Вам известен некий Конрад Цвайнхайм?
Он поскреб свой длинный нос.
— Конрад Цвайнхайм? Что-то слышал…
Он взял книгу в руки и полистал ее.
— Печатник, да. Не он ли погиб… во время пожара или другого несчастного случая?
— Насколько я знаю, его мастерская сгорела после его кончины. Однако удалось спасти набор шрифтов, купленных впоследствии Сикстом Четвертым. Это случилось в 1475 или в 1476 году.
— Слышал я об этой истории. 1475-й, вы говорите?.. Вы уже видели фреску Мелоццо да Форли?
— Та, которая в латинском зале? Ингирами показывал ее мне.
— Тогда вы должны знать, что библиотека Ватикана была основана в 1475 году. На фреске человек, стоящий на коленях перед Сикстом Четвертым, есть не кто иной, как первый префект — Бартоломео Платина. Помнится, он проявлял интерес к книгопечатанию. Искусство это было новым в то время. Ничего удивительного, что он посоветовал папе сделать эту покупку.
— А папа мог подарить ее библиотеке?
— Не знаю. Я лично никогда не видел этих шрифтов в наших стенах.
Стоило ли ему верить?
— А кто, по-вашему, мог бы сказать поточнее?
— Ингирами, может быть… Должен ли я понимать так, что есть некая связь между этим Цвайнхаймом и вашим убийцей?
Вопрос он задал без малейшего смущения.
— А это лучше спросить у кумушек на рынке, мессер Аргомбольдо…
У меня было еще время сходить в апартаменты да Винчи, но, взволнованный высоким саном пригласившего меня, я представился камергеру, ответственному за визиты к папе, задолго до того, как прозвонили к вечерне. Тот проводил меня на следующий этаж, провел через богато обставленные покои до небольшой прихожей, где уже томились в ожидании два монаха и один дипломат.
До того как попасть в зал аудиенций, я долго ждал, пока оттуда выйдут опередившие меня.
Зал был небольшой, но высокий и красивый; широкое окно выходило на Бельведер; а стены и потолок были чудесно расписаны Рафаэлем. Для росписи художник выбрал тему, целиком посвященную чуду божественного присутствия: Гелиодор, изгнанный из храма разгневанным Богом; ангелы, освобождающие святого Петра из темницы; орды Аттилы, попятившиеся при виде распятия; месса в Больсене, во время которой закровоточили облатки… Рафаэль из Урбино позаботился и о своих благодетелях: Лев X был представлен Львом Великим перед Аттилой, а Юлию II отводилось почетное место на двух остальных фресках. Было от чего оробеть такому ничтожному визитеру, как я.
Посреди зала в кресле красного бархата, украшенном золотыми шариками, восседал папа из семейства Медичи.
На нем была домашняя одежда: белая туника из плотного дамассе, короткая мантия с капюшоном на плечах. Красная скуфья была надвинута до глаз.
Тут же были и двое слуг, накрывавшие легкий ужин, — они приносили в серебряных блюдах оливки и сушеные фрукты. По обе стороны стола стояли два стула, на одном из них сидел кардинал Бибьена.
Последний знаком велел мне приблизиться.
— Ваше святейшество, вот Гвидо Синибальди, которого вы вызвали к себе.
Я двинулся к папе, низко кланяясь, и припал к его унизанной перстнями руке. Он не произнес ни слова, и я уже не знал, что мне делать, пока слуги накрывали на стол.
— Садись, Гвидо, — предложил кардинал.
Я послушно сел, чувствуя себя не в своей тарелке, искоса посматривая на могущественного прелата. От него приятно пахло апельсиновым листом. У него было лицо неповоротливого, обрюзгшего человека, не чуждавшегося земных радостей. Трудно было себе представить, что он мог часами скакать по своим землям в Маглиане. Тем не менее у него была репутация отличного охотника, любителя собак и соколов. Он не гнушался при случае убить рогатиной загнанного оленя. Однако обожал и изящные искусства: живопись, разумеется, и сверх того — музыку, не скрывая, что и сам сочиняет. Двор Льва X был, впрочем, знаменит в Европе своими оркестрами и профессионализмом музыкантов. Когда папа не услаждал слух гостей концертами, он тешил их не совсем приличными зрелищами в исполнении шутов, которых очень любил. Таковы были развлечения главы христианского мира.
