Потом Луций перенес ее через порог, и молодых повели в спальню. Гости в буквальном смысле лезли в двери и окна, стремясь разглядеть убранство комнаты и выражение лиц новобрачных, тогда как почтенные матроны исподволь вытесняли их обратно.
В конце концов старшая из женщин усадила невесту на брачную постель, ставни и двери были крепко закрыты – молодые остались одни.
Поскольку масляный светильник сильно коптил, вскоре Луций открыл окно. Ночь угольной чернотою простиралась до самого горизонта, из этой тьмы доносилось чуть влажное, свободное дыхание свежего ветра, и Ливий чудился в вышине глухой, мрачный и торжественный гул чего-то неведомого и великого. Иногда слышался легчайший трепет листьев и треск ветвей в саду. Казалось, весь мир превратился в бесконечное подземелье, освещаемое разве что огненными глазами звезд, да лунным сиянием, ложившимся на вершины далеких гор, подобно серебряной пене.
Ливия сидела неподвижно, не делая попытки встать или лечь. Оглушенная все еще звучавшими в ушах голосами, опьяненная острым запахом сосновой смолы, утомленная многочисленными, малопонятными и ненужными действиями, она чувствовала смертельную усталость и цепенящее бессилие. Ее тело было натянуто, как струна, а лицо словно окостенело. Больше ей не придется отвоевывать у жизни каждый шаг, но не придется и… жить, видя окружающий мир во всех красках, с восторгом внимая всему, что происходит на свете. Впереди лежал бесконечный путь, и это был путь в никуда. Ливий чудилось, будто она упала и лежит на земле, будучи не в силах не то чтобы подняться, но даже шевельнуть рукой. Несколько дней назад, все еще на что-то надеясь, она отправила Тарсию с посланием к Гаю: она силилась разорвать тот живой и зыбкий мрак, в котором отныне жила ее душа, но… Рабыня вернулась и, глядя жалкими глазами, сообщила, что Гай Эмилий съехал с квартиры. «Наверное, он уехал домой», – сказала Тарсия. После чего Ливия поняла: все кончено.
Она сидела и думала, пока в конце концов на нее не снизошло некое успокоение – больше не нужно притворяться, чего-то ждать, лгать, напрягать душевные и телесные силы. Она словно бы совсем позабыла о только что состоявшейся свадьбе и о Луций Ребилле, который, чуть помедлив, тоже присел на край ложа. Он по-прежнему был полностью одет, только снял венок (обычно это проделывала невеста). Когда он повернул голову, их взгляды встретились: Ливий почудилось, будто в отражении падавшего в окно лунного сияния в его серых глазах вспыхнули странные голубоватые искры, между тем лицо Луция казалось белым даже в красновато-желтом свете масляной лампы. Ливия медленно встала и прислонилась к стене, невольно сжав кулаки.
Поглядев на нее с полминуты, Луций произнес усталым голосом:
– Ты собираешься простоять возле стены всю ночь? Должно быть, ты утомилась не меньше моего. Ложись; поверь, я не стану брать тебя силой. – В последней фразе прозвучала горькая и отчасти презрительная усмешка.
Ливия глубоко вздохнула. Сначала ее лицо залил горячий румянец, потом она побледнела.
Так она стояла, то вспыхивая, то угасая, и не произносила ни слова. Молчание тянулось довольно долго, пока она не решилась произнести:
– То, в чем я тебе призналась, правда, Луций.
Ливия не отвела глаз; она смотрела на него с испытующей открытостью, и тогда он ответил со странным далеким взглядом, какого она никогда у него не видела:
– Я это понял.
– Должно быть, ты собираешься меня наказать?
– Полагаю, ты уже наказана – и достаточно сильно! А у меня, поверь, нет никакого желания причинять тебе зло, – сказал он с обычной маской отчужденного спокойствия на лице.
– Ты уже причинил его! – вырвалось у нее. – Не понимаю, как можно жениться без душевного влечения, без любви, подчиняясь лишь корыстному расчету!
Луций переменил позу: теперь он сидел вполоборота к ней – на его фигуре и лице и играл красный отсвет пламени, несколько ожививший эти каменные черты.
