..
— Нечто невероятно странное! Тоже как будто сон. Когда меня перевели в другой каземат и я нашел там твою записку… ведь это ты написал мне записку?
— Да, да, я… мне велел это сделать мой родственник Шешковский.
— Ну, вот… я сначала не хотел уходить, но потом так как-то вышло… Ну, я выбрался из каземата на пустырь и затем стал пробираться закоулками, как вдруг, можешь ты себе представить, увидел, что навстречу мне идет она…
— Кто? — переспросил Жемчугов.
— Она… та, которую я видел тогда в саду… Понимаешь ли, идет задыхаясь, скорыми шагами, с непокрытой головой и без верхней одежды, так, как я видел ее в первый раз… А я, чтобы не странно было, что иду без шапки и в растерзанном виде, стал пошатываться, как будто был не в себе. Она, встретившись со мной, должно быть, испугалась меня и метнулась в сторону. Можешь ты себе представить, что я почувствовал в это время! Она, за которую я был бы рад всю жизнь свою отдать, она боялась меня!.. Ну, я так и сказал ей, что я готов за нее отдать жизнь и что ей бояться меня нечего, а, напротив, стоит ей лишь приказать — и я все сделаю, что она пожелает… Должно быть, я сказал это так просто и искренне, что она мне поверила. Впрочем, она сказала, что ей так тяжело, что, что бы ни случилось, ей все-таки будет лучше. Ей надо было пробраться в Гродно, далеко ли это или близко — она не знала.
Я поклялся ей, что доставлю ее в Гродно, как она хочет, что я — вовсе не такой, каким можно счесть меня по виду, что этот вид — случайность, что я — дворянин и что, если она позволит, я стану ее рыцарем… Я просил ее осчастливить мой дом переходом в него, чтобы скрыться в нем, и обещал, что в тот же день я и мои друзья не только помогут ей уехать из Петербурга, но и будут сопровождать и оберегать ее до Гродно… Понимаешь, я рассчитывал на тебя, на князя Шагалова, на Синицына. Ей как будто все это очень нравилось. Откуда, как и почему она должна была скрываться и зачем ей нужно было непременно попасть в Гродно, я не мог спросить ее, потому что это было бы с моей стороны навязчивостью! В общем ведь я знал, что она — жертва герцога Бирона, и считал долгом дворянина помочь ей освободиться.
Она пошла за мной, но затем вдруг, совершенно внезапно, повернула и направилась назад в противоположную сторону еще с большею поспешностью, чем шла прежде!.. Я кинулся за нею, стал спрашивать, что случилось? Она не ответила мне и подвигалась так быстро, точно хотела убежать от меня. Тогда я подумал, что ее смутил мой непрезентабельный вид и что ей стыдно идти вместе со мной по улице! Я немного отстал и начал следить за нею, во-первых, чтобы знать, куда она направляется, а во-вторых, чтобы оберечь ее хотя бы тут, на улице, от каких-нибудь наглецов или пьяных.
Она шла, все ускоряя шаги, миновала деревянный мост через Фонтанную, смело, не боясь пустынной местности, пошла слободой и достигла наконец высокого тына своего сада. В тыне я заметил отворенную калитку, и у этой калитки стоял высокий человек в черном бархатном одеянии, с черными пышными кудрями и большими темными, как агат, глазами, в которых был какой-то странный не то блеск, не то что-то иное, притягивающее и властное… Он стоял с вытянутыми вперед по направлению к нам руками; я подбежал к нему почти вслед за нею.
— Что тебе надо? — спросил он меня, с трудом выговаривая слова по-русски.
Ясно было, что он — иностранец, и я ответил ему на французском языке, что дал слово оберегать молодую девушку и никому не позволю обидеть ее. К моему удивлению, он рассыпался в благодарностях и тоже на французском языке объяснил, что это составляет и его цель. Он пригласил меня войти в калитку, куда только что прошла она, и я не заставил его повторить приглашение, потому что последовал бы за нею и в самый ад. Иностранец запер за нами калитку, повел меня в дом и там пропустил меня вперед в сени, но, только что я ступил туда, как свалился в люк подвала. «Баста!» — сказал надо мной голос иностранца, и крышка люка захлопнулась наверху.
Упав в подвал, я не расшибся, потому что на полу было набросано много соломы. Я стал кричать, биться, но все было напрасно. Сколько времени я провел в подвале, не знаю, но помню треск и шум пожара, очевидно, завалившего подвал, а затем меня нашли там и привели обратно в Тайную канцелярию. Дом сгорел, и что сталось с моей богиней, я не знаю!
