Да, она живет в мире волшебных грез, как ей и говорил Дэвид. И ей припомнился юноша, который толковал о голубых птичках и кормил леденцами маленьких девочек.
Того человека, тех грез больше нет. Она живет прошлым.
А вот этот человек, лежащий в лихорадке, из настоящего. Она должна, наконец, вырасти и взглянуть фактам в лицо. Мальчик ее волшебных грез стал вот этим самым умирающим незнакомцем.
Джексон вернулся с военным врачом из армейского полка, расквартированного у реки. Он осмотрел раздробленную руку Пэйса, покачал головой и объявил, что ампутация неизбежна.
Когда он стал вынимать из саквояжа необходимые инструменты, Дора остановила его.
– Но он этого не желает. Пэйс вернулся именно сюда, доверяя нам, зная, что мы будем уважать его волю.
Врач попытался получше рассмотреть в тусклом свете лампы одетую в серое женщину.
– Вы его жена?
Она заколебалась. Квакеры не лгут. Ложь укрепила бы ее силы, ее положение, но солгать она не в состоянии.
– Я ему вместо сестры. Он обратился ко мне за помощью, и я не могу ему отказать.
– Но у вас нет прав решать такие проблемы. Он армейский офицер, он умрет, если руку не ампутировать. Когда он очнется, я ему скажу, что вы пытались мне помешать. Операция нужна для его собственной пользы.
Дора пыталась справиться с нарастающим чувством паники. Она не хотела, чтобы Пэйс умер. Ей не хотелось также что-то решать за него. Но Пэйс ей доверял. И не хотел жить без руки. Да, это, возможно, глупо, но она не имеет права вмешиваться и нарушать его волю. Так он решил. И врач не имеет права поступать иначе.
– Он умрет, если вы отнимете у него руку, – тихо ответила Дора. Она не верила в свою способность кого-то убеждать. Девушка не считала свои доводы неопровержимыми. Но ведь Пэйс ясно высказал свое желание. И она должна руководствоваться только им.
– Скажите, как я должна ее лечить, и я сделаю все возможное, чтобы помочь ему, но умоляю, не отрезайте руку.
Доктор нерешительно переводил взгляд с маленькой девушки в сером квакерском платье на умирающего и обратно. Он не понимал, что происходит. Если она ему не жена, тогда ей вообще здесь делать нечего. Но ведь кто-то вымыл раненого, пытался лечить его рану, наложил повязку, и это явно не тот напуганный до смерти негр, что стоит в углу. Нет, здесь что-то кроется. Он замер в нерешительности. Раненый, очевидно, не выживет в любом случае. Может быть, он тоже из квакеров. И возможно, их религия требует, чтобы хоронили всего человека, без изъяна. Разве тут можно настаивать.
И врач кивнул:
– Раз это его выбор, я спорить не стану. Вряд ли он сможет перенести ампутацию. И вам почти нечего тут делать, кроме как держать его в чистоте и поить почаще.
Если инфекция его не убьет, то уж лихорадка почти наверняка. Это только вопрос времени.
Его голос прозвучал как погребальный колокол, и глаза у нее защипало от слез, когда она пожимала ему руку и платила гонорар.
«Это только вопрос времени».
Душу ее раздирало отчаяние, но маска спокойствия оставалась на лице. Пэйс умрет, а она так и останется марионеткой в руках Господа Бога. Но Дора не имела права вообще чувствовать, что бы то ни было.
Глава 11
С отчаяньем сдружусь
И буду в вечной распре
С надеждой утешительной. Она нам льстит
И ложно обещает, готовя втайне смерть.
У. Шекспир «Ричард II»
– За дверью старик Николлз, – сказал Джексон с примечательным неуважением к хозяину, входя в маленькую спальню.
Серая от усталости, Дора беззвучно кивнула. Человек под одеялами не шевельнулся, когда она приложила ко лбу намоченную в прохладной воде тряпицу.
– Это значит, можно впустить? – спросил Джексон нетерпеливо. – Он уж больно кипятится.
– Но нельзя же его не пускать, – ответила Дора просто, – Пэйс его сын.
– Ага, и я видел не раз, как он его любит и ласкает, – презрительно ответил Джексон, круто отвернувшись и выходя.
Карлсон Николлз вошел тихо, держа шляпу в руке. Его громоздкое тело исходило потом в июньскую жару, но потел он не только от этого. Он крепко вцепился в поля шляпы, увидев младшего сына, смертельно бледного и тихого, распростертого на постели. Каштановые волосы казались растрепанными и спутанными и напоминали птичье гнездо.
