Потом Анелька увидела какие-то стены, гладкие и бесконечно высокие, но тут ей стало так тяжело, как будто на нее навалилась вся земля, и солнце, и все звезды с неба. Под этой безмерной тяжестью душа ее корчилась, и съеживалась, и все падала, падала куда-то, забывая тот мир, откуда она пришла.Внезапно в этом пространстве она ощутила какое-то движение. Казалось, близко, рядом, зашевелился какой-то огромный предмет и двинулся с востока туда, где заходит солнце, заслонив собой весь горизонт. Анелька открыла глаза и увидела, что это Ягна, подняв ее руку, кладет ей под мышку кусок хлеба. Потом Ягна накрыла ее рваным одеялом и спросила:— Ну как, не лучше тебе, паненка?Анелька хотела ответить, что ей уже совсем хорошо, но вместо слов из горла ее выходили какие-то невнятные звуки.Хозяйка зажгла свечу — громницу, накапала с нее воску в кружку с водой и велела Анельке выпить. Больная сделала глоток и удивилась, что вода имеет какой-то металлический вкус.— И теперь не полегчало, паненка?— Ох!Жена Зайца решила прибегнуть к самому сильному средству. Взяв обеими руками концы своего передника, она сложила его в три складки, медленно приговаривая:
Были у святой Оталии три дочки: Одна пряла, Другая пряжу мотала. А третья порчу Словом божьим снимала.
При последних словах она быстро развернула передник перед глазами Анельки.— Теперь легче?— А тетя еще здесь? — вместо ответа спросила больная.Ягна снова принялась укладывать складки на переднике:
Были у святой Оталии три дочки: Одна пряла, Другая пряжу мотала… Глава шестнадцатая Помощь подоспела . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Заяц шел домой полдничать, размышляя о том, что хлеб в этом году не уродился — одна солома, а зерна не будет. Вдруг от леса донесся до него какой-то необычный шум. Что-то там грохотало, катилось и порой слышались храп и фырканье.Заяц остановился и, повернувшись в ту сторону, наставил руку козырьком над глазами. Вдали он увидел четыре конских головы, блестящую высокую шляпу, а еще выше над ней — белый кнут.Порывшись в памяти, Заяц решил, что это, должно быть, едет карета. На самом же деле это была открытая коляска, широкая, вместительная и очень нарядная.На неровной и шаткой плотине экипаж умерил ход и сильно закачался. Заяц смотрел на него с жадным вниманием. На козлах он увидел лакея и кучера в парадных ливреях табачного цвета с золотыми пуговицами. А в коляске, запряженной четверкой прекрасных лошадей в сверкающей упряжи, сидела под зонтиком дама средних лет.На некотором расстоянии от этого экипажа ехала удобная бричка, в которой сидел только возница.Заяц даже глаза протер, думая, что это ему мерещится. С тех пор как свет стоит, на плотине не видывали ничего подобного!«Может, наш пан с пани приехали за детьми? — подумал он. — Нет, пана не видно, а у пани откуда бы такая карета, если она недавно уезжала в повозке еврея? Или вельможный пан слез в лесу, чтобы сосчитать, сколько Заяц у него сосен вырубил?»Между тем экипаж остановился.— Эй ты, ворона! — крикнули с козел.— Это вы меня?.. — осведомился Заяц, снимая шапку.— Ясно, тебя, а то кого же? Что, к вам на хутор нет другой дороги, поудобнее?— Где там!— Да тут коляска может опрокинуться!— Может! — подтвердил мужик рассеянно, сам не зная, что говорит.— Вот дубина! — буркнул человек в ливрее, потом опять повысил голос: — Как же так! Значит, вельможной пани придется идти до хутора пешком?— Видно, что так…— Кшыстоф, я выйду, — отозвалась дама из коляски.Кшыстоф соскочил с козел и, открыв дверцы, помог даме выйти, затем отступил в сторону. Так как дорога была вся в выбоинах и засыпана хворостом, то он, шагая сзади, поддерживал пани тремя пальцами за локоть и говорил:— Ясная пани, правее пожалуйте! Вот на эту кочку, ясная пани… Пан Петр, ты подожди, пока ясная пани пройдет, потом потихоньку доедешь до двора… Попрошу вас сюда, ясная пани, здесь тропка.Заяц, слыша все это, заподозрил, что знатная пани — слепая и не видит дороги. Потом под впечатлением этой торжественной процессии даже стал подумывать, не следует ли ему стать на колени.