— Я могу сказать тебе, что во время пожара мы случайно находились возле этого дома! — сказал Жемчугов и добавил, чтобы было правдоподобнее для Ивана Ивановича: — Мы там искали тебя, потому что думали, что, наверно, ты бродишь там…
— Ну, и что же?
— Мы спасли молодую девушку из огня, и она находится теперь в полной безопасности.
— Да неужели?.. Милый, спасибо! — воскликнул
Соболев и бросился обнимать Митьку. — Так, значит, я могу исполнить данное ей обещание и доставить ее в Гродно?
— Но в отношении тебя, — остановил его пыл Жемчугов, — надо еще подумать, как нам быть! Впрочем, во всяком случае, другой роли, кроме рыцаря своей девицы, тебе не предстоит.
XXXVI. ИОГАНН ИМЕЕТ ПРИЧИНЫ СЕРДИТЬСЯ
Отвезя из трактира Митьку Жемчугова домой, Финишевич с Пуришем отправились к Иоганну.
Бироновский немец в общем был доволен, что настоял пред герцогом на том, чтобы ему было дозволено присутствовать на допросе в Тайной канцелярии.
Это оказалось очень полезно, потому что он узнал в захваченном того самого молодого человека, который вскочил к нему в лодку, а давно подозрительный ему своими действиями Жемчугов оказался агентом Ушакова.
Иоганн был доволен своей предусмотрительностью, то есть тем, что поставил соглядатаев к этому ушаковскому агенту, и теперь ждал их, чтобы проверить, насколько основательно они следили за ним.
Пуриш с Финишевичем явились поздно вечером, и Иоганн встретил их вопросом:
— Все в порядке?
Однако, потянув носом, он заметил, что от них сильно пахло вином, и это сразу заставило его усомниться, действительно ли все в порядке.
— О, да! — сказал Пуриш. — Мы замечательно тонко и умно распределили роли, чтобы следить за так называемым Митькой Жемчуговым. Я вошел к нему в дружбу и сразу стал на приятельскую ногу, а мой товарищ образовал внешнее наблюдение.
— Это был мой план! — сказал Финишевич.
— То есть этот план придумал я! — подхватил Пуриш.
— Ну, это мне все равно! Мне важны результаты! — проговорил Иоганн. — А какие у вас результаты?
— Результаты те, что мы весь день провели, ни минуты не выпуская Жемчугова из глаз!
— Ну, и что же он делал?
— Сначала он пил со мной у себя дома, — сказал Пуриш, — а потом, вечером, мы поехали в трактир и там пили…
— Ох, что вы пили, это я вижу! — вздохнул Иоганн.
— Нельзя же, господин Иоганн! Мы для пользы дела! — скромно заметил Финишевич, расправляя рыжие усы.
— Значит, по-вашему, Жемчугов никуда не отлучался от вас?
— Никуда! — с уверенной твердостью произнес Пуриш. — Целый день я с ним сидел у него дома, и только вечером мы вместе с ним поехали в трактир.
Иоганн перевел взор на Финишевича.
— Это безусловно верно! — подтвердил тот. — Я все время стоял у дома и могу засвидетельствовать, что никто оттуда не выходил.
— Негодные пьяницы! — закричал Иоганн и топнул ногой. — Наглые обманщики и воры!.. Даром берете только деньги и обманываете, ничего не делая и пьянствуя!
— Но мы клянемся вам, господин Иоганн… — начал было Пуриш.
Но Иоганн не дал договорить ему.
— Вы клянетесь, пьяные ваши головы!.. Вы клянетесь, что этот Жемчугов не выходил из дома, а я сам с ним сидел в Тайной канцелярии за одним столом!
— Не может быть! — в один голос воскликнули Финишевич и Пуриш.
— Вы еще осмеливаетесь спорить! Убирайтесь сейчас же вон и больше не смейте приходить ко мне!..
И, прогнав от себя Пуриша с Финишевичем, Иоганн потерял свое хорошее расположение духа, и всякий, даже глядя со стороны, должен был бы признаться, что бироновский немец имел причины, чтобы сердиться. Он платит герцогские деньги, а эти наглые, глупые люди пропивали их, да еще лгали ему в глаза, точно он был маленький ребенок.
И сейчас же, как будто еще для вящего подтверждения того, что Иоганну есть на что сердиться, для него случилась еще неприятность, и большая, крупная: его позвали к герцогу наверх.
Герцог, только что вернувшийся из большого дворца, ходил большими шагами по своему кабинету, когда вошел к нему Иоганн. На письменном столе лежали полученные в сегодняшний вечер и только что распечатанные Бироном бумаги и письма. При виде Иоганна герцог взял одну из них и сунул ему почти в самое лицо.
