Он приводит варваров в Гуинедд, потом расторгает сделку и удирает в безопасность, оставив невинных заложников выносить всю тяжесть гнева Отира. Он был таким же проклятием для своих близких родственников, для Анаравда, которого убил!
— Остерегайся заходить слишком далеко в своей брани, — сказал Гвион, скорее, устало и горестно, нежели с негодованием, — потому что я не могу это слышать.
— О, успокойся! Видит бог, я не стану ставить человеку в вину, если он предан своему принцу, но твой выбор мог быть лучше. Ты волен прощать ему все — неважно, как он тебя позорит, — но не проси, чтобы я простил ему то, что он бросил мою невесту у датчан на произвол судьбы.
— Принц заявил, что она под его защитой, — сказал Гвион, — я сам это слышал всего час тому назад. Он предложил выкуп за нее и за двух монахов, которые прибыли из Англии, и предупредил, что с ней должны хорошо обращаться.
— Принц здесь, — мрачно сказал Йеуан, — а она там, и датчане потеряли нужного им человека. Теперь они могут не отпустить других пленников.
— Нет, — сказал Гвион, — ты ошибаешься. Какую бы ненависть ты к нему ни питал, ты можешь быть доволен! Прошлой ночью они послали корабль в залив, и моряки, высадившиеся на берег, пробрались в лагерь, к палатке Кадваладра. Они взяли его в плен и увезли с собой, теперь ему придется уплатить свой долг. Так что им не нужна другая жертва, у них в руках тот, кто им нужен.
Густые брови Йеуана, которые были самой выразительной деталью на его лице, сошлись в одну линию на переносице, выражая подозрение и недоверие. Однако под прямым взглядом Гвиона эти чувства сменились открытым изумлением.
— Тебя обманули, этого не может быть…
— Это правда.
— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?
— Не было необходимости что-то мне говорить, — ответил Гвион. — Я был с Кадваладром в его палатке, когда они пришли. Я сам видел все. Четыре датчанина ворвались ночью в палатку, его взяли, а меня связали и сунули в рот кляп — то же самое они сделали с часовым, стоявшим в воротах. Вот видишь, у меня на руках следы веревок. Посмотри!
Веревки врезались глубоко в запястья, когда он пытался освободиться, и следы говорили сами за себя. Йеуан молча долго смотрел на них.
— Так вот почему ты сказал мне: «Ты тоже?» Теперь я понимаю, что у тебя там, у датчан. Прошу прощения, если я скажу прямо, что твое горе не идет ни в какое сравнение с моим. Он сам навлек свою беду себе на голову. Но чем моя девушка заслужила, чтобы он ее бросил там в опасности? И если теперь, когда Кадваладр у них в руках, ее отпустят, я буду рад.
Поскольку возразить было нечего, Гвион промолчал.
— Если бы у меня была дюжина молодцов, — рассуждал Йеуан скорее сам с собой, нежели с собеседником, — я бы сам увез ее оттуда, сколько бы датчан ни прислал Дублин в Гуинедд. Она моя, и я ее получу.
— Но ты же еще далее не видел ее, — сказал Гвион, потрясенный таким страстным порывом столь сдержанного и спокойного человека.
— Нет, видел. Я незаметно пробрался к самому частоколу, и могу это снова сделать. Я видел ее там, на вершине дюны, когда она смотрела в сторону юга, ожидая, чтобы кто-нибудь вызволил ее. Она даже красивее, чем я ожидал. Гибкая и ясная, как сталь, а двигается, точно лань! Я бы рискнул проникнуть туда один, но боюсь, что ее убьют раньше, чем я до нее доберусь.
— И я бы сделал то же самое для своего господина, — произнес Гвион, насторожившись, поскольку этот храбрый и страстный влюбленный пробудил в нем надежду. — Кадваладр для тебя — пустое место, а твоя Хелед — немногим больше для меня, но мы все же можем выиграть, если объединимся. Ум хорошо, а два — лучше.
— Но всего два, — сказал Йеуан, который, впрочем, слушал очень внимательно.