Как только слуги удалились, Лев X заговорил:
— Я мало знал вашего отца, баригеля Синибальди. Мы несколько раз мельком виделись, когда я еще жил в Риме, но ни разу не обменялись ни словом. Однако мне известно, что мой предшественник Юлий Второй весьма ценил его…
Голос его был теплым и приятным, странно контрастируя с одутловатой дряблостью лица. Я ограничился тем, что почтительно наклонил голову.
— Поэтому я был немало удивлен, услышав вашу фамилию среди окружения да Винчи. Он великий художник, в этом нет сомнения, но очень уж медлительный. А его знакомство с подозрительными людьми крайне рискованно.
— У Леонардо да Винчи есть свои недостатки, — согласился Бибьена. — Но его талант не раз сослужил нам… Позволю себе напомнить вашему святейшеству, что он неоднократно…
— Я знаю о вашей снисходительности к нему, кардинал. Но я ее не разделяю…
— Позволю себе уточнить, ваше святейшество, — знакомству с ним молодой человек обязан этим преступлениям, и только им.
— Да, эти преступления…
Папа протянул руку к блюду, наполненному бисквитами с сосновым семенем. Он съел один, потом взял другой и медленно начал его жевать. Рассказывали, что у него очень чувствительный желудок и после слишком пряной пищи он вынужден по нескольку дней поститься.
— Эти преступления… Вы слишком молоды, сын мой, чтобы вмешиваться в подобные дела. Надписи кровью, отрубленные головы, вскрытые тела, рисунки… демонические. Весьма любопытное применение врачебных знаний… Не лучше ли посвятить себя болящим и скорбящим?
Горло мое стало сухим, как самый сухой из африканских камней.
— Ва… ваше святейшество… Это просто цепь совпадений… Сперва убийство в колонне, потом…
Потом я замолк, не в силах выдавить из себя ни слова.
— Вы по крайней мере захватили с собой гравюру и послания?
Я вынул из планшета три бумаги.
Он взял лупу, бывшую всегда при нем по причине плохого зрения, и тщательно просмотрел их одну за другой.
— «Понтифик потерял Лицо», — прочитал он. — Значит, именно это… эта фраза привела вас к «Веронике»?
— Она меня… Меня осенило… Ли… Мне показалось, я понял, что из Ватикана пропала какая-то реликвия и…
— Реликвия? Святой Лик — больше, чем реликвия, сын мой! Подлинный Образ! Лик страдающего Господа! Теперь вы понимаете?
Я вспомнил, что видел однажды в соборе Святого Петра нечто, завешенное другими покровами. Но тогда я был ребенком, и изображение на куске ткани осталось для меня неясным.
— Мне не представился случай приблизиться к нему…
— Значит, вы не можете оценить всю его ценность… Вам хотя бы известна его история?
Я признался, что нет.
— Считалось когда-то, что этот кусок ткани дал Господь женщине, истекающей кровью, и что она вылечилась, коснувшись Иисуса. Мы же полагаем, что не было ничего подобного. Святая Вероника стояла на дороге на Голгофу, когда Христос нес туда свой крест. Из сострадания она утерла лицо Сына Божия куском ткани. И Святой Лик отпечатался на нем четко, как живой, явив тем самым неверующим образ Спасителя. Позднее император Тиберий послал в Иерусалим Волузания. Тому подробно рассказали о страстях Христовых, и он таким образом узнал о существовании этого покрывала. Он пришел к святой Веронике, и та отдала ему священную ткань с условием, что будет сопровождать ее в Рим. Так и император Тиберий узнал о чуде: он пал ниц перед Ликом и сразу излечился от всех своих болезней. Вероника настояла, чтобы покрывало было доверено Церкви, и с тех пор реликвия эта — самая почитаемая в нашем городе. Теперь-то вам понятно, что такое «Вероника»?
Я кивнул.
— Добавлю, что три столетия назад мой августейший предшественник Иннокентий Третий решил возвести Святой Лик в объект заслуженного преклонения. Спустя недолгое время решение это ознаменовалось новым чудом: на его глазах покрывало само неожиданно развернулось! Знамение было очевидным. Тогда Иннокентий Третий велел торжественно пронести Святой Лик по городу в воскресенье, на восьмой день после Богоявления. С тех пор уже три века каноники собора Святого Петра не менее торжественно проносят его до больницы Сан-Спирито. — Ставшим вдруг медоточивым голосом он произнес: — Процессия должна состояться через четыре дня.
Четыре дня! «Вероника» должна быть показана народу через четыре дня!