– Я не Цезарь, Ливия, у меня нет власти и не так уж много денег. Еще в детстве я был слабее своих сверстников, и потому мне часто приходилось усмирять свои чувства, подчиняясь обстоятельствам. Одновременно я учился думать. Я был бы рад жить так, как диктуют желания, но повторю, я не обладаю тем, что давало бы мне подобную свободу. Что касается женитьбы… Как говорил Аристотель: «Мы женимся, чтобы иметь законных детей и верного сторожа нашего домашнего имущества». Он был греком. А римлянин женится в первую очередь для того, чтобы обрести верную подругу и спутницу жизни. Мне всегда казалось, что ты подходишь для этой роли, и, если б было иначе, я бы тебя не избрал. Надеюсь, я вправе рассчитывать на то, что ты будешь мне доброй советницей и верной помощницей в делах? Взамен обещаю окружить тебя таким уважением и заботой, какие умные люди ценят несравненно выше любовных признаний.
По напряженному телу Ливий пробежала медленная дрожь.
– И ты не станешь меня упрекать?
– Думаю, ты дашь мне нечто большее, чем глупое удовольствие знать, что я был у тебя первым. Думаю, отдав себя на растерзание опустошительной любовной страсти, ты потеряла больше, чем ожидала, зато, полагаю, приобрела некое понимание жизни и людей. Пройдет немного времени, и ты окончательно убедишься в том, что истинно ценно в этом мире.
– Ты будешь настаивать на выполнении супружеского долга?
Луций смотрел на нее твердым и открытым взглядом.
– Конечно. Я мужчина, Ливия.
– Но вокруг полно куртизанок и красивых рабынь!
– Не далее, как сегодня, я поклялся хранить верность своей жене. А я не из тех, кто нарушает клятвы.
Ливия произнесла в ответ странно тонким и резким голосом:
– Мне нравятся твои слова, Луций. Что ж, ты получишь меня по праву, пусть не возлюбленного, но супруга. Я обещаю. Но… не сегодня.
– Хорошо. По крайней мере, позволь развязать твой пояс – ты же не хочешь, чтобы о нас ходили сплетни?
Ливия кивнула и нерешительно приблизилась к ложу.
Луций долго теребил сложный узел, нетерпеливо дергая; наконец он схватил кинжал и разрезал пояс – в этом резком движении прорвались сдерживаемые им чувства.
– Ложись! – отрывисто произнес он. – Погасим свет и закроем ставни. Лампа сильно коптит, а из окна тянет холодом.
Ливия легла поверх покрывала, не снимая одежды, и свернулась клубочком. В темноте она слышала, как Луций тоже прилег на другой стороне кровати, и вскоре все стихло.
ГЛАВА VIII
Когда Луций проснулся, было еще темно. Он тихо встал и приоткрыл ставни. На небе беспокойно вспыхивали и мерцали звезды, наполовину оголившиеся деревья в саду жалобно стонали под порывами резкого ветра. Но над черными гребнями гор уже плыла розоватая кромка света, и небеса над нею приобрели оттенок нежной зелени. Немного постояв, Луций повернулся, подошел к кровати и склонился над Ливией. Он не собирался ее будить, но что-то в позе девушки насторожило его. Она лежала такая неподвижная, словно окоченевшая, и, казалось, не дышала. Луций осторожно потряс Ливию за плечо – она не откликнулась, тогда он приподнял падавшее на лицо покрывало и отпрянул: она лежала, стиснув зубы, с неестественным багровым румянцем на землистом лице. Сначала Луций страшно перепугался, подумав, что она приняла яд, и немного успокоился, прикоснувшись к ее телу, – руку обжег ровный сухой жар. Луций выбежал из спальни, как был, в нижней тунике, и принялся громко скликать рабов. Одного послал за врачом, другого – в дом Марка Ливия; приказал рабыням принести воды и приготовить чистую одежду.
Вернувшись в спальню, сам снял с Ливий брачный наряд, укрыл ее одеялом и в ожидании врача смачивал ей лоб и виски холодной водой с уксусом.
Вскоре прибыл Кердон, грек, самый известный в ту пору врач на Палатине; осмотрев больную, нашел у нее тяжелую форму лихорадки. Она поправится, сказал он, но не скоро. Это повторили и Марку Ливию, который пришел несколько позже. Тот расстроено кивнул, он был готов заплатить любые деньги, лишь бы снова увидеть дочь здоровой.
Ливий дали успокоительного питья, и она заснула. Оставив ее под присмотром рабынь, Луций вышел в атрий, к тестю.
– Здесь нет моей вины, – поспешно произнес он. Марк Ливий поднял ладонь.
– Знаю. Не беспокойся. – И озадаченно повторил уже слышанную Луцием фразу: – Ливия очень впечатлительная девушка. – Потом медленно прибавил: – К сожалению, даже богам не всегда известно, что таит человек в своей душе. Будь к ней внимательней, Луций…
– Конечно. Не хочешь ли выпить вина?
