— Я придумала! — закричала Перетта, хлопая в ладоши. — Пойдем со мной, Фанфан!Она схватила за руку своего возлюбленного, слегка ошеломленного, и потащила его в соседнюю комнату, где помещалось множество костюмов, достала из шкафа платье, все отделанное кружевами, шляпу, обвязанную бархатной лентой, потом достала женский пудреный парик и надела на Фанфана.— Смотрите, у него — почти ваш размер, мадам, — сказала она актрисе, которая залилась смехом при виде такого маскарада.Солдат надел театральный костюм сверху на свой военный мундир и оставил сапоги. Приладив парик, он напялил на голову дамскую шляпку, прикрепив ее большой булавкой, и, запасясь веером, стал ходить мелким шагом перед женщинами под их дружный смех, изображая дамскую походку.Но вдруг, тронув рукой усики, он сказал:— А что делать с усами?— Усы? — запротестовала Перетта. — Надеюсь, ты не собираешься их сбрить?— Не надо! — сказала госпожа Фавар. — Густая вуаль и большой веер скроют его лицо от любопытных глаз.Через час карета госпожи Фавар подъехала ко входу в дом. Напротив решетки дома стоял мужчина в широком плаще и в шляпе, надвинутой на самые брови, и уже давно с непонятным вниманием и упорством разглядывал, что происходит в доме Фаваров.Это был маркиз Д'Орильи, который не смог устоять перед искушением увидеть еще раз мадемуазель Фикефлёр. Увидев, как садились в карету госпожа Фавар и Перетта, сопровождаемые женщиной, лицо которой не было видно из-за густой вуали, которая путалась в юбках и, поднимаясь на ступеньку кареты, чуть не упала, к большому веселью спутниц, он удвоил внимание. Следя за тем, как трогалась берлина с двумя большими дорожными чемоданами сзади, он спрашивал себя, кто такая эта третья дама, столь заботливо скрывающая свое лицо. Потом, внезапно приняв решение, он бросился на соседнюю улицу, где лакей держал его лошадь, вскочил на нее и помчался следом за экипажем. Догнать тяжелую карету ему не составило никакого труда, и, тщательно соблюдая почтительное расстояние от нее, он двинулся в том же направлении.Дрожа от пожирающей его страсти, он бормотал про себя:— Куда они едут? Не знаю. Но узнаю непременно! И, если надо, поеду вслед за ними на край света!Госпожа Ван-Штейнберг, повинуясь приказанию маркизы и собрав все, что нужно, двинулась по дороге в Шуази. Но вместо того, чтобы поехать по прямой дороге, по которой следовали туда из Версаля, она приказала кучеру ехать через Париж. Приехав в столицу, она велела остановиться в начале улицы Сент-Оноре и ждать ее, а сама пошла к ближайшему дому уверенным шагом, свидетельствующим, что этот путь ей хорошо знаком: это был дом шевалье де Люрбека.Люрбек просматривал в своем кабинете почту, когда лакей доложил ему, что камеристка госпожи де Помпадур просит срочно принять ее.— Проводите ее ко мне! — сказал шевалье. Госпожа Ван-Штейнберг вошла с низким, угодливым поклоном.— Что случилось? — спросил Люрбек. — Вы явились на два дня раньше, чем обычно. Какие-нибудь важные новости?— Да, господин шевалье, — с заговорщическим и очень важным видом заявила голландка.Подавив внезапное волнение и тревогу, Люрбек резко спросил:— На меня донесли? Что-нибудь серьезное?— Нет, господин шевалье, я могу гарантировать, что его величество, как и никто во дворе, не подозревает…— Ну, ближе к делу! — потребовал Люрбек.— Только что, — стала докладывать шпионка, — я услышала разговор между госпожой Фавар и маркизой, из которого мне стали ясны намерения маркизы, касающиеся вас. Разговор мне показался важным, и я сразу же приехала сюда, чтобы вам его изложить.— Говорите же! — мрачно приказал Люрбек.— Госпожа де Помпадур в ярости. Она в гневе на вас.— Я так и думал.— Она высказывала по вашему адресу ужасные угрозы.— Это мне все равно.— Вы ошибетесь, господин Люрбек, если отнесетесь к ним недостаточно серьезно. После ссоры с его величеством из-за ареста Фавара маркиза решила сегодня же уехать из Версаля в Шуази.— Ну и что?— Дело в том, как она очень решительно объявила сама, что через несколько дней король соскучится по ней и, чтобы уговорить ее вернуться, разрешит ей все, что она хочет, может быть, даже и ваш арест.— Она говорила именно об аресте?