Не может быть, чтобы это было нормально, наверное, это некое ужасное извращение, которому он научился в какой-нибудь дикой, варварской, нецивилизованной… Анна забыла, какое слово должно за этим последовать, вообще утеряла способность мыслить. Она таяла, ее плоть плавилась и кипела в огне, она превратилась в очаг не передаваемого словами желания, и грань была, все ближе, ближе…
Броуди в точности угадал этот момент и поднялся с пола, рывком увлекая ее за собой и крепко прижимая к себе.
Потрясенная до потери рассудка, Анна ухватилась за него, вся дрожа, что-то бессвязно бормоча и ничего не понимая. Он отпустил ее и принялся расстегивать брюки. Она ощутила холодок в животе и отвернулась, но уголком глаза продолжала следить, как он стягивает их и отбрасывает в сторону. Но вот он опять повернулся к ней и остановился неподвижно. Анна не была трусихой. Она посмотрела на него:
– О, Джон…
Должно быть, она сказала это вслух, хотя сама не заметила. В комнате не было другого освещения, кроме лунного света, но даже в этом неярком серебристом сиянии Анна увидела куда больше, чем хотела: нечто смутно белеющее в полутьме, огромное, устрашающее, вскинутое, как копье. Броуди взял ее дрожащие руки и поднес их к губам. Она заподозрила, что будет дальше, и ее догадка оказалась верна, но не успела она хоть что-то предпринять, как Броуди ее опередил: сжал ее пальцы вокруг своей мужской плоти и удержал их, когда она попыталась отдернуть руки. На миг оба они затаили дыхание.
Очень скоро Анна убедилась, что он ей совсем не противен: она держала в руках нечто упругое, теплое и бархатистое на ощупь. Когда Броуди взял ее за плечи, она начала осторожно и бережно исследовать неожиданный подарок. А потом она увидела его лицо – такое открытое, беззащитное, взволнованное, – и последние остатки страха улетучились. Расстановка сил переменилась в мгновение ока. Они были равны.
– Давай ляжем в постель, – предложил Броуди. Они вытянулись на кровати бок о бок, целуясь и обнимаясь, тихонько вздыхая и переговариваясь шепотом.
– Я хочу целовать тебя везде, – жарко признавался Броуди, заставляя ее дрожать от нетерпения. – Тебе это нравится, Энни?
Его пальцы забрались в мягкое гнездышко волос у нее между ног; он нажал коленом, еще шире раздвигая ее ляжки.
– Да, да, нравится… ах! Да, да!
Его пальцы скользнули внутрь, и он принялся ласкать ее, пока она не застонала сквозь зубы, вцепившись ногтями ему в плечо.
И вот он уже оказался сверху и осторожно проник в нее, не сводя внимательного взгляда с ее лица. Она была подобна шелку, смазанному маслом.
– Энни, Энни, – повторял он снова и снова, стараясь двигаться как можно осторожнее. – Тебе не больно?
Анна лишь улыбнулась в ответ. Больно ли ей? Она обхватила его руками и ногами, упиваясь блаженством близости, чувствуя, как облегчение и радость окутывают их обоих волшебным плащом.
– Почему ты пришла? – спросил Броуди, не отрываясь от ее губ. – Зачем ты вернулась?
– Я хотела тебя увидеть… Просто увидеть тебя… – Они опять страстно поцеловались, а потом перестали, чтобы не отвлекаться. Броуди позабыл, что надо сдерживаться, быть терпеливым и делать все вовремя, позабыл об осторожности, когда почувствовал, как нежно пульсирует ее плоть, как она сжимается и распускается вокруг него подобно цветку. Они достигли вершины вместе – легко и просто, безо всяких усилий, и для Анны это стало ответом на все вопросы, самым чудесным решением, о каком она только могла мечтать.
* * *
– Мою мать звали Элизабет Броуди. Она была родом из Ирландии. Когда я был маленьким, она казалась мне очень красивой. Волосы у нее были почти такого же цвета, как у тебя, Энни. Но очень скоро она превратилась в старуху. Ей было тридцать шесть, когда она умерла.
– Отчего она умерла?
Пальцы Броуди поглаживали волосы Анны, рассыпавшиеся у него по груди, но, услыхав вопрос, он захватил полную горсть и сжал в кулаке.
– Она надорвалась на работе. Чтобы мы с Ником не умерли с голоду.
Анне стало зябко, она натянула одеяло, укрывая и себя, и Джона. Она лежала на сгибе его локтя, положив голову ему на плечо, а руку – на грудь.
– Расскажи мне о ней.