– Хорошее предложение. – Марк Ливий принял чашу из рук зятя и пригубил. – Придется отменить назначенный на сегодня пир.
Луций пожал плечами:
– Что поделаешь! Главное, чтобы Ливия выздоровела.
– Скажи, – Марк Ливий помедлил в нерешительности – Она не разочаровала тебя?
Луций вскинул невозмутимый взор.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду. Конечно, нет. Я считал и считаю Ливию безупречной. Уверен, из нее получится прекрасная хозяйка дома и верная спутница жизни.
Марк Ливий поставил чашу на стол.
– Хотел кое-что сказать… Дело в том, что я принял решение поручить Дециму загородные владения: позднее они отойдут к нему. Тебя же назначу своим доверенным лицом в Риме, ты станешь моим преемником в делах, я помогу тебе сделать карьеру, разумеется, при условии, что ты поклянешься оберегать Ливию и заботиться о ней до конца своих дней.
Он говорил деловито и спокойно, а Луций сидел, не шевелясь, и напряженно глядел на тестя. Потом сказал:
– Я охотно дам такое обещание, но ведь Децим твой сын… Да и я… достоин ли столь высокой чести?
– Твой покойный отец был моим другом, и я знаю тебя лучше, чем кто-либо. А Децим… – Марк Ливий сделал неопределенный жест рукой. – Он должен жить за пределами Рима. Здесь слишком много соблазнов. К тому же мои загородные владения имеют немалую цену. Он ничего не потеряет в деньгах.
– Но Рим – это карьера, величие, власть! Марк Ливий усмехнулся уголками губ.
– Хорошо, что ты понимаешь это именно так. Но ведь ты помнишь и другое, то, чему тебя учили еще в детстве?
– «Благосостояние государства да будет главным законом», – не моргнув, изрек Луций.
Марк Ливий поднялся с места.
– Я стану проведывать Ливию каждый день. Прикажи, чтобы в комнате хорошо топили, и постоянно следи за ее самочувствием.
– Разумеется.
Накинув плащ, Луций проводил тестя до самых ворот. Наступали холода; от земли уже веяло леденящим дыханием – предвестником грядущей зимы. В ту осень выдался диковинный для Северной Италии урожай винограда – в Рим навезли невиданное количество тяжелых гроздей самых различных сортов и цветов, от прозрачно-зеленых, до покрытых тончайшим восковым налетом бархатисто-синих, почти черных. Взглянув на громоздившиеся у входа плетеные корзины, Луций подумал, что свежий виноградный сок будет очень полезен для Ливий.
– Скажи, Децим знает о твоем решении? – спросил он тестя.
– Узнает в надлежащее время, – жестко произнес Марк Ливий и, прибавив «Да хранят тебя боги! Прощай!», удалился, хотя и спешным, но вместе с тем, как истинный римлянин, полным достоинства шагом.
Ливия лежала на широкой кровати, то проваливаясь в пропасть головокружения и слабости, то выкарабкиваясь из нее. Иногда в мгновенья просветления ей казалось, будто все в ее душе разрушено до основания: сначала следовал обвал за обвалом, но после наступила тишина. Порой же ей чудились некие величественные светлые храмы, очертания которых смутно проступали сквозь марево забытья, и тогда она думала, вспоминая Сократа: в самом деле, настоящая ли это жизнь, жизнь людей, обреченных на смерть, или всего лишь некое ослепление? И не мертва ли уже ее душа, если ей более не нужны ни ясность, ни порядок, ни красота?
Как и говорил врач, Ливия выздоравливала медленно и окончательно встала на ноги только в начале децембрия, через несколько дней после отъезда Цезаря в Испанию, где тот намеревался окончательно разделаться с Помпеем, и накануне дня рождения своего брата Децима. Было довольно холодно, весь мир казался зыбким, серым и безнадежно голым. Листва с деревьев опала – рощи и парки отливали тусклым серебром, холмы казались глинистыми, лишь кое-где торчали робкие тонкие стрелки пожелтевших травинок, а изрезанные колесами повозок дороги были ужасно грязны. Ночи стояли сырые, а днем резкий ветер трепал деревья, и по небу неслись космы пепельных облаков. И лишь иногда, если между туч пробивалось солнце, воздух делался ясен и чист, как ключевая вода.