— Могу вам привести ее фразу дословно: «Очень скоро я получу реванш, и Люрбек, в свою очередь, познакомится с королевской тюрьмой». Вы ведь знаете, если маркиза чем-нибудь угрожает, то не в ее привычках откладывать свои намерения надолго.Люрбек возмутился:— Я оказываю королю такие услуги, что ему и в голову не придет поднять на меня руку.— Благодарность к вам Людовика XV не сопоставима с его любовными капризами, — рассудительно заметила голландка.При этих словах, вполне соответствующих истине, шевалье почувствовал приступ гнева, который перешел в неистовство. Он, привыкший всегда побеждать в самых сложных и трудных обстоятельствах, стал ходить взад и вперед по кабинету, как тигр в клетке. Вдруг, остановившись на минуту прямо перед камеристкой, он, скрипнув зубами от бешенства, проговорил:— Уже не в первый раз эта женщина становится мне поперек дороги! Я знаю, что она меня ненавидит и что ей до сих пор удавалось брать надо мной верх. Она постарается засунуть меня в Бастилию именно тогда, когда мне особенно необходимо сохранить свободу! Дело, которое я делаю во Франции, еще далеко не закончено. Вы знаете лучше других, госпожа Ван-Штейнберг, что английский король еще нуждается в моих услугах!Потом он остановился, сел и продолжал:— Если Помпадур осмеливается нападать на меня и рискует ради Гистриона из своей клики скомпрометировать мои намерения и посягнуть на мою безопасность, покончим с ней раз и навсегда! Слушайте внимательно мои инструкции!Люрбек наклонился к Ван-Штейнберг и прошептал ей несколько слов на ухо.В его глазах сверкал злобный огонь. Сейчас это был уже не придворный, выражавшийся на изысканном галантном языке, но твердый и решительный командир, диктующий приказы подчиненным. И приказы страшные и безжалостные, так как камеристка фаворитки короля, дрожа и согнувшись под их тяжестью, склонилась перед властью, которую имел над ней опасный и злобный шпион, ибо им и был настоящий Люрбек, — шпион, с которым она была связана клятвой.Когда иностранец закончил, Ван-Штейнберг, очень бледная, сказала:— Вы можете рассчитывать на меня, господин шевалье, ваши приказы будут выполнены от начала до конца.— Помните, что вы будете щедро вознаграждены! — добавил Люрбек. — Сегодня вечером, в назначенный час, сразу, как получите условный сигнал, вы начнете действовать!— Не беспокойтесь! Начну.Пока камеристка Помпадур удалялась и снова усаживалась в карету, Люрбек, который сбросил маску и оказался преступником, готовым осуществить чудовищный жестокий заговор, снова скрипнув зубами и сжав кулаки, процедил:— Несчастье, трижды несчастье ждет того, кто встанет на моем пути! Глава XVФОР ЛЬ'ЭВЕК Фор ль'Эвек или, как его раньше называли, Фур ль'Эвек — это здание, построенное на месте прежней хлебопекарни, которое последнее время использовалось как тюрьма для комедиантов. В XVIII веке, действительно, для актеров существовала специальная тюрьма, куда, если они осмеливались не повиноваться капризам короля и других великих мира сего, бедняг отправляли поразмышлять об опасностях, проистекающих из неумения или нежелания удовлетворять вкусы вельмож.Это не был в буквальном смысле мрачный застенок, где содержались в тяжелых условиях те, кто выступал на подмостках. Конечно, комфорт гостиницы там отсутствовал, но и строгости, свойственной дому заключения, там тоже не было, и с вынужденно находившимися там людьми не обращались как с лишенными всяких прав. Заключенные могли свободно собираться группами каждый день в просторных комнатах, в которых стояли большие столы и деревянные скамьи. Там они могли читать, болтая друг с другом, сколько хотели, и даже продолжать разучивать свои роли. Только непослушные и дерзкие помещались в карцер, но начальник тюрьмы, самый добродушный из всего ее персонала, применял эту меру наказания лишь в совершенно исключительных обстоятельствах. Поспешим сказать, что злополучный Фавар вел себя очень тихо, подчиняясь режиму, и лейтенант полиции, желавший, несмотря ни на что, сохранить к себе милостивое отношение фаворитки короля, предоставил ему одну из лучших комнат, где драматург ныне и предавался размышлениям, обдумывая таинственные причины своего ареста. Фавар, чье хорошее