— Двое — это только начало. Через несколько дней нас может стать больше. Даже если они заставят моего господина заплатить выкуп, уйдет несколько дней на то, чтобы собрать и погрузить скот и добрать серебром недостающую сумму. — Он придвинулся поближе к Йеуану и понизил голос на случай, если кто-нибудь пройдет мимо. — Я пришел сюда не один. В Середиджионе я собрал сто человек, все еще преданных Кадваладру, и привел их сюда. О, не для той цели, которую мы обсуждаем сейчас! Я был уверен, братья помирились и объединятся, чтобы прогнать датчан, и поэтому привел своему господину воинов, которые сражались бы бок о бок с людьми Овейна. Я не хотел, чтобы дело выглядело так, будто Кадваладр получил милостыню от брата, — нет, он должен был возглавлять свой собственный отряд. Я опередил своих воинов, чтобы сообщить Кадваладру новости, но узнал, что Овейн его покинул. А потом его взяли в плен датчане.
Лицо Йеуана снова стало спокойным и бесстрастным, но, несмотря на отрешенный взгляд, его острый ум подсчитывал шансы на удачу.
— Как далеко отсюда находятся твои сто человек?
— В двух днях пути. Я оставил свою лошадь и конюха, который ехал со мной, в миле отсюда и явился к Кадваладру один. Теперь, когда Овейн предоставил мне свободу и я могу остаться или уйти, я через час буду там, где оставил своего конюха, и немедленно пошлю его за отрядом.
— Кое-кто здесь с удовольствием присоединился бы к нам, — вымолвил Йеуан. — Некоторых я бы убедил, остальные не нуждаются в убеждении. — Он потер большие сильные руки и сомкнул пальцы, словно сжимал невидимое оружие. — Мы с тобой, Гвион, еще поговорим об этом. И не отправиться ли тебе в путь сегодня же?
Глава двенадцатая
Уже после полудня Торстен снова привел к Отиру своего пленника. Теперь Кадваладр был в цепях, присмиревший, задыхавшийся от невыразимой тоски. Перекошенные губы его были угрюмо сжаты, а темные глаза метали громы и молнии от бессильной ярости. Несмотря на все свои протесты, он понимал, что теперь Отир не отступит. Время пустых надежд прошло, и в конце концов придется смириться.
— Он хочет вам что-то сказать, — ухмыльнулся Торстен. — Не слишком ему понравилось жить в цепях.
— Пусть говорит, — приказал Отир.
— Я заплачу тебе две тысячи марок, — начал Кадваладр. Хотя он говорил сжав зубы, ему все же удалось взять себя в руки. — Ты не оставил мне другого выбора, поскольку мой брат ведет себя не по-братски. — И он осторожно добавил: — Отпусти меня на несколько дней, ведь чтобы собрать такое количество добра, требуется время. Я же не могу уплатить одним серебром.
Торстен разразился гортанным смехом, а Отир энергично потряс головой.
— О нет, мой друг! Я не такой дурак, чтобы снова тебе поверить. Ты не сделаешь отсюда ни шагу и не снимешь цепи, пока мои корабли не будут нагружены и готовы к отплытию.
— Как же мне тогда добыть выкуп? — в отчаянии вскричал Кадваладр. — Ты ожидаешь, что мои управляющие приведут сюда мой скот и отдадут мой кошелек, повинуясь чужим приказам?
— Я обращусь к посреднику, которому могу доверять, — ответил Отир, на которого не произвела никакого впечатления вспышка гнева человека, который был полностью в его власти. — То есть, конечно, если он согласится. Он одобряет такое решение вопроса, и тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было. А что ты должен сделать… Прежде чем я позволю тебе снять цепи, так это отдать маленькую печать. Я знаю, что она всегда при тебе. Кроме того, составь депешу таким образом, чтобы твой брат знал, что ее мог написать только ты. Я смогу договориться с человеком, которому могу доверять, независимо от того, друг он мне или враг, и Овейн Гуинеддский рад будет услышать, что ты собираешься честно уплатить долг, и не откажет в своей помощи. Он и будет нашим посредником.
— Он не станет этого делать! — вспыхнул уязвленный Кадваладр. — Почему он должен поверить, что я по своей воле отдал печать, когда ты мог ее у меня отнять? И даже если я напишу ему депешу, как он может быть уверен, что меня не заставили это сделать, приставив кинжал к горлу и угрожая смертью?
— Он достаточно хорошо знает меня теперь, — отрезал Отир, — чтобы понимать, что я не стану уничтожать то, из чего могу извлечь выгоду. Но если ты в этом сомневаешься, давай пошлем к нему человека, которому он доверяет и которому ты лично продиктуешь свои распоряжения. Он подтвердит перед Овейном, что видел тебя целым и невредимым и в здравом рассудке. Тогда Овейн поверит. Сомневаюсь, чтобы твой вид доставил ему удовольствие. Но он поможет тебе, поспешив собрать сумму, необходимую для уплаты долга. Он хочет, чтобы я уплыл, и так я и сделаю, когда получу то, за чем сюда явился, а он получит тебя.