– Как он? – спросил Карлсон ворчливо.
– Врач говорит, что умирает. – Дора не видела причины для уклончивого ответа. Джексон был прав. Этот человек никогда в жизни не проявлял к сыну ни малейшей нежности. Да и лгать и притворяться Дора не хотела.
– Я пошлю за другим врачом.
– Теперь это уже бесполезно. Все в руках Божьих. Дора осмотрела повязку. Теперь, когда Пэйс лежал недвижимо, кровотечение остановилось. Да он уже и не мог терять кровь. Она, очевидно, почти иссякла. Ах, если бы она могла влить в него хоть немного жидкости. – К черту Бога! Какие милости он мне хоть когда-нибудь оказал! Нет, я разыщу хорошего доктора. У меня есть друзья во Франкфорте и Луисвилле. Они найдут такого, от которого моему мальчику полегчает.
Голос Карлсона уверенно наполнял небольшую комнату.
Дора недоверчиво на него взглянула:
– Так сделайте это, сэр. И как следует их отдубасьте, если они станут вам объяснять то, о чем вы не хотите слышать. Пэйсу это понравилось бы. Он очень на вас похож, вы это, наконец, должны понять.
Карлсон так воззрился на нее, словно видел ее в первый раз.
– Господи Боже, мисс, не смей так со мной разговаривать! Я взял тебя в дом, дал пропитание и одевал тебя как родную дочь, а ты теперь кусаешь руку, которая тебя кормит. Не желаю слушать никакой чепухи.
– Это не чепуха. Это факт. Вы, и Пэйс, и Чарли, вы все думаете, что несколькими пинками можно заставить мир быть таким, каким вы желаете его видеть. Вот куда приводят подобные мысли. – И Дора указала на постель. – Он захотел стать настоящим мужчиной, каким вы желали видеть сына. Надеюсь, теперь вы гордитесь им?
У Карлсона вид был такой, словно он сейчас взорвется от ярости. Краснота лица явно контрастировала с бледно-серыми глазами и седыми бровями. Он сжал массивные кулаки и сделал глубокий вдох. Но взгляд его скользнул от хрупкой фигурки на стуле к тому, кто лежал на постели.
– Проклятый, кровавый янки, – выругался Карлсон и демонстративно вышел из комнаты.
Доре почудилось слабое хмыканье со стороны постели, но в следующую минуту Пэйс стал ворочаться и комкать одеяло, и его пришлось успокаивать, так что времени для посторонних раздумий у нее не оставалось. Если брань и проклятия Карлсона вновь зажгли огнем жизни кровь Пэйса, то она должна быть благодарна за это старшему Николлзу.
– Надо вам поесть, мисс Дора. – И Джексон поставил поднос с едой на прикроватный столик. Его взгляд скользнул к человеку на постели. Пэйс сейчас недвижимо лежал под одеялом, по лбу стекал пот. Дора попеременно то отирала его лицо, то пыталась иногда унять его судорожные движения.
– Как он?
– Воспаление как будто не распространяется выше. В словах ее прозвучала не только радость, но и удивление.
– Но врач сказал, что он умрет или от гангрены, или от лихорадки. И, кажется, лихорадка берет верх.
Она взглянула на поднос.
– Где ты все это достал? Джексон пожал плечами:
– Солли сказал, что прислали из дома. Ну, я его не расспрашивал.
Она кивнула:
– Хотелось бы мне как-нибудь влить в него хоть немного жидкости. Если ему так помогают холодные примочки снаружи, то, наверное, внутри вода подействует еще лучше.
– Мы можем сделать, как делали с лошадьми, когда они не хотят принимать лекарство, – предложил Джексон.
Дора вопросительно взглянула на него.
Джексон подал ей стакан с водой, затем сел на противоположный край постели и приподнял Пэйса вместе с подушкой. Затем, защемив ему нос, открыл рот.
– Влейте немножко.
Дора, сомневаясь, капнула с чайной ложки Пэйсу в рот. Джексон сжал ему челюсти и погладил горло. Мышцы под его рукой инстинктивно сократились. Вода прошла внутрь. Джексон опять зажал ему рот, Дора влила чайную ложку, две.
Скучная и утомительная то была процедура, и пациент от нее вскоре устал. Он стал дергаться, а это могло сместить бинты на раненой руке, и Дора попросила передышку. Она спала за эти дни лишь несколько часов и падала от изнеможения. Она была не в состоянии справиться с Пэйсом.
– Поешьте и немного поспите, мисс Дора, я с ним посижу.