Дама тем временем уже поравнялась с ним и спросила:— Дети здесь?— А?— Пани спрашивает, здесь ли дети, — повторил господин в ливрее и украдкой показал Зайцу внушительный кулак в серой перчатке.— Это, стало быть, наших помещиков дети? А как же, здесь, — ответил Заяц.— Здоровы? — спросила дама.— Паненка совсем расхворалась. Лежит…— А приезжал кто-нибудь?— Была какая-то тетка.— Не знаешь, говорила она что-нибудь детям о матери?— Говорила, что пани наша поехала в Варшаву.— Ага! И больше ничего?— А еще поклоны передавала и сказала, что пани скоро заберет их отсюда.— Вот как!Дама пошла дальше, к хутору, а человек в ливрее — за нею, все что-то бурча себе под нос. На пани было длинное черное платье и шелковая накидка. Когда она приподняла платье, Заяц увидел белоснежную плоеную юбку.«Может, это у нее рубаха такая?» — подумал он, не понимая, к чему знатные дамы носят не одну, а две юбки.Над головой поглощенного этими мыслями Зайца вдруг зафыркала передняя лошадь. Он отскочил и медленно побрел за экипажем.«Ого, сразу видно настоящих господ — ишь в какой блестящей карете ездят! — думал мужик. — Чудо, не карета. В нее, как в зеркало, глядеться можно».И он действительно раз-другой посмотрел в заднюю стенку коляски, но то, что он там увидел, его окончательно поразило. Поверхность была вогнутая, и Заяц видел все отражения опрокинутыми, уменьшенными, но растянутыми в ширину. Над остроконечным небом лежала дорога, в глубине узкая, а ближе неожиданно расширявшаяся. У него, Зайца, голова была как дыня и помещалась она ниже ног, коротеньких, как зубья у грабель. А когда он протянул руку к этому диковинному зеркалу, рука его будто выросла и заслонила всю его фигуру.«Бесовское наваждение, — решил Заяц. — Не миновать беды!»Он не чаще чем раз в несколько лет выезжал из своей глуши, и кареты были ему знакомы так же мало, как законы оптики.Между тем дама вошла в дом, а камердинер ее остановился на пороге.Жена Зайца только что начала в третий раз заговаривать болезнь Анельки, как шуршание длинного шлейфа привлекло ее внимание. Она обернулась и обомлела, увидев в комнате незнакомую пани, от которой так и веяло «ясновельможностью».Не обратив внимания на удивленную хозяйку, пани подошла к Анельке и с выражением непритворного сострадания на еще красивом, хотя и несколько увядшем, лице взяла девочку за руку.— Анельця! — сказала она ласково.Анелька вскинулась, как подброшенная пружиной, и села на постели, уставив блуждающий взгляд на незнакомку. Она словно собирала разбегавшиеся мысли, пыталась что-то вспомнить, но не узнавала ее. Появление этой дамы, впрочем, не удивило Анельку — быть может, она приняла ее за одно из видений, являвшихся ей в бреду.— Анельця! — повторила дама.Девочка улыбнулась ей, но молчала.— Горячка… не в себе она, — шепотом пояснила Ягна.Дама, увидев кружку с водой, намочила свой батистовый платочек и вытерла Анельке лоб и виски. Потом сложила мокрый платочек и положила его на голову больной.Холод на минуту вернул Анельке сознание, и она заговорила:— Вы — наша бабушка? Или еще другая тетя? Вас мама прислала?Дама вздрогнула.— Я приехала за вами. Поедешь со мной?— А куда? К маме? Или домой, в усадьбу? Мне так хочется в наш сад. Здесь холодно…— Чего же ты плачешь, детка? — спросила дама, нагнувшись к ней. Она тут же отшатнулась, когда в лицо ей ударило горячее дыхание больной. Но, глянув в белое, облитое лихорадочным румянцем лицо Анельки, в ее большие кроткие и печальные глаза, подумала о безмерном несчастье, постигшем этого ни в чем не повинного ребенка, и не могла удержаться от слез.Анелька закрыла глаза. Казалось, она дремлет, утомленная разговором. Дама опять намочила платок и положила ей на лоб, затем вышла в сени.— Кшыстоф, — сказала она камердинеру, — сейчас же садись в бричку и поезжай домой.— Слушаю, вельможная пани.— Пусть поставят кровать в той гостиной, что окнами в парк. Пошли в местечко за лекарем и вызови телеграммой из Варшавы еще одного — управляющий даст тебе адрес.