Когда Ливия впервые вышла в сад своего нового дома, ее качало так, будто она неделю плыла по морю на плохом судне. Она стояла рядом с верной Тарсией, глядя на привычный мир так, словно вернулась сюда после долгой отлучки. Вокруг стояла тишина, а в сердце Ливий была пустота: сейчас внешний и внутренний мир странным образом гармонировали друг с другом. Вглядываясь в дымчато-лиловые дали холмов и низин, Ливия невольно задавала себе вопрос: есть ли дело богам до радостей и бедствий миллионов безвестных существ, которые проживут мгновение и уступят место другим? И от этих мыслей ее охватывало странное спокойствие.
– Мне известно, что ты чувствуешь, госпожа, – услышала Ливия тихий голос Тарсии и повернула к ней бледное, точно на старой фреске лицо.
– И что же?
– Нет сил жить и умереть нельзя.
– Почему нельзя?
Гречанка глубоко вздохнула и ответила, глядя на госпожу ясными сухими глазами:
– Потому что все-таки от этого не умирают.
– Ты ничего не знаешь о своем Элиаре? – помолчав, спросила Ливия.
– Ничего. Сейчас нет гладиаторских игр, стало быть, нет и надписей на колоннах. А в школу я больше не пойду.
– И все-таки ты не можешь его забыть?
– Нет. Но я и не пытаюсь это сделать.
– Ты чего-то ждешь?
– Нет, просто живу.
…Через несколько дней Ливия нашла в себе силы заняться хозяйственными делами. Взяв ключи, она обошла все владения и заглянула в каждую постройку. Она сразу увидела, что хотя в доме ее мужа заведены неплохие порядки, этому дому явно не хватает женского глаза и женской руки. Ливия тщательно осмотрела запасы шерсти, топлива, продуктов и дала рабам множество указаний, что и как лучше хранить; собственноручно купила на рынке новую посуду и разные полезные вещи, велела почистить бассейн и починить фонтан… В доме Луция было куда меньше комнат, чем в особняке Марка Ливия, и обстановка выглядела много беднее. Ливия понимала, что и ей, и рабам придется немало потрудиться, чтобы создать во внутреннем дворике такой же прелестный уголок, какой с детства радовал ее глаз в отцовском доме. Хотя, признаться, она даже не могла ответить на вопрос, скучает или нет по тому дому… Собственно, сейчас ей было все равно, где жить. И все-таки, памятуя старинную пословицу, гласящую, что два лучших дара, какие боги посылают человеку, это хорошая мать и хорошая жена, Ливия с усердием принялась за дело. Она говорила себе, что должна отблагодарить своего супруга хотя бы таким образом, отблагодарить за заботу о ней в дни ее болезни и за то, что он не тревожил ее сейчас ни вопросами, ни разговорами, предоставлял ей право побыть наедине с самою собой.
Ливия так привыкла засыпать и просыпаться одна в той самой комнате, которая считалась их супружеской спальней, что искренне удивилась и испугалась, когда Луций вошел туда поздно вечером, когда она уже собиралась погасить лампу.
– Ты? – растерянно произнесла она. – Что случилось?
– Мы так мало видимся днем, что я решил проведать тебя сейчас, – промолвил он, останавливаясь возле кровати.
– Днем у меня очень много забот, – сказала Ливия, чтобы что-то ответить.
– Ты так рьяно взялась за дела – признаться, я даже не ожидал. Конечно, я не думал, будто ты всего лишь избалованная роскошью патрицианка, и все же…
– Отец воспитывал меня в строгости, – ответила Ливия и тут же покраснела. Затем прибавила: – Хотя у меня не было матери, я обучена всему, что должна знать и уметь хозяйка дома.
Луций присел на кровать, и Ливия увидела, как изменился его взгляд. Он смотрел на нее по-хозяйски властно и в то же время настороженно. И мелькнувшая было улыбка погасла, едва он заметил, как задрожали пальцы Ливий, как, вцепившись в край одеяла, она непроизвольно потянула его на себя.
– Я предоставлю тебе полную свободу распоряжаться деньгами, рабами, домом, обещаю не принимать важных решений, не посоветовавшись с тобой… Я не позволю одного: пренебрегать мною и моими желаниями! – сухо произнес он.
Ливия молчала. Все оказалось сложнее, чем она думала. И главное, было некуда отступать. Теперь ей осталось перейти ту последнюю черту, о которой она говорила Гаю.
– Я помню о своем обещании, Луций.
– Надеюсь, я дал тебе достаточно времени для того, чтобы прийти в себя после болезни?
– Да. И я благодарна за это.
– Прекрасно, – сказал он.