– Но тебе нужно работать в поле, Джексон. А я все равно больше ни на что не гожусь. Я отдохну, а ты можешь теперь идти.
Хотя в доме было достаточно просторно для них троих, Джексон, из чувства приличия спал в амбаре. Дора не совсем была уверена в том, что условности позволяют ей ухаживать за Пэйсом, но она ими пренебрегла. Кто-то же должен ему помочь, а никто не рвался предложить свою помощь.
Джексон ушел, унося с собой поднос, Дора немного поела. Она должна иметь силы, чтобы исполнять свои обязанности. И если Пэйс умрет, то пусть в этом не будет ее вины. Дора делает все, что в ее силах, вот только помешала врачу ампутировать руку.
Она даже не спросила у Карлсона Николлза, правильно ли поступила, когда отказалась это позволить, и вся вина и ответственность теперь легли на ее плечи. Но сейчас она об этом думать не станет. Она ни о чем не станет думать и не позволит себе ничего чувствовать. У нее только одна задача. Она намочила губку и снова провела ею по его лицу.
Где-то около полуночи Дора, наконец, уснула. Проснувшись, она услышала щебетание птиц за окном. Слабый серый свет проникал в окна. Глаза у нее слипались, но она, хоть и с трудом, разлепила веки. Она безотчетно взяла губку, протянула руку ко лбу Пэйса и вдруг увидела, что он пристально смотрит на нее.
– Пэйс? – прошептала Дора неуверенно. Может быть, она все еще спит?
– Воды. – Голос у него был хриплый, и он скорее прокаркал, чем сказал, но девушка поняла его.
Она попыталась приподнять Пэйса, чтобы ему было удобнее пить, но он оказался слишком тяжел для нее. Проклиная свою слабость, она приподняла ему голову, взбив подушки. Он пил жадно, и ей даже пришлось отвести чашку, чтобы не навредить ему.
– Еще, – потребовал Пэйс.
– Через минуту. А то вырвет, если сразу выпить много. Она отерла ему лоб, зажгла лампу и стала осматривать его руку.
Он застонал, когда она коснулась повязки, но не сопротивлялся, как делал это во время горячечного бреда. И не смотрел на руку.
– А она еще при мне, – прокаркал он торжествующе. – Тебе следует знать, как это болит. Жжет, словно адским огнем.
Дора присыпала открытую рану порошком. Разорванные мышцы уже никогда не срастутся так, как прежде. Вряд ли рука сломана в нескольких местах, но она сильно изувечена, чтобы сейчас можно было сказать определеннее. Ее больше всего заботили какие-то ярко-красные черточки выше раны. Сегодня Доре показалось, что они не такие яркие, как прежде.
– Я слышал, что она все равно бы сейчас болела, если, ее отняли.
Вряд ли, конечно, но откуда ей об этом знать. Наверное, Пэйсу все-таки больше известно о ранах.
– Давай еще попьем, – вот единственное, что она ему сказала.
Вскоре он забылся тяжелым сном, но Дора позволила воспрять в душе слабому ростку надежды. Какая же это обманчивая, коварная вещь! Она может расти и ветвиться и все заслонять, но потом, однажды, она умирает, все унося, оставляя за собой лишь боль и страдание, как от загноившейся раны. Дора все знала о надеждах, но она просто не могла не надеяться.
На следующий день, когда оказалось, что воспаление в руке Пэйса не распространилось выше, и лихорадка унялась, Дора послала Джексона за врачом. Кость, очевидно, не сместилась, но она не знала, каким способом ее и впредь удерживать в таком же положении. Постоянное бинтование и разбинтовывание, чтобы обработать рану, а также беспокойные движения Пэйса могли что-нибудь сдвинуть. Доре было даже страшно подумать, что будет, если кости легли неправильно и придется снова их вправлять. Она не беспокоилась, когда думала, что он умирает, но вместе с надеждой пришли и мысли, что, может быть, у него есть будущее.
Осмотрев пациента, врач с любопытством взглянул на Дору и стал наблюдать, как та снова накладывает повязку, и обратил особое внимание на целебные порошки матушки Элизабет и как она заполняет рану прокипяченной корпией, а потом связывает чистой тканью, чтобы края раны сомкнулись. Качая головой, врач взял баночку с порошком.
