная и хорошо развитая. От добротно построенных, зарытых в землю бункеров, охранявшихся на поверхности танками и самоходными штурмовыми орудиями, тянулись к густой сети траншей и окопов многочисленные ходы сообщения. Словом, нашим войскам предстояла тяжелая работа, что, в свою очередь, накладывало особую ответственность на летчиков корпуса, главной задачей которого являлось надежное прикрытие с воздуха наступавших частей.
И мы делали все, что могли. Перехватывали на подходах вражеские бомбардировщики, сопровождали свои, штурмовали наземные цели сами, прикрывали от истребителей работу нашей штурмовой авиации, вели разведку… И все же меня, честно говоря, в те дни больше всего беспокоили конники генерала Н. Я. Кириченко. Взаимодействовать с кавалерией, которой предстояло действовать в тылу врага, мне прежде не приходилось.
Надо сказать, что прикрытие кавалерийских частей с воздуха — задача крайне нелегкая. Коня ни в щель, ни в укрытие не спрячешь. Всадник во время налета вражеской авиации укроется, переждет. А лошадь вся на виду, причем достаточно даже легкого пулевого ранения или попадания осколка, чтобы вывести ее из строя. Поэтому кавалерия была весьма уязвима для атак с воздуха и несла большие потери. К тому же истребителям, прикрывавшим ее, приходилось летать с аэродромов, значительно удаленных от места боевых действий. Возникала проблема с горючим — в тылу у противника баки не заправишь. Не говоря уж о том, что при необходимости на вынужденную придется идти на вражеской территории…
И все же, забегая вперед, берусь утверждать, что летчики корпуса с честью справлялись с подобного рода заданиями. Кавалерийские части, с которыми нам приходилось взаимодействовать не только на Украине, но и позже, в Крыму, а затем в Белоруссии, если и несли временами потери от налетов вражеской авиации, то относительно небольшие. Прикрывать их с воздуха наши летчики научились вполне надежно.
После прорыва рубежа на реке Молочная конно-механизированная группа, в состав которой входили 4-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Н. Я. Кириченко и 4-й гвардейский мехкорпус генерала Т. И. Танасчишина, ушла в тыл противника — голые, выжженные солнцем степи, где не только редкие по здешним местам перелески, но даже сады немцы вырубили под корень. Укрыться при всем желании негде. В связи с этим и кавалерия, и танки действовали рассредоточенно, нанося быстрые, внезапные удары по противнику, чаще всего под прикрытием темноты. А в светлое время суток истребители корпуса брали их под свою защиту. Прикрытие осуществлялось комбинированно. В ход шли все способы. Надежно действовала отработанная на Кубани «этажерка», верхний ярус которой мы поднимали порой до 6000 метров, где истребители барражировали на экономичной с точки зрения расхода горючего скорости и могли за счет высоты обнаружить приближавшегося противника еще издали. Применялась свободная охота, когда вражеские самолеты перехватывались на дальних подступах. Блокировали или штурмовали аэродромы…
И все же полностью оградить кавалерию от налетов вражеской авиации не удавалось. Потерь от налетов с воздуха у кавалеристов было немного, но свести их на нет наша истребительная авиация, понятно, не могла. И случись же такое! Группа «юнкерсов» прорвалась в район действия одной из кавалерийских частей, которую прикрывал полк Николаенкова в тот самый час, когда в полку присутствовало высокое начальство. Николаенков, спеша прийти на помощь конникам, допустил второпях ошибку: поднял группу истребителей и отдал по радио приказ атаковать с ходу, когда у «яков» не было еще ни высоты, ни скорости. «Мессершмитты» прикрытия воспользовались этой оплошностью и сбили два наших истребителя.
На другой день по распоряжению начальства в полк приехали два следователя из военного трибунала. Приговор оказался жестким: командиру полка за неграмотное руководство воздушным боем — двенадцать лет лишения свободы; ведущему группы — восемь лет «за проявленную трусость». Наказание надлежало отбывать после окончания войны, а пока оба летчика переводились в штрафные роты.
Дивизией, в состав которой входил полк Николаенкова, в то время командовал полковник Корягин. Он еще в период кубанских боев сменил прежде занимавшего эту должность полковника Коробкова. А немного позже произошла замена и в другой дивизии корпуса: комдивом там вместо Лисина стал Орлов. Но и Корягин и Орлов, воевавшие в корпусе с первых дней его формирования, хорошо знали своих людей, и тот и другой готовы были за них, как говорится, в огонь и в воду. Корягин, короче, с приговором не смирился.
