Но бывали дни, когда она не только работать, а и ходить не могла. Тогда она лежала на топчане и читала присланную матерью книжку или, закрыв глаза, мечтала.В ней теперь трудно было узнать прежнюю Анельку, веселую и счастливую. Она пожелтела, исхудала. Волосы ей трудно было расчесывать сломанным гребнем, и они были всегда растрепаны. Единственное платьице, когда-то розовое, совсем вылиняло. Чулки, присланные тетушкой Анной, были ей велики, башмаки износились. У этой все еще красивой девочки был такой изнуренный и жалкий вид, что даже ее отец заплакал бы, если бы увидел ее теперь.Чем больше убывали ее физические силы, тем лихорадочнее кипели в ней всё новые мысли и чувства. Воображение рисовало ей многое такое, о чем ей никто никогда не говорил, она слышала музыку и какие-то голоса. Ей открывался новый, иной мир — может быть, то небо, о котором она все чаще думала.Не раз хотелось ей рассказать кому-нибудь о своих видениях, но мешала застенчивость. А между тем по временам она чувствовала, что напор невысказанных чувств разорвет ей сердце. Это особенно стало тяготить ее с тех пор, как она прочла стихи в книжке, привезенной Шмулем.Однажды тоска мучила ее больше, чем всегда; она ничего не могла делать, дома не сиделось, тянуло на волю. Она побежала на один из холмиков, кольцом окружавших лощину, где стоял хутор. Здесь она посидела, жадно вглядываясь и вслушиваясь во все вокруг, — и начала писать.Это были первые стихи, сочиненные Анелькой. Вот что она написала:
Жаль мне дома родного, Что стоял у пруда, Жаль сада, беседки, И каштана в саду, И душистых цветов, что кланялись мне, И птиц, клевавших крошки На моем окне. Жаль мне всего, и оттого я грустна, Плачу не раз и на горку выхожу. Может, отсюда увижу наш дом, Хоть издали на него погляжу. Все смотрю, но не видно ничего. Бог облаком заслонил наш дом.
Как-то раз Юзек, вспомнив мать, расплакался и стал просить Зайца, чтобы он отвез его к ней. Анелька старалась утешить мальчика, показывала ему крольчат — ничего не помогало. И только когда она стала читать ему вслух стихи из книжки, Юзек успокоился и заснул.В тот день расстроенная Анелька написала такие стихи:
Юзек, видно, сестру не любит, Постоянно ее огорчает, Играть не хочет и плачет. Не плачь, Юзек, вернется мама, Привезет тебе игрушек, Купит фарфоровую куклу, Ты так любил играть с нею.
Снова заживем все вместе, Папа уж нас не покинет. Будет у нас дом и садик. Не плачь, Юзек, вернется мама. Тише, дай мне послушать, Не лает ли где-нибудь Карусь… Ах, Юзек, я и забыла, Что он, бедняжечка, умер. Сядь, будем стишки сочинять, И черные дни пройдут скорее. Погоди, я утру слезы. Они мне видеть мешают.
Когда Анелька ослабела до такой степени, что уже не могла ходить далеко, она целыми часами сиживала у ворот и смотрела на дорогу к лесу. Она видела, как желтые аистята высовывали головки из гнезд, словно звали родителей, охотившихся на болотах. Она слушала жалобы Ягны и молча, неподвижно сидела под холодным ветром до позднего вечера, когда над болотом начинали плясать блуждающие огоньки.И все впечатления, все чувства, волновавшие ее в такие дни, она изливала в стихах:
Дует ветер так, что вздыхают стены, А звезды дрожат и жмутся друг к другу. Шумит лес, и плачут аистята. Им и в гнездах холодно без мамы.
Ветер слезы их унесет к болотам, Туда, где шумит сухой камыш на кочках, Шепнет матерям, что тоскуют птенцы, И они вернутся… Счастливые птицы!