— Здесь, в войске, нет достойного человека, — заявил Кадваладр, презрительно скривив губы. — Почему он должен верить любому вашему посланцу?
— Нет, есть! Он не служит ни мне, ни Овейну, ни тебе, у него совсем другое начальство. Это тот, кто сам предложил остаться в заложниках, когда ты уехал на переговоры с братом. Да, ты бросил его на произвол судьбы, швырнув мне в лицо вызов и, задрав хвост, рванув спасаться к брату, который тебя за это презирает. — Увидев, как краска залила лицо принца, Отир испытал мрачное удовлетворение. — Он оставался у нас в заложниках, а теперь, когда ты вернулся, — правда, несколько иначе, чем мы предполагали, — я не имею больше права удерживать его. Именно он отправится к Овейну в качестве твоего посланника и от твоего имени попросит его собрать выкуп и доставить сюда. — Он повернулся к Торстену, который стоял в ожидании и с явным удовольствием прислушивался к беседе. — Пойди-ка и найди того молодого монаха из Личфилда — посланника епископа, брата Марка — и попроси его прийти ко мне.
В это время Марк вместе с Кадфаэлем собирал под деревьями, которые росли на утесе, сухие ветки для костра. Марк выпрямился с грузом и посмотрел на Торстена несколько удивленно, но без тени тревоги. За те дни, что он провел в качестве пленника, он ни разу не чувствовал себя в опасности. Впрочем, Марк и не считал, что представляет какой-то интерес для тех, у кого был в плену.
Он спросил, широко раскрыв глаза, точно удивленный ребенок:
— Что может быть нужно твоему начальнику от меня?
— Ничего страшного, — ответил за Торстена Кадфаэль. — Насколько я успел заметить, в этих ирландских датчанах больше ирландского, нежели датского. Отир кажется мне христианином, как большинство жителей Англии и Уэльса, причем более добрым христианином, чем некоторые.
— Он хочет, чтобы ты занялся одним делом, от которого выгадаем мы все, — сказал Торстен, добродушно улыбаясь. — Пойди и сам послушай.
Марк отнес собранный хворост к очагу, который они себе выложили из камней в песчаной ложбинке, и последовал за Торстеном в палатку Отира. Увидев Кадваладра, державшегося в цепях подчеркнуто прямо и напряженного, как натянутый лук, Марк даже приостановился от изумления. Он еще не знал, что этот беспокойный беглец вернулся в лагерь, и был теперь обескуражен. Переведя взгляд с пленного на тюремщика, он увидел, что Отир мрачно улыбается, не скрывая своего удовлетворения. Да, судьба развлекается, резко меняя все в один момент.
— Вы послали за мной, — просто сказал Марк. — Я здесь.
Отир снисходительно и с ласковой усмешкой посмотрел на этого тщедушного юношу, представлявшего здесь церковь, которую в равной степени чтили и валлийцы, и ирландцы, и дублинские датчане. Когда-нибудь, несколько лет спустя, не исключено, что он будет обращаться к этому мальчику «святой отец!», как теперь мог бы называть его «братом».
— Видишь ли, — начал Отир, — лорд Кадваладр, поручителем которого ты являлся, чтобы он мог уехать и приехать беспрепятственно, вернулся к нам. Теперь ты можешь нас покинуть. Но если бы ты взялся выполнить его поручение к брату, Овейну Гуинеддскому, то оказал бы услугу и ему, и всем нам.
— Вы должны сказать мне, в чем она заключается, — ответил Марк. — Однако я не чувствовал себя здесь пленником, и мне не на что жаловаться.
— Лорд Кадваладр сам тебе все скажет, — предложил Отир, и его довольная усмешка стала еще шире. — Он заявил, что готов уплатить нам две тысячи марок, обещанные за приезд вместе с ним в Аберменай. Он хочет сообщить своему брату, как это сделать.
Марк с сомнением взглянул на окаменевшее лицо Кадваладра, в его глаза, горевшие мрачным огнем.
— Это верно?
— Да. — Голос Кадваладра был сильным и звонким, хотя в нем и звучала злость. Поскольку другого выхода не было, Кадваладр смирился с неизбежным, стараясь не уронить окончательно свое достоинство — Требуют, чтобы я заплатил за свою свободу. Ну что же, я решил платить.
— Это действительно ваше собственное решение? — недоверчиво спросил Марк.