Ливия лежала, наблюдая, как он раздевается, с таким чувством, какое, наверное, испытывала привязанная к скале Андромеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
В конце концов старшая из женщин усадила невесту на брачную постель, ставни и двери были крепко закрыты – молодые остались одни.
Поскольку масляный светильник сильно коптил, вскоре Луций открыл окно. Ночь угольной чернотою простиралась до самого горизонта, из этой тьмы доносилось чуть влажное, свободное дыхание свежего ветра, и Ливий чудился в вышине глухой, мрачный и торжественный гул чего-то неведомого и великого. Иногда слышался легчайший трепет листьев и треск ветвей в саду. Казалось, весь мир превратился в бесконечное подземелье, освещаемое разве что огненными глазами звезд, да лунным сиянием, ложившимся на вершины далеких гор, подобно серебряной пене.
Ливия сидела неподвижно, не делая попытки встать или лечь. Оглушенная все еще звучавшими в ушах голосами, опьяненная острым запахом сосновой смолы, утомленная многочисленными, малопонятными и ненужными действиями, она чувствовала смертельную усталость и цепенящее бессилие. Ее тело было натянуто, как струна, а лицо словно окостенело. Больше ей не придется отвоевывать у жизни каждый шаг, но не придется и… жить, видя окружающий мир во всех красках, с восторгом внимая всему, что происходит на свете. Впереди лежал бесконечный путь, и это был путь в никуда. Ливий чудилось, будто она упала и лежит на земле, будучи не в силах не то чтобы подняться, но даже шевельнуть рукой. Несколько дней назад, все еще на что-то надеясь, она отправила Тарсию с посланием к Гаю: она силилась разорвать тот живой и зыбкий мрак, в котором отныне жила ее душа, но… Рабыня вернулась и, глядя жалкими глазами, сообщила, что Гай Эмилий съехал с квартиры. «Наверное, он уехал домой», – сказала Тарсия. После чего Ливия поняла: все кончено.
Она сидела и думала, пока в конце концов на нее не снизошло некое успокоение – больше не нужно притворяться, чего-то ждать, лгать, напрягать душевные и телесные силы. Она словно бы совсем позабыла о только что состоявшейся свадьбе и о Луций Ребилле, который, чуть помедлив, тоже присел на край ложа. Он по-прежнему был полностью одет, только снял венок (обычно это проделывала невеста). Когда он повернул голову, их взгляды встретились: Ливий почудилось, будто в отражении падавшего в окно лунного сияния в его серых глазах вспыхнули странные голубоватые искры, между тем лицо Луция казалось белым даже в красновато-желтом свете масляной лампы. Ливия медленно встала и прислонилась к стене, невольно сжав кулаки.
Поглядев на нее с полминуты, Луций произнес усталым голосом:
– Ты собираешься простоять возле стены всю ночь? Должно быть, ты утомилась не меньше моего. Ложись; поверь, я не стану брать тебя силой. – В последней фразе прозвучала горькая и отчасти презрительная усмешка.
Ливия глубоко вздохнула. Сначала ее лицо залил горячий румянец, потом она побледнела.
Так она стояла, то вспыхивая, то угасая, и не произносила ни слова. Молчание тянулось довольно долго, пока она не решилась произнести:
– То, в чем я тебе призналась, правда, Луций.
Ливия не отвела глаз; она смотрела на него с испытующей открытостью, и тогда он ответил со странным далеким взглядом, какого она никогда у него не видела:
– Я это понял.
– Должно быть, ты собираешься меня наказать?
– Полагаю, ты уже наказана – и достаточно сильно! А у меня, поверь, нет никакого желания причинять тебе зло, – сказал он с обычной маской отчужденного спокойствия на лице.
– Ты уже причинил его! – вырвалось у нее. – Не понимаю, как можно жениться без душевного влечения, без любви, подчиняясь лишь корыстному расчету!
Луций переменил позу: теперь он сидел вполоборота к ней – на его фигуре и лице и играл красный отсвет пламени, несколько ожививший эти каменные черты.
– Я не Цезарь, Ливия, у меня нет власти и не так уж много денег. Еще в детстве я был слабее своих сверстников, и потому мне часто приходилось усмирять свои чувства, подчиняясь обстоятельствам. Одновременно я учился думать. Я был бы рад жить так, как диктуют желания, но повторю, я не обладаю тем, что давало бы мне подобную свободу. Что касается женитьбы… Как говорил Аристотель: «Мы женимся, чтобы иметь законных детей и верного сторожа нашего домашнего имущества». Он был греком. А римлянин женится в первую очередь для того, чтобы обрести верную подругу и спутницу жизни. Мне всегда казалось, что ты подходишь для этой роли, и, если б было иначе, я бы тебя не избрал. Надеюсь, я вправе рассчитывать на то, что ты будешь мне доброй советницей и верной помощницей в делах? Взамен обещаю окружить тебя таким уважением и заботой, какие умные люди ценят несравненно выше любовных признаний.