На пороге плачет старая мать, Вздыхает отец от горя: "Ох, не вернутся детки наши, Как вернулись аисты к аистятам".
Но только задремлет несчастная мать, Летят души детей к родным местам. Всемогущая божья рука Отпускает их на землю, Как выпускает добрый человек Пугливых птичек из клетки.
В городе грустит наша мама без нас И не слышит, как мы вздыхаем, Добрые духи, возьмите нас И отнесите к Маме!
Со дня отъезда матери прошло почти три недели. Ниоткуда не было никаких вестей. Заяц с женой сильно тревожились, не понимая, что случилось с пани, а больше всего заботила их участь оставленных на их попечение детей. Деньги все были прожиты, продукты — на исходе, и незадачливым обитателям уединенного хутора грозил если не голод, то тяжкие лишения.Анелька так уже ослабела, что не вставала с постели. Она ела очень мало, целыми днями молчала, не читала больше, и даже проказы Юзека не вызывали у нее улыбки. А мальчик бегал в отрепьях и дырявых башмаках по окрестностям и так упивался новыми впечатлениями и свободой, что не замечал ни холода, ни жары, забывал об отдыхе и даже о сестре и матери. Домой он прибегал только тогда, когда ему очень хотелось есть, а все остальное время проводил в лесу или на болотах.Так все обстояло на хуторе, когда однажды здесь появилась крестьянская одноконная телега, на которой, кроме возницы, сидела женщина в темном платье. Заяц, убиравший на лугу сено, бросил работу и побежал навстречу телеге в надежде, что это едет пани. Но, подойдя, он увидел незнакомую женщину, которая тотчас спросила:— Ну, как дети?Заяц посмотрел ей в лицо и сказал:— Панич ничего, прыгает, а паненка совсем расхворалась.— Больна? Вот беда-то! А что с ней?— Где же нам знать, милостивая пани? Расхворалась так, что с постели не встает, и все. — Потом прибавил: — А может, вы от нашей пани? Как же она там? Паненка сильно скучает, и мне так думается, с того она и захворала.— Бедняжечка! — прошептала приезжая, утирая глаза, но на вопросы Зайца ничего не ответила.Телега тронулась, а Заяц шагал рядом. Приезжая несколько раз заговаривала с ним. Казалось, она хотела что-то сообщить или спросить, но тотчас, словно спохватившись, умолкала.Услышав стук колес и крик Ягны, которая вообразила, что это вернулась пани, Анелька сползла с топчана и вышла в сени.— Тетя Андзя! — воскликнула она, увидев приезжую.Они долго целовались. Наконец девочка спросила:— Тетя, вы от мамы приехали? За нами?Тетушка ответила не сразу и как-то нерешительно:— Нет, деточка, пока еще не за вами. Я поступаю экономкой к одному почтенному ксендзу и еду к нему. Но как только с ним договорюсь, я дня через два-три опять приеду и тогда уже заберу вас. А что у тебя болит?— Ничего не болит, тетя. Только опять придется лечь… А что же с мамой? Мы ни одного письма от нее не получили.Тетушка, провожая ее до топчана, отчего-то вся дрожала. Уложив девочку, она только тогда обвела глазами комнату.«Боже, какая нищета!» — пробормотала она про себя, а вслух сказала весело и громко, как всегда:— Что ж мама? Мама ничего. Бабушка ваша не приехала, и мама ей написала письмо. — Тетка высморкалась. — Так что понимаешь, деточка… Что я хотела сказать? Бабушка ваша, тетка твоего отца, велела маме сейчас же ехать к ней в Варшаву.— И мама поехала?— Ну конечно! В тот же день. С вашей бабушкой шутить не приходится. К тому же…— В Варшаве живет Халубинский, — вставила Анелька.