— Что это такое? Что это такое? — несколько раз переспросил он. — Вы моим именем распорядились отпустить поджигателя?! Читайте, что пишет Ушаков!..
Иоганн прочел рапорт Ушакова.
— Ну, да! — сказал он. — Я думал отпустить его от допроса.
— Но на официальном языке это значит отпустить совсем домой.
— Но я не знаю, ваша светлость! Я говорил вообще на русском языке.
— Вы на русском языке говорите, как лошадь! Сами они объяснялись по-немецки.
— Впрочем, ваша светлость правы! — проговорил Иоганн. — На этом варварском языке могут разговаривать только лошади.
— Пошлите немедленно за Ушаковым! Я желаю видеть его сейчас же, а пока ступайте.
Иоганн удалился с подавленным чувством глубоко оскорбленного самолюбия. Никогда еще в жизни Бирон не говорил с ним так.
Между тем герцог, отослав Иоганна, отворил дверь в соседнюю с кабинетом комнату и сказал:
— Войдите, доктор!
Высокий черный Роджиери показался в дверях, отвесил поклон герцогу, выпрямился, поднял плечи и широко развел руками.
— Я теряюсь в догадках! — заговорил он по-немецки довольно правильно, но с таким же акцентом, как и по-французски. — Я не могу пока ничего придумать. Ваша светлость видели мою силу над этой девушкой. Когда она третьего дня убежала через случайно оставшуюся не запертою калитку в ограде сада, я вернул ее, подействовав на нее на расстоянии, и она, послушная моему внушению, пришла назад, подчиняясь моей воле. Однако теперь мое внушение не действует, несмотря на то, что я несколько раз принимался делать его. Мало того: я сегодня сам был в том доме, где она… у пани… пани…
— Ну, все равно… этой польки!.. Как ее там зовут — безразлично! — сказал в нетерпении Бирон.
— Я был там, в этом доме, — повторил Роджиери, — пробовал воздействовать на самое польку, но она не поддалась мне; точно так же осталось безрезультатным мое приказание Эрминии, чтобы она вернулась, куда я ей приказываю.
— Так что вы положительно потеряли надежду, чтобы она послушалась вас, как тот раз, на расстоянии, и пришла бы к вам добровольно?
— Просто не знаю, что и подумать, ваша светлость, но, по-видимому, должен отказаться!.. Может быть, ее уже нет в Петербурге! Может быть, ее увезли, и полька обманывает, что она у нее!
— Ну, куда же могли увезти ее? Да и с какой стати? Ну, что же, если вы не можете употребить над нею свою сверхчеловеческую власть, я попробую пустить в ход свою власть простого смертного, кабинет-министра!.. Вам придется заявить официально, что это — ваша воспитанница, и потребовать ее к себе!
— Но, ваша светлость, тогда придется же объяснять, почему она жила в заколоченном доме, скрываемая ото всех!
— Пустяки! — сказал Бирон. — Кому вам придется объяснять? Вы подадите просьбу мне лично, и я без всяких объяснений прикажу исполнить!
— Но, ваша светлость, если Эрминия к этому времени очнется, ведь она заявит, что никогда моей воспитанницей не была и что добровольно не хочет идти ко мне!
— Ну, так тогда, — топнув ногой, крикнул Бирон, — ее возьмут и привезут к вам насильно!.. Она должна быть, во что бы то ни стало, завтра же возвращена мне, потому что я этого хочу.
— Но что станут говорить в городе? — попытался было возразить Роджиери.
Герцог вскинул руками и решительно тряхнул головой:
— А не все ли равно мне, что будут говорить в городе или где бы то ни было! Я так хочу, и это так будет!.. А тем, кто посмеет сказать что-нибудь против, я велю вырвать язык! Вот и все!.. Эрминия должна быть возвращена!..
— Генерал Ушаков приехал, ваша светлость! — доложил Иоганн, появляясь в дверях.
— А-а, вот! Хорошо, по крайней мере, что недолго заставляет себя ждать! Его-то мне и нужно. Позвать его сюда!
Ушаков вошел со спокойною учтивостью, не лишенною даже изящества, которым Андрей Иванович, впрочем, отличался всегда.
— Вот, — показал Бирон на итальянца Роджиери, — воспитатель той молодой девушки, которую вытащили тогда из огня.
Ушаков слегка поклонился.
— Я приказываю вам, — продолжал герцог, — чтобы завтра же молодая девушка была доставлена…
— Во дворец вашей светлости? — спросил Ушаков. Бирон недовольно фыркнул носом.