Броуди прижался губами к ее лбу.
– Я никогда раньше никому о ней не рассказывал. Но тебе я хочу рассказать.
Анна закрыла глаза и стала ждать.
– Ее семья была небогата, но родители дали ей хорошее образование. Она покинула родной дом, когда ей исполнилось восемнадцать, и отправилась в Уэльс, чтобы занять место гувернантки. Ее нанял Риджис Ганн, граф Бэттиском. Он жил в старинном особняке в долине Глеморган. Его жена умерла, оставив ему маленькую дочь. Моя мать полюбила Ганна, и стала его любовницей.
Анна тихонько гладила его по груди, но теперь ее рука замерла.
– Он был твоим отцом?
– Да. Его дочь умерла от лихорадки, а через какое-то время моя мать родила двойню – Николаса и меня. Мы жили в большом особняке, похожем на дворец, как одна семья, пока нам с Ником не исполнилось шесть лет. Граф по полгода проводил в Лондоне, у него там были деловые интересы. Нашу с Ником мать он выдавал за экономку. Поблизости не было других поместных дворян, так что сплетничать про них было некому, кроме слуг. Матушка пользовалась всеми привилегиями законной супруги, да и по сути была ему настоящей женой. Нам с Ником она дала надлежащее воспитание.
– А потом? – спросила Анна, когда он умолк.
– А потом… потом все изменилось. Всю правду я узнал лишь много лет спустя, когда она уже умирала. Она рассказала все мне, но утаила от Ника.
Анна приподнялась на локте, чтобы видеть его лицо.
– Однажды мама получила письмо от графа из Лондона, где сообщалось, что он возвращается домой через две недели с новой женой. Он распорядился, чтобы мы переехали из господского дома в один из принадлежавших ему коттеджей в деревне. Ничего не изменится, писал он, она по-прежнему останется его любовницей, у нас будет все, что нам нужно. Он будет часто навещать нас.
Анна отвернулась, щадя его чувства.
– Как поступила твоя мать?
– Она уехала. В тот же день собрала все наши вещи и покинула дом. Ради нас она старалась сделать вид, что это такая игра. Приключение. Нам было всего по шесть лет, но мы видели, как ей тяжело. Она никогда не плакала при нас, но мы все знали.
– Куда же вы поехали?
– В Лланучлин. Это небольшое селение в дальнем конце озера Бала. Мама нашла работу прядильщицы, и мы поселились втроем в полуразвалившейся лачуге.
Броуди рассеянно погладил ее по затылку, проводя пальцами, как гребешком, по шелковистым волосам.
– Это была безрадостная жизнь, – признался он после минутного молчания.
– Почему она не вернулась в Ирландию?
– Потому что семья не приняла бы ее обратно.
– О господи, Джон! А граф? Он вас так и не нашел, не приехал…
– Один раз приезжал. Сам я этого не помню, об этом потом рассказала мать. Он приказал ей вернуться назад. Она отказалась наотрез. Произошла страшная ссора. Он уехал, и больше они друг с другом не встречались. Всякий раз, как он посылал ей деньги, она возвращала их обратно. А потом у него появился законный наследник, сын от его второй жены, и тогда деньги и письма перестали приходить.
Анна опять положила голову на плечо Броуди и обняла его, стараясь не заплакать, хотя слезы то и дело наворачивались ей на глаза.
– Должно быть, вам пришлось очень нелегко.
– «Нелегко» – это не то слово. Эта жизнь убила ее, С тех самых пор я возненавидел отца.
Анна вздрогнула, словно ощутив ледяное прикосновение, и крепче притянула его к себе, чтобы согреть.
– Почему твоя мать не говорила Николасу то, что рассказала тебе? – спросила она, прижимаясь губами к ямочке у основания его горла.
Теперь уже ему пришлось щадить ее чувства, и он продолжил, тщательно подбирая слова:
– Когда отец нас бросил, для Ника это стало страшным ударом, Энни. Он все переживал тяжелее, чем я. Катастрофа разразилась так внезапно: только что мы жили безбедно и вдруг лишились всего. Наша мать не желала об этом говорить, никогда не объясняла, что случилось, хотя он ей покоя не давал – все время приставал с расспросами. Наша новая жизнь была ему ненавистна, он ужасно страдал и никак не мог смириться. Ему так много было нужно! Он хотел, чтобы у нас опять было все.
Броуди сделал паузу.
– Я думаю, она так и не сказала Нику, кто его отец, потому что боялась, что он отправится к графу и будет требовать у него денег. А она была очень горда: она бы этого не потерпела.