— Вот в том-то и дело! Это самое я и хотела сказать… в Варшаве — Халубинский. Ого, это знаменитый доктор! К нему все ездят, как в Ченстохов на богомолье… Мне это рассказывал один ксендз, у которого больная печень…— А мама здорова? — спросила Анелька, пытливо глядя тетке в глаза.— Как же, как же… Пожалуй, даже здоровее, чем тогда, когда я к вам в усадьбу заезжала…Анелька обхватила руками ее шею, и они снова несколько раз поцеловались.— Тетечка, дорогая моя, золотая! — шептала Анелька. — Давно мама уехала?Тетка дрогнула.— С неделю будет. Да, сегодня ровно неделя…— Но почему же мама нам не писала?— Видишь ли… Не успела она. Ну, и знала, что я к вам заеду.— А из Варшавы она напишет?— Конечно! Непременно напишет, только не сразу, детка. Видишь ли, бабушка ваша такая капризная, за ней приходится постоянно ухаживать. И притом — лечение… Понимаешь?Прибежал Юзек. Недоверчиво оглядел тетушку, словно разделяя убеждение отца, что от бедных родственников лучше держаться подальше. Только получив кренделек и услышав, что скоро его увезут с хутора, он несколько оживился и поцеловал у тетушки руку — впрочем, без особой нежности.Анелька тоже повеселела и казалась здоровее. Она даже оделась и походила по комнате, настойчиво расспрашивая тетку о матери, желая знать всякие подробности. Тетка на все отвечала без запинки.Они провели вместе несколько часов. Наконец к дому подъехала телега.— Вы уже уезжаете, тетя! — вскрикнула Анелька.— Деточка, мне обязательно надо еще сегодня побывать у ксендза и попросить у него разрешения взять вас к себе. Не знаю, удастся ли это сразу. Но самое позднее через два-три дня я приеду за вами.Анелька легла на свой топчан и, заплакав, сказала тихо:— И мама обещала нам вернуться скоро… и папа тоже…Тетка вскочила и подбежала к ней:— Дитятко, клянусь тебе спасением души, что я вас не оставлю. И если ксендз не согласится принять вас в дом — хотя этого быть не может! — тогда я тоже не останусь у него и вернусь сюда, хотя бы пришлось вместе с вами с голоду умирать. Ты будешь тут без меня только два, самое большее три дня, а потом мы уже никогда не расстанемся, клянусь тебе!— Три дня! — повторила Анелька. Она уже немного успокоилась, вернее впала в прежнюю апатию, и простилась с теткой равнодушно, тогда как добрая женщина заливалась слезами.Выйдя из комнаты, тетка плотно притворила дверь и, подойдя к жене Зайца, Ягне, видимо хотела ей что-то сказать, но передумала. Только когда телега была уже у ворот, пани Анна велела вознице остановиться и подозвала Ягну. Та торопливо подбежала.— Вам что-нибудь надобно, пани?Тетка заглянула ей в глаза и после минутного колебания выпрямилась, с видом человека, принявшего какое-то решение, уселась плотнее и сказала:— Нет, ничего. Только смотрите хорошенько за детьми.— А как же будет с паненкой? На доктора у нас денег нет, а ей бы надо…— Я вернусь на этой неделе, тогда и доктора найдем. Сегодня ничего не могу сделать, у меня ни гроша за душой.Внезапный приезд тетки и ее поведение порядком удивили и Зайца и его жену. Они и не догадывались, что впереди — еще большие неожиданности. Глава пятнадцатая Начало болезни Анелька очнулась и подумала:«Значит, уже зима?»Холодный воздух студит легкие. Вокруг толстым ковром лежит снег. В него, как в пух, уходишь по щиколотки, по колени, по пояс, по плечи… Вот уже ничего не видно, ноги и грудь медленно сковывает пронизывающий холод.Как же она попала в сугроб?