настроение полностью исчезло, ломал голову, пытаясь догадаться, кто же отправил его в тюрьму. Он был далек от подозрения, что виновником немилости к нему короля мог быть шевалье де Люрбек, так как ничего не знал о совершенно особом отношении монарха к этому иностранному вельможе, и, после долгих раздумий, приписал безобразное покушение, жертвой которого он стал и которое расценил как грубую шутку дурного вкуса, лишь одному человеку — а именно, маршалу Саксонскому. Он знал, что маршал сильно влюблен в его жену. У Фавара не было сомнений, что могущественный военачальник хотел отделаться от него, и, поскольку каменные мешки вышли из употребления в царствие Людовика Любимого, его просто отправили в Фор ль'Эвек. И Бог знает, сколько времени его там продержат…И драматург, проницательность которого отнюдь не была равна его таланту, мучимый ревностью и все возрастающим гневом, восклицал:— Он меня запер здесь, но я за себя отомщу!Прежде всего, драматург принялся воплощать свой гнев и ярость в слова, создавая в уме целую серию инвектив, обличающих его соперника, в которых он, готовясь к созданию будущих пьес, отводил ему самые смешные и красноречиво уничтожающие его монологи. В ярости он схватил кусок угля из печки и стал рисовать на белёной стене комнаты карикатуру, которая, хоть и весьма непохоже, изображала знаменитого воина. Затем, разъярившись еще больше, стал хватать окружающие его предметы — оловянный кувшин, кружку, подсвечник, собственные башмаки, треуголку, табуретку — и бросать их в нарисованную им карикатуру, сопровождая это проклятиями и угрозами, от которых звенели стекла. Так продолжалось до тех пор, пока он, обессиленный, не упал на кровать, любезно предоставленную ему начальником тюрьмы. Тут им овладело отчаяние. Ужасное подозрение закралось в его сердце и стало терзать его.— Боже! Хоть бы моя жена не стала его сообщницей! Как ни высока была ее добродетель, как ни искренна была ее нежность ко мне, смогла ли она противостоять авансам столь знаменитого и влиятельного человека? И, если она не уступила ему до сих пор, кто знает, не упадет ли она в его объятья в самое ближайшее время?Эта мысль оказалась так непереносима, что рыдания стали разрывать ему грудь, и тот, кто так хорошо умел заставить смеяться других, сам плакал, как ребенок, не имея даже представления о том, что в это самое время наш славный Бравый Вояка добивался его освобождения.А старый солдат не терял времени. Покинув дом госпожи Фавар, он по пути останавливался у разных лавочников. Таким образом, его могли видеть у канатчика Лекабля, под вывеской «Скрипучий канат», на Бурбонской набережной, у Люнеля, оружейника, державшего лавочку за собором Нотр Дам, у Бюто, торговавшего скобяными и древесными товарами под вывеской «Распиловка досок» на набережной Гранд-Огюстен. Затем он прошел по улице Сен-Мишель в кондитерскую, чья витрина предлагала прохожим широчайший выбор разнообразных печеных изделий, и заказал там огромный пирог, настоящую Вавилонскую башню; такой же, подавляя всех своей величественной массой, возвышался на витрине, как собор посреди селения, над румяными воздушными тортами, круглыми ватрушками и кексами, окружавшими его стены; затем, подозвав закрытый экипаж, он втиснулся в него вместе со своими покупками и велел везти его в Фор ль'Эвек.Подъехав к воротам мрачного здания, он уже приготовился переступить через его порог, но страж загородил ему дорогу, закричав с сильным провинциальным акцентом:— Куда? Проход запрещен!— Тихо, тихо, парень! — воскликнул ветеран. — Ты хорошо несешь службу, это правильно. Но когда ты узнаешь, что я приехал навестить моего старого друга сержанта Монкорне, я думаю, ты меня пропустишь.Вахтенный замялся, но в это время на шум их голосов из двери вышел человек с трубкой во рту и закричал:— Дьявольщина! Никак Бравый Вояка! Вот это да!— Монкорне, дружище! — радостно вскричал старый солдат, держа в одной руке огромный пакет, а другую протягивая давнему соратнику.Тот же, горячо пожав руку Бравого Вояки, объявил сторожевому:— Смотри, молокосос, перед тобой самый острый клинок Франции!