— Сам можешь судить, насколько важно сохранение тайны, — многозначительно добавил Лев X. — В нынешних обстоятельствах огласка была бы для нас губительной. — Папа важно покачал головой. — Сегодня утром, кажется, народ разгорячился. Возникают сборища, шайки, руководимые чьей-то рукой. Назревает бунт. Мы рассчитывали выиграть время после казни обжигальщика, но… «Вероника» как в воду канула.
— Неужели можно было украсть такое сокровище? — удивился я.
Ответил Бибьена:
— Покрывало находилось в закрытой дарохранительнице, за позолоченным ограждением. Похититель воспользовался тем, что велись строительные работы над новой базиликой, и сумел проникнуть туда. Должно быть, у него были ключи…
— Опять ключи!
— Опять… Однако все ключи на месте… Они находятся в замке Сант-Анджело и хорошо охраняются.
— А ключи хранителя?
— Его святейшество освободил этого человека от должности. Но, похоже, тот ни к чему не причастен.
— Значит, цель похищения — сорвать крестный ход?
— В некотором роде. С какой-нибудь другой реликвией последствия были бы меньше… Но тут речь идет о святыне святынь, об украденной «Веронике»! Тебе должно быть ясно, Гвидо, как после всех этих убийств подорвется доверие к понтификату. Изнутри и извне… Ведь Рим — это последний оплот полуострова: пошатнись его голова — и вся Италия станет легкой добычей…
— Заговор…
Я не осмелился взглянуть на Льва X, который сам закончил мою мысль:
— Заговор с целью сместить папу, да. Разразись восстание, оно мгновенно будет поддержано нашими соседями, это бесспорно. Немцы, испанцы, французы… Желающих предостаточно. Взять хотя бы этого Валуа, Франциска Первого. Он и десяти дней не просидел на троне, а уже видит себя хозяином Италии. Даже бракосочетание моего брата мало повлияет на его претензии: брак браком, но аппетит от этого не уменьшается…
— Подобная стратегия не обходится без внешней поддержки и внутреннего заговора!
— Не будьте наивным, мой мальчик. Сразу после моего избрания добрая половина кардиналов объявила себя моими наследниками, а другие заняли выжидательную позицию… К вам это, конечно, не относится, Бибьена… — улыбнулся он кардиналу.
Тот ответил ему понимающей улыбкой.
— И тем не менее… Это преступление совершено для того, чтобы взбудоражить толпу…
— У нас нет другого объяснения, Гвидо. Поэтому во что бы то ни стало надо найти преступника и вернуть Святой Лик. Ты продвинулся в своем расследовании?
— Полагаю, след я нащупал. Для печатания этих посланий преступник пользовался довольно необычным шрифтом: шрифтом Цвайнхайма. Он назван так по имени печатника, умершего сорок лет назад. По слухам, папа Сикст Четвертый приобрел единственный уцелевший комплект литер Цвайнхайма. Если, как я считаю, этот комплект все еще находится в Ватикане или в принадлежащих ему землях…
— …значит, при нем находится и злоумышленник, — заключил Бибьена. — Еще одно доказательство заговора!
— Но для печатания нужен пресс, — предположил Лев Х.
— Я уже навел справки. Пресс свободно можно купить: он небольшого размера и удобен в работе. Некоторые бродячие торговцы предлагают такие даже в деревнях.
— Любой, следовательно, имеющий этот шрифт может пустить его в дело… И следовательно, преступления… тоже любой… А это сможет нам помочь?
— Ваше святейшество, — ответил я, — отыскав этот шрифт, мы сразу разоблачим и того, кто его использовал.
— А если мы не найдем эти буквы?
— Мартин д'Алеманио, гравер, в тот роковой для себя день обедал вместе с убийцей. Если мы сможем разыскать таверну, где проходил обед, то, не исключено, у нас появятся интересные свидетельства…
— Капитан Барбери занимается этим, — сказал кардинал. — Я жду его с докладом с минуты на минуту. Однако преступник может оказаться хитрее, чем мы думаем.
— У нас остается гравюра, — убежденно сказал я. — Она на свой манер раскрывает намерения убийцы. Четыре убийства уже совершены, остается три.
Я показал на лист в руках Льва X.
— Судя по всему, одно из них произойдет возле какого-нибудь колодца или ямы. Предугадать трудно. Условия второго еще более неопределенные: жертва, лежащая с прикрытой рукою головой… Ни одной зацепки. Зато третье уже более определенно: тело подвешено за ноги внутри колокола. Если у нас хватит людей, чтобы установить слежку за всеми храмами, хотя бы за главными, и если действовать осторожно, то, может быть, нам и удастся застичь виновного на месте преступления…
Тяжелое молчание последовало за моими словами.
