А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Вряд ли я когда-нибудь узнаю их настоящие имена. Мне их навязал папа, чтобы помогали в работе над зеркалами. Ведь я задумал сделать особое зеркало — большого размера и вогнутое так, чтобы в нем концентрировались солнечные лучи, нагревая воду в котле. В красильном котле, например. Но эти два бездельника только высасывают из меня дукаты и шпионят за мной.
— Вы считаете, это они выпустили ящерицу?
— Уверен… Но особенно их интересую я. Если бы они могли украсть мои изобретения… Мне даже пришлось зашифровать свои записи, чтобы эти типы не прочитали их. Недавно я застал Георга подслушивающим за моей дверью… Выругал его на его же языке и приказал покинуть дом. Но я не питаю иллюзий, у него есть сильная рука… К сожалению, он вернется.
Чувствовалось, что Леонардо очень огорчало поведение немцев. Помню, тогда я приписал его подозрительность явлениям, часто встречающимся в его возрасте, так же как и манию преследования, свойственную старикам. Кому помешала его ящерица?
— Мэтр, с вашего разрешения… Не по этой же причине вы позвали меня?
Отрешенные глаза ожили, и Леонардо пристально взглянул на меня. Будто спала завеса с его лица, и оно вновь стало приветливым. Он взял меня за руку.
— Да, конечно, Гвидо, извините. Я не собирался надоедать вам своими проблемами. Давайте-ка сядем поближе к огню, а то как бы нам не простудиться.
Он придвинул скамью к камину, и мы уселись рядышком.
— Я пригласил вас потому, что у меня есть некоторые соображения. Но прежде я хотел бы узнать новости о колонне. Ваш капитан Барбери продвинулся в своем расследовании?
— Как вам сказать… совсем немного. Да и то благодаря вам.
И я подробно рассказал ему о ходе дела, о подозрительном «мавре» с маской удода, о найденном жилище
Джакопо Верде… Леонардо очень заинтересовался «мавром» и попросил описать его поподробнее. Потом он вернулся к записке, найденной у Капедиферро.
— Нет сомнения, что эта записка является еще одним предупреждением. Послана она тем же человеком, который сделал надпись внутри колонны.
— А не может ли быть так, что она написана кем-то третьим?
— Свидетелем, пожелавшим остаться неизвестным? Не думаю. Вспомните: «Джакопо Верде дважды головы лишился, и Сола опустела, весь город веселился». Поверьте моему опыту: человек, опасающийся за свою жизнь, не пишет стихами. Он как можно быстрее избавляется от тяжести в душе, моля Бога, чтобы его информация пригодилась. А тот, кто велел напечатать записку, знает, чего хочет. Этот человек прекрасно владеет собой, свысока смотрит на полицию. Он развлекается, устраивая кордебалет вокруг преступления.
— А зачем было выдавать нам имя Джакопо Верде?
— Да по той же причине, что побудила его вонзить меч в уже остывший труп. Причина эта нам не известна, знает ее только он. Разгадав загадку, мы узнаем и его мысли. Питаю надежду, что надолго эта история не затянется.
Какое-то время мы оба смотрели в огонь, погруженные в свои думы. Потом Леонардо встал, надел на руку толстую кожаную перчатку, которая валялась у камина, взял железный стержень, потыкал им в расплавленное стекло. Намотав на конец стержня немного стеклянной массы, вынул его, посмотрел на свет, затем сунул обратно в огонь.
— Ничего не понимаю. Решительно ничего… Надо было бы побольше…
И тут, словно опомнившись:
— Ах! Не обижайтесь, Гвидо, мысли мои легко перескакивают… Это зеркало, над которым я работаю, исследования по анатомии, ботанике, архитектуре или математике… И все это такие разные темы… Иногда я спрашиваю себя, не нарочно ли природа одарила меня любознательностью, удовлетворить которую невозможно, чтобы помешать таким образом проникнуть в ее тайны. Кстати, о том послании… Как вы думаете, почему его подложили главному смотрителю улиц?
Разумеется, я уже думал над этим.
— Он бросил вызов, полагаю. Убийца мог подложить его в Дом полиции или к воротам Ватикана. Либо в любое другое место, где есть городская власть. Ведет он себя вызывающе. Однако, зная, что Капедиферро в отлучке, он предпочел именно его дверь. Меньше риска…
Винчи покачал головой:
— Неплохо… неплохо… Тогда скажи, как это Джакопо «дважды головы лишился»?