— Комэск Федоров — трус! Комполка Николаенков — партач, не разбирающийся в летном деле! Да что они знают о наших людях, эти следователи?! — громогласно возмущался комдив. — А видели они, как тот же Федоров недавно шестеркой против сорока «юнкерсов» дрался?! Как «мессер» из прикрытия срезал?! Как пять фашистских бомберов его группа в тот раз угробила?! Да и Николаенков тоже. И боец отважный, и командир опытный. Ну, погорячился, ну, поспешил… С кем не бывает. А тут — сразу в штрафбат! А летать, фрицев бить кто будет?! Эти следователи, что ли?!
Я отлично понимал, что Корягин ждет от меня вмешательства. Впрочем, я и сам считал, что с Николаенковым и Федоровым обошлись незаслуженно круто. Да и позиция комдива мне импонировала: если не командир, так кто же тогда будет защищать своих подчиненных?! Да, Николаенков допустил ошибку, рассуждал я. Но ошибку совершили и следователи. Их выводы скоропалительны и основаны лишь на формальной стороне дела, без учета личности тех, кого они столь поспешно решили осудить. Корягина необходимо поддержать.
Но следователей переубеждать было уже поздно: приговор вынесен. И я отправился к командарму Хрюкину. Вместе с ним нам в конце концов удалось добиться, чтобы осужденных летчиков оставили в корпусе, предоставив им возможность в боях искупить свою вину. Надо сказать, что оба они достойно сражались и били врага в воздухе до последнего дня войны. А после войны необходимость в исполнении приговора отпала сама собой: и Николаенков, и Федоров многократно доказали свою преданность Родине, проявив при ее защите от фашистских захватчиков и личное мужество в боях, и высокое летное мастерство…
А боевые действия между тем продолжались. И с Федоровым вскоре мне довелось участвовать в одном из боевых вылетов, весьма характерных для боевой работы тех дней.
Однажды летчики А. Т. Тищенко и И. В. Федоров обнаружили сразу два вражеских аэродрома, на которых скопилось множество техники. О своем решении штурмовать их я доложил Хрюкину.
— Добро! — согласился он. — Но пусть обе группы ведут на штурмовку наиболее опытные летчики. Противовоздушная оборона там наверняка мощная.
Командарм оказался прав. Едва я вывел группу на аэродром, немцы открыли сильнейший заградительный огонь из зениток. Пары «яков» одна за другой пикировали на летное поле, сбрасывая бомбы и поливая его из пушек. На аэродроме возникли пожары. Вражеские самолеты горели и на стоянках, и на взлетной полосе…
Внезапно в воздухе появились откуда-то «мессершмитты». Моя четверка прикрытия тут же связала их боем, чтобы не дать немцам помешать продолжавшей штурмовку ударной группе. Часть «эрликонов» к тому моменту уже была подавлена, а остальные прекратили огонь, опасаясь попасть в своих. Воздушная схватка оказалась недолгой. Немцы, потеряв две машины, видимо, решили, что с них достаточно, и вышли из боя.
Нам тоже было пора. Ударная группа успела выполнить свою задачу, и я отдал приказ возвращаться домой.
Когда мы взяли курс к себе на аэродром, кто-то из летчиков заметил дыру на плоскости моего «яка», — атакуя «мессера», я проскочил вперед и попал под стволы его ведомого. Повреждения, как мне показалось, были незначительными, и я продолжал вести бой до конца.
— У «Дракона» пробито крыло и отбит элерон! — услышал я теперь в наушниках шлемофона. И тут же голос Тищенко:
— «Дракон»! Держаться можете?
— Все в порядке. До аэродрома дотяну, — отозвался я.
— Если что, идите на вынужденную. Вывезем!
Я видел, как перестроились истребители, и два «яка» зашли один слева, другой справа от моей машины. Так и не спускали с меня глаз, пока летели до аэродрома.
Когда я приземлился и зарулил самолет на стоянку, выяснилось, что покалечили мой «як» довольно основательно. Просто чудо, что обошлось без вынужденной.
Летчиков я за заботу поблагодарил. А самому досталось от командарма.
— Вас на командном пункте разыскивают! А вы где-то там, над территорией противника, аэродром штурмуете, — узнав о случившемся, принялся распекать меня Хрюкин. — Вы же командир корпуса!