Камердинер поклонился, но не уходил, желая, видимо, высказать свое мнение.— Ты хочешь мне что-то сказать?— Да. Я полагаю, что вельможной пани нельзя здесь оставаться одной, без всяких услуг, — важно изрек Кшыстоф.— Да ведь мы все отсюда уедем, как только больная немного успокоится.— Не пристало вельможной пани возить больных, это дело докторов и монашек.Дама покраснела и с минуту была в нерешимости, словно признавая авторитет Кшыстофа в таких вещах. Но вместе с тем ей не нравились эти замечания, и она ответила сухо:— Делай, что я сказала.— Раз вельможная пани велит, я поеду, но снимаю с себя всякую ответственность, — сказал Кшыстоф, чопорно поклонившись. — Однако лошадям надо дать отдохнуть.Пани вернулась к Анельке, раздумывая, почему ей неприлично ухаживать за больными. Она села у топчана и растроганно всматривалась в лицо девочки.«Как она похожа на него! — мысленно говорила она себе. — Тот же рот… Да, видна его кровь… Бедный! Я постараюсь вознаградить его за все, что он выстрадал».В ее воображении встал красивый отец Анельки, и теперь она уже без колебаний решила ухаживать за больной. Ведь это его ребенок, она это сделает для него!Кучер, замотав вожжи, спустился с козел торжественно, как небожитель, сошедший с небес в нашу юдоль слез, и, по привычке всех кучеров, сложил руки на животе. Кшыстоф подошел к нему, поглаживая холеными пальцами свои английские бакенбарды.— Вот так имение! — сказал кучер презрительно, кивком головы указывая на облезлую избу.Кшыстоф с высокомерным состраданием поднял брови и, уставившись на одну из блестящих пуговиц его ливреи, сказал:— Судьба играет человеком, как хочет! Верите ли, я здесь чувствую себя заброшенным в какие-то Гималаи!— Вы, наверное, здорово скучаете по Варшаве?Пан Кшыстоф махнул рукой.— И по Парижу, Вене и так далее! Но что поделаешь? Вот бывший мой пан сейчас в Африке. Если он может жить там, так я могу жить здесь.Наступило молчание.— И стоит нашей пани гоняться за таким помещиком! — Кучер подбородком указал на хлев.Но Кшыстоф возразил, подумав:— Ну, не скажите… Правда, дела у него расстроены… но имя, связи, шик!— Так, значит…— Он настоящий пан! Княжеского рода… Если бы не он, я бросил бы эту службу. При нем я почувствую себя человеком: совсем другое положение, и от людей почет! У вас тоже будет тогда на пуговицах настоящий герб, а не какой-то там лев с факелом — ведь это же одна комедия!— Ага! — промычал кучер.— Так-то! — заключил пан Кшыстоф. — А пока до свиданья! Еду приготовить все к приему детей и разослать нарочных за докторами.Он дотронулся двумя пальцами до полей круглой шляпы.— Адью! — отозвался кучер, уважительно кланяясь старшему товарищу.Камердинер, шествуя медленно и важно, подошел к дому и, натягивая снятые минуту назад перчатки, крикнул вознице в бричке:— Подавай!Бричка подкатила с грохотом.— Лети вовсю, хотя бы лошадей загнал! Только через плотину поезжай осторожно.— А если и вправду загоню лошадей? Что тогда? — спросил возница.— Раз я говорю, что можно загнать, значит имею на то причины, — с достоинством отпарировал Кшыстоф.Ступив на подножку, он застегнул перчатки, потом приподнял сзади пальто, уселся поудобнее и глубоко вздохнул.Стоявший у хлева Заяц снял рваную соломенную шляпу:— Счастливого пути вельможному пану!Это польстило Кшыстофу. Он дружелюбно хмыкнул, полез в карман и, бросив мужику злотый, сказал:— Ты хорошо присматривал за детьми, друг, и мы тебе за это благодарны. Смотри же, хозяйство держи в порядке, и мы постараемся тебя вознаградить. Ну, пошел!Бричка тронулась, проехала мимо Зайца, согнувшегося в поклоне чуть не пополам.— Вот это паны! — пробормотал он. Никогда еще он не получал такой щедрой подачки.Увидев издали коляску и лошадей, Юзек забыл о рыбе и, бросив сито, побежал на хутор. Он был уверен, что это приехали отец с матерью, а главное — ему хотелось поскорее рассмотреть экипаж.Он влетел во двор, красный, растрепанный, и, не спросив ни у кого позволения, стал карабкаться на козлы.— Куда, малый! — прикрикнул на него кучер.— Я хочу покататься, — объяснил Юзек, хватаясь за вожжи.