– Что это такое, черт возьми? Но Дора была очень напугана, чтобы все ему рассказать. Ученому человеку и в голову не придет использовать плесень с сухарей. Это все пахнет ведовством, особенно если учесть, что такое средство использует женщина неученая. Люди не верят больше в ведьм, но они склонны питать предубеждения против неизвестных снадобий. И Пэйс все еще может умереть, а тогда ее почти обязательно обвинят в убийстве, если она скажет, что использовала как исцеляющее средство. У нее ведь нет никакого научного свидетельства, что порошок из плесени действительно излечивает. Просто она не знает ни одного случая, когда бы он повредил.
– Это порошок моей приемной матери, – честно призналась Дора. – Она учила использовать его при открытых ранах. Я не знаю, помогает ли он, но как будто никому еще не повредил.
Доктор понюхал и попробовал на язык порошок, потом поставил банку на стол и снова покачал головой.
– Одно из двух: либо это снадобье помогает, либо Господь решил, что пока ему ваш пациент не нужен. Я готов поверить и в то и в другое.
Дора понимала, что видеть, как она надеется, ему, наверное, неприятно, но она не могла не спросить человека, более сведущего, чем она:
– Значит, он будет жить? Врач пожал плечами:
– Черт меня побери, если я это знаю. Сдается мне, что вы кое о чем знаете больше, чем я. Но вот что я вам скажу: пользоваться этой рукой он никогда не сможет. Мышцы превратились в…
Поняв, что он сейчас выразится перед леди неподобающим образом, он проглотил самое подходящее словцо.
– Мышцы уже не нарастут, такие, как прежде, и кости не срастутся, как надо бы. Сомневаюсь, что он сумеет поднимать руку, ради которой жертвовал головой.
Но Доре это было безразлично. Она позволила себе молниеносную улыбку облегчения. Пэйс может выжить. Он еще сможет когда-нибудь назвать ее своей голубой птичкой и смеяться над ее странными повадками. Он может по-прежнему работать адвокатом, стать политиком и заставить правительство изменить законы, что держат в рабстве целый народ. Пэйс может покончить с войной, вернувшись в родные края. И для этого ему не понадобится вторая рука.
Дора проводила врача до двери, глубоко вдохнула влажный и душный воздух июньского утра и кинулась открывать окна. Да, она впустит жару, но воздух в комнате надо освежить.
Пэйс поправлялся медленно, спал беспокойно, ел мало и еще меньше говорил. Она передвинула столик по левую сторону постели, чтобы он не будил ее каждую ночь, пытаясь дотянуться до чашки с водой. Он злился, когда она резала ему мясо на кусочки, и злился еще больше, когда ему не удавалось его нарезать самому.
Когда он поправился достаточно, чтобы довольно продолжительное время сидеть, опираясь на подушки, то велел ей убираться из дома.
Дора не знала, смеяться или сердиться на его глупость. Он не мог даже рубашку собственноручно натянуть, но, сидя голый, закрывшись до пояса простыней, тем не менее хотел, чтобы она ушла?
– Это мой дом, – спокойно напоминала девушка.
– Тогда прикажи Джексону взять повозку и перевезти меня в отцовский дом, – приказал он раздраженно.
– Чудесно. Я так и сделаю. Но должна тебе напомнить, что я тоже там живу.
– Тогда отправляйся туда и оставь меня в покое. Он рывком стянул вокруг себя простыню, с трудом выбрался из постели и проковылял к окну.
– Понимаю. Теперь, когда ты совершенно выздоровел, тебе мои услуги не нужны. Очень хорошо. Я сейчас пришлю Энни с чистыми бинтами. Можешь сам перевязывать свои раны.
И Дора вышла вон, оставив насупившегося Пэйса у окна.
Через некоторое время он увидел, как она идет по дорожке сада, держась прямо и горделиво. Ее хрупкая серая фигурка казалась неуместной на фоне зеленеющих деревьев и травы. Она впервые за все время надела капор, но Пэйс знал, что он скрывает массу льняных локонов, точно так же, как бесформенное серое платье, грациозное женское тело. Несколько ночей подряд он грезил об этих восхитительных формах.
Стукнув кулаком здоровой руки по оконной раме, он так круто отвернулся, что у него закружилась голова. Выбранившись, Пэйс прислонился к стене, пока комната вновь не приняла нормальное положение. Когда он доковылял, наконец, до постели, ему уже казалось, что он вот-вот умрет, и снова его захлестнула яростная волна. Раненую руку дергало и жгло адским огнем. Прибинтованная к боку, она была бессильна. Он не мог даже постоять прямо несколько минут подряд. Пэйс чувствовал себя паразитом. Да будь он проклят, если станет жить за счет ее терпеливой душевной щедрости, как все остальные члены его семьи. И ни за что не станет терпеть разные мерзкие мысли, что гнездятся в его злобном уме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Того человека, тех грез больше нет. Она живет прошлым.