Лев X налил себе в кубок очень светлого вина и съел несколько оливок подряд, разгрызая косточки. Затем стал медленно запивать их, с легким всхлипом всасывая вино. Бибьена же смотрел на меня ничего не выражающим взглядом.
Что за глупость я сморозил?
Папа промокнул губы салфеткой и взял какую-то таблетку, после этого он, как казалось, снова проявил ко мне интерес:
— Убийство в колоколе, о котором вы говорили, сын мой… Оно уже состоялось…
— Сое…
— Три недели назад, в Санта-Мария Маджоре. Расскажите ему, кардинал…
— Хорошо! Все довольно просто. Это был один нищий, некий Флоримондо. Он был слепым или притворялся слепым, точно не знаю. Зимой кюре разрешил ему спать за дверью, внутри церкви. Фатальное милосердие… Звонарь обнаружил его утром шестнадцатого декабря на самом верху колокольни привязанным за ноги в самом большом колоколе… Шея нищего была сломана…
— В самом большом колоколе? Шестнадцатого декабря? Но это же как раз перед…
— Перед убийством в колонне Марка Аврелия, да. Но до вчерашнего дня мы не догадывались об этой цепочке. И только когда Барбери поведал нам о гравюре, мы вспомнили о нем.
— Кто еще знает о пятом преступлении?
— Тогда мы замяли это убийство. Нельзя было допустить, чтобы накануне Рождества пошел слух об осквернении одной из четырех базилик Рима. Священника предупредил Ватикан, и мы все сделали для того, чтобы смерть эта сошла за естественную. Что до нашего расследования, оно оказалось безрезультатным. Ведь это был какой-то попрошайка, никому неизвестный… Его смертью, даже не напугала бы прихожан…
— Колокольня Санта-Мария Маджоре… — начал я, — она, кажется, самая высокая в Риме?
— Верно.
— Так вот почему он выбрал затем статую Марка Аврелия! Колокольню он уже использовал, но это не дало желаемого эффекта. А уж на верху колонны… он был уверен в успехе…
Лев X на какое-то время перестал посасывать свою таблетку:
— Рассуждение-то правильное, сын мой. Но запоздалое. Мы уже не можем предотвратить два последующих убийства.
— Не можем. Поэтому-то у нас в руках и оказалась эта гравюра: преступник считает ее отныне безопасной для себя.
Я повернулся к кардиналу:
— Какого возраста был нищий?
— Точно не знаю… Во всяком случае, пожилой… Лет шестидесяти или семидесяти…
— Опять старик. Одним стариком больше. Сводница, ростовщик, нищий, гравер… Если отбросить Джакопо Верде, это единственное, что связывает покойников: возраст…
Какая-то догадка вдруг мелькнула в моем мозгу.
— Как Витторио Капедиферро, главный смотритель улиц…
Большее возмущение я мог вызвать, лишь плюнув в блюдо с оливками… Папа проглотил свою таблетку и нахмурился:
— Вы что себе позволяете, молодой человек?
— Извините, ваше святейшество, меня поразило сходство. Разве не ищем мы влиятельного человека, хорошо осведомленного о ходе расследования, умелого наездника почтенного возраста? Кто лучше суперинтенданта может иметь доступ к городским монументам? Не считая того, что, насколько я знаю, у него никогда не было жены. Так что нельзя исключить его влечение к особам мужского пола.
Такого мне не доводилось видеть: Лев X снял свою шапочку и медленно провел ладонью по волосам.
— Вы еще ребенок, Синибальди. Мальчик… Так и быть, прощаю вам ваши неуместные слова. Для вашего сведения: знайте, что Капедиферро является одним из самых ценимых сторонников Ватикана. Должность, обеспечивающая ему власть, интересует его больше всего остального… Он не может участвовать в заговоре и желать бед Италии. Но ваши слова напомнили мне о другом лице… Лице, которое в последнее время обвиняется в недостойном поведении…
Я понял, что суждение папы не допускает возражения: будь я даже стократ прав, но Капедиферро, как и жена Цезаря, — вне подозрений.
В дальнейшей беседе мне приказали продолжать расследование и ежедневно докладывать о его ходе.