Глаза у Анны затуманились от слез. Она знала, что Броуди прав. Николас потребовал бы у отца денег, не считаясь ни с чем. Она спрятала лицо, чтобы скрыть боль, и ни о чем больше не спросила.
Молчание затягивалось.
– Тебе жаль его? – спросил наконец Броуди. – Ты на него все еще сердишься?
– Да, – ответила она глухо, не отрывая лица от его груди. – Я сержусь, и мне жаль его.
– Но, несмотря ни на что, он сумел получить образование и стать джентльменом, Энни, а я…
Анна вскинула голову, прервав его на полуслове. Ее глаза метали искры.
– Ты куда больше достоин звания джентльмена, Джон, чем «Николас Бальфур». Он не смог бы с тобой сравняться, даже если бы прожил до ста лет!
– Но он…
– Он был жуликом и вором. Вся его жизнь была ложью. Моя любовь к нему была каким-то наваждением, а он меня вообще никогда не любил.
– Я не могу его судить. Мне жаль, что он причинил тебе боль. – Броуди тяжело вздохнул и признался: – Я тоскую по нему.
Анна притихла, ощущая стук его сердца под своей ладонью. Когда она опять подняла голову, в ее лице больше не было гнева.
– Ну, тогда я его прощаю от всей души. Ради тебя.
Броуди притянул ее к себе и с благодарностью поцеловал.
– Когда я с тобой, я не чувствую боли, Энни. Ты делаешь меня счастливым.
– Я хочу сделать тебя счастливым.
Она сказала это шепотом и крепко зажмурила глаза, чтобы он не догадался, что она плачет. Она заставила его опуститься ниже на подушке и принялась целовать, пока огонь не охватил их обоих. Броуди ласкал ее с нежностью, а она его с отчаянным неистовством. Потом их поглотила страсть, они позабыли и о прошлом, и о будущем. Время перестало существовать, они превратились в единое целое.
Когда они разжали объятия, Джон смиренно попросил только об одном: чтобы она была рядом, когда он проснется утром. Анна обещала.
Глава 24
Но Анна не сдержала свое обещание. Она проснулась в холодном поту, очнувшись от кошмара. Ей приснилось, что она появляется в гостиной тети Шарлотты совершенно голая, чтобы угостить семейство Миддоузов чаем с пирожными. Все они в шоке, Гортензия вопит: «Мне дурно, я умираю!» и зажимает глаза ладонями, но Анна ничего не может с собой поделать: она в ловушке, ей некуда бежать, она таинственным и непостижимым образом обречена до конца своих дней сервировать чай, в чем мать родила.
Проснувшись и испуганно раскрыв глаза, Анна почувствовала руку Броуди у себя на груди. Обманчивого лунного света больше не было, и страшная правда обрушилась на нее всей своей немилосердной тяжестью: она провела ночь в постели с мужчиной, который не был ее мужем. Но даже сейчас, когда его пальцы непроизвольно сжались во сне, она ощутила зов своей мгновенно проснувшейся женской плоти.
В коридоре послышался звук шагов, звон посуды на подносе. Анна стремительно выскочила из постели, скинув с себя руку Броуди.
– Погоди! – сонно пробормотал он ей вслед. Голая, даже не обернувшись, она пулей проскочила по комнате и скрылась за дверью гардеробной в тот самый миг, когда Перлман с негромким почтительным стуком открыл дверь из коридора и вошел в спальню.
…Забравшись в горячую ванну, Анна лежала в мыльной воде, несчастная и подавленная. У нее самым неописуемым образом ныли мускулы, о существовании которых она раньше даже не подозревала. Но вместо того чтобы осмыслить причину, вызвавшую эту боль, Анна думала о другом. Она влюбилась.
Ей и без того уже было невыносимо больно при мысли о неизбежном расставании с Броуди: она даже подумать об этом не могла. Но если она его любит, рассудила Анна, ей будет во сто крат хуже, хотя куда уж тут хуже – вообразить невозможно. Она закрыла лицо руками, вспоминая события прошлой ночи. Она старалась утешить себя простым и логичным объяснением: ее подтолкнула к нему в объятия отчаянная ревность из-за Дженни. Но никакого облегчения Анна не ощутила, прекрасно понимая, что пытается обмануть себя. Она пошла к нему, потому что сама этого хотела.
У нее был только один разумный выход: пока еще не поздно, надо положить конец этой слабости, этой… плотской зависимости от мистера Броуди. Если она не сделает этого сейчас, то потом, после неизбежного расставания с ним, ей будет только хуже. «Что это – мужество или трусость? – с горечью спросила себя Анна. – Наверное, ни то ни другое, просто стремление выжить».