А вот этот человек, лежащий в лихорадке, из настоящего. Она должна, наконец, вырасти и взглянуть фактам в лицо. Мальчик ее волшебных грез стал вот этим самым умирающим незнакомцем.
Джексон вернулся с военным врачом из армейского полка, расквартированного у реки. Он осмотрел раздробленную руку Пэйса, покачал головой и объявил, что ампутация неизбежна.
Когда он стал вынимать из саквояжа необходимые инструменты, Дора остановила его.
– Но он этого не желает. Пэйс вернулся именно сюда, доверяя нам, зная, что мы будем уважать его волю.
Врач попытался получше рассмотреть в тусклом свете лампы одетую в серое женщину.
– Вы его жена?
Она заколебалась. Квакеры не лгут. Ложь укрепила бы ее силы, ее положение, но солгать она не в состоянии.
– Я ему вместо сестры. Он обратился ко мне за помощью, и я не могу ему отказать.
– Но у вас нет прав решать такие проблемы. Он армейский офицер, он умрет, если руку не ампутировать. Когда он очнется, я ему скажу, что вы пытались мне помешать. Операция нужна для его собственной пользы.
Дора пыталась справиться с нарастающим чувством паники. Она не хотела, чтобы Пэйс умер. Ей не хотелось также что-то решать за него. Но Пэйс ей доверял. И не хотел жить без руки. Да, это, возможно, глупо, но она не имеет права вмешиваться и нарушать его волю. Так он решил. И врач не имеет права поступать иначе.
– Он умрет, если вы отнимете у него руку, – тихо ответила Дора. Она не верила в свою способность кого-то убеждать. Девушка не считала свои доводы неопровержимыми. Но ведь Пэйс ясно высказал свое желание. И она должна руководствоваться только им.
– Скажите, как я должна ее лечить, и я сделаю все возможное, чтобы помочь ему, но умоляю, не отрезайте руку.
Доктор нерешительно переводил взгляд с маленькой девушки в сером квакерском платье на умирающего и обратно. Он не понимал, что происходит. Если она ему не жена, тогда ей вообще здесь делать нечего. Но ведь кто-то вымыл раненого, пытался лечить его рану, наложил повязку, и это явно не тот напуганный до смерти негр, что стоит в углу. Нет, здесь что-то кроется. Он замер в нерешительности. Раненый, очевидно, не выживет в любом случае. Может быть, он тоже из квакеров. И возможно, их религия требует, чтобы хоронили всего человека, без изъяна. Разве тут можно настаивать.
И врач кивнул:
– Раз это его выбор, я спорить не стану. Вряд ли он сможет перенести ампутацию. И вам почти нечего тут делать, кроме как держать его в чистоте и поить почаще.
Если инфекция его не убьет, то уж лихорадка почти наверняка. Это только вопрос времени.
Его голос прозвучал как погребальный колокол, и глаза у нее защипало от слез, когда она пожимала ему руку и платила гонорар.
«Это только вопрос времени».
Душу ее раздирало отчаяние, но маска спокойствия оставалась на лице. Пэйс умрет, а она так и останется марионеткой в руках Господа Бога. Но Дора не имела права вообще чувствовать, что бы то ни было.
Глава 11
С отчаяньем сдружусь
И буду в вечной распре
С надеждой утешительной. Она нам льстит
И ложно обещает, готовя втайне смерть.
У. Шекспир «Ричард II»
– За дверью старик Николлз, – сказал Джексон с примечательным неуважением к хозяину, входя в маленькую спальню.
Серая от усталости, Дора беззвучно кивнула. Человек под одеялами не шевельнулся, когда она приложила ко лбу намоченную в прохладной воде тряпицу.
– Это значит, можно впустить? – спросил Джексон нетерпеливо. – Он уж больно кипятится.
– Но нельзя же его не пускать, – ответила Дора просто, – Пэйс его сын.
– Ага, и я видел не раз, как он его любит и ласкает, – презрительно ответил Джексон, круто отвернувшись и выходя.
Карлсон Николлз вошел тихо, держа шляпу в руке. Его громоздкое тело исходило потом в июньскую жару, но потел он не только от этого. Он крепко вцепился в поля шляпы, увидев младшего сына, смертельно бледного и тихого, распростертого на постели. Каштановые волосы казались растрепанными и спутанными и напоминали птичье гнездо.
– Как он? – спросил Карлсон ворчливо.