Нет, она лежит вовсе не в снегу, а на кровати в своей комнате. Как здесь хорошо! Холодно, правда, но это только на улице мороз, а ей напротив жарко. Анелька трогает рукой лоб. Ой, как пышет жаром! Но от руки это или ото лба?Чудесно лежать зимним утром в теплой постели и слушать, как на дворе хрустит снег. Который час? Анельке не хочется вставать. При мысли, что надо будет ступить на холодный, как лед, пол, дрожь охватывает ее всю с ног до головы, пробирает насквозь. Каждая жилка в ней дрожит.Наверное, ее сейчас разбудят. Который может быть час? Не высунуть ли голову из-под одеяла и поглядеть? Или подождать, пока часы пробьют? Должно быть, еще рано…Она вспомнила об уроках.«Что у нас сегодня? Сегодня… Сегодня…»В сознании застряло это слово. Как странно — человек твердит все время только одно слово и не помнит уже больше ни о чем…Надо отвечать урок истории. О чем это? Ах да! «Дело, только начатое Карлом Мартеллом и Пипином, расширил и довершил Карл Великий. Он был гениальнее отца и деда, да и обстоятельства… обстоятельства…»«Что у нас теперь? Зима? Да нет же! Зимою бывает мороз, а мне так жарко. Сегодня ужасно жаркий день. Вот лоб у меня горит… И какая я потная… „Дело, только начатое Карлом Мартеллом и Пипином…“ Панна Валентина!»Анелька села, откинула одеяло и во весь голос стала звать:— Панна Валентина!На миг открыла глаза, но сейчас же их зажмурила, потому что ее ослепил свет, такой яркий, что даже опущенные веки не защищали от него. Она заслонила рукой лицо и кончиками бескровных пальцев зажала глаза.— Чего тебе, Анельця? — отозвался Юзек.Анелька то ли не узнала голос брата, то ли не обратила внимания на вопрос — она молчала.Юзек дернул ее за руку.— Анелька, ты что? — спросил он. — Что ты сказала?— Который час? — спросила Анелька, не отнимая руки от лица. Потом она сказала словно про себя: — А разве панна Валентина… Панна…— Ну, Анельця! Что ты такое делаешь? Не гримасничай! Ты же знаешь, что я боюсь…Анелька отвернулась от него и уронила голову на подушку.— Хозяйка, идите сюда, — позвал Юзек. — Посмотрите, что с Анелькой.Анелька почувствовала, что ее бережно приподнимают чьи-то руки, услышала шепот:— Паненка! Миленькая!Она открыла глаза.Облупленные стены. За открытой дверью видны сени и угол двора. В окошко заглядывает веселое солнце, золотым сиянием обливает темный глиняный пол.Теперь Анелька узнала Ягну и перепуганного Юзека. Припомнила, что она на хуторе и недавно виделась с теткой.— Здесь была тетя Андзя?— Была вчера.— А который час?— Рано еще. Спите, паненка.— Что у тебя болит, Анельця? — спрашивал Юзек.— У меня? Ничего. Откуда мне знать? — ответила она с улыбкой. Потом прибавила: — А снегу ведь нет на дворе?— Что ты такое говоришь? Что ты говоришь, Анельця? — крикнул Юзек.— Лихорадка у паненки, — пояснила Ягна. — Что, паненка, жжет в середке?— Жжет.— И знобит?— Знобит.— А пить хочется?— Да, да, пить! Я и забыла, что мне пить хочется, — сказала Анелька.Юзек выбежал в сени и принес кружку воды. Анелька жадно припала к ней, но тотчас с отвращением ее оттолкнула.— Вода горькая!— Нет, Анельця, это хорошая вода, — уверял Юзек.— Хорошая? Да? Но мне пить не хочется, только есть… Нет, ничего не хочется… Я спать буду.Ягна бережно уложила ее, укрыла, потом выпроводила Юзека во двор. Мальчик чуть не плакал.— Анельця больна, — говорил он. — Надо написать маме. Почему мама не едет?— Тише, панич. У Анельци лихорадка, и ей мерещится всякое. Но это пройдет. Только бы тетушка воротилась и забрала вас отсюда. Бегай себе по двору, панич, а в комнату не ходи. Я сама присмотрю за Анелькой.