Рассердится ли Джон? Она постарается все ему растолковать так, чтобы он понял. Если она ему действительно небезразлична, он поймет, что ей необходимо защитить себя. Анне не хотелось заставлять его страдать, она с большей готовностью страдала бы сама, однако такой выход представлялся ей не только наиболее приемлемым, но и наилучшим. И если они оба приложат усилия, то безусловно смогут…
Внезапно дверь распахнулась настежь, и в комнату ворвался Броуди. Анна не заперла ее по привычке, твердо зная, что никто в доме Журденов ни за что не посмеет вторгнуться за закрытую дверь ванной. Она взвизгнула и свернулась клубочком, а потом густо покраснела, понимая, что выглядит нелепо.
– Чувствуешь себя грязной, да, Энни? Тебе не терпится поскорее отмыться?
Его внезапное вторжение ошеломило ее.
– Ничего по…
Анна запнулась и от неожиданности вздрогнула, когда он яростным пинком захлопнул дверь.
– Что ты здесь делаешь? Будь добр, оставь меня одну, чтобы я могла…
– Ну уж нет. – Броуди подошел ближе и опустился на колени рядом с ванной. – Лучше скажи, какого черта ты здесь делаешь?
– Я… Что ты имеешь в виду?
– Что ты там прячешь?
Она опять покраснела, но еще сильнее скрючилась в ванне, как ощетинившийся ежик.
Броуди схватил ее правую руку, обнимавшую левое плечо, и начал по одному отгибать пальцы. Анна пронзительно закричала и шлепнула его по руке, разбрызгивая мыльную воду по всей комнате.
Тут послышался деликатный стук в дверь, и на пороге появилась Джудит со стопкой глаженого белья в руках. Увидев Броуди, она остановилась как вкопанная, с разинутым ртом.
– Убирайся! – рявкнул он, поднимаясь на ноги.
– Останьтесь, Джудит, – попросила Анна.
– Я сказал: вон отсюда!
– Останьтесь!
Броуди схватил Джудит за плечо, развернул ее кругом и силой вытолкал за дверь. Анна вспыхнула от возмущения:
– Будь ты проклят!
Это потрясло их обоих. Голубые глаза Броуди грозно прищурились, губы вытянулись в угрюмую тонкую линию. Он высунул голову за дверь и крикнул в коридор:
– Ты уволена! Жалованье за две недели и паршивую рекомендацию – вот все, что ты получишь!
Дверь захлопнулась во второй раз, да так, что в окнах задребезжали стекла.
От негодования у Анны руки сами собой сжались в кулаки. Она издала сдавленный вопль, когда Броуди наклонился и, подхватив ее под мышки, заставил подняться на ноги. Его одежда промокла насквозь, но ему было все равно. Одной ногой, обутой в сапог, он вступил прямо в ванну, полную воды, и всем телом прижал Анну спиной к стене. Гневную тираду, которую она готовилась на него обрушить, его губы прервали в самом начале; его руки – жадные, нетерпеливые – скользили повсюду, возбуждая ее с легкостью, показавшейся ей прямо-таки унизительной. Спиной и ягодицами она ощущала холодное и неприятное прикосновение изразцовой стены, а грудью и животом – его горячее тело. Постепенно его жаркий поцелуй стал непереносимо нежным, он прошептал ее имя, растаявшее, как сахар, у нее на губах, и она смягчилась. Ее мокрые руки обвились вокруг его шеи.
– Ты от меня никуда не денешься, – проворчал Броуди, не отрываясь от нее. – Так нечестно: нельзя показать человеку дорогу в рай, а потом захлопнуть ворота у него перед носом.
– Пожалуйста, – проговорила Анна, чуть не плача, – отпусти меня. Ты не понимаешь.
– Я все понимаю. Но у тебя этот номер не пройдет, так и знай. Я тебе не позволю. Знаю, ты напугана, но мне плевать. Черт побери, Энни, я взял бы тебя прямо сейчас, и ты бы мне не отказала. Нет, не отказала бы, и нам обоим это известно. Но у меня назначена встреча с Доуэрти, и я не могу опаздывать, а не то, клянусь богом, я бы плюхнулся прямо в эту дурацкую ванну, уложил бы тебя сверху, а потом заставил бы тебя кончать снова и снова…
– Прекрати! Замолчи! О боже… – Она зажала уши ладонями, но он заставил ее опустить руки.
– Ты проведешь в моей постели и эту ночь, и все остальные ночи, пока за мной не придут и не уволокут меня отсюда.