Меня также попросили соблюдать осторожность и держать все в секрете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Он поскреб свой длинный нос.
— Конрад Цвайнхайм? Что-то слышал…
Он взял книгу в руки и полистал ее.
— Печатник, да. Не он ли погиб… во время пожара или другого несчастного случая?
— Насколько я знаю, его мастерская сгорела после его кончины. Однако удалось спасти набор шрифтов, купленных впоследствии Сикстом Четвертым. Это случилось в 1475 или в 1476 году.
— Слышал я об этой истории. 1475-й, вы говорите?.. Вы уже видели фреску Мелоццо да Форли?
— Та, которая в латинском зале? Ингирами показывал ее мне.
— Тогда вы должны знать, что библиотека Ватикана была основана в 1475 году. На фреске человек, стоящий на коленях перед Сикстом Четвертым, есть не кто иной, как первый префект — Бартоломео Платина. Помнится, он проявлял интерес к книгопечатанию. Искусство это было новым в то время. Ничего удивительного, что он посоветовал папе сделать эту покупку.
— А папа мог подарить ее библиотеке?
— Не знаю. Я лично никогда не видел этих шрифтов в наших стенах.
Стоило ли ему верить?
— А кто, по-вашему, мог бы сказать поточнее?
— Ингирами, может быть… Должен ли я понимать так, что есть некая связь между этим Цвайнхаймом и вашим убийцей?
Вопрос он задал без малейшего смущения.
— А это лучше спросить у кумушек на рынке, мессер Аргомбольдо…
У меня было еще время сходить в апартаменты да Винчи, но, взволнованный высоким саном пригласившего меня, я представился камергеру, ответственному за визиты к папе, задолго до того, как прозвонили к вечерне. Тот проводил меня на следующий этаж, провел через богато обставленные покои до небольшой прихожей, где уже томились в ожидании два монаха и один дипломат.
До того как попасть в зал аудиенций, я долго ждал, пока оттуда выйдут опередившие меня.
Зал был небольшой, но высокий и красивый; широкое окно выходило на Бельведер; а стены и потолок были чудесно расписаны Рафаэлем. Для росписи художник выбрал тему, целиком посвященную чуду божественного присутствия: Гелиодор, изгнанный из храма разгневанным Богом; ангелы, освобождающие святого Петра из темницы; орды Аттилы, попятившиеся при виде распятия; месса в Больсене, во время которой закровоточили облатки… Рафаэль из Урбино позаботился и о своих благодетелях: Лев X был представлен Львом Великим перед Аттилой, а Юлию II отводилось почетное место на двух остальных фресках. Было от чего оробеть такому ничтожному визитеру, как я.
Посреди зала в кресле красного бархата, украшенном золотыми шариками, восседал папа из семейства Медичи.
На нем была домашняя одежда: белая туника из плотного дамассе, короткая мантия с капюшоном на плечах. Красная скуфья была надвинута до глаз.
Тут же были и двое слуг, накрывавшие легкий ужин, — они приносили в серебряных блюдах оливки и сушеные фрукты. По обе стороны стола стояли два стула, на одном из них сидел кардинал Бибьена.
Последний знаком велел мне приблизиться.
— Ваше святейшество, вот Гвидо Синибальди, которого вы вызвали к себе.
Я двинулся к папе, низко кланяясь, и припал к его унизанной перстнями руке. Он не произнес ни слова, и я уже не знал, что мне делать, пока слуги накрывали на стол.
— Садись, Гвидо, — предложил кардинал.
Я послушно сел, чувствуя себя не в своей тарелке, искоса посматривая на могущественного прелата. От него приятно пахло апельсиновым листом. У него было лицо неповоротливого, обрюзгшего человека, не чуждавшегося земных радостей. Трудно было себе представить, что он мог часами скакать по своим землям в Маглиане. Тем не менее у него была репутация отличного охотника, любителя собак и соколов. Он не гнушался при случае убить рогатиной загнанного оленя. Однако обожал и изящные искусства: живопись, разумеется, и сверх того — музыку, не скрывая, что и сам сочиняет. Двор Льва X был, впрочем, знаменит в Европе своими оркестрами и профессионализмом музыкантов. Когда папа не услаждал слух гостей концертами, он тешил их не совсем приличными зрелищами в исполнении шутов, которых очень любил. Таковы были развлечения главы христианского мира.