— Да. Мне ничего не угрожает. Но меня не освободят, пока я не заплачу выкуп и корабли не будут готовы выйти в море с грузом. Я не могу сам присмотреть, чтобы собрали и пригнали мой скот, и не могу взять деньги из казны. Я хочу, чтобы мой брат сделал это за меня, причем как можно скорее. Я пошлю ему через тебя депешу, а в доказательство приложу печать.
— Если вы действительно этого хотите, я выполню ваше поручение.
— Я действительно этого хочу. Если ты скажешь, что слышал это из моих собственных уст, он тебе поверит. — Ему удалось подавить горечь и ярость: решение было принято. Отомстить он сможет позже, а сейчас ему нужна свобода. Он вынул свою печать и протянул ее не Отиру, наблюдавшему за происходящим с усмешкой, а Марку. — Передай это моему брату, скажи, что получил из моих рук, и попроси поторопиться.
— Я обязательно выполню это, — заверил Марк.
— И попроси его послать в Ллабадарн к Родри Фичану, который был моим управляющим и снова им станет, если только я получу обратно все, что было моим. Он знает, где найти то, что осталось от моей казны, и по моему приказу, подтвержденному печатью, передаст эту сумму. Если этого будет недостаточно, остальное надо уплатить скотом. Родри знает, где находится мой скот. Нужно собрать две тысячи марок. Попроси моего брата поторопиться.
— Непременно, — пообещал Марк и начал с того, что заторопился сам. Он попрощался с ними, как посол, а не как заложник. Коротко поклонившись, он удалился из палатки, и, как ни странно, показалось, что палатка опустела с уходом этого маленького человека.
Марк отправился в путь пешком: предстояло пройти около мили. Не пройдет и получаса, как он уже будет у Овейна Гуинеддского и передаст сообщение, от которого все завертится, и Кадваладр получит если не свои земли, то свободу, а от Гуинедда будет отведена угроза войны и неприятельская армия.
Он задержался только, чтобы поведать Кадфаэлю о том, с каким поручением его посылают.
Брат Кадфаэль задумчиво побрел к тому месту, где Хелед помешивала угли в каменном очаге, начиная готовить ужин. Хотя мысли его были заняты сообщением брата Марка, он все же подумал о том, как хорошо действует на Хелед кочевая жизнь в военном лагере. Она загорела, и ее золотисто-бронзовая кожа прекрасно гармонировала с темными глазами, волосами и алым ртом. Никогда в жизни она не была так свободна, как сейчас, в плену. Красота ее победно сверкала, и не имело значения, что рукав был порван, а подол обтрепался.
— Есть добрые новости для всех нас, — сообщил Кадфаэль, с удовольствием наблюдая за ее грациозными движениями. — Туркайлль не только вернулся целым и невредимым из ночной вылазки, но еще и привез с собой Кадваладра.
— Я знаю, — сказала Хелед, на минуту перестав возиться. Она улыбнулась, глядя на огонь. — Я видела, как они возвращались, еще до рассвета.
— И ты не сказала ни слова?
Нет, пока она никому ничего не сказала бы. Это значило раскрыть больше, чем она была готова. Как она могла признаться, что поднялась до зари, чтобы убедиться в благополучном возвращении маленького корабля?
— Я почти не видела тебя сегодня. Их затея никому не повредила, вот это главное. Ну, так что же? Какие там у тебя добрые новости?
— Кадваладр взялся за ум и согласился заплатить датчанам обещанное. Марка только что послали с поручением к Овейну от имени Кадваладра, приложив для верности его печать. Овейна просят собрать и уплатить выкуп. Отир возьмет его и уедет, оставив Гуинедд в покое.
Теперь Хелед действительно слушала внимательно, приподняв брови и замерев.
— Он сдался? Уже? Он заплатит?
— Я знаю это от Марка, а Марк теперь в пути. Ничего не может быть вернее.
— И они уедут! — еле слышно прошептала девушка. Обхватив руками колени, она сидела, глядя прямо перед собой, не хмурясь и не улыбаясь, и только холодно и решительно оценивала изменившуюся ситуацию. — Как ты думаешь, Кадфаэль, сколько времени уйдет, чтобы пригнать сюда скот из Середиджиона?
— Не меньше трех дней, — отозвался тот и заметил, что она мысленно повторила это, как бы взвешивая услышанное.
— Значит, самое большее три дня, — проговорила Хелед, — поскольку Овейн поторопится избавиться от них.
— И ты будешь рада освобождению, — заметил Кадфаэль, осторожно прощупывая почву, в которой скрывались по крайней мере две правды, и он не знал, которая выйдет наружу.