— Почему ко мне во дворец? Что за вздор!.. Ее надо доставить к ее воспитателю, доктору Роджиери!
— И это особенно будет удачно, ваша светлость, — подхватил Ушаков, — ведь молодая девушка, как известно, находится в летаргическом обмороке, и доктор Роджиери, вероятно, своими заботами воскресит ее, так что именно следует отправить ее к нему на излечение.
— Ну вот, вот так, на излечение! — повторил несколько раз Бирон, видимо, довольный этим соображением. — А скажите, пожалуйста, генерал, где этот поджигатель?
— Это — тот человек, ваша светлость, который был найден в подвале? Он допрошен в присутствии господина Иоганна!
— Этот человек в подвале никак не мог быть поджигателем! — вмешался в разговор Роджиери. — Во имя справедливости я должен засвидетельствовать, что в подвал запер его я гораздо раньше, чем случился пожар.
XXXVII. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ
— Вы изволите свидетельствовать, — сказал Ушаков итальянцу Роджиери, — что заперли этого человека в подвал задолго до пожара и что поэтому он не может быть поджигателем?.. А позвольте узнать, почему вы изволили запереть человека в подвал и какими законами руководствовались вы? Ведь, насколько мне известно, ни в русском кодексе, ни в итальянском нет такой статьи, которая позволяла бы делать это?
Несмотря на столь резко поставленный вопрос,
Роджиери не смутился и только дольше остановил свой агатовый взгляд на лице генерал-аншефа.
— Я действовал, — нисколько не смущаясь, ответил он, — в пределах самозащиты.
— Но в таком случае, доктор, — мягко возразил Ушаков, — вы, посадив русского подданного, а, может быть, и дворянина в подвал, должны были немедленно дать знать о том властям!
— Но сейчас не в этом дело, генерал! — проговорил Бирон, явно приходя доктору на помощь, так как разговор начинал принимать не совсем благоприятный оборот для Роджиери.
— Это был, очевидно, злоумышленник! — сказал Иоганн, который остался у дверей и присутствия которого никто не заметил.
— Злоумышленник? — переспросил герцог.
— О, да, ваша светлость!.. Сегодня на допросе я видел его, и это оказался тот самый, который обманом прыгнул ко мне в лодку.
Это показание Иоганна как будто дало разговору другое направление.
— Как же его зовут? — спросил герцог, обращаясь к Ушакову.
— Он своего имени не назвал, — пожал плечами Ушаков. — Он был, как помешанный!
— Но он должен был, — опять вмешался Иоганн, — назвать свое имя, когда его допрашивали в первый раз за то, что он вскочил ко мне в лодку! Тогда ведь он был в здравом уме.
— Надо посмотреть в протоколе; так я не помню! — сказал Ушаков.
— Но где он теперь? — опять спросил Бирон.
— Отпущен, ваша светлость, по распоряжению господина Иоганна.
— Но вы знаете, где он?
— Об этом господин Иоганн распоряжения не сделали!
— Да кто вам велел слушаться господина Иоганна, если господин Иоганн делает глупости! — воскликнул герцог, не щадя самолюбия своего доверенного.
— Господин Иоганн действовал по приказанию вашей светлости, имея подлинную доверенность на письме! Иначе я, конечно, никогда не согласился бы посту пить по его указанию! — деловито и уверенно произнес Ушаков.
— Но я же никогда не говорил… — начал было оправдываться Иоганн.
Однако Бирон не дал договорить ему:
— Молчи! Довольно!.. — крикнул он Иоганну и обратился вновь к Ушакову: — Чтобы завтра же этот человек был найден! Это я вам приказываю самым настоятельным образом! Никаких отговорок я слушать не буду!.. Человек должен быть найден завтра же, и завтра же утром вы доставите доктору Роджиери молодую девушку, которая находится теперь у польки…
— Ставрошевской! — подсказал Ушаков.
— Мне все равно, как ее зовут, но чтобы девушка была доставлена доктору!
— Слушаю-с! — коротко ответил Ушаков.
— Можете идти! — сказал ему герцог. Генерал-аншеф удалился, прижимая, по тогдашнему этикету, свою треугольную шляпу к груди.
От герцога Ушаков прямо отправился в Тайную канцелярию, где и день и ночь шли «занятия» и где уже должен был быть Шешковский.
И в самом деле, последний ждал генерала, читая бумаги при свете сильно трещавшей сальной свечи, потому что ни восковых, ни масла для ламп тогда в канцеляриях не полагалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Нечто невероятно странное! Тоже как будто сон. Когда меня перевели в другой каземат и я нашел там твою записку… ведь это ты написал мне записку?