По напряженному телу Ливий пробежала медленная дрожь.
– И ты не станешь меня упрекать?
– Думаю, ты дашь мне нечто большее, чем глупое удовольствие знать, что я был у тебя первым. Думаю, отдав себя на растерзание опустошительной любовной страсти, ты потеряла больше, чем ожидала, зато, полагаю, приобрела некое понимание жизни и людей. Пройдет немного времени, и ты окончательно убедишься в том, что истинно ценно в этом мире.
– Ты будешь настаивать на выполнении супружеского долга?
Луций смотрел на нее твердым и открытым взглядом.
– Конечно. Я мужчина, Ливия.
– Но вокруг полно куртизанок и красивых рабынь!
– Не далее, как сегодня, я поклялся хранить верность своей жене. А я не из тех, кто нарушает клятвы.
Ливия произнесла в ответ странно тонким и резким голосом:
– Мне нравятся твои слова, Луций. Что ж, ты получишь меня по праву, пусть не возлюбленного, но супруга. Я обещаю. Но… не сегодня.
– Хорошо. По крайней мере, позволь развязать твой пояс – ты же не хочешь, чтобы о нас ходили сплетни?
Ливия кивнула и нерешительно приблизилась к ложу.
Луций долго теребил сложный узел, нетерпеливо дергая; наконец он схватил кинжал и разрезал пояс – в этом резком движении прорвались сдерживаемые им чувства.
– Ложись! – отрывисто произнес он. – Погасим свет и закроем ставни. Лампа сильно коптит, а из окна тянет холодом.
Ливия легла поверх покрывала, не снимая одежды, и свернулась клубочком. В темноте она слышала, как Луций тоже прилег на другой стороне кровати, и вскоре все стихло.
ГЛАВА VIII
Когда Луций проснулся, было еще темно. Он тихо встал и приоткрыл ставни. На небе беспокойно вспыхивали и мерцали звезды, наполовину оголившиеся деревья в саду жалобно стонали под порывами резкого ветра. Но над черными гребнями гор уже плыла розоватая кромка света, и небеса над нею приобрели оттенок нежной зелени. Немного постояв, Луций повернулся, подошел к кровати и склонился над Ливией. Он не собирался ее будить, но что-то в позе девушки насторожило его. Она лежала такая неподвижная, словно окоченевшая, и, казалось, не дышала. Луций осторожно потряс Ливию за плечо – она не откликнулась, тогда он приподнял падавшее на лицо покрывало и отпрянул: она лежала, стиснув зубы, с неестественным багровым румянцем на землистом лице. Сначала Луций страшно перепугался, подумав, что она приняла яд, и немного успокоился, прикоснувшись к ее телу, – руку обжег ровный сухой жар. Луций выбежал из спальни, как был, в нижней тунике, и принялся громко скликать рабов. Одного послал за врачом, другого – в дом Марка Ливия; приказал рабыням принести воды и приготовить чистую одежду.
Вернувшись в спальню, сам снял с Ливий брачный наряд, укрыл ее одеялом и в ожидании врача смачивал ей лоб и виски холодной водой с уксусом.
Вскоре прибыл Кердон, грек, самый известный в ту пору врач на Палатине; осмотрев больную, нашел у нее тяжелую форму лихорадки. Она поправится, сказал он, но не скоро. Это повторили и Марку Ливию, который пришел несколько позже. Тот расстроено кивнул, он был готов заплатить любые деньги, лишь бы снова увидеть дочь здоровой.
Ливий дали успокоительного питья, и она заснула. Оставив ее под присмотром рабынь, Луций вышел в атрий, к тестю.
– Здесь нет моей вины, – поспешно произнес он. Марк Ливий поднял ладонь.
– Знаю. Не беспокойся. – И озадаченно повторил уже слышанную Луцием фразу: – Ливия очень впечатлительная девушка. – Потом медленно прибавил: – К сожалению, даже богам не всегда известно, что таит человек в своей душе. Будь к ней внимательней, Луций…
– Конечно. Не хочешь ли выпить вина?