Лошади тронулись. Кучер едва успел сдержать их и рассердился.— Хочу кататься! Хочу кататься! — твердил Юзек.На этот шум из дома вышла приезжая пани, — она уже справлялась у хозяйки, где мальчик, — и Юзек бросился к ней, крича:— Отчего он не едет, когда я ему приказываю?Вдруг он остановился в смущении, увидев перед собой незнакомую женщину. А ей понравился этот смелый мальчуган, который, несмотря на бедность и заброшенность, не понимал, как может кучер не выполнить его приказа.«Вылитый отец!» — подумала она и, подойдя, нежно поцеловала Юзека.— А где мама? — спросил оробевший мальчик.— Мамы нет.— И папы тоже нет?— Нет. Но ты скоро его увидишь.— А… а вы кто?— Я? — переспросила дама с улыбкой, скрывая замешательство. — Я ваша… родственница. — И опять поцеловала его.Юзеку понравился экипаж, кучер в ливрее и элегантный туалет дамы. Он поздоровался с ней уже как со старой знакомой, проявив необычный для него восторг.— Вы наша родственница? — сказал он. — Вот хорошо! Тетя, наверное? У нас тут уже была одна тетя, но ту привез мужик в телеге… Я ее не хочу… А вы тоже тетя, а?— Можешь называть меня мамой… мамой-крестной, — сказала дама, с трудом скрывая волнение.— Мамой? Хорошо. Значит, вы будете моя вторая мама. А покататься можно?— Петр! — крикнула дама кучеру. — Покатай панича.Юзек мигом забрался на козлы рядом с кучером. Держась руками за вожжи, пока они объезжали кругом двор, он воображал, что сам правит, и был этим очень доволен.Дама смотрела на него с гордостью и восхищением. Ее радовала мысль, что в ее гнезде поселится этот львенок.Холодные компрессы настолько помогли Анельке, что уже можно было сказать ей о предстоящем отъезде. Весть эту она выслушала равнодушно и дала себя одеть.Дама с жалостью и чем-то вроде стыда рассматривала ее гардероб, состоявший из плохо выстиранного белья и отрепьев, бывших некогда платьями.Наконец дети были готовы к отъезду — так как Юзека одевать не нужно было, — и пани объявила Ягне, что ей придется ехать с ними.— Одевайся же скорее, голубушка, если есть во что, нам времени терять нельзя, — добавила пани.Ошеломленная Ягна побежала искать мужа. Он стоял перед домом и все еще созерцал коляску.— Слушай-ка, вельможная пани велит мне ехать! — сказала она ему с плачем.— Куда?— А я знаю? С детьми — и все. Ой, горе мое!Пани, услышав ее причитания, вышла из сеней, чтобы успокоить бедную женщину. Заяц поклонился ей в ноги и стал умолять:— Смилуйтесь, пани, оставьте мне мою бабу. Я без нее тут и дня не высижу, а вы ей приказываете ехать в такую даль…Пани удивилась:— Какая даль, что это ты выдумал? Я живу за милю отсюда, в Вульке… Как только паненка поправится, я отошлю тебе жену, а пока нужно, чтобы за больной ходил человек, к которому она привыкла.— В Вульке? Это в усадьбе, что ли? — спросил Заяц.— Да, в усадьбе.— Ну, а как же я тут один останусь? Смилуйтесь, пани…Дама вынула кошелек.— На вот тебе пять рублей. А жене дам двадцать… и даже больше, если будет хорошо ухаживать за больной. Ребенку на новом месте было бы тоскливо среди незнакомых… А когда пан приедет, он велит вам тут выстроить дом получше и жалованья прибавит, будете обеспечены до конца жизни.Заяц слушал и поглядывал то на пятирублевку, то на пани. Потом сказал жене:— Ну, собирайся, Ягна! Не слышишь, что пани говорит?Жене Зайца усадьба в Вульке и обещания пани тоже показались такими заманчивыми, что она тотчас побежала в дом, перерыла весь сундук и через несколько минут вышла разодетая как на храмовой праздник, не забыла даже бусы надеть. Башмаки она несла в руках.— Почему не обулась? — спросила пани.— И правда! — шепотом ответила баба и напялила громадные башмаки на свои красные босые ноги.Коляска подъехала к дому. Ягна взяла Анельку на руки, как малого ребенка, и уложила на сиденье в углу коляски, сама же заняла место впереди. Рядом с Анелькой села пани, а Юзек был уже на козлах.Экипаж двинулся шагом.— Ну, будь здоров! — сказала пани Зайцу, который стоял как приговоренный к смерти.