– Нет!
Броуди опять схватил ее за руки и завел их ей за спину.
– Нравится тебе это или нет, но, пока время не вышло, ты моя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Броуди в точности угадал этот момент и поднялся с пола, рывком увлекая ее за собой и крепко прижимая к себе.
Потрясенная до потери рассудка, Анна ухватилась за него, вся дрожа, что-то бессвязно бормоча и ничего не понимая. Он отпустил ее и принялся расстегивать брюки. Она ощутила холодок в животе и отвернулась, но уголком глаза продолжала следить, как он стягивает их и отбрасывает в сторону. Но вот он опять повернулся к ней и остановился неподвижно. Анна не была трусихой. Она посмотрела на него:
– О, Джон…
Должно быть, она сказала это вслух, хотя сама не заметила. В комнате не было другого освещения, кроме лунного света, но даже в этом неярком серебристом сиянии Анна увидела куда больше, чем хотела: нечто смутно белеющее в полутьме, огромное, устрашающее, вскинутое, как копье. Броуди взял ее дрожащие руки и поднес их к губам. Она заподозрила, что будет дальше, и ее догадка оказалась верна, но не успела она хоть что-то предпринять, как Броуди ее опередил: сжал ее пальцы вокруг своей мужской плоти и удержал их, когда она попыталась отдернуть руки. На миг оба они затаили дыхание.
Очень скоро Анна убедилась, что он ей совсем не противен: она держала в руках нечто упругое, теплое и бархатистое на ощупь. Когда Броуди взял ее за плечи, она начала осторожно и бережно исследовать неожиданный подарок. А потом она увидела его лицо – такое открытое, беззащитное, взволнованное, – и последние остатки страха улетучились. Расстановка сил переменилась в мгновение ока. Они были равны.
– Давай ляжем в постель, – предложил Броуди. Они вытянулись на кровати бок о бок, целуясь и обнимаясь, тихонько вздыхая и переговариваясь шепотом.
– Я хочу целовать тебя везде, – жарко признавался Броуди, заставляя ее дрожать от нетерпения. – Тебе это нравится, Энни?
Его пальцы забрались в мягкое гнездышко волос у нее между ног; он нажал коленом, еще шире раздвигая ее ляжки.
– Да, да, нравится… ах! Да, да!
Его пальцы скользнули внутрь, и он принялся ласкать ее, пока она не застонала сквозь зубы, вцепившись ногтями ему в плечо.
И вот он уже оказался сверху и осторожно проник в нее, не сводя внимательного взгляда с ее лица. Она была подобна шелку, смазанному маслом.
– Энни, Энни, – повторял он снова и снова, стараясь двигаться как можно осторожнее. – Тебе не больно?
Анна лишь улыбнулась в ответ. Больно ли ей? Она обхватила его руками и ногами, упиваясь блаженством близости, чувствуя, как облегчение и радость окутывают их обоих волшебным плащом.
– Почему ты пришла? – спросил Броуди, не отрываясь от ее губ. – Зачем ты вернулась?
– Я хотела тебя увидеть… Просто увидеть тебя… – Они опять страстно поцеловались, а потом перестали, чтобы не отвлекаться. Броуди позабыл, что надо сдерживаться, быть терпеливым и делать все вовремя, позабыл об осторожности, когда почувствовал, как нежно пульсирует ее плоть, как она сжимается и распускается вокруг него подобно цветку. Они достигли вершины вместе – легко и просто, безо всяких усилий, и для Анны это стало ответом на все вопросы, самым чудесным решением, о каком она только могла мечтать.
* * *
– Мою мать звали Элизабет Броуди. Она была родом из Ирландии. Когда я был маленьким, она казалась мне очень красивой. Волосы у нее были почти такого же цвета, как у тебя, Энни. Но очень скоро она превратилась в старуху. Ей было тридцать шесть, когда она умерла.
– Отчего она умерла?
Пальцы Броуди поглаживали волосы Анны, рассыпавшиеся у него по груди, но, услыхав вопрос, он захватил полную горсть и сжал в кулаке.
– Она надорвалась на работе. Чтобы мы с Ником не умерли с голоду.
Анне стало зябко, она натянула одеяло, укрывая и себя, и Джона. Она лежала на сгибе его локтя, положив голову ему на плечо, а руку – на грудь.
– Расскажи мне о ней.
Броуди прижался губами к ее лбу.
– Я никогда раньше никому о ней не рассказывал. Но тебе я хочу рассказать.
Анна закрыла глаза и стала ждать.