— Выходит, товарищ генерал, комкора вы и за летчика не считаете? Во всяком случае, за хорошего летчика?
— Не понял! — удивился Хрюкин. — Что вы имеете в виду?
— Ваши собственные слова, товарищ генерал. Вы же сами перед вылетом распорядились, чтобы штурмовку аэродромов возглавили наиболее опытные летчики.
Хрюкин рассмеялся:
— Ладно, Савицкий! Считай, поймал на слове. Только ты все же поосторожнее как-нибудь в следующий раз…
Командарм, конечно, понимал, что призывы к осторожности во время боевых вылетов звучат, мягко говоря, чисто риторически, но и в его положение тоже надо было войти. С одной стороны, он не желал рисковать жизнью одного из своих помощников, а с другой — не хотел запрещать мне летать.
Тимофей Тимофеевич Хрюкин был человеком во всех отношениях незаурядным. Сложную свою судьбу строил поистине собственными руками. Мой одногодок, он, родившись в семье батрака, с восьмилетнего возраста оказался в батраках у зажиточного казака. Затем беспризорничал, вновь вернулся в родную станицу. Там его вскоре избрали секретарем комсомольской ячейки. Потом работал молотобойцем в железнодорожном депо Ейска, рыбачил в рыболовецкой артели. Одновременно учился в вечерней совпартшколе, овладел попутно профессией тракториста. Не бросал и общественной работы: его избрали секретарем райкома комсомола, членом райкома партии. А в 1932 году направили по партийному спецнабору в Луганскую школу военных пилотов. В 1936 году воевал в Испании, в 1938 — в Китае против японских интервентов, затем война с финнами. В 1939 году полковнику Хрюкину присвоили звание Героя Советского Союза. Начало Великой Отечественной войны застало его на Юго-Западном фронте в должности командующего ВВС 12-й армии.
Всегда бодрый, подтянутый, свежевыбритый, Тимофей Тимофеевич, казалось, постоянно излучал заряды живительной энергии. Уже одно только его присутствие оказывало на окружающих благотворное влияние, создавая атмосферу спокойной, не терпящей никакой суеты деловитости, уверенности в собственных силах. В людях он разбирался прекрасно и к тем, кто того заслуживал, относился с ровной, не колеблющейся от настроения доброжелательностью и уважением. Всегда внимательно выслушивал чужое мнение, что отнюдь не мешало ему твердо придерживаться собственного взгляда на вещи, если он в чем-то был уверен. В разговоре Хрюкин был немногословен, на улыбку скуповат, но зато когда улыбался, делал это столь заразительно, что неизменно вызывал у собеседника чувство ответной симпатии. Ну а о профессиональной компетентности генерала Хрюкина говорить попросту не приходится: воевал он умело, решительно, талантливо, избегая шаблонов и трафаретов.
Мы с Хрюкиным сразу почувствовали друг к другу взаимное расположение. Тимофей Тимофеевич, правда, считал, что я слишком много летаю, хотя, как уже говорилось, не пытался навязывать мне свое мнение. Да и я в этом вопросе всегда был тверд. Не летать для меня означало бы что-то вроде личного несчастья, если не катастрофы. И я по-прежнему не упускал возможности принимать участие в боевых вылетах.
Как-то барражировали мы восьмеркой в районе Мелитополя. Ведомым у меня был комэск из 43-го истребительного авиаполка капитан В. Меркулов. Мы только что сменили дежурившую здесь группу истребителей, прикрывавших с воздуха ведущие боевые действия войска, и небо казалось чистым. Внезапно с наземного пункта наведения сообщили, что в нашу сторону движется большая группа вражеских бомбардировщиков в сопровождении Ме-109.
«Хейнкели» шли плотным строем на излюбленной своей высоте — где-то между 2000 и 3000 метров. У нас высота была 4000 метров, а заодно и возможность набрать на снижении необходимую для эффективной атаки скорость. Вражеские истребители тоже находились выше бомбардировщиков. И когда наша восьмерка устремилась в атаку, «мессеры» попытались нас перехватить и связать боем. Но не успели. Выбрав мишенью головную машину, я быстро сокращал разделявшее нас расстояние. Воздушные стрелки с «хейнкелей», видя, что истребители прикрытия не поспевают, открыли сильный заградительный огонь — голубые трассы их пулеметов плели в воздухе губительную сеть. Подавив короткой предварительной очередью хвостового стрелка, я через несколько мгновений открыл по «хейнкелю» огонь на поражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53