– Врач говорит, что умирает. – Дора не видела причины для уклончивого ответа. Джексон был прав. Этот человек никогда в жизни не проявлял к сыну ни малейшей нежности. Да и лгать и притворяться Дора не хотела.
– Я пошлю за другим врачом.
– Теперь это уже бесполезно. Все в руках Божьих. Дора осмотрела повязку. Теперь, когда Пэйс лежал недвижимо, кровотечение остановилось. Да он уже и не мог терять кровь. Она, очевидно, почти иссякла. Ах, если бы она могла влить в него хоть немного жидкости. – К черту Бога! Какие милости он мне хоть когда-нибудь оказал! Нет, я разыщу хорошего доктора. У меня есть друзья во Франкфорте и Луисвилле. Они найдут такого, от которого моему мальчику полегчает.
Голос Карлсона уверенно наполнял небольшую комнату.
Дора недоверчиво на него взглянула:
– Так сделайте это, сэр. И как следует их отдубасьте, если они станут вам объяснять то, о чем вы не хотите слышать. Пэйсу это понравилось бы. Он очень на вас похож, вы это, наконец, должны понять.
Карлсон так воззрился на нее, словно видел ее в первый раз.
– Господи Боже, мисс, не смей так со мной разговаривать! Я взял тебя в дом, дал пропитание и одевал тебя как родную дочь, а ты теперь кусаешь руку, которая тебя кормит. Не желаю слушать никакой чепухи.
– Это не чепуха. Это факт. Вы, и Пэйс, и Чарли, вы все думаете, что несколькими пинками можно заставить мир быть таким, каким вы желаете его видеть. Вот куда приводят подобные мысли. – И Дора указала на постель. – Он захотел стать настоящим мужчиной, каким вы желали видеть сына. Надеюсь, теперь вы гордитесь им?
У Карлсона вид был такой, словно он сейчас взорвется от ярости. Краснота лица явно контрастировала с бледно-серыми глазами и седыми бровями. Он сжал массивные кулаки и сделал глубокий вдох. Но взгляд его скользнул от хрупкой фигурки на стуле к тому, кто лежал на постели.
– Проклятый, кровавый янки, – выругался Карлсон и демонстративно вышел из комнаты.
Доре почудилось слабое хмыканье со стороны постели, но в следующую минуту Пэйс стал ворочаться и комкать одеяло, и его пришлось успокаивать, так что времени для посторонних раздумий у нее не оставалось. Если брань и проклятия Карлсона вновь зажгли огнем жизни кровь Пэйса, то она должна быть благодарна за это старшему Николлзу.
– Надо вам поесть, мисс Дора. – И Джексон поставил поднос с едой на прикроватный столик. Его взгляд скользнул к человеку на постели. Пэйс сейчас недвижимо лежал под одеялом, по лбу стекал пот. Дора попеременно то отирала его лицо, то пыталась иногда унять его судорожные движения.
– Как он?
– Воспаление как будто не распространяется выше. В словах ее прозвучала не только радость, но и удивление.
– Но врач сказал, что он умрет или от гангрены, или от лихорадки. И, кажется, лихорадка берет верх.
Она взглянула на поднос.
– Где ты все это достал? Джексон пожал плечами:
– Солли сказал, что прислали из дома. Ну, я его не расспрашивал.
Она кивнула:
– Хотелось бы мне как-нибудь влить в него хоть немного жидкости. Если ему так помогают холодные примочки снаружи, то, наверное, внутри вода подействует еще лучше.
– Мы можем сделать, как делали с лошадьми, когда они не хотят принимать лекарство, – предложил Джексон.
Дора вопросительно взглянула на него.
Джексон подал ей стакан с водой, затем сел на противоположный край постели и приподнял Пэйса вместе с подушкой. Затем, защемив ему нос, открыл рот.
– Влейте немножко.
Дора, сомневаясь, капнула с чайной ложки Пэйсу в рот. Джексон сжал ему челюсти и погладил горло. Мышцы под его рукой инстинктивно сократились. Вода прошла внутрь. Джексон опять зажал ему рот, Дора влила чайную ложку, две.
Скучная и утомительная то была процедура, и пациент от нее вскоре устал. Он стал дергаться, а это могло сместить бинты на раненой руке, и Дора попросила передышку. Она спала за эти дни лишь несколько часов и падала от изнеможения. Она была не в состоянии справиться с Пэйсом.
– Поешьте и немного поспите, мисс Дора, я с ним посижу.