– Ее семья была небогата, но родители дали ей хорошее образование. Она покинула родной дом, когда ей исполнилось восемнадцать, и отправилась в Уэльс, чтобы занять место гувернантки. Ее нанял Риджис Ганн, граф Бэттиском. Он жил в старинном особняке в долине Глеморган. Его жена умерла, оставив ему маленькую дочь. Моя мать полюбила Ганна, и стала его любовницей.
Анна тихонько гладила его по груди, но теперь ее рука замерла.
– Он был твоим отцом?
– Да. Его дочь умерла от лихорадки, а через какое-то время моя мать родила двойню – Николаса и меня. Мы жили в большом особняке, похожем на дворец, как одна семья, пока нам с Ником не исполнилось шесть лет. Граф по полгода проводил в Лондоне, у него там были деловые интересы. Нашу с Ником мать он выдавал за экономку. Поблизости не было других поместных дворян, так что сплетничать про них было некому, кроме слуг. Матушка пользовалась всеми привилегиями законной супруги, да и по сути была ему настоящей женой. Нам с Ником она дала надлежащее воспитание.
– А потом? – спросила Анна, когда он умолк.
– А потом… потом все изменилось. Всю правду я узнал лишь много лет спустя, когда она уже умирала. Она рассказала все мне, но утаила от Ника.
Анна приподнялась на локте, чтобы видеть его лицо.
– Однажды мама получила письмо от графа из Лондона, где сообщалось, что он возвращается домой через две недели с новой женой. Он распорядился, чтобы мы переехали из господского дома в один из принадлежавших ему коттеджей в деревне. Ничего не изменится, писал он, она по-прежнему останется его любовницей, у нас будет все, что нам нужно. Он будет часто навещать нас.
Анна отвернулась, щадя его чувства.
– Как поступила твоя мать?
– Она уехала. В тот же день собрала все наши вещи и покинула дом. Ради нас она старалась сделать вид, что это такая игра. Приключение. Нам было всего по шесть лет, но мы видели, как ей тяжело. Она никогда не плакала при нас, но мы все знали.
– Куда же вы поехали?
– В Лланучлин. Это небольшое селение в дальнем конце озера Бала. Мама нашла работу прядильщицы, и мы поселились втроем в полуразвалившейся лачуге.
Броуди рассеянно погладил ее по затылку, проводя пальцами, как гребешком, по шелковистым волосам.
– Это была безрадостная жизнь, – признался он после минутного молчания.
– Почему она не вернулась в Ирландию?
– Потому что семья не приняла бы ее обратно.
– О господи, Джон! А граф? Он вас так и не нашел, не приехал…
– Один раз приезжал. Сам я этого не помню, об этом потом рассказала мать. Он приказал ей вернуться назад. Она отказалась наотрез. Произошла страшная ссора. Он уехал, и больше они друг с другом не встречались. Всякий раз, как он посылал ей деньги, она возвращала их обратно. А потом у него появился законный наследник, сын от его второй жены, и тогда деньги и письма перестали приходить.
Анна опять положила голову на плечо Броуди и обняла его, стараясь не заплакать, хотя слезы то и дело наворачивались ей на глаза.
– Должно быть, вам пришлось очень нелегко.
– «Нелегко» – это не то слово. Эта жизнь убила ее, С тех самых пор я возненавидел отца.
Анна вздрогнула, словно ощутив ледяное прикосновение, и крепче притянула его к себе, чтобы согреть.
– Почему твоя мать не говорила Николасу то, что рассказала тебе? – спросила она, прижимаясь губами к ямочке у основания его горла.
Теперь уже ему пришлось щадить ее чувства, и он продолжил, тщательно подбирая слова:
– Когда отец нас бросил, для Ника это стало страшным ударом, Энни. Он все переживал тяжелее, чем я. Катастрофа разразилась так внезапно: только что мы жили безбедно и вдруг лишились всего. Наша мать не желала об этом говорить, никогда не объясняла, что случилось, хотя он ей покоя не давал – все время приставал с расспросами. Наша новая жизнь была ему ненавистна, он ужасно страдал и никак не мог смириться. Ему так много было нужно! Он хотел, чтобы у нас опять было все.
Броуди сделал паузу.
– Я думаю, она так и не сказала Нику, кто его отец, потому что боялась, что он отправится к графу и будет требовать у него денег. А она была очень горда: она бы этого не потерпела.
Глаза у Анны затуманились от слез. Она знала, что Броуди прав. Николас потребовал бы у отца денег, не считаясь ни с чем. Она спрятала лицо, чтобы скрыть боль, и ни о чем больше не спросила.