— Да, да, я… мне велел это сделать мой родственник Шешковский.
— Ну, вот… я сначала не хотел уходить, но потом так как-то вышло… Ну, я выбрался из каземата на пустырь и затем стал пробираться закоулками, как вдруг, можешь ты себе представить, увидел, что навстречу мне идет она…
— Кто? — переспросил Жемчугов.
— Она… та, которую я видел тогда в саду… Понимаешь ли, идет задыхаясь, скорыми шагами, с непокрытой головой и без верхней одежды, так, как я видел ее в первый раз… А я, чтобы не странно было, что иду без шапки и в растерзанном виде, стал пошатываться, как будто был не в себе. Она, встретившись со мной, должно быть, испугалась меня и метнулась в сторону. Можешь ты себе представить, что я почувствовал в это время! Она, за которую я был бы рад всю жизнь свою отдать, она боялась меня!.. Ну, я так и сказал ей, что я готов за нее отдать жизнь и что ей бояться меня нечего, а, напротив, стоит ей лишь приказать — и я все сделаю, что она пожелает… Должно быть, я сказал это так просто и искренне, что она мне поверила. Впрочем, она сказала, что ей так тяжело, что, что бы ни случилось, ей все-таки будет лучше. Ей надо было пробраться в Гродно, далеко ли это или близко — она не знала.
Я поклялся ей, что доставлю ее в Гродно, как она хочет, что я — вовсе не такой, каким можно счесть меня по виду, что этот вид — случайность, что я — дворянин и что, если она позволит, я стану ее рыцарем… Я просил ее осчастливить мой дом переходом в него, чтобы скрыться в нем, и обещал, что в тот же день я и мои друзья не только помогут ей уехать из Петербурга, но и будут сопровождать и оберегать ее до Гродно… Понимаешь, я рассчитывал на тебя, на князя Шагалова, на Синицына. Ей как будто все это очень нравилось. Откуда, как и почему она должна была скрываться и зачем ей нужно было непременно попасть в Гродно, я не мог спросить ее, потому что это было бы с моей стороны навязчивостью! В общем ведь я знал, что она — жертва герцога Бирона, и считал долгом дворянина помочь ей освободиться.
Она пошла за мной, но затем вдруг, совершенно внезапно, повернула и направилась назад в противоположную сторону еще с большею поспешностью, чем шла прежде!.. Я кинулся за нею, стал спрашивать, что случилось? Она не ответила мне и подвигалась так быстро, точно хотела убежать от меня. Тогда я подумал, что ее смутил мой непрезентабельный вид и что ей стыдно идти вместе со мной по улице! Я немного отстал и начал следить за нею, во-первых, чтобы знать, куда она направляется, а во-вторых, чтобы оберечь ее хотя бы тут, на улице, от каких-нибудь наглецов или пьяных.
Она шла, все ускоряя шаги, миновала деревянный мост через Фонтанную, смело, не боясь пустынной местности, пошла слободой и достигла наконец высокого тына своего сада. В тыне я заметил отворенную калитку, и у этой калитки стоял высокий человек в черном бархатном одеянии, с черными пышными кудрями и большими темными, как агат, глазами, в которых был какой-то странный не то блеск, не то что-то иное, притягивающее и властное… Он стоял с вытянутыми вперед по направлению к нам руками; я подбежал к нему почти вслед за нею.
— Что тебе надо? — спросил он меня, с трудом выговаривая слова по-русски.
Ясно было, что он — иностранец, и я ответил ему на французском языке, что дал слово оберегать молодую девушку и никому не позволю обидеть ее. К моему удивлению, он рассыпался в благодарностях и тоже на французском языке объяснил, что это составляет и его цель. Он пригласил меня войти в калитку, куда только что прошла она, и я не заставил его повторить приглашение, потому что последовал бы за нею и в самый ад. Иностранец запер за нами калитку, повел меня в дом и там пропустил меня вперед в сени, но, только что я ступил туда, как свалился в люк подвала. «Баста!» — сказал надо мной голос иностранца, и крышка люка захлопнулась наверху.
Упав в подвал, я не расшибся, потому что на полу было набросано много соломы. Я стал кричать, биться, но все было напрасно. Сколько времени я провел в подвале, не знаю, но помню треск и шум пожара, очевидно, завалившего подвал, а затем меня нашли там и привели обратно в Тайную канцелярию. Дом сгорел, и что сталось с моей богиней, я не знаю!