— Если убийца имеет в виду порок, то, по его мнению, молодой человек уже потерял голову, занявшись проституцией. И он постарался вторично лишить его головы вполне определенным образом.
— Тебе не откажешь в проницательности, Гвидо, и если однажды снова введут должность баригеля…
Обращение да Винчи на ты польстило мне.
— И все же мне видится другое объяснение, с твоего позволения. Намного проще… Ясно как день: Джакопо действительно дважды лишился головы: в первый раз — когда ее отделили от тела, во второй — когда она исчезла из колонны. Так что вопрос можно поставить так: почему голова пропала и где она находится сейчас?
— Вы считаете, что лицо жертвы могло бы нам о многом рассказать?
— Не стоит ничем пренебрегать… Однако оставим эти умозрительные построения. Время бежит, а я еще не сказал тебе о моих предложениях.
Слегка повернувшись ко мне, гениальный старец начал говорить со мною, как дед с внуком:
— Так вот, Гвидо. Я думаю, молодой врач вроде тебя, чтобы утвердиться, должен обзавестись связями и клиентурой. Приближается Новый год, и я вижу хорошую возможность представить тебя Джулиано Медичи, который, как тебе известно, является моим благодетелем и покровителем. Не то что ему нужен врач, несмотря на его слабое здоровье: вокруг него и так вьется стая шарлатанов. Но твоя просьба о его покровительстве распахнет перед тобой все двери. А я считаю, что один только твой ум значит для медицины больше, чем десяток других, лишь вредящих ей… Оказывается, через два дня Джулиано устраивает большой прием в честь Рождества Христова. Если ты отправишься на него вместе со мной, то встретишь там всех знатнейших и богатейших людей города. А дальше все зависит от тебя.
Подобный знак доверия плюс мое любопытство не позволили долго колебаться.
— Пойду с удовольствием, мэтр.
— Превосходно. Что же до второго предложения, то ты увидишь, что оно связано с первым… Хотя я и не являюсь официальным художником папы, мой статус дает мне некоторые привилегии. Я свободно могу перемещаться по всему Ватикану, и, в частности, мне открыт доступ в библиотеку папы. Я часто посещаю ее, это необходимо для моих исследований. Собрание является богатейшим на Западе — книги из области религии, науки и литературы. Есть там и некоторые трактаты по медицине, от которых ты придешь в восхищение… Мы смогли бы вместе работать в ней час-два в день по утрам: эрудиты не заглядывают туда раньше обеда. — Он широко улыбнулся. — Ты был так любезен, что провел меня в колонну: я отплачу тебе не меньшей любезностью: сделаю тебя постоянным читателем библиотеки Ватикана!
5
Покинув виллу Бельведер, мы встретили одного из тех, кого папа давно уже привечал: Джованни-Лазаре Серапику. Уроженец Албании, с худым желтоватым лицом, он был одновременно казначеем и советником, имевшим немалое влияние на Льва X. Имя этого человека было мне знакомо, отец неоднократно называл его при мне, вот только я не мог вспомнить, считал ли он его своим союзником в Ватикане или нет. Леонардо, как мне показалось, ценил его. Он представил меня ему, однако фамилия Синибальди не произвела видимого впечатления на финансиста. Но тем не менее он так глянул на меня своими маленькими настороженными глазками, что мне сразу стало понятно, что человек этот весьма хитер и может быть опасен.
Прощаясь, он пожал мне руку, задержав ее в своей немного дольше, чем нужно.
Холодное солнце заливало двор Бельведера. В такую погоду он был почти пуст до самого дворца понтифика. С возвышенности, где находилась вилла, открывался общий вид на ансамбль зданий и, в частности, строящийся собор Святого Петра. Видны были четыре центральные опоры, несущие на себе аркады, предназначенные для возведения на них купола; пока что на них опиралась крыша, временно закрывающая кафедры нефа. По городу ходили слухи, что строительство, начатое Юлием II, при Льве X слишком затянулось из-за нехватки денег. Некоторые предсказывали, что стройку окончательно забросят и недалеко то время, когда службы опять будут проходить в старой базилике Святого Константина, обветшалые стены которой вопреки всему все еще стояли.