Как только слуги удалились, Лев X заговорил:
— Я мало знал вашего отца, баригеля Синибальди. Мы несколько раз мельком виделись, когда я еще жил в Риме, но ни разу не обменялись ни словом. Однако мне известно, что мой предшественник Юлий Второй весьма ценил его…
Голос его был теплым и приятным, странно контрастируя с одутловатой дряблостью лица. Я ограничился тем, что почтительно наклонил голову.
— Поэтому я был немало удивлен, услышав вашу фамилию среди окружения да Винчи. Он великий художник, в этом нет сомнения, но очень уж медлительный. А его знакомство с подозрительными людьми крайне рискованно.
— У Леонардо да Винчи есть свои недостатки, — согласился Бибьена. — Но его талант не раз сослужил нам… Позволю себе напомнить вашему святейшеству, что он неоднократно…
— Я знаю о вашей снисходительности к нему, кардинал. Но я ее не разделяю…
— Позволю себе уточнить, ваше святейшество, — знакомству с ним молодой человек обязан этим преступлениям, и только им.
— Да, эти преступления…
Папа протянул руку к блюду, наполненному бисквитами с сосновым семенем. Он съел один, потом взял другой и медленно начал его жевать. Рассказывали, что у него очень чувствительный желудок и после слишком пряной пищи он вынужден по нескольку дней поститься.
— Эти преступления… Вы слишком молоды, сын мой, чтобы вмешиваться в подобные дела. Надписи кровью, отрубленные головы, вскрытые тела, рисунки… демонические. Весьма любопытное применение врачебных знаний… Не лучше ли посвятить себя болящим и скорбящим?
Горло мое стало сухим, как самый сухой из африканских камней.
— Ва… ваше святейшество… Это просто цепь совпадений… Сперва убийство в колонне, потом…
Потом я замолк, не в силах выдавить из себя ни слова.
— Вы по крайней мере захватили с собой гравюру и послания?
Я вынул из планшета три бумаги.
Он взял лупу, бывшую всегда при нем по причине плохого зрения, и тщательно просмотрел их одну за другой.
— «Понтифик потерял Лицо», — прочитал он. — Значит, именно это… эта фраза привела вас к «Веронике»?
— Она меня… Меня осенило… Ли… Мне показалось, я понял, что из Ватикана пропала какая-то реликвия и…
— Реликвия? Святой Лик — больше, чем реликвия, сын мой! Подлинный Образ! Лик страдающего Господа! Теперь вы понимаете?
Я вспомнил, что видел однажды в соборе Святого Петра нечто, завешенное другими покровами. Но тогда я был ребенком, и изображение на куске ткани осталось для меня неясным.
— Мне не представился случай приблизиться к нему…
— Значит, вы не можете оценить всю его ценность… Вам хотя бы известна его история?
Я признался, что нет.
— Считалось когда-то, что этот кусок ткани дал Господь женщине, истекающей кровью, и что она вылечилась, коснувшись Иисуса. Мы же полагаем, что не было ничего подобного. Святая Вероника стояла на дороге на Голгофу, когда Христос нес туда свой крест. Из сострадания она утерла лицо Сына Божия куском ткани. И Святой Лик отпечатался на нем четко, как живой, явив тем самым неверующим образ Спасителя. Позднее император Тиберий послал в Иерусалим Волузания. Тому подробно рассказали о страстях Христовых, и он таким образом узнал о существовании этого покрывала. Он пришел к святой Веронике, и та отдала ему священную ткань с условием, что будет сопровождать ее в Рим. Так и император Тиберий узнал о чуде: он пал ниц перед Ликом и сразу излечился от всех своих болезней. Вероника настояла, чтобы покрывало было доверено Церкви, и с тех пор реликвия эта — самая почитаемая в нашем городе. Теперь-то вам понятно, что такое «Вероника»?
Я кивнул.
— Добавлю, что три столетия назад мой августейший предшественник Иннокентий Третий решил возвести Святой Лик в объект заслуженного преклонения. Спустя недолгое время решение это ознаменовалось новым чудом: на его глазах покрывало само неожиданно развернулось! Знамение было очевидным. Тогда Иннокентий Третий велел торжественно пронести Святой Лик по городу в воскресенье, на восьмой день после Богоявления. С тех пор уже три века каноники собора Святого Петра не менее торжественно проносят его до больницы Сан-Спирито. — Ставшим вдруг медоточивым голосом он произнес: — Процессия должна состояться через четыре дня.
Четыре дня! «Вероника» должна быть показана народу через четыре дня!