– Хорошее предложение. – Марк Ливий принял чашу из рук зятя и пригубил. – Придется отменить назначенный на сегодня пир.
Луций пожал плечами:
– Что поделаешь! Главное, чтобы Ливия выздоровела.
– Скажи, – Марк Ливий помедлил в нерешительности – Она не разочаровала тебя?
Луций вскинул невозмутимый взор.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду. Конечно, нет. Я считал и считаю Ливию безупречной. Уверен, из нее получится прекрасная хозяйка дома и верная спутница жизни.
Марк Ливий поставил чашу на стол.
– Хотел кое-что сказать… Дело в том, что я принял решение поручить Дециму загородные владения: позднее они отойдут к нему. Тебя же назначу своим доверенным лицом в Риме, ты станешь моим преемником в делах, я помогу тебе сделать карьеру, разумеется, при условии, что ты поклянешься оберегать Ливию и заботиться о ней до конца своих дней.
Он говорил деловито и спокойно, а Луций сидел, не шевелясь, и напряженно глядел на тестя. Потом сказал:
– Я охотно дам такое обещание, но ведь Децим твой сын… Да и я… достоин ли столь высокой чести?
– Твой покойный отец был моим другом, и я знаю тебя лучше, чем кто-либо. А Децим… – Марк Ливий сделал неопределенный жест рукой. – Он должен жить за пределами Рима. Здесь слишком много соблазнов. К тому же мои загородные владения имеют немалую цену. Он ничего не потеряет в деньгах.
– Но Рим – это карьера, величие, власть! Марк Ливий усмехнулся уголками губ.
– Хорошо, что ты понимаешь это именно так. Но ведь ты помнишь и другое, то, чему тебя учили еще в детстве?
– «Благосостояние государства да будет главным законом», – не моргнув, изрек Луций.
Марк Ливий поднялся с места.
– Я стану проведывать Ливию каждый день. Прикажи, чтобы в комнате хорошо топили, и постоянно следи за ее самочувствием.
– Разумеется.
Накинув плащ, Луций проводил тестя до самых ворот. Наступали холода; от земли уже веяло леденящим дыханием – предвестником грядущей зимы. В ту осень выдался диковинный для Северной Италии урожай винограда – в Рим навезли невиданное количество тяжелых гроздей самых различных сортов и цветов, от прозрачно-зеленых, до покрытых тончайшим восковым налетом бархатисто-синих, почти черных. Взглянув на громоздившиеся у входа плетеные корзины, Луций подумал, что свежий виноградный сок будет очень полезен для Ливий.
– Скажи, Децим знает о твоем решении? – спросил он тестя.
– Узнает в надлежащее время, – жестко произнес Марк Ливий и, прибавив «Да хранят тебя боги! Прощай!», удалился, хотя и спешным, но вместе с тем, как истинный римлянин, полным достоинства шагом.
Ливия лежала на широкой кровати, то проваливаясь в пропасть головокружения и слабости, то выкарабкиваясь из нее. Иногда в мгновенья просветления ей казалось, будто все в ее душе разрушено до основания: сначала следовал обвал за обвалом, но после наступила тишина. Порой же ей чудились некие величественные светлые храмы, очертания которых смутно проступали сквозь марево забытья, и тогда она думала, вспоминая Сократа: в самом деле, настоящая ли это жизнь, жизнь людей, обреченных на смерть, или всего лишь некое ослепление? И не мертва ли уже ее душа, если ей более не нужны ни ясность, ни порядок, ни красота?
Как и говорил врач, Ливия выздоравливала медленно и окончательно встала на ноги только в начале децембрия, через несколько дней после отъезда Цезаря в Испанию, где тот намеревался окончательно разделаться с Помпеем, и накануне дня рождения своего брата Децима. Было довольно холодно, весь мир казался зыбким, серым и безнадежно голым. Листва с деревьев опала – рощи и парки отливали тусклым серебром, холмы казались глинистыми, лишь кое-где торчали робкие тонкие стрелки пожелтевших травинок, а изрезанные колесами повозок дороги были ужасно грязны. Ночи стояли сырые, а днем резкий ветер трепал деревья, и по небу неслись космы пепельных облаков. И лишь иногда, если между туч пробивалось солнце, воздух делался ясен и чист, как ключевая вода.