А жена даже не простилась с ним. Он и сам был так озабочен и растерян, что забыл об этой формальности, а Ягна была всецело поглощена тем, что едет в карете, запряженной четверкой лошадей. Она так осмелела, что, прикажи ей сейчас муж остаться дома, она не послушалась бы его, хотя бы ей по возвращении грозила за это взбучка.Однако мужу и в голову не пришло противиться приказу вельможной пани, как ни тяжело было у него на душе. Шагал бедняга позади, шагах в двадцати за экипажем, смотрел издали на жену, как на икону, и знаками показывал ей, как сильно он огорчен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Были у святой Оталии три дочки: Одна пряла, Другая пряжу мотала. А третья порчу Словом божьим снимала.
При последних словах она быстро развернула передник перед глазами Анельки.— Теперь легче?— А тетя еще здесь? — вместо ответа спросила больная.Ягна снова принялась укладывать складки на переднике:
Были у святой Оталии три дочки: Одна пряла, Другая пряжу мотала… Глава шестнадцатая Помощь подоспела . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Заяц шел домой полдничать, размышляя о том, что хлеб в этом году не уродился — одна солома, а зерна не будет. Вдруг от леса донесся до него какой-то необычный шум. Что-то там грохотало, катилось и порой слышались храп и фырканье.Заяц остановился и, повернувшись в ту сторону, наставил руку козырьком над глазами. Вдали он увидел четыре конских головы, блестящую высокую шляпу, а еще выше над ней — белый кнут.Порывшись в памяти, Заяц решил, что это, должно быть, едет карета. На самом же деле это была открытая коляска, широкая, вместительная и очень нарядная.На неровной и шаткой плотине экипаж умерил ход и сильно закачался. Заяц смотрел на него с жадным вниманием. На козлах он увидел лакея и кучера в парадных ливреях табачного цвета с золотыми пуговицами. А в коляске, запряженной четверкой прекрасных лошадей в сверкающей упряжи, сидела под зонтиком дама средних лет.На некотором расстоянии от этого экипажа ехала удобная бричка, в которой сидел только возница.Заяц даже глаза протер, думая, что это ему мерещится. С тех пор как свет стоит, на плотине не видывали ничего подобного!«Может, наш пан с пани приехали за детьми? — подумал он. — Нет, пана не видно, а у пани откуда бы такая карета, если она недавно уезжала в повозке еврея? Или вельможный пан слез в лесу, чтобы сосчитать, сколько Заяц у него сосен вырубил?»Между тем экипаж остановился.— Эй ты, ворона! — крикнули с козел.— Это вы меня?.. — осведомился Заяц, снимая шапку.— Ясно, тебя, а то кого же? Что, к вам на хутор нет другой дороги, поудобнее?— Где там!— Да тут коляска может опрокинуться!— Может! — подтвердил мужик рассеянно, сам не зная, что говорит.— Вот дубина! — буркнул человек в ливрее, потом опять повысил голос: — Как же так! Значит, вельможной пани придется идти до хутора пешком?— Видно, что так…— Кшыстоф, я выйду, — отозвалась дама из коляски.Кшыстоф соскочил с козел и, открыв дверцы, помог даме выйти, затем отступил в сторону. Так как дорога была вся в выбоинах и засыпана хворостом, то он, шагая сзади, поддерживал пани тремя пальцами за локоть и говорил:— Ясная пани, правее пожалуйте! Вот на эту кочку, ясная пани… Пан Петр, ты подожди, пока ясная пани пройдет, потом потихоньку доедешь до двора… Попрошу вас сюда, ясная пани, здесь тропка.Заяц, слыша все это, заподозрил, что знатная пани — слепая и не видит дороги. Потом под впечатлением этой торжественной процессии даже стал подумывать, не следует ли ему стать на колени.Дама тем временем уже поравнялась с ним и спросила:— Дети здесь?— А?— Пани спрашивает, здесь ли дети, — повторил господин в ливрее и украдкой показал Зайцу внушительный кулак в серой перчатке.— Это, стало быть, наших помещиков дети? А как же, здесь, — ответил Заяц.— Здоровы? — спросила дама.— Паненка совсем расхворалась. Лежит…— А приезжал кто-нибудь?— Была какая-то тетка.— Не знаешь, говорила она что-нибудь детям о матери?— Говорила, что пани наша поехала в Варшаву.— Ага! И больше ничего?— А еще поклоны передавала и сказала, что пани скоро заберет их отсюда.