– Но тебе нужно работать в поле, Джексон. А я все равно больше ни на что не гожусь. Я отдохну, а ты можешь теперь идти.
Хотя в доме было достаточно просторно для них троих, Джексон, из чувства приличия спал в амбаре. Дора не совсем была уверена в том, что условности позволяют ей ухаживать за Пэйсом, но она ими пренебрегла. Кто-то же должен ему помочь, а никто не рвался предложить свою помощь.
Джексон ушел, унося с собой поднос, Дора немного поела. Она должна иметь силы, чтобы исполнять свои обязанности. И если Пэйс умрет, то пусть в этом не будет ее вины. Дора делает все, что в ее силах, вот только помешала врачу ампутировать руку.
Она даже не спросила у Карлсона Николлза, правильно ли поступила, когда отказалась это позволить, и вся вина и ответственность теперь легли на ее плечи. Но сейчас она об этом думать не станет. Она ни о чем не станет думать и не позволит себе ничего чувствовать. У нее только одна задача. Она намочила губку и снова провела ею по его лицу.
Где-то около полуночи Дора, наконец, уснула. Проснувшись, она услышала щебетание птиц за окном. Слабый серый свет проникал в окна. Глаза у нее слипались, но она, хоть и с трудом, разлепила веки. Она безотчетно взяла губку, протянула руку ко лбу Пэйса и вдруг увидела, что он пристально смотрит на нее.
– Пэйс? – прошептала Дора неуверенно. Может быть, она все еще спит?
– Воды. – Голос у него был хриплый, и он скорее прокаркал, чем сказал, но девушка поняла его.
Она попыталась приподнять Пэйса, чтобы ему было удобнее пить, но он оказался слишком тяжел для нее. Проклиная свою слабость, она приподняла ему голову, взбив подушки. Он пил жадно, и ей даже пришлось отвести чашку, чтобы не навредить ему.
– Еще, – потребовал Пэйс.
– Через минуту. А то вырвет, если сразу выпить много. Она отерла ему лоб, зажгла лампу и стала осматривать его руку.
Он застонал, когда она коснулась повязки, но не сопротивлялся, как делал это во время горячечного бреда. И не смотрел на руку.
– А она еще при мне, – прокаркал он торжествующе. – Тебе следует знать, как это болит. Жжет, словно адским огнем.
Дора присыпала открытую рану порошком. Разорванные мышцы уже никогда не срастутся так, как прежде. Вряд ли рука сломана в нескольких местах, но она сильно изувечена, чтобы сейчас можно было сказать определеннее. Ее больше всего заботили какие-то ярко-красные черточки выше раны. Сегодня Доре показалось, что они не такие яркие, как прежде.
– Я слышал, что она все равно бы сейчас болела, если, ее отняли.
Вряд ли, конечно, но откуда ей об этом знать. Наверное, Пэйсу все-таки больше известно о ранах.
– Давай еще попьем, – вот единственное, что она ему сказала.
Вскоре он забылся тяжелым сном, но Дора позволила воспрять в душе слабому ростку надежды. Какая же это обманчивая, коварная вещь! Она может расти и ветвиться и все заслонять, но потом, однажды, она умирает, все унося, оставляя за собой лишь боль и страдание, как от загноившейся раны. Дора все знала о надеждах, но она просто не могла не надеяться.
На следующий день, когда оказалось, что воспаление в руке Пэйса не распространилось выше, и лихорадка унялась, Дора послала Джексона за врачом. Кость, очевидно, не сместилась, но она не знала, каким способом ее и впредь удерживать в таком же положении. Постоянное бинтование и разбинтовывание, чтобы обработать рану, а также беспокойные движения Пэйса могли что-нибудь сдвинуть. Доре было даже страшно подумать, что будет, если кости легли неправильно и придется снова их вправлять. Она не беспокоилась, когда думала, что он умирает, но вместе с надеждой пришли и мысли, что, может быть, у него есть будущее.
Осмотрев пациента, врач с любопытством взглянул на Дору и стал наблюдать, как та снова накладывает повязку, и обратил особое внимание на целебные порошки матушки Элизабет и как она заполняет рану прокипяченной корпией, а потом связывает чистой тканью, чтобы края раны сомкнулись. Качая головой, врач взял баночку с порошком.
– Что это такое, черт возьми? Но Дора была очень напугана, чтобы все ему рассказать. Ученому человеку и в голову не придет использовать плесень с сухарей. Это все пахнет ведовством, особенно если учесть, что такое средство использует женщина неученая. Люди не верят больше в ведьм, но они склонны питать предубеждения против неизвестных снадобий. И Пэйс все еще может умереть, а тогда ее почти обязательно обвинят в убийстве, если она скажет, что использовала как исцеляющее средство. У нее ведь нет никакого научного свидетельства, что порошок из плесени действительно излечивает. Просто она не знает ни одного случая, когда бы он повредил.