Налево, в стороне от ватиканской крепости, но соединенная с ней насыпной дорогой, виднелась большая круглая башня замка Сант-Анджело, стоявшего на высоком берегу Тибра. Пришлось мне как-то, с особого разрешения капитана, посетить вместе с Флавио папские застенки. До сих пор тяжело вспоминать мрачные тюремные камеры и сидящих в них горемык.
Ничего похожего с тем ощущением пространства и свободы, которое возникало в садах Бельведера. Ложбина, отделявшая виллу от папского дворца, длиной в четыреста шагов, была художественно оформлена архитектором Браманте. Сейчас на ее месте находились две последовательные террасы, ухоженные и засаженные множеством деревьев — в основном кипарисами и лаврами. С наступлением весны садовники вытаскивали из теплых помещений апельсиновые деревца, сажали в предназначенные для них места и один за другим приводили в действие фонтаны. Посетители спешили в эту пору попасть в сады, чтобы полюбоваться обновленной красотой и зрелищами.
Когда я был еще мальчишкой, отец частенько приводил меня сюда поглазеть на разные диковинки. В то время я был просто зачарован папским зверинцем на западном склоне Бельведера. В железных клетках жили несколько львов, русский медведь, для которого выстроили берлогу из камней, верблюды, страусы… Были и гигантские вольеры, в которых разноцветные птицы, казалось, касались неба, взмывая к очень высоким сетчатым потолкам. С приходом зимы клетки разбирались, а живность отправляли в теплые подземные помещения крепости.
Сам папа Лев X был без ума от диких животных. Зная это, португальский король даже подарил ему белого слона, выходки которого немало забавляли жителей городских кварталов. Особенно запомнилась одна, жертвой которой стал Барабелло из Гаете. Имя это сейчас, без сомнения, позабыто, но скажу, что в то время Барабелло из Гаете знали как поэта, довольно посредственного, но считавшего себя очень талантливым. Из благосклонности, а может, шутки ради, Лев X иногда включал его в число сотрапезников, полагаю, не за заслуги, но чтобы повеселить гостей. Как бы то ни было, Барабелло однажды объявил себя величайшим и пожелал стать королем поэтов и короноваться на Капитолии. Первым делом он заказал себе императорскую мантию из зеленого бархата с горностаевой отделкой, затем добился от папы разрешения с большой помпой продефилировать на его царственном толстокожем. Пышно разнаряженного слона незамедлительно привели на площадь Святого Петра, и Барабелло кое-как вскарабкался на огромное животное. По случаю такого события собралась приличная толпа. Не замечая, как он смешон, архипоэт помпезно двинулся в путь, сопровождаемый кортежем веселящихся горожан, кричащих, дующих во флейты, бьющих в барабаны. Ну и, разумеется, произошло то, что и должно было произойти. Шагая по мосту Сант-Анджело, слон, раздраженный гвалтом, просто-напросто сбросил с себя наземь беседку вместе с седоком. Рассказывают, что папа, наблюдавший за этой сценой в подзорную трубу, здорово повеселился.
Я задумался, вспоминая обо всем этом. Леонардо отвлек меня от мыслей, потянув за рукав, чтобы свернуть к галерее Браманте. Галерея эта, находящаяся в восточной части сада, соединяла папский дворец с виллой. Предыдущий папа, Юлий II, по повелению которого она была построена, приспособил ее под музей античности. Она вся была заставлена бюстами, саркофагами, глиняными табличками и древними сосудами.
— Полюбуйся, Гвидо, — сказал Леонардо, подводя меня к мраморной группе. — Чудесно, не правда ли?
Мы остановились перед самым знаменитым скульптурным изображением Бельведера — перед Лаокооном, выкупленным Юлием II за немалую сумму золотом после обнаружения его в доме Нерона десятью годами раньше. Скульптура представляла сцену наказания Аполлоном жреца Лаокоона и его двух сыновей: огромный змей обвил и душил трех человек, силящихся вырваться из смертоносного объятия. Легенда гласит, что Лаокоон плотски соединился со своей женой в храме Аполлона, вызвав тем самым божественный гнев.
— Боги древних тоже были ревнивы, — пробормотал Леонардо.
Немного спустя мы со двора Попугая входили в библиотеку Ватикана. Открыв тяжелую резную дверь, маленький кругленький мужчина лет шестидесяти встретил нас широкой приветливой улыбкой:
— Мэтр! Мэтр Леонардо! Какая радость видеть вас!