Молчание затягивалось.
– Тебе жаль его? – спросил наконец Броуди. – Ты на него все еще сердишься?
– Да, – ответила она глухо, не отрывая лица от его груди. – Я сержусь, и мне жаль его.
– Но, несмотря ни на что, он сумел получить образование и стать джентльменом, Энни, а я…
Анна вскинула голову, прервав его на полуслове. Ее глаза метали искры.
– Ты куда больше достоин звания джентльмена, Джон, чем «Николас Бальфур». Он не смог бы с тобой сравняться, даже если бы прожил до ста лет!
– Но он…
– Он был жуликом и вором. Вся его жизнь была ложью. Моя любовь к нему была каким-то наваждением, а он меня вообще никогда не любил.
– Я не могу его судить. Мне жаль, что он причинил тебе боль. – Броуди тяжело вздохнул и признался: – Я тоскую по нему.
Анна притихла, ощущая стук его сердца под своей ладонью. Когда она опять подняла голову, в ее лице больше не было гнева.
– Ну, тогда я его прощаю от всей души. Ради тебя.
Броуди притянул ее к себе и с благодарностью поцеловал.
– Когда я с тобой, я не чувствую боли, Энни. Ты делаешь меня счастливым.
– Я хочу сделать тебя счастливым.
Она сказала это шепотом и крепко зажмурила глаза, чтобы он не догадался, что она плачет. Она заставила его опуститься ниже на подушке и принялась целовать, пока огонь не охватил их обоих. Броуди ласкал ее с нежностью, а она его с отчаянным неистовством. Потом их поглотила страсть, они позабыли и о прошлом, и о будущем. Время перестало существовать, они превратились в единое целое.
Когда они разжали объятия, Джон смиренно попросил только об одном: чтобы она была рядом, когда он проснется утром. Анна обещала.
Глава 24
Но Анна не сдержала свое обещание. Она проснулась в холодном поту, очнувшись от кошмара. Ей приснилось, что она появляется в гостиной тети Шарлотты совершенно голая, чтобы угостить семейство Миддоузов чаем с пирожными. Все они в шоке, Гортензия вопит: «Мне дурно, я умираю!» и зажимает глаза ладонями, но Анна ничего не может с собой поделать: она в ловушке, ей некуда бежать, она таинственным и непостижимым образом обречена до конца своих дней сервировать чай, в чем мать родила.
Проснувшись и испуганно раскрыв глаза, Анна почувствовала руку Броуди у себя на груди. Обманчивого лунного света больше не было, и страшная правда обрушилась на нее всей своей немилосердной тяжестью: она провела ночь в постели с мужчиной, который не был ее мужем. Но даже сейчас, когда его пальцы непроизвольно сжались во сне, она ощутила зов своей мгновенно проснувшейся женской плоти.
В коридоре послышался звук шагов, звон посуды на подносе. Анна стремительно выскочила из постели, скинув с себя руку Броуди.
– Погоди! – сонно пробормотал он ей вслед. Голая, даже не обернувшись, она пулей проскочила по комнате и скрылась за дверью гардеробной в тот самый миг, когда Перлман с негромким почтительным стуком открыл дверь из коридора и вошел в спальню.
…Забравшись в горячую ванну, Анна лежала в мыльной воде, несчастная и подавленная. У нее самым неописуемым образом ныли мускулы, о существовании которых она раньше даже не подозревала. Но вместо того чтобы осмыслить причину, вызвавшую эту боль, Анна думала о другом. Она влюбилась.
Ей и без того уже было невыносимо больно при мысли о неизбежном расставании с Броуди: она даже подумать об этом не могла. Но если она его любит, рассудила Анна, ей будет во сто крат хуже, хотя куда уж тут хуже – вообразить невозможно. Она закрыла лицо руками, вспоминая события прошлой ночи. Она старалась утешить себя простым и логичным объяснением: ее подтолкнула к нему в объятия отчаянная ревность из-за Дженни. Но никакого облегчения Анна не ощутила, прекрасно понимая, что пытается обмануть себя. Она пошла к нему, потому что сама этого хотела.
У нее был только один разумный выход: пока еще не поздно, надо положить конец этой слабости, этой… плотской зависимости от мистера Броуди. Если она не сделает этого сейчас, то потом, после неизбежного расставания с ним, ей будет только хуже. «Что это – мужество или трусость? – с горечью спросила себя Анна. – Наверное, ни то ни другое, просто стремление выжить».