— Да, — сказала она, — я буду рада!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Остерегайся заходить слишком далеко в своей брани, — сказал Гвион, скорее, устало и горестно, нежели с негодованием, — потому что я не могу это слышать.
— О, успокойся! Видит бог, я не стану ставить человеку в вину, если он предан своему принцу, но твой выбор мог быть лучше. Ты волен прощать ему все — неважно, как он тебя позорит, — но не проси, чтобы я простил ему то, что он бросил мою невесту у датчан на произвол судьбы.
— Принц заявил, что она под его защитой, — сказал Гвион, — я сам это слышал всего час тому назад. Он предложил выкуп за нее и за двух монахов, которые прибыли из Англии, и предупредил, что с ней должны хорошо обращаться.
— Принц здесь, — мрачно сказал Йеуан, — а она там, и датчане потеряли нужного им человека. Теперь они могут не отпустить других пленников.
— Нет, — сказал Гвион, — ты ошибаешься. Какую бы ненависть ты к нему ни питал, ты можешь быть доволен! Прошлой ночью они послали корабль в залив, и моряки, высадившиеся на берег, пробрались в лагерь, к палатке Кадваладра. Они взяли его в плен и увезли с собой, теперь ему придется уплатить свой долг. Так что им не нужна другая жертва, у них в руках тот, кто им нужен.
Густые брови Йеуана, которые были самой выразительной деталью на его лице, сошлись в одну линию на переносице, выражая подозрение и недоверие. Однако под прямым взглядом Гвиона эти чувства сменились открытым изумлением.
— Тебя обманули, этого не может быть…
— Это правда.
— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?
— Не было необходимости что-то мне говорить, — ответил Гвион. — Я был с Кадваладром в его палатке, когда они пришли. Я сам видел все. Четыре датчанина ворвались ночью в палатку, его взяли, а меня связали и сунули в рот кляп — то же самое они сделали с часовым, стоявшим в воротах. Вот видишь, у меня на руках следы веревок. Посмотри!
Веревки врезались глубоко в запястья, когда он пытался освободиться, и следы говорили сами за себя. Йеуан молча долго смотрел на них.
— Так вот почему ты сказал мне: «Ты тоже?» Теперь я понимаю, что у тебя там, у датчан. Прошу прощения, если я скажу прямо, что твое горе не идет ни в какое сравнение с моим. Он сам навлек свою беду себе на голову. Но чем моя девушка заслужила, чтобы он ее бросил там в опасности? И если теперь, когда Кадваладр у них в руках, ее отпустят, я буду рад.
Поскольку возразить было нечего, Гвион промолчал.
— Если бы у меня была дюжина молодцов, — рассуждал Йеуан скорее сам с собой, нежели с собеседником, — я бы сам увез ее оттуда, сколько бы датчан ни прислал Дублин в Гуинедд. Она моя, и я ее получу.
— Но ты же еще далее не видел ее, — сказал Гвион, потрясенный таким страстным порывом столь сдержанного и спокойного человека.
— Нет, видел. Я незаметно пробрался к самому частоколу, и могу это снова сделать. Я видел ее там, на вершине дюны, когда она смотрела в сторону юга, ожидая, чтобы кто-нибудь вызволил ее. Она даже красивее, чем я ожидал. Гибкая и ясная, как сталь, а двигается, точно лань! Я бы рискнул проникнуть туда один, но боюсь, что ее убьют раньше, чем я до нее доберусь.
— И я бы сделал то же самое для своего господина, — произнес Гвион, насторожившись, поскольку этот храбрый и страстный влюбленный пробудил в нем надежду. — Кадваладр для тебя — пустое место, а твоя Хелед — немногим больше для меня, но мы все же можем выиграть, если объединимся. Ум хорошо, а два — лучше.
— Но всего два, — сказал Йеуан, который, впрочем, слушал очень внимательно.
— Двое — это только начало. Через несколько дней нас может стать больше. Даже если они заставят моего господина заплатить выкуп, уйдет несколько дней на то, чтобы собрать и погрузить скот и добрать серебром недостающую сумму. — Он придвинулся поближе к Йеуану и понизил голос на случай, если кто-нибудь пройдет мимо. — Я пришел сюда не один. В Середиджионе я собрал сто человек, все еще преданных Кадваладру, и привел их сюда. О, не для той цели, которую мы обсуждаем сейчас! Я был уверен, братья помирились и объединятся, чтобы прогнать датчан, и поэтому привел своему господину воинов, которые сражались бы бок о бок с людьми Овейна. Я не хотел, чтобы дело выглядело так, будто Кадваладр получил милостыню от брата, — нет, он должен был возглавлять свой собственный отряд. Я опередил своих воинов, чтобы сообщить Кадваладру новости, но узнал, что Овейн его покинул. А потом его взяли в плен датчане.