Оставшись один во дворе, Юзек все раздумывал: что такое с Анелькой? Он машинально подошел к колодцу. Покрытый зеленой плесенью сруб был так невысок, что мальчик мог заглянуть внутрь.Он увидел поверхность воды, похожую на черное зеркало, а в ней — свое отражение, словно заключенное в раму на фоне чистого утреннего неба, которое там, в глубине, казалось темнее. Со старых бревен сруба по временам падали вниз капли с плеском то тихим, то звонким, напоминавшим отдаленный звон бубенчиков. Иногда над колодцем пролетала какая-нибудь птица, а Юзеку казалось, что это внизу, в колодце, что-то летает.«А может, там — тот свет?» — думал Юзек, и ему уже представлялись серебряные дворцы с золотыми крышами, деревья, на которых растут драгоценные каменья, птицы, говорящие человеческим языком. Обо всем этом ему когда-то рассказывала нянька, а быть может, и мать. Он помнил даже, что в том царстве побывал раз такой же маленький мальчик, как он, и принес оттуда волшебную лампу.Юзек решил, когда вырастет, спуститься в это подземное царство. Вот будет о чем порассказать, когда он вернется оттуда!Он еще раз оглянулся на дом, где лежала больная сестра, потом, взяв старое сито, отправился ловить рыбу. Увлекшись этим занятием, он скоро забыл о доме, о сестре и о «том свете».А Анелька все бредила.По временам она сознавала, где находится, следила глазами за Ягной, хлопотавшей у печи, слышала шумное булькание варившегося в горшке супа. Но вдруг ей начинало чудиться, что она бродит по тенистому лесу, по мягкому темно-зеленому мху, и откуда-то пахнет малиной. Потом наступало забытье, и она уже ничего не видела, не слышала и не чувствовала.Вот, ободренные тишиной, вылезли на середину комнаты два белых кролика. Тот, что побольше, нашел несколько листочков зелени и принялся их уплетать, одним красным глазом косясь на Анельку. Маленькому тоже хотелось погрызть зелени, но он был робок и только шевелил длинными усами да то и дело становился, как собачонка, на задние лапки.— Карусь! — позвала Анелька, увидев их.Кролики насторожили уши и, когда девочка протянула к ним руку, побежали в свою нору, быстро подскакивая на задних ногах.— Карусик! — повторила Анелька.На ее голос подбежала Ягна.— Это кролики, паненка. Тише, тише. Головка не болит?Анелька ярко блестевшими глазами посмотрела ей в лицо и сказала с улыбкой:— Вы шутите! Ведь здесь только что был Карусик… и руку мне лизнул… вот смотрите, еще мокрая.И она подняла к глазам свою худенькую горячую ручонку.Жена Зайца покачала головой.— Погоди, паненка, я тебе приготовлю такое лекарство — всю хворь как рукой снимет.Как только она вышла в сени, Анелька забыла о ней и опять стала бредить. Теперь ее горячечные видения уже были смутны, ей мерещилась только какая-то бесконечная равнина, которая уходила за хутор, за болота и дальние леса, до самого горизонта, где исчезала за краем неба. И когда Анелька опустила руку, рука скользнула легко, убежала за ворота, за леса и болота и затерялась где-то среди звезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Жаль мне дома родного, Что стоял у пруда, Жаль сада, беседки, И каштана в саду, И душистых цветов, что кланялись мне, И птиц, клевавших крошки На моем окне. Жаль мне всего, и оттого я грустна, Плачу не раз и на горку выхожу. Может, отсюда увижу наш дом, Хоть издали на него погляжу. Все смотрю, но не видно ничего. Бог облаком заслонил наш дом.