— Вот как!Дама пошла дальше, к хутору, а человек в ливрее — за нею, все что-то бурча себе под нос. На пани было длинное черное платье и шелковая накидка. Когда она приподняла платье, Заяц увидел белоснежную плоеную юбку.«Может, это у нее рубаха такая?» — подумал он, не понимая, к чему знатные дамы носят не одну, а две юбки.Над головой поглощенного этими мыслями Зайца вдруг зафыркала передняя лошадь. Он отскочил и медленно побрел за экипажем.«Ого, сразу видно настоящих господ — ишь в какой блестящей карете ездят! — думал мужик. — Чудо, не карета. В нее, как в зеркало, глядеться можно».И он действительно раз-другой посмотрел в заднюю стенку коляски, но то, что он там увидел, его окончательно поразило. Поверхность была вогнутая, и Заяц видел все отражения опрокинутыми, уменьшенными, но растянутыми в ширину. Над остроконечным небом лежала дорога, в глубине узкая, а ближе неожиданно расширявшаяся. У него, Зайца, голова была как дыня и помещалась она ниже ног, коротеньких, как зубья у грабель. А когда он протянул руку к этому диковинному зеркалу, рука его будто выросла и заслонила всю его фигуру.«Бесовское наваждение, — решил Заяц. — Не миновать беды!»Он не чаще чем раз в несколько лет выезжал из своей глуши, и кареты были ему знакомы так же мало, как законы оптики.Между тем дама вошла в дом, а камердинер ее остановился на пороге.Жена Зайца только что начала в третий раз заговаривать болезнь Анельки, как шуршание длинного шлейфа привлекло ее внимание. Она обернулась и обомлела, увидев в комнате незнакомую пани, от которой так и веяло «ясновельможностью».Не обратив внимания на удивленную хозяйку, пани подошла к Анельке и с выражением непритворного сострадания на еще красивом, хотя и несколько увядшем, лице взяла девочку за руку.— Анельця! — сказала она ласково.Анелька вскинулась, как подброшенная пружиной, и села на постели, уставив блуждающий взгляд на незнакомку. Она словно собирала разбегавшиеся мысли, пыталась что-то вспомнить, но не узнавала ее. Появление этой дамы, впрочем, не удивило Анельку — быть может, она приняла ее за одно из видений, являвшихся ей в бреду.— Анельця! — повторила дама.Девочка улыбнулась ей, но молчала.— Горячка… не в себе она, — шепотом пояснила Ягна.Дама, увидев кружку с водой, намочила свой батистовый платочек и вытерла Анельке лоб и виски. Потом сложила мокрый платочек и положила его на голову больной.Холод на минуту вернул Анельке сознание, и она заговорила:— Вы — наша бабушка? Или еще другая тетя? Вас мама прислала?Дама вздрогнула.— Я приехала за вами. Поедешь со мной?— А куда? К маме? Или домой, в усадьбу? Мне так хочется в наш сад. Здесь холодно…— Чего же ты плачешь, детка? — спросила дама, нагнувшись к ней. Она тут же отшатнулась, когда в лицо ей ударило горячее дыхание больной. Но, глянув в белое, облитое лихорадочным румянцем лицо Анельки, в ее большие кроткие и печальные глаза, подумала о безмерном несчастье, постигшем этого ни в чем не повинного ребенка, и не могла удержаться от слез.Анелька закрыла глаза. Казалось, она дремлет, утомленная разговором. Дама опять намочила платок и положила ей на лоб, затем вышла в сени.— Кшыстоф, — сказала она камердинеру, — сейчас же садись в бричку и поезжай домой.— Слушаю, вельможная пани.— Пусть поставят кровать в той гостиной, что окнами в парк. Пошли в местечко за лекарем и вызови телеграммой из Варшавы еще одного — управляющий даст тебе адрес.Камердинер поклонился, но не уходил, желая, видимо, высказать свое мнение.— Ты хочешь мне что-то сказать?— Да. Я полагаю, что вельможной пани нельзя здесь оставаться одной, без всяких услуг, — важно изрек Кшыстоф.— Да ведь мы все отсюда уедем, как только больная немного успокоится.— Не пристало вельможной пани возить больных, это дело докторов и монашек.Дама покраснела и с минуту была в нерешимости, словно признавая авторитет Кшыстофа в таких вещах. Но вместе с тем ей не нравились эти замечания, и она ответила сухо:— Делай, что я сказала.