Лицо Йеуана снова стало спокойным и бесстрастным, но, несмотря на отрешенный взгляд, его острый ум подсчитывал шансы на удачу.
— Как далеко отсюда находятся твои сто человек?
— В двух днях пути. Я оставил свою лошадь и конюха, который ехал со мной, в миле отсюда и явился к Кадваладру один. Теперь, когда Овейн предоставил мне свободу и я могу остаться или уйти, я через час буду там, где оставил своего конюха, и немедленно пошлю его за отрядом.
— Кое-кто здесь с удовольствием присоединился бы к нам, — вымолвил Йеуан. — Некоторых я бы убедил, остальные не нуждаются в убеждении. — Он потер большие сильные руки и сомкнул пальцы, словно сжимал невидимое оружие. — Мы с тобой, Гвион, еще поговорим об этом. И не отправиться ли тебе в путь сегодня же?
Глава двенадцатая
Уже после полудня Торстен снова привел к Отиру своего пленника. Теперь Кадваладр был в цепях, присмиревший, задыхавшийся от невыразимой тоски. Перекошенные губы его были угрюмо сжаты, а темные глаза метали громы и молнии от бессильной ярости. Несмотря на все свои протесты, он понимал, что теперь Отир не отступит. Время пустых надежд прошло, и в конце концов придется смириться.
— Он хочет вам что-то сказать, — ухмыльнулся Торстен. — Не слишком ему понравилось жить в цепях.
— Пусть говорит, — приказал Отир.
— Я заплачу тебе две тысячи марок, — начал Кадваладр. Хотя он говорил сжав зубы, ему все же удалось взять себя в руки. — Ты не оставил мне другого выбора, поскольку мой брат ведет себя не по-братски. — И он осторожно добавил: — Отпусти меня на несколько дней, ведь чтобы собрать такое количество добра, требуется время. Я же не могу уплатить одним серебром.
Торстен разразился гортанным смехом, а Отир энергично потряс головой.
— О нет, мой друг! Я не такой дурак, чтобы снова тебе поверить. Ты не сделаешь отсюда ни шагу и не снимешь цепи, пока мои корабли не будут нагружены и готовы к отплытию.
— Как же мне тогда добыть выкуп? — в отчаянии вскричал Кадваладр. — Ты ожидаешь, что мои управляющие приведут сюда мой скот и отдадут мой кошелек, повинуясь чужим приказам?
— Я обращусь к посреднику, которому могу доверять, — ответил Отир, на которого не произвела никакого впечатления вспышка гнева человека, который был полностью в его власти. — То есть, конечно, если он согласится. Он одобряет такое решение вопроса, и тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было. А что ты должен сделать… Прежде чем я позволю тебе снять цепи, так это отдать маленькую печать. Я знаю, что она всегда при тебе. Кроме того, составь депешу таким образом, чтобы твой брат знал, что ее мог написать только ты. Я смогу договориться с человеком, которому могу доверять, независимо от того, друг он мне или враг, и Овейн Гуинеддский рад будет услышать, что ты собираешься честно уплатить долг, и не откажет в своей помощи. Он и будет нашим посредником.
— Он не станет этого делать! — вспыхнул уязвленный Кадваладр. — Почему он должен поверить, что я по своей воле отдал печать, когда ты мог ее у меня отнять? И даже если я напишу ему депешу, как он может быть уверен, что меня не заставили это сделать, приставив кинжал к горлу и угрожая смертью?
— Он достаточно хорошо знает меня теперь, — отрезал Отир, — чтобы понимать, что я не стану уничтожать то, из чего могу извлечь выгоду. Но если ты в этом сомневаешься, давай пошлем к нему человека, которому он доверяет и которому ты лично продиктуешь свои распоряжения. Он подтвердит перед Овейном, что видел тебя целым и невредимым и в здравом рассудке. Тогда Овейн поверит. Сомневаюсь, чтобы твой вид доставил ему удовольствие. Но он поможет тебе, поспешив собрать сумму, необходимую для уплаты долга. Он хочет, чтобы я уплыл, и так я и сделаю, когда получу то, за чем сюда явился, а он получит тебя.