Когда Ливия впервые вышла в сад своего нового дома, ее качало так, будто она неделю плыла по морю на плохом судне. Она стояла рядом с верной Тарсией, глядя на привычный мир так, словно вернулась сюда после долгой отлучки. Вокруг стояла тишина, а в сердце Ливий была пустота: сейчас внешний и внутренний мир странным образом гармонировали друг с другом. Вглядываясь в дымчато-лиловые дали холмов и низин, Ливия невольно задавала себе вопрос: есть ли дело богам до радостей и бедствий миллионов безвестных существ, которые проживут мгновение и уступят место другим? И от этих мыслей ее охватывало странное спокойствие.
– Мне известно, что ты чувствуешь, госпожа, – услышала Ливия тихий голос Тарсии и повернула к ней бледное, точно на старой фреске лицо.
– И что же?
– Нет сил жить и умереть нельзя.
– Почему нельзя?
Гречанка глубоко вздохнула и ответила, глядя на госпожу ясными сухими глазами:
– Потому что все-таки от этого не умирают.
– Ты ничего не знаешь о своем Элиаре? – помолчав, спросила Ливия.
– Ничего. Сейчас нет гладиаторских игр, стало быть, нет и надписей на колоннах. А в школу я больше не пойду.
– И все-таки ты не можешь его забыть?
– Нет. Но я и не пытаюсь это сделать.
– Ты чего-то ждешь?
– Нет, просто живу.
…Через несколько дней Ливия нашла в себе силы заняться хозяйственными делами. Взяв ключи, она обошла все владения и заглянула в каждую постройку. Она сразу увидела, что хотя в доме ее мужа заведены неплохие порядки, этому дому явно не хватает женского глаза и женской руки. Ливия тщательно осмотрела запасы шерсти, топлива, продуктов и дала рабам множество указаний, что и как лучше хранить; собственноручно купила на рынке новую посуду и разные полезные вещи, велела почистить бассейн и починить фонтан… В доме Луция было куда меньше комнат, чем в особняке Марка Ливия, и обстановка выглядела много беднее. Ливия понимала, что и ей, и рабам придется немало потрудиться, чтобы создать во внутреннем дворике такой же прелестный уголок, какой с детства радовал ее глаз в отцовском доме. Хотя, признаться, она даже не могла ответить на вопрос, скучает или нет по тому дому… Собственно, сейчас ей было все равно, где жить. И все-таки, памятуя старинную пословицу, гласящую, что два лучших дара, какие боги посылают человеку, это хорошая мать и хорошая жена, Ливия с усердием принялась за дело. Она говорила себе, что должна отблагодарить своего супруга хотя бы таким образом, отблагодарить за заботу о ней в дни ее болезни и за то, что он не тревожил ее сейчас ни вопросами, ни разговорами, предоставлял ей право побыть наедине с самою собой.
Ливия так привыкла засыпать и просыпаться одна в той самой комнате, которая считалась их супружеской спальней, что искренне удивилась и испугалась, когда Луций вошел туда поздно вечером, когда она уже собиралась погасить лампу.
– Ты? – растерянно произнесла она. – Что случилось?
– Мы так мало видимся днем, что я решил проведать тебя сейчас, – промолвил он, останавливаясь возле кровати.
– Днем у меня очень много забот, – сказала Ливия, чтобы что-то ответить.
– Ты так рьяно взялась за дела – признаться, я даже не ожидал. Конечно, я не думал, будто ты всего лишь избалованная роскошью патрицианка, и все же…
– Отец воспитывал меня в строгости, – ответила Ливия и тут же покраснела. Затем прибавила: – Хотя у меня не было матери, я обучена всему, что должна знать и уметь хозяйка дома.
Луций присел на кровать, и Ливия увидела, как изменился его взгляд. Он смотрел на нее по-хозяйски властно и в то же время настороженно. И мелькнувшая было улыбка погасла, едва он заметил, как задрожали пальцы Ливий, как, вцепившись в край одеяла, она непроизвольно потянула его на себя.
– Я предоставлю тебе полную свободу распоряжаться деньгами, рабами, домом, обещаю не принимать важных решений, не посоветовавшись с тобой… Я не позволю одного: пренебрегать мною и моими желаниями! – сухо произнес он.
Ливия молчала. Все оказалось сложнее, чем она думала. И главное, было некуда отступать. Теперь ей осталось перейти ту последнюю черту, о которой она говорила Гаю.
– Я помню о своем обещании, Луций.
– Надеюсь, я дал тебе достаточно времени для того, чтобы прийти в себя после болезни?
– Да. И я благодарна за это.
– Прекрасно, – сказал он.
Ливия лежала, наблюдая, как он раздевается, с таким чувством, какое, наверное, испытывала привязанная к скале Андромеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53