— Сам можешь судить, насколько важно сохранение тайны, — многозначительно добавил Лев X. — В нынешних обстоятельствах огласка была бы для нас губительной. — Папа важно покачал головой. — Сегодня утром, кажется, народ разгорячился. Возникают сборища, шайки, руководимые чьей-то рукой. Назревает бунт. Мы рассчитывали выиграть время после казни обжигальщика, но… «Вероника» как в воду канула.
— Неужели можно было украсть такое сокровище? — удивился я.
Ответил Бибьена:
— Покрывало находилось в закрытой дарохранительнице, за позолоченным ограждением. Похититель воспользовался тем, что велись строительные работы над новой базиликой, и сумел проникнуть туда. Должно быть, у него были ключи…
— Опять ключи!
— Опять… Однако все ключи на месте… Они находятся в замке Сант-Анджело и хорошо охраняются.
— А ключи хранителя?
— Его святейшество освободил этого человека от должности. Но, похоже, тот ни к чему не причастен.
— Значит, цель похищения — сорвать крестный ход?
— В некотором роде. С какой-нибудь другой реликвией последствия были бы меньше… Но тут речь идет о святыне святынь, об украденной «Веронике»! Тебе должно быть ясно, Гвидо, как после всех этих убийств подорвется доверие к понтификату. Изнутри и извне… Ведь Рим — это последний оплот полуострова: пошатнись его голова — и вся Италия станет легкой добычей…
— Заговор…
Я не осмелился взглянуть на Льва X, который сам закончил мою мысль:
— Заговор с целью сместить папу, да. Разразись восстание, оно мгновенно будет поддержано нашими соседями, это бесспорно. Немцы, испанцы, французы… Желающих предостаточно. Взять хотя бы этого Валуа, Франциска Первого. Он и десяти дней не просидел на троне, а уже видит себя хозяином Италии. Даже бракосочетание моего брата мало повлияет на его претензии: брак браком, но аппетит от этого не уменьшается…
— Подобная стратегия не обходится без внешней поддержки и внутреннего заговора!
— Не будьте наивным, мой мальчик. Сразу после моего избрания добрая половина кардиналов объявила себя моими наследниками, а другие заняли выжидательную позицию… К вам это, конечно, не относится, Бибьена… — улыбнулся он кардиналу.
Тот ответил ему понимающей улыбкой.
— И тем не менее… Это преступление совершено для того, чтобы взбудоражить толпу…
— У нас нет другого объяснения, Гвидо. Поэтому во что бы то ни стало надо найти преступника и вернуть Святой Лик. Ты продвинулся в своем расследовании?
— Полагаю, след я нащупал. Для печатания этих посланий преступник пользовался довольно необычным шрифтом: шрифтом Цвайнхайма. Он назван так по имени печатника, умершего сорок лет назад. По слухам, папа Сикст Четвертый приобрел единственный уцелевший комплект литер Цвайнхайма. Если, как я считаю, этот комплект все еще находится в Ватикане или в принадлежащих ему землях…
— …значит, при нем находится и злоумышленник, — заключил Бибьена. — Еще одно доказательство заговора!
— Но для печатания нужен пресс, — предположил Лев Х.
— Я уже навел справки. Пресс свободно можно купить: он небольшого размера и удобен в работе. Некоторые бродячие торговцы предлагают такие даже в деревнях.
— Любой, следовательно, имеющий этот шрифт может пустить его в дело… И следовательно, преступления… тоже любой… А это сможет нам помочь?
— Ваше святейшество, — ответил я, — отыскав этот шрифт, мы сразу разоблачим и того, кто его использовал.
— А если мы не найдем эти буквы?
— Мартин д'Алеманио, гравер, в тот роковой для себя день обедал вместе с убийцей. Если мы сможем разыскать таверну, где проходил обед, то, не исключено, у нас появятся интересные свидетельства…
— Капитан Барбери занимается этим, — сказал кардинал. — Я жду его с докладом с минуты на минуту. Однако преступник может оказаться хитрее, чем мы думаем.
— У нас остается гравюра, — убежденно сказал я. — Она на свой манер раскрывает намерения убийцы. Четыре убийства уже совершены, остается три.
Я показал на лист в руках Льва X.
— Судя по всему, одно из них произойдет возле какого-нибудь колодца или ямы. Предугадать трудно. Условия второго еще более неопределенные: жертва, лежащая с прикрытой рукою головой… Ни одной зацепки. Зато третье уже более определенно: тело подвешено за ноги внутри колокола. Если у нас хватит людей, чтобы установить слежку за всеми храмами, хотя бы за главными, и если действовать осторожно, то, может быть, нам и удастся застичь виновного на месте преступления…
Тяжелое молчание последовало за моими словами.