— Я могу сказать тебе, что во время пожара мы случайно находились возле этого дома! — сказал Жемчугов и добавил, чтобы было правдоподобнее для Ивана Ивановича: — Мы там искали тебя, потому что думали, что, наверно, ты бродишь там…
— Ну, и что же?
— Мы спасли молодую девушку из огня, и она находится теперь в полной безопасности.
— Да неужели?.. Милый, спасибо! — воскликнул
Соболев и бросился обнимать Митьку. — Так, значит, я могу исполнить данное ей обещание и доставить ее в Гродно?
— Но в отношении тебя, — остановил его пыл Жемчугов, — надо еще подумать, как нам быть! Впрочем, во всяком случае, другой роли, кроме рыцаря своей девицы, тебе не предстоит.
XXXVI. ИОГАНН ИМЕЕТ ПРИЧИНЫ СЕРДИТЬСЯ
Отвезя из трактира Митьку Жемчугова домой, Финишевич с Пуришем отправились к Иоганну.
Бироновский немец в общем был доволен, что настоял пред герцогом на том, чтобы ему было дозволено присутствовать на допросе в Тайной канцелярии.
Это оказалось очень полезно, потому что он узнал в захваченном того самого молодого человека, который вскочил к нему в лодку, а давно подозрительный ему своими действиями Жемчугов оказался агентом Ушакова.
Иоганн был доволен своей предусмотрительностью, то есть тем, что поставил соглядатаев к этому ушаковскому агенту, и теперь ждал их, чтобы проверить, насколько основательно они следили за ним.
Пуриш с Финишевичем явились поздно вечером, и Иоганн встретил их вопросом:
— Все в порядке?
Однако, потянув носом, он заметил, что от них сильно пахло вином, и это сразу заставило его усомниться, действительно ли все в порядке.
— О, да! — сказал Пуриш. — Мы замечательно тонко и умно распределили роли, чтобы следить за так называемым Митькой Жемчуговым. Я вошел к нему в дружбу и сразу стал на приятельскую ногу, а мой товарищ образовал внешнее наблюдение.
— Это был мой план! — сказал Финишевич.
— То есть этот план придумал я! — подхватил Пуриш.
— Ну, это мне все равно! Мне важны результаты! — проговорил Иоганн. — А какие у вас результаты?
— Результаты те, что мы весь день провели, ни минуты не выпуская Жемчугова из глаз!
— Ну, и что же он делал?
— Сначала он пил со мной у себя дома, — сказал Пуриш, — а потом, вечером, мы поехали в трактир и там пили…
— Ох, что вы пили, это я вижу! — вздохнул Иоганн.
— Нельзя же, господин Иоганн! Мы для пользы дела! — скромно заметил Финишевич, расправляя рыжие усы.
— Значит, по-вашему, Жемчугов никуда не отлучался от вас?
— Никуда! — с уверенной твердостью произнес Пуриш. — Целый день я с ним сидел у него дома, и только вечером мы вместе с ним поехали в трактир.
Иоганн перевел взор на Финишевича.
— Это безусловно верно! — подтвердил тот. — Я все время стоял у дома и могу засвидетельствовать, что никто оттуда не выходил.
— Негодные пьяницы! — закричал Иоганн и топнул ногой. — Наглые обманщики и воры!.. Даром берете только деньги и обманываете, ничего не делая и пьянствуя!
— Но мы клянемся вам, господин Иоганн… — начал было Пуриш.
Но Иоганн не дал договорить ему.
— Вы клянетесь, пьяные ваши головы!.. Вы клянетесь, что этот Жемчугов не выходил из дома, а я сам с ним сидел в Тайной канцелярии за одним столом!
— Не может быть! — в один голос воскликнули Финишевич и Пуриш.
— Вы еще осмеливаетесь спорить! Убирайтесь сейчас же вон и больше не смейте приходить ко мне!..
И, прогнав от себя Пуриша с Финишевичем, Иоганн потерял свое хорошее расположение духа, и всякий, даже глядя со стороны, должен был бы признаться, что бироновский немец имел причины, чтобы сердиться. Он платит герцогские деньги, а эти наглые, глупые люди пропивали их, да еще лгали ему в глаза, точно он был маленький ребенок.
И сейчас же, как будто еще для вящего подтверждения того, что Иоганну есть на что сердиться, для него случилась еще неприятность, и большая, крупная: его позвали к герцогу наверх.
Герцог, только что вернувшийся из большого дворца, ходил большими шагами по своему кабинету, когда вошел к нему Иоганн. На письменном столе лежали полученные в сегодняшний вечер и только что распечатанные Бироном бумаги и письма. При виде Иоганна герцог взял одну из них и сунул ему почти в самое лицо.