Как-то раз Юзек, вспомнив мать, расплакался и стал просить Зайца, чтобы он отвез его к ней. Анелька старалась утешить мальчика, показывала ему крольчат — ничего не помогало. И только когда она стала читать ему вслух стихи из книжки, Юзек успокоился и заснул.В тот день расстроенная Анелька написала такие стихи:
Юзек, видно, сестру не любит, Постоянно ее огорчает, Играть не хочет и плачет. Не плачь, Юзек, вернется мама, Привезет тебе игрушек, Купит фарфоровую куклу, Ты так любил играть с нею.
Снова заживем все вместе, Папа уж нас не покинет. Будет у нас дом и садик. Не плачь, Юзек, вернется мама. Тише, дай мне послушать, Не лает ли где-нибудь Карусь… Ах, Юзек, я и забыла, Что он, бедняжечка, умер. Сядь, будем стишки сочинять, И черные дни пройдут скорее. Погоди, я утру слезы. Они мне видеть мешают.
Когда Анелька ослабела до такой степени, что уже не могла ходить далеко, она целыми часами сиживала у ворот и смотрела на дорогу к лесу. Она видела, как желтые аистята высовывали головки из гнезд, словно звали родителей, охотившихся на болотах. Она слушала жалобы Ягны и молча, неподвижно сидела под холодным ветром до позднего вечера, когда над болотом начинали плясать блуждающие огоньки.И все впечатления, все чувства, волновавшие ее в такие дни, она изливала в стихах:
Дует ветер так, что вздыхают стены, А звезды дрожат и жмутся друг к другу. Шумит лес, и плачут аистята. Им и в гнездах холодно без мамы.
Ветер слезы их унесет к болотам, Туда, где шумит сухой камыш на кочках, Шепнет матерям, что тоскуют птенцы, И они вернутся… Счастливые птицы!
На пороге плачет старая мать, Вздыхает отец от горя: "Ох, не вернутся детки наши, Как вернулись аисты к аистятам".
Но только задремлет несчастная мать, Летят души детей к родным местам. Всемогущая божья рука Отпускает их на землю, Как выпускает добрый человек Пугливых птичек из клетки.
В городе грустит наша мама без нас И не слышит, как мы вздыхаем, Добрые духи, возьмите нас И отнесите к Маме!
Со дня отъезда матери прошло почти три недели. Ниоткуда не было никаких вестей. Заяц с женой сильно тревожились, не понимая, что случилось с пани, а больше всего заботила их участь оставленных на их попечение детей. Деньги все были прожиты, продукты — на исходе, и незадачливым обитателям уединенного хутора грозил если не голод, то тяжкие лишения.Анелька так уже ослабела, что не вставала с постели. Она ела очень мало, целыми днями молчала, не читала больше, и даже проказы Юзека не вызывали у нее улыбки. А мальчик бегал в отрепьях и дырявых башмаках по окрестностям и так упивался новыми впечатлениями и свободой, что не замечал ни холода, ни жары, забывал об отдыхе и даже о сестре и матери. Домой он прибегал только тогда, когда ему очень хотелось есть, а все остальное время проводил в лесу или на болотах.Так все обстояло на хуторе, когда однажды здесь появилась крестьянская одноконная телега, на которой, кроме возницы, сидела женщина в темном платье. Заяц, убиравший на лугу сено, бросил работу и побежал навстречу телеге в надежде, что это едет пани. Но, подойдя, он увидел незнакомую женщину, которая тотчас спросила:— Ну, как дети?Заяц посмотрел ей в лицо и сказал:— Панич ничего, прыгает, а паненка совсем расхворалась.— Больна? Вот беда-то! А что с ней?— Где же нам знать, милостивая пани? Расхворалась так, что с постели не встает, и все. — Потом прибавил: — А может, вы от нашей пани? Как же она там? Паненка сильно скучает, и мне так думается, с того она и захворала.— Бедняжечка! — прошептала приезжая, утирая глаза, но на вопросы Зайца ничего не ответила.