Лев X налил себе в кубок очень светлого вина и съел несколько оливок подряд, разгрызая косточки. Затем стал медленно запивать их, с легким всхлипом всасывая вино. Бибьена же смотрел на меня ничего не выражающим взглядом.
Что за глупость я сморозил?
Папа промокнул губы салфеткой и взял какую-то таблетку, после этого он, как казалось, снова проявил ко мне интерес:
— Убийство в колоколе, о котором вы говорили, сын мой… Оно уже состоялось…
— Сое…
— Три недели назад, в Санта-Мария Маджоре. Расскажите ему, кардинал…
— Хорошо! Все довольно просто. Это был один нищий, некий Флоримондо. Он был слепым или притворялся слепым, точно не знаю. Зимой кюре разрешил ему спать за дверью, внутри церкви. Фатальное милосердие… Звонарь обнаружил его утром шестнадцатого декабря на самом верху колокольни привязанным за ноги в самом большом колоколе… Шея нищего была сломана…
— В самом большом колоколе? Шестнадцатого декабря? Но это же как раз перед…
— Перед убийством в колонне Марка Аврелия, да. Но до вчерашнего дня мы не догадывались об этой цепочке. И только когда Барбери поведал нам о гравюре, мы вспомнили о нем.
— Кто еще знает о пятом преступлении?
— Тогда мы замяли это убийство. Нельзя было допустить, чтобы накануне Рождества пошел слух об осквернении одной из четырех базилик Рима. Священника предупредил Ватикан, и мы все сделали для того, чтобы смерть эта сошла за естественную. Что до нашего расследования, оно оказалось безрезультатным. Ведь это был какой-то попрошайка, никому неизвестный… Его смертью, даже не напугала бы прихожан…
— Колокольня Санта-Мария Маджоре… — начал я, — она, кажется, самая высокая в Риме?
— Верно.
— Так вот почему он выбрал затем статую Марка Аврелия! Колокольню он уже использовал, но это не дало желаемого эффекта. А уж на верху колонны… он был уверен в успехе…
Лев X на какое-то время перестал посасывать свою таблетку:
— Рассуждение-то правильное, сын мой. Но запоздалое. Мы уже не можем предотвратить два последующих убийства.
— Не можем. Поэтому-то у нас в руках и оказалась эта гравюра: преступник считает ее отныне безопасной для себя.
Я повернулся к кардиналу:
— Какого возраста был нищий?
— Точно не знаю… Во всяком случае, пожилой… Лет шестидесяти или семидесяти…
— Опять старик. Одним стариком больше. Сводница, ростовщик, нищий, гравер… Если отбросить Джакопо Верде, это единственное, что связывает покойников: возраст…
Какая-то догадка вдруг мелькнула в моем мозгу.
— Как Витторио Капедиферро, главный смотритель улиц…
Большее возмущение я мог вызвать, лишь плюнув в блюдо с оливками… Папа проглотил свою таблетку и нахмурился:
— Вы что себе позволяете, молодой человек?
— Извините, ваше святейшество, меня поразило сходство. Разве не ищем мы влиятельного человека, хорошо осведомленного о ходе расследования, умелого наездника почтенного возраста? Кто лучше суперинтенданта может иметь доступ к городским монументам? Не считая того, что, насколько я знаю, у него никогда не было жены. Так что нельзя исключить его влечение к особам мужского пола.
Такого мне не доводилось видеть: Лев X снял свою шапочку и медленно провел ладонью по волосам.
— Вы еще ребенок, Синибальди. Мальчик… Так и быть, прощаю вам ваши неуместные слова. Для вашего сведения: знайте, что Капедиферро является одним из самых ценимых сторонников Ватикана. Должность, обеспечивающая ему власть, интересует его больше всего остального… Он не может участвовать в заговоре и желать бед Италии. Но ваши слова напомнили мне о другом лице… Лице, которое в последнее время обвиняется в недостойном поведении…
Я понял, что суждение папы не допускает возражения: будь я даже стократ прав, но Капедиферро, как и жена Цезаря, — вне подозрений.
В дальнейшей беседе мне приказали продолжать расследование и ежедневно докладывать о его ходе.
Меня также попросили соблюдать осторожность и держать все в секрете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25