— Здесь, в войске, нет достойного человека, — заявил Кадваладр, презрительно скривив губы. — Почему он должен верить любому вашему посланцу?
— Нет, есть! Он не служит ни мне, ни Овейну, ни тебе, у него совсем другое начальство. Это тот, кто сам предложил остаться в заложниках, когда ты уехал на переговоры с братом. Да, ты бросил его на произвол судьбы, швырнув мне в лицо вызов и, задрав хвост, рванув спасаться к брату, который тебя за это презирает. — Увидев, как краска залила лицо принца, Отир испытал мрачное удовлетворение. — Он оставался у нас в заложниках, а теперь, когда ты вернулся, — правда, несколько иначе, чем мы предполагали, — я не имею больше права удерживать его. Именно он отправится к Овейну в качестве твоего посланника и от твоего имени попросит его собрать выкуп и доставить сюда. — Он повернулся к Торстену, который стоял в ожидании и с явным удовольствием прислушивался к беседе. — Пойди-ка и найди того молодого монаха из Личфилда — посланника епископа, брата Марка — и попроси его прийти ко мне.
В это время Марк вместе с Кадфаэлем собирал под деревьями, которые росли на утесе, сухие ветки для костра. Марк выпрямился с грузом и посмотрел на Торстена несколько удивленно, но без тени тревоги. За те дни, что он провел в качестве пленника, он ни разу не чувствовал себя в опасности. Впрочем, Марк и не считал, что представляет какой-то интерес для тех, у кого был в плену.
Он спросил, широко раскрыв глаза, точно удивленный ребенок:
— Что может быть нужно твоему начальнику от меня?
— Ничего страшного, — ответил за Торстена Кадфаэль. — Насколько я успел заметить, в этих ирландских датчанах больше ирландского, нежели датского. Отир кажется мне христианином, как большинство жителей Англии и Уэльса, причем более добрым христианином, чем некоторые.
— Он хочет, чтобы ты занялся одним делом, от которого выгадаем мы все, — сказал Торстен, добродушно улыбаясь. — Пойди и сам послушай.
Марк отнес собранный хворост к очагу, который они себе выложили из камней в песчаной ложбинке, и последовал за Торстеном в палатку Отира. Увидев Кадваладра, державшегося в цепях подчеркнуто прямо и напряженного, как натянутый лук, Марк даже приостановился от изумления. Он еще не знал, что этот беспокойный беглец вернулся в лагерь, и был теперь обескуражен. Переведя взгляд с пленного на тюремщика, он увидел, что Отир мрачно улыбается, не скрывая своего удовлетворения. Да, судьба развлекается, резко меняя все в один момент.
— Вы послали за мной, — просто сказал Марк. — Я здесь.
Отир снисходительно и с ласковой усмешкой посмотрел на этого тщедушного юношу, представлявшего здесь церковь, которую в равной степени чтили и валлийцы, и ирландцы, и дублинские датчане. Когда-нибудь, несколько лет спустя, не исключено, что он будет обращаться к этому мальчику «святой отец!», как теперь мог бы называть его «братом».
— Видишь ли, — начал Отир, — лорд Кадваладр, поручителем которого ты являлся, чтобы он мог уехать и приехать беспрепятственно, вернулся к нам. Теперь ты можешь нас покинуть. Но если бы ты взялся выполнить его поручение к брату, Овейну Гуинеддскому, то оказал бы услугу и ему, и всем нам.
— Вы должны сказать мне, в чем она заключается, — ответил Марк. — Однако я не чувствовал себя здесь пленником, и мне не на что жаловаться.
— Лорд Кадваладр сам тебе все скажет, — предложил Отир, и его довольная усмешка стала еще шире. — Он заявил, что готов уплатить нам две тысячи марок, обещанные за приезд вместе с ним в Аберменай. Он хочет сообщить своему брату, как это сделать.
Марк с сомнением взглянул на окаменевшее лицо Кадваладра, в его глаза, горевшие мрачным огнем.
— Это верно?
— Да. — Голос Кадваладра был сильным и звонким, хотя в нем и звучала злость. Поскольку другого выхода не было, Кадваладр смирился с неизбежным, стараясь не уронить окончательно свое достоинство — Требуют, чтобы я заплатил за свою свободу. Ну что же, я решил платить.
— Это действительно ваше собственное решение? — недоверчиво спросил Марк.