— Раз вельможная пани велит, я поеду, но снимаю с себя всякую ответственность, — сказал Кшыстоф, чопорно поклонившись. — Однако лошадям надо дать отдохнуть.Пани вернулась к Анельке, раздумывая, почему ей неприлично ухаживать за больными. Она села у топчана и растроганно всматривалась в лицо девочки.«Как она похожа на него! — мысленно говорила она себе. — Тот же рот… Да, видна его кровь… Бедный! Я постараюсь вознаградить его за все, что он выстрадал».В ее воображении встал красивый отец Анельки, и теперь она уже без колебаний решила ухаживать за больной. Ведь это его ребенок, она это сделает для него!Кучер, замотав вожжи, спустился с козел торжественно, как небожитель, сошедший с небес в нашу юдоль слез, и, по привычке всех кучеров, сложил руки на животе. Кшыстоф подошел к нему, поглаживая холеными пальцами свои английские бакенбарды.— Вот так имение! — сказал кучер презрительно, кивком головы указывая на облезлую избу.Кшыстоф с высокомерным состраданием поднял брови и, уставившись на одну из блестящих пуговиц его ливреи, сказал:— Судьба играет человеком, как хочет! Верите ли, я здесь чувствую себя заброшенным в какие-то Гималаи!— Вы, наверное, здорово скучаете по Варшаве?Пан Кшыстоф махнул рукой.— И по Парижу, Вене и так далее! Но что поделаешь? Вот бывший мой пан сейчас в Африке. Если он может жить там, так я могу жить здесь.Наступило молчание.— И стоит нашей пани гоняться за таким помещиком! — Кучер подбородком указал на хлев.Но Кшыстоф возразил, подумав:— Ну, не скажите… Правда, дела у него расстроены… но имя, связи, шик!— Так, значит…— Он настоящий пан! Княжеского рода… Если бы не он, я бросил бы эту службу. При нем я почувствую себя человеком: совсем другое положение, и от людей почет! У вас тоже будет тогда на пуговицах настоящий герб, а не какой-то там лев с факелом — ведь это же одна комедия!— Ага! — промычал кучер.— Так-то! — заключил пан Кшыстоф. — А пока до свиданья! Еду приготовить все к приему детей и разослать нарочных за докторами.Он дотронулся двумя пальцами до полей круглой шляпы.— Адью! — отозвался кучер, уважительно кланяясь старшему товарищу.Камердинер, шествуя медленно и важно, подошел к дому и, натягивая снятые минуту назад перчатки, крикнул вознице в бричке:— Подавай!Бричка подкатила с грохотом.— Лети вовсю, хотя бы лошадей загнал! Только через плотину поезжай осторожно.— А если и вправду загоню лошадей? Что тогда? — спросил возница.— Раз я говорю, что можно загнать, значит имею на то причины, — с достоинством отпарировал Кшыстоф.Ступив на подножку, он застегнул перчатки, потом приподнял сзади пальто, уселся поудобнее и глубоко вздохнул.Стоявший у хлева Заяц снял рваную соломенную шляпу:— Счастливого пути вельможному пану!Это польстило Кшыстофу. Он дружелюбно хмыкнул, полез в карман и, бросив мужику злотый, сказал:— Ты хорошо присматривал за детьми, друг, и мы тебе за это благодарны. Смотри же, хозяйство держи в порядке, и мы постараемся тебя вознаградить. Ну, пошел!Бричка тронулась, проехала мимо Зайца, согнувшегося в поклоне чуть не пополам.— Вот это паны! — пробормотал он. Никогда еще он не получал такой щедрой подачки.Увидев издали коляску и лошадей, Юзек забыл о рыбе и, бросив сито, побежал на хутор. Он был уверен, что это приехали отец с матерью, а главное — ему хотелось поскорее рассмотреть экипаж.Он влетел во двор, красный, растрепанный, и, не спросив ни у кого позволения, стал карабкаться на козлы.— Куда, малый! — прикрикнул на него кучер.— Я хочу покататься, — объяснил Юзек, хватаясь за вожжи.Лошади тронулись. Кучер едва успел сдержать их и рассердился.— Хочу кататься! Хочу кататься! — твердил Юзек.На этот шум из дома вышла приезжая пани, — она уже справлялась у хозяйки, где мальчик, — и Юзек бросился к ней, крича:— Отчего он не едет, когда я ему приказываю?Вдруг он остановился в смущении, увидев перед собой незнакомую женщину. А ей понравился этот смелый мальчуган, который, несмотря на бедность и заброшенность, не понимал, как может кучер не выполнить его приказа.«Вылитый отец!» — подумала она и, подойдя, нежно поцеловала Юзека.