– Это порошок моей приемной матери, – честно призналась Дора. – Она учила использовать его при открытых ранах. Я не знаю, помогает ли он, но как будто никому еще не повредил.
Доктор понюхал и попробовал на язык порошок, потом поставил банку на стол и снова покачал головой.
– Одно из двух: либо это снадобье помогает, либо Господь решил, что пока ему ваш пациент не нужен. Я готов поверить и в то и в другое.
Дора понимала, что видеть, как она надеется, ему, наверное, неприятно, но она не могла не спросить человека, более сведущего, чем она:
– Значит, он будет жить? Врач пожал плечами:
– Черт меня побери, если я это знаю. Сдается мне, что вы кое о чем знаете больше, чем я. Но вот что я вам скажу: пользоваться этой рукой он никогда не сможет. Мышцы превратились в…
Поняв, что он сейчас выразится перед леди неподобающим образом, он проглотил самое подходящее словцо.
– Мышцы уже не нарастут, такие, как прежде, и кости не срастутся, как надо бы. Сомневаюсь, что он сумеет поднимать руку, ради которой жертвовал головой.
Но Доре это было безразлично. Она позволила себе молниеносную улыбку облегчения. Пэйс может выжить. Он еще сможет когда-нибудь назвать ее своей голубой птичкой и смеяться над ее странными повадками. Он может по-прежнему работать адвокатом, стать политиком и заставить правительство изменить законы, что держат в рабстве целый народ. Пэйс может покончить с войной, вернувшись в родные края. И для этого ему не понадобится вторая рука.
Дора проводила врача до двери, глубоко вдохнула влажный и душный воздух июньского утра и кинулась открывать окна. Да, она впустит жару, но воздух в комнате надо освежить.
Пэйс поправлялся медленно, спал беспокойно, ел мало и еще меньше говорил. Она передвинула столик по левую сторону постели, чтобы он не будил ее каждую ночь, пытаясь дотянуться до чашки с водой. Он злился, когда она резала ему мясо на кусочки, и злился еще больше, когда ему не удавалось его нарезать самому.
Когда он поправился достаточно, чтобы довольно продолжительное время сидеть, опираясь на подушки, то велел ей убираться из дома.
Дора не знала, смеяться или сердиться на его глупость. Он не мог даже рубашку собственноручно натянуть, но, сидя голый, закрывшись до пояса простыней, тем не менее хотел, чтобы она ушла?
– Это мой дом, – спокойно напоминала девушка.
– Тогда прикажи Джексону взять повозку и перевезти меня в отцовский дом, – приказал он раздраженно.
– Чудесно. Я так и сделаю. Но должна тебе напомнить, что я тоже там живу.
– Тогда отправляйся туда и оставь меня в покое. Он рывком стянул вокруг себя простыню, с трудом выбрался из постели и проковылял к окну.
– Понимаю. Теперь, когда ты совершенно выздоровел, тебе мои услуги не нужны. Очень хорошо. Я сейчас пришлю Энни с чистыми бинтами. Можешь сам перевязывать свои раны.
И Дора вышла вон, оставив насупившегося Пэйса у окна.
Через некоторое время он увидел, как она идет по дорожке сада, держась прямо и горделиво. Ее хрупкая серая фигурка казалась неуместной на фоне зеленеющих деревьев и травы. Она впервые за все время надела капор, но Пэйс знал, что он скрывает массу льняных локонов, точно так же, как бесформенное серое платье, грациозное женское тело. Несколько ночей подряд он грезил об этих восхитительных формах.
Стукнув кулаком здоровой руки по оконной раме, он так круто отвернулся, что у него закружилась голова. Выбранившись, Пэйс прислонился к стене, пока комната вновь не приняла нормальное положение. Когда он доковылял, наконец, до постели, ему уже казалось, что он вот-вот умрет, и снова его захлестнула яростная волна. Раненую руку дергало и жгло адским огнем. Прибинтованная к боку, она была бессильна. Он не мог даже постоять прямо несколько минут подряд. Пэйс чувствовал себя паразитом. Да будь он проклят, если станет жить за счет ее терпеливой душевной щедрости, как все остальные члены его семьи. И ни за что не станет терпеть разные мерзкие мысли, что гнездятся в его злобном уме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43