— Да. Мне ничего не угрожает. Но меня не освободят, пока я не заплачу выкуп и корабли не будут готовы выйти в море с грузом. Я не могу сам присмотреть, чтобы собрали и пригнали мой скот, и не могу взять деньги из казны. Я хочу, чтобы мой брат сделал это за меня, причем как можно скорее. Я пошлю ему через тебя депешу, а в доказательство приложу печать.
— Если вы действительно этого хотите, я выполню ваше поручение.
— Я действительно этого хочу. Если ты скажешь, что слышал это из моих собственных уст, он тебе поверит. — Ему удалось подавить горечь и ярость: решение было принято. Отомстить он сможет позже, а сейчас ему нужна свобода. Он вынул свою печать и протянул ее не Отиру, наблюдавшему за происходящим с усмешкой, а Марку. — Передай это моему брату, скажи, что получил из моих рук, и попроси поторопиться.
— Я обязательно выполню это, — заверил Марк.
— И попроси его послать в Ллабадарн к Родри Фичану, который был моим управляющим и снова им станет, если только я получу обратно все, что было моим. Он знает, где найти то, что осталось от моей казны, и по моему приказу, подтвержденному печатью, передаст эту сумму. Если этого будет недостаточно, остальное надо уплатить скотом. Родри знает, где находится мой скот. Нужно собрать две тысячи марок. Попроси моего брата поторопиться.
— Непременно, — пообещал Марк и начал с того, что заторопился сам. Он попрощался с ними, как посол, а не как заложник. Коротко поклонившись, он удалился из палатки, и, как ни странно, показалось, что палатка опустела с уходом этого маленького человека.
Марк отправился в путь пешком: предстояло пройти около мили. Не пройдет и получаса, как он уже будет у Овейна Гуинеддского и передаст сообщение, от которого все завертится, и Кадваладр получит если не свои земли, то свободу, а от Гуинедда будет отведена угроза войны и неприятельская армия.
Он задержался только, чтобы поведать Кадфаэлю о том, с каким поручением его посылают.
Брат Кадфаэль задумчиво побрел к тому месту, где Хелед помешивала угли в каменном очаге, начиная готовить ужин. Хотя мысли его были заняты сообщением брата Марка, он все же подумал о том, как хорошо действует на Хелед кочевая жизнь в военном лагере. Она загорела, и ее золотисто-бронзовая кожа прекрасно гармонировала с темными глазами, волосами и алым ртом. Никогда в жизни она не была так свободна, как сейчас, в плену. Красота ее победно сверкала, и не имело значения, что рукав был порван, а подол обтрепался.
— Есть добрые новости для всех нас, — сообщил Кадфаэль, с удовольствием наблюдая за ее грациозными движениями. — Туркайлль не только вернулся целым и невредимым из ночной вылазки, но еще и привез с собой Кадваладра.
— Я знаю, — сказала Хелед, на минуту перестав возиться. Она улыбнулась, глядя на огонь. — Я видела, как они возвращались, еще до рассвета.
— И ты не сказала ни слова?
Нет, пока она никому ничего не сказала бы. Это значило раскрыть больше, чем она была готова. Как она могла признаться, что поднялась до зари, чтобы убедиться в благополучном возвращении маленького корабля?
— Я почти не видела тебя сегодня. Их затея никому не повредила, вот это главное. Ну, так что же? Какие там у тебя добрые новости?
— Кадваладр взялся за ум и согласился заплатить датчанам обещанное. Марка только что послали с поручением к Овейну от имени Кадваладра, приложив для верности его печать. Овейна просят собрать и уплатить выкуп. Отир возьмет его и уедет, оставив Гуинедд в покое.
Теперь Хелед действительно слушала внимательно, приподняв брови и замерев.
— Он сдался? Уже? Он заплатит?
— Я знаю это от Марка, а Марк теперь в пути. Ничего не может быть вернее.
— И они уедут! — еле слышно прошептала девушка. Обхватив руками колени, она сидела, глядя прямо перед собой, не хмурясь и не улыбаясь, и только холодно и решительно оценивала изменившуюся ситуацию. — Как ты думаешь, Кадфаэль, сколько времени уйдет, чтобы пригнать сюда скот из Середиджиона?
— Не меньше трех дней, — отозвался тот и заметил, что она мысленно повторила это, как бы взвешивая услышанное.
— Значит, самое большее три дня, — проговорила Хелед, — поскольку Овейн поторопится избавиться от них.
— И ты будешь рада освобождению, — заметил Кадфаэль, осторожно прощупывая почву, в которой скрывались по крайней мере две правды, и он не знал, которая выйдет наружу.
— Да, — сказала она, — я буду рада!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26