— А где мама? — спросил оробевший мальчик.— Мамы нет.— И папы тоже нет?— Нет. Но ты скоро его увидишь.— А… а вы кто?— Я? — переспросила дама с улыбкой, скрывая замешательство. — Я ваша… родственница. — И опять поцеловала его.Юзеку понравился экипаж, кучер в ливрее и элегантный туалет дамы. Он поздоровался с ней уже как со старой знакомой, проявив необычный для него восторг.— Вы наша родственница? — сказал он. — Вот хорошо! Тетя, наверное? У нас тут уже была одна тетя, но ту привез мужик в телеге… Я ее не хочу… А вы тоже тетя, а?— Можешь называть меня мамой… мамой-крестной, — сказала дама, с трудом скрывая волнение.— Мамой? Хорошо. Значит, вы будете моя вторая мама. А покататься можно?— Петр! — крикнула дама кучеру. — Покатай панича.Юзек мигом забрался на козлы рядом с кучером. Держась руками за вожжи, пока они объезжали кругом двор, он воображал, что сам правит, и был этим очень доволен.Дама смотрела на него с гордостью и восхищением. Ее радовала мысль, что в ее гнезде поселится этот львенок.Холодные компрессы настолько помогли Анельке, что уже можно было сказать ей о предстоящем отъезде. Весть эту она выслушала равнодушно и дала себя одеть.Дама с жалостью и чем-то вроде стыда рассматривала ее гардероб, состоявший из плохо выстиранного белья и отрепьев, бывших некогда платьями.Наконец дети были готовы к отъезду — так как Юзека одевать не нужно было, — и пани объявила Ягне, что ей придется ехать с ними.— Одевайся же скорее, голубушка, если есть во что, нам времени терять нельзя, — добавила пани.Ошеломленная Ягна побежала искать мужа. Он стоял перед домом и все еще созерцал коляску.— Слушай-ка, вельможная пани велит мне ехать! — сказала она ему с плачем.— Куда?— А я знаю? С детьми — и все. Ой, горе мое!Пани, услышав ее причитания, вышла из сеней, чтобы успокоить бедную женщину. Заяц поклонился ей в ноги и стал умолять:— Смилуйтесь, пани, оставьте мне мою бабу. Я без нее тут и дня не высижу, а вы ей приказываете ехать в такую даль…Пани удивилась:— Какая даль, что это ты выдумал? Я живу за милю отсюда, в Вульке… Как только паненка поправится, я отошлю тебе жену, а пока нужно, чтобы за больной ходил человек, к которому она привыкла.— В Вульке? Это в усадьбе, что ли? — спросил Заяц.— Да, в усадьбе.— Ну, а как же я тут один останусь? Смилуйтесь, пани…Дама вынула кошелек.— На вот тебе пять рублей. А жене дам двадцать… и даже больше, если будет хорошо ухаживать за больной. Ребенку на новом месте было бы тоскливо среди незнакомых… А когда пан приедет, он велит вам тут выстроить дом получше и жалованья прибавит, будете обеспечены до конца жизни.Заяц слушал и поглядывал то на пятирублевку, то на пани. Потом сказал жене:— Ну, собирайся, Ягна! Не слышишь, что пани говорит?Жене Зайца усадьба в Вульке и обещания пани тоже показались такими заманчивыми, что она тотчас побежала в дом, перерыла весь сундук и через несколько минут вышла разодетая как на храмовой праздник, не забыла даже бусы надеть. Башмаки она несла в руках.— Почему не обулась? — спросила пани.— И правда! — шепотом ответила баба и напялила громадные башмаки на свои красные босые ноги.Коляска подъехала к дому. Ягна взяла Анельку на руки, как малого ребенка, и уложила на сиденье в углу коляски, сама же заняла место впереди. Рядом с Анелькой села пани, а Юзек был уже на козлах.Экипаж двинулся шагом.— Ну, будь здоров! — сказала пани Зайцу, который стоял как приговоренный к смерти.А жена даже не простилась с ним. Он и сам был так озабочен и растерян, что забыл об этой формальности, а Ягна была всецело поглощена тем, что едет в карете, запряженной четверкой лошадей. Она так осмелела, что, прикажи ей сейчас муж остаться дома, она не послушалась бы его, хотя бы ей по возвращении грозила за это взбучка.Однако мужу и в голову не пришло противиться приказу вельможной пани, как ни тяжело было у него на душе. Шагал бедняга позади, шагах в двадцати за экипажем, смотрел издали на жену, как на икону, и знаками показывал ей, как сильно он огорчен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19