Рассердится ли Джон? Она постарается все ему растолковать так, чтобы он понял. Если она ему действительно небезразлична, он поймет, что ей необходимо защитить себя. Анне не хотелось заставлять его страдать, она с большей готовностью страдала бы сама, однако такой выход представлялся ей не только наиболее приемлемым, но и наилучшим. И если они оба приложат усилия, то безусловно смогут…
Внезапно дверь распахнулась настежь, и в комнату ворвался Броуди. Анна не заперла ее по привычке, твердо зная, что никто в доме Журденов ни за что не посмеет вторгнуться за закрытую дверь ванной. Она взвизгнула и свернулась клубочком, а потом густо покраснела, понимая, что выглядит нелепо.
– Чувствуешь себя грязной, да, Энни? Тебе не терпится поскорее отмыться?
Его внезапное вторжение ошеломило ее.
– Ничего по…
Анна запнулась и от неожиданности вздрогнула, когда он яростным пинком захлопнул дверь.
– Что ты здесь делаешь? Будь добр, оставь меня одну, чтобы я могла…
– Ну уж нет. – Броуди подошел ближе и опустился на колени рядом с ванной. – Лучше скажи, какого черта ты здесь делаешь?
– Я… Что ты имеешь в виду?
– Что ты там прячешь?
Она опять покраснела, но еще сильнее скрючилась в ванне, как ощетинившийся ежик.
Броуди схватил ее правую руку, обнимавшую левое плечо, и начал по одному отгибать пальцы. Анна пронзительно закричала и шлепнула его по руке, разбрызгивая мыльную воду по всей комнате.
Тут послышался деликатный стук в дверь, и на пороге появилась Джудит со стопкой глаженого белья в руках. Увидев Броуди, она остановилась как вкопанная, с разинутым ртом.
– Убирайся! – рявкнул он, поднимаясь на ноги.
– Останьтесь, Джудит, – попросила Анна.
– Я сказал: вон отсюда!
– Останьтесь!
Броуди схватил Джудит за плечо, развернул ее кругом и силой вытолкал за дверь. Анна вспыхнула от возмущения:
– Будь ты проклят!
Это потрясло их обоих. Голубые глаза Броуди грозно прищурились, губы вытянулись в угрюмую тонкую линию. Он высунул голову за дверь и крикнул в коридор:
– Ты уволена! Жалованье за две недели и паршивую рекомендацию – вот все, что ты получишь!
Дверь захлопнулась во второй раз, да так, что в окнах задребезжали стекла.
От негодования у Анны руки сами собой сжались в кулаки. Она издала сдавленный вопль, когда Броуди наклонился и, подхватив ее под мышки, заставил подняться на ноги. Его одежда промокла насквозь, но ему было все равно. Одной ногой, обутой в сапог, он вступил прямо в ванну, полную воды, и всем телом прижал Анну спиной к стене. Гневную тираду, которую она готовилась на него обрушить, его губы прервали в самом начале; его руки – жадные, нетерпеливые – скользили повсюду, возбуждая ее с легкостью, показавшейся ей прямо-таки унизительной. Спиной и ягодицами она ощущала холодное и неприятное прикосновение изразцовой стены, а грудью и животом – его горячее тело. Постепенно его жаркий поцелуй стал непереносимо нежным, он прошептал ее имя, растаявшее, как сахар, у нее на губах, и она смягчилась. Ее мокрые руки обвились вокруг его шеи.
– Ты от меня никуда не денешься, – проворчал Броуди, не отрываясь от нее. – Так нечестно: нельзя показать человеку дорогу в рай, а потом захлопнуть ворота у него перед носом.
– Пожалуйста, – проговорила Анна, чуть не плача, – отпусти меня. Ты не понимаешь.
– Я все понимаю. Но у тебя этот номер не пройдет, так и знай. Я тебе не позволю. Знаю, ты напугана, но мне плевать. Черт побери, Энни, я взял бы тебя прямо сейчас, и ты бы мне не отказала. Нет, не отказала бы, и нам обоим это известно. Но у меня назначена встреча с Доуэрти, и я не могу опаздывать, а не то, клянусь богом, я бы плюхнулся прямо в эту дурацкую ванну, уложил бы тебя сверху, а потом заставил бы тебя кончать снова и снова…
– Прекрати! Замолчи! О боже… – Она зажала уши ладонями, но он заставил ее опустить руки.
– Ты проведешь в моей постели и эту ночь, и все остальные ночи, пока за мной не придут и не уволокут меня отсюда.
– Нет!
Броуди опять схватил ее за руки и завел их ей за спину.
– Нравится тебе это или нет, но, пока время не вышло, ты моя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45