— Томмазо, друг мой, наконец-то вы вернулись из Болоньи. Давно ли?
— Да вот уже пять дней, только я простудился и не выходил из дому. А как вышел, так сразу — к моим книгам.
— Молодец! Гвидо, представляю тебе Томмазо Ингирами, префекта Ватиканской библиотеки, вольнодумца и страстного любителя театра. Томмазо, а это один из моих протеже — Гвидо Синибальди. Хотелось бы, чтобы ты принимал его, как меня самого.
Коротышка подошел ко мне поближе:
— Гвидо Синибальди? Уж не сын ли Винченцо Синибальди, бывшего баригеля?
— Он самый, синьор.
— Я очень восхищался вашим отцом, мой мальчик, его нам сильно не хватает. Особенно в эти трудные времена… — Библиотекарь покачал головой. — Увы! Я не имел счастья быть знакомым с ним лично: меня назначили на эту должность за несколько месяцев до его… кончины. Все это весьма печально, да.
Немного помолчав, он продолжил:
— Но я не хочу отягощать вас печальными воспоминаниями… Скоро мне нужно будет подняться в апартаменты папы: я приобрел в Болонье несколько книг, которыми он, не сомневаюсь, заинтересуется. Не желаете ли ознакомиться с моими владениями?
Встретив одобрительный взгляд да Винчи, я согласился, хотя казалось неуместным отвлекать библиотекаря папы от его дел. Однако, ободренный поведением мэтра, я проследовал за Томмазо Ингирами в первый зал библиотеки Ватикана. Там стояли четыре красивых дубовых стола, до блеска натертых воском; обитые красным бархатом стулья были отодвинуты к окну. Вдоль трех остальных стен выстроились массивные шкафы темного дерева. В них рядами расположились книги, и я был несколько разочарован тем, что не мог подойти к ним поближе.
— Здесь собраны латинские манускрипты, — начал Ингирами, широко обводя комнату рукой. — Тут находится сокровищница нашего языка. Клавдиан, Авсоний, Саллюстий, блаженный Августин, Теренций, Светоний, Тацит, Сенека… Все рукописи хорошо переплетены и грамотно переписаны. Зал открыт для всех читателей, любящих литературу. Я отдам соответствующий приказ, и вы будете чувствовать здесь себя как дома.
Я поблагодарил его.
— А теперь, мой молодой друг, повернитесь и посмотрите на нашу фреску работы Мелоццо да Форли. В ней он обессмертил того, кому мы всем этим обязаны.
Я поднял глаза к указанному месту: прекрасное произведение живописи, с тщательно проработанной глубиной. В охристо-голубом пространстве античной галереи были изображены шесть персонажей, отмеченных мудрой сосредоточенностью. Один, в папском облачении, сидел в красивом кресле, обитом бархатом. Другой, стоя перед ним на коленях и с обнаженной головой, пальцем указывал на надпись в нижней части картины. Четверо остальных, стоя в сторонке, казалось, углубились в обсуждение какой-то важной темы.
— Человек, сидящий в кресле, есть не кто иной, как его святейшество Сикст Четвертый, горячо почитаемый основатель нашей библиотеки, — пояснил Ингирами. — Именно благодаря его щедрости и прозорливости могли быть воздвигнуты эти стены и обогащены эти полки. Можете мне поверить, подобного собрания не было со времен Александрии.
— А кто стоит перед ним на коленях? — спросил я.
— Это мой знаменитый предшественник Бартоломео Платина, первый библиотекарь Ватикана. Его талант и упорство являются примером для всех, кто идет по его стопам: не будь его, мы никогда не собрали бы столько шедевров. К несчастью, Платина умер через шесть лет после назначения. Эта картина напоминает о папской грамоте об основании библиотеки и одновременно о его вступлении в должность в 1475 году.
— Не тот ли это Платина, автор «Жития пап»? — поинтересовался Леонардо.
— Он самый. Он написал эту книгу по просьбе Сикста Четвертого. Превосходная композиция, отличающаяся большой исторической правдой. После него осталось еще несколько рукописных работ, которые следовало бы напечатать. Что касается группы четырех мужчин, то все они — племянники папы. Вы, несомненно, узнаете того, что в центре: кардинал Джулиано делла Ровере, будущий Юлий Второй. Один из самых значительных пап и мой благодетель.
Последние слова Ингирами произнес с некоторой восторженностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25