— Что это такое? Что это такое? — несколько раз переспросил он. — Вы моим именем распорядились отпустить поджигателя?! Читайте, что пишет Ушаков!..
Иоганн прочел рапорт Ушакова.
— Ну, да! — сказал он. — Я думал отпустить его от допроса.
— Но на официальном языке это значит отпустить совсем домой.
— Но я не знаю, ваша светлость! Я говорил вообще на русском языке.
— Вы на русском языке говорите, как лошадь! Сами они объяснялись по-немецки.
— Впрочем, ваша светлость правы! — проговорил Иоганн. — На этом варварском языке могут разговаривать только лошади.
— Пошлите немедленно за Ушаковым! Я желаю видеть его сейчас же, а пока ступайте.
Иоганн удалился с подавленным чувством глубоко оскорбленного самолюбия. Никогда еще в жизни Бирон не говорил с ним так.
Между тем герцог, отослав Иоганна, отворил дверь в соседнюю с кабинетом комнату и сказал:
— Войдите, доктор!
Высокий черный Роджиери показался в дверях, отвесил поклон герцогу, выпрямился, поднял плечи и широко развел руками.
— Я теряюсь в догадках! — заговорил он по-немецки довольно правильно, но с таким же акцентом, как и по-французски. — Я не могу пока ничего придумать. Ваша светлость видели мою силу над этой девушкой. Когда она третьего дня убежала через случайно оставшуюся не запертою калитку в ограде сада, я вернул ее, подействовав на нее на расстоянии, и она, послушная моему внушению, пришла назад, подчиняясь моей воле. Однако теперь мое внушение не действует, несмотря на то, что я несколько раз принимался делать его. Мало того: я сегодня сам был в том доме, где она… у пани… пани…
— Ну, все равно… этой польки!.. Как ее там зовут — безразлично! — сказал в нетерпении Бирон.
— Я был там, в этом доме, — повторил Роджиери, — пробовал воздействовать на самое польку, но она не поддалась мне; точно так же осталось безрезультатным мое приказание Эрминии, чтобы она вернулась, куда я ей приказываю.
— Так что вы положительно потеряли надежду, чтобы она послушалась вас, как тот раз, на расстоянии, и пришла бы к вам добровольно?
— Просто не знаю, что и подумать, ваша светлость, но, по-видимому, должен отказаться!.. Может быть, ее уже нет в Петербурге! Может быть, ее увезли, и полька обманывает, что она у нее!
— Ну, куда же могли увезти ее? Да и с какой стати? Ну, что же, если вы не можете употребить над нею свою сверхчеловеческую власть, я попробую пустить в ход свою власть простого смертного, кабинет-министра!.. Вам придется заявить официально, что это — ваша воспитанница, и потребовать ее к себе!
— Но, ваша светлость, тогда придется же объяснять, почему она жила в заколоченном доме, скрываемая ото всех!
— Пустяки! — сказал Бирон. — Кому вам придется объяснять? Вы подадите просьбу мне лично, и я без всяких объяснений прикажу исполнить!
— Но, ваша светлость, если Эрминия к этому времени очнется, ведь она заявит, что никогда моей воспитанницей не была и что добровольно не хочет идти ко мне!
— Ну, так тогда, — топнув ногой, крикнул Бирон, — ее возьмут и привезут к вам насильно!.. Она должна быть, во что бы то ни стало, завтра же возвращена мне, потому что я этого хочу.
— Но что станут говорить в городе? — попытался было возразить Роджиери.
Герцог вскинул руками и решительно тряхнул головой:
— А не все ли равно мне, что будут говорить в городе или где бы то ни было! Я так хочу, и это так будет!.. А тем, кто посмеет сказать что-нибудь против, я велю вырвать язык! Вот и все!.. Эрминия должна быть возвращена!..
— Генерал Ушаков приехал, ваша светлость! — доложил Иоганн, появляясь в дверях.
— А-а, вот! Хорошо, по крайней мере, что недолго заставляет себя ждать! Его-то мне и нужно. Позвать его сюда!
Ушаков вошел со спокойною учтивостью, не лишенною даже изящества, которым Андрей Иванович, впрочем, отличался всегда.
— Вот, — показал Бирон на итальянца Роджиери, — воспитатель той молодой девушки, которую вытащили тогда из огня.
Ушаков слегка поклонился.
— Я приказываю вам, — продолжал герцог, — чтобы завтра же молодая девушка была доставлена…
— Во дворец вашей светлости? — спросил Ушаков. Бирон недовольно фыркнул носом.