Ветеран ухмыльнулся в усы, а Монкорне продолжал:— Ну, старикан, каким ветром тебя занесло в наши края? Ты редко появляешься; после той кружки, которую я выпил с тобой уже давненько в кабаре «Сосновая шишка», я тебя не видел. Как вспомнишь деньки, когда я только начинал военную службу в Венгрии под командой моего крутого капитана… Черт подери! Надо отметить твое появление!Но Бравый Вояка жестом остановил его излияния.— Старик, — сказал он, — спасибо, что предлагаешь мне отпраздновать встречу! Но сейчас я пришел к моему другу, заключенному Фавару, — хочу передать кое-что, чтобы слегка скрасить его здешнюю жизнь. Посмотри, какой пирог! Красиво, правда? Он внесет разнообразие в его тюремное меню, и я уверен, что мой друг Фавар — приятнейший из людей, доставит себе удовольствие и пригласит тебя его попробовать.— Черт! — проворчал Монкорне, — сейчас совсем не время для посещений!— Да? А я не знал.— Если бы у тебя хотя бы было специальное разрешение господина главного лейтенанта полиции…— Послушай, разве так необходимы всякие бумажки для таких старых товарищей по боям, как мы с тобой?— Да, конечно, но…— Но — что? Ведь, в сущности, господин Фавар, как и все, кто здесь находится, люди совершенно не опасные, да и не виноваты ни в чем серьезном. Ради меня ты можешь нарушить правило, тем более, что оно и вообще-то ни к чему.— Ну, ладно, Бравый Вояка, — уступил Монкорне, — если тебе так уж хочется…И Монкорне прошел в сторожевое помещение, снял с гвоздя тяжеленную связку ключей, висевшую над запачканным чернилами списком арестованных, и, вернувшись к посетителю, сказал:— Пойдем!Мужчины, пройдя по длинному коридору, подошли к камере Фавара. Темные коридоры с облупленной штукатуркой здесь не наводили уныния и тоски, так как в камерах отовсюду слышался веселый шум и гвалт. Там были актеры, которые скрашивали себе вынужденный досуг чтением вслух монологов и ролей. Выкрики, пение, громкое чтение вслух колебали ветхие стены необычной тюрьмы. Ветеран, обалдевший от шума, спрашивал себя, не ошибся ли он и не попал ли вместо Фор ль'Эвек в сумасшедший дом; но в это время унтер-офицер открыл дверь, створки которой издавали душераздирающий скрип, и Бравый Вояка, придав соответствующее случаю выражение лица, увидел драматурга, занятого рисованием на стене силуэтов. Его пальцы, странно сомкнутые и держащие кусок угля, придавали этим китайским теням разные формы, и одна из них явно нацелилась откусить нос карикатуре на маршала. Было видно, что Фавар уже пришел в себя и его обычная веселость снова взяла верх.Узнав управляющего, он оставил свое занятие.— Наконец-то! — воскликнул Фавар. — Я снова обретаю связь с живыми! Бравый Вояка! Дорогой мой Бравый Вояка! Подойди и дай мне прижать тебя к моему благодарному сердцу!Солдат, которого Фавар, наконец, отпустил, уронил свой пирог, и тот со странным шумом покатился по полу. Сержант поднял его и, понюхав, пробормотал:— Пахнет он очень вкусно, но весит до чего много!Бравый Вояка быстро подхватил пирог и водрузил на стол. Потом, подталкивая сержанта Монкорне к двери, сказал:— Скоро, скоро, дорогой мой, мы выпьем за здоровье твоего пленника!Как только сержант ушел, Фавар, сгорая от желания узнать все новости о доме, набросился на солдата с тревожными вопросами:— Как жена?— Очень хорошо!— А Фанфан?— Спасен! Но не будем терять времени на бесполезные разговоры! Сейчас надо действовать быстро!Он поспешно снял корочку, венчавшую гигантский пирог, и извлек из середины чуда кулинарного искусства кинжал, пистолет, напильник и свернутую в кольцо веревку с узлами.Увидев эти предметы, столь разнообразные и столь неожиданные, Фавар, на мгновение забыв о своем трагическом положении, разразился громким хохотом.— В чем дело? Что это вас так разбирает? — обиженно спросил Бравый Вояка.— Дорогой мой, — ответил Фавар, громко хлопая его по плечу, — если бы ты был драматургом, я бы тебе сказал, что ты сочинил великолепную сцену комического появления. Но, поскольку ты просто солдат с добрым сердцем, я скажу тебе, что весь этот устрашающий инвентарь не может мне помочь.— Почему же?— Потому что я не хочу еще ухудшить свое положение бегством.— Не понимаю! — пробурчал ветеран, сбитый с толку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35