— Почему ко мне во дворец? Что за вздор!.. Ее надо доставить к ее воспитателю, доктору Роджиери!
— И это особенно будет удачно, ваша светлость, — подхватил Ушаков, — ведь молодая девушка, как известно, находится в летаргическом обмороке, и доктор Роджиери, вероятно, своими заботами воскресит ее, так что именно следует отправить ее к нему на излечение.
— Ну вот, вот так, на излечение! — повторил несколько раз Бирон, видимо, довольный этим соображением. — А скажите, пожалуйста, генерал, где этот поджигатель?
— Это — тот человек, ваша светлость, который был найден в подвале? Он допрошен в присутствии господина Иоганна!
— Этот человек в подвале никак не мог быть поджигателем! — вмешался в разговор Роджиери. — Во имя справедливости я должен засвидетельствовать, что в подвал запер его я гораздо раньше, чем случился пожар.
XXXVII. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ
— Вы изволите свидетельствовать, — сказал Ушаков итальянцу Роджиери, — что заперли этого человека в подвал задолго до пожара и что поэтому он не может быть поджигателем?.. А позвольте узнать, почему вы изволили запереть человека в подвал и какими законами руководствовались вы? Ведь, насколько мне известно, ни в русском кодексе, ни в итальянском нет такой статьи, которая позволяла бы делать это?
Несмотря на столь резко поставленный вопрос,
Роджиери не смутился и только дольше остановил свой агатовый взгляд на лице генерал-аншефа.
— Я действовал, — нисколько не смущаясь, ответил он, — в пределах самозащиты.
— Но в таком случае, доктор, — мягко возразил Ушаков, — вы, посадив русского подданного, а, может быть, и дворянина в подвал, должны были немедленно дать знать о том властям!
— Но сейчас не в этом дело, генерал! — проговорил Бирон, явно приходя доктору на помощь, так как разговор начинал принимать не совсем благоприятный оборот для Роджиери.
— Это был, очевидно, злоумышленник! — сказал Иоганн, который остался у дверей и присутствия которого никто не заметил.
— Злоумышленник? — переспросил герцог.
— О, да, ваша светлость!.. Сегодня на допросе я видел его, и это оказался тот самый, который обманом прыгнул ко мне в лодку.
Это показание Иоганна как будто дало разговору другое направление.
— Как же его зовут? — спросил герцог, обращаясь к Ушакову.
— Он своего имени не назвал, — пожал плечами Ушаков. — Он был, как помешанный!
— Но он должен был, — опять вмешался Иоганн, — назвать свое имя, когда его допрашивали в первый раз за то, что он вскочил ко мне в лодку! Тогда ведь он был в здравом уме.
— Надо посмотреть в протоколе; так я не помню! — сказал Ушаков.
— Но где он теперь? — опять спросил Бирон.
— Отпущен, ваша светлость, по распоряжению господина Иоганна.
— Но вы знаете, где он?
— Об этом господин Иоганн распоряжения не сделали!
— Да кто вам велел слушаться господина Иоганна, если господин Иоганн делает глупости! — воскликнул герцог, не щадя самолюбия своего доверенного.
— Господин Иоганн действовал по приказанию вашей светлости, имея подлинную доверенность на письме! Иначе я, конечно, никогда не согласился бы посту пить по его указанию! — деловито и уверенно произнес Ушаков.
— Но я же никогда не говорил… — начал было оправдываться Иоганн.
Однако Бирон не дал договорить ему:
— Молчи! Довольно!.. — крикнул он Иоганну и обратился вновь к Ушакову: — Чтобы завтра же этот человек был найден! Это я вам приказываю самым настоятельным образом! Никаких отговорок я слушать не буду!.. Человек должен быть найден завтра же, и завтра же утром вы доставите доктору Роджиери молодую девушку, которая находится теперь у польки…
— Ставрошевской! — подсказал Ушаков.
— Мне все равно, как ее зовут, но чтобы девушка была доставлена доктору!
— Слушаю-с! — коротко ответил Ушаков.
— Можете идти! — сказал ему герцог. Генерал-аншеф удалился, прижимая, по тогдашнему этикету, свою треугольную шляпу к груди.
От герцога Ушаков прямо отправился в Тайную канцелярию, где и день и ночь шли «занятия» и где уже должен был быть Шешковский.
И в самом деле, последний ждал генерала, читая бумаги при свете сильно трещавшей сальной свечи, потому что ни восковых, ни масла для ламп тогда в канцеляриях не полагалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27