Телега тронулась, а Заяц шагал рядом. Приезжая несколько раз заговаривала с ним. Казалось, она хотела что-то сообщить или спросить, но тотчас, словно спохватившись, умолкала.Услышав стук колес и крик Ягны, которая вообразила, что это вернулась пани, Анелька сползла с топчана и вышла в сени.— Тетя Андзя! — воскликнула она, увидев приезжую.Они долго целовались. Наконец девочка спросила:— Тетя, вы от мамы приехали? За нами?Тетушка ответила не сразу и как-то нерешительно:— Нет, деточка, пока еще не за вами. Я поступаю экономкой к одному почтенному ксендзу и еду к нему. Но как только с ним договорюсь, я дня через два-три опять приеду и тогда уже заберу вас. А что у тебя болит?— Ничего не болит, тетя. Только опять придется лечь… А что же с мамой? Мы ни одного письма от нее не получили.Тетушка, провожая ее до топчана, отчего-то вся дрожала. Уложив девочку, она только тогда обвела глазами комнату.«Боже, какая нищета!» — пробормотала она про себя, а вслух сказала весело и громко, как всегда:— Что ж мама? Мама ничего. Бабушка ваша не приехала, и мама ей написала письмо. — Тетка высморкалась. — Так что понимаешь, деточка… Что я хотела сказать? Бабушка ваша, тетка твоего отца, велела маме сейчас же ехать к ней в Варшаву.— И мама поехала?— Ну конечно! В тот же день. С вашей бабушкой шутить не приходится. К тому же…— В Варшаве живет Халубинский, — вставила Анелька.— Вот в том-то и дело! Это самое я и хотела сказать… в Варшаве — Халубинский. Ого, это знаменитый доктор! К нему все ездят, как в Ченстохов на богомолье… Мне это рассказывал один ксендз, у которого больная печень…— А мама здорова? — спросила Анелька, пытливо глядя тетке в глаза.— Как же, как же… Пожалуй, даже здоровее, чем тогда, когда я к вам в усадьбу заезжала…Анелька обхватила руками ее шею, и они снова несколько раз поцеловались.— Тетечка, дорогая моя, золотая! — шептала Анелька. — Давно мама уехала?Тетка дрогнула.— С неделю будет. Да, сегодня ровно неделя…— Но почему же мама нам не писала?— Видишь ли… Не успела она. Ну, и знала, что я к вам заеду.— А из Варшавы она напишет?— Конечно! Непременно напишет, только не сразу, детка. Видишь ли, бабушка ваша такая капризная, за ней приходится постоянно ухаживать. И притом — лечение… Понимаешь?Прибежал Юзек. Недоверчиво оглядел тетушку, словно разделяя убеждение отца, что от бедных родственников лучше держаться подальше. Только получив кренделек и услышав, что скоро его увезут с хутора, он несколько оживился и поцеловал у тетушки руку — впрочем, без особой нежности.Анелька тоже повеселела и казалась здоровее. Она даже оделась и походила по комнате, настойчиво расспрашивая тетку о матери, желая знать всякие подробности. Тетка на все отвечала без запинки.Они провели вместе несколько часов. Наконец к дому подъехала телега.— Вы уже уезжаете, тетя! — вскрикнула Анелька.— Деточка, мне обязательно надо еще сегодня побывать у ксендза и попросить у него разрешения взять вас к себе. Не знаю, удастся ли это сразу. Но самое позднее через два-три дня я приеду за вами.Анелька легла на свой топчан и, заплакав, сказала тихо:— И мама обещала нам вернуться скоро… и папа тоже…Тетка вскочила и подбежала к ней:— Дитятко, клянусь тебе спасением души, что я вас не оставлю. И если ксендз не согласится принять вас в дом — хотя этого быть не может! — тогда я тоже не останусь у него и вернусь сюда, хотя бы пришлось вместе с вами с голоду умирать. Ты будешь тут без меня только два, самое большее три дня, а потом мы уже никогда не расстанемся, клянусь тебе!— Три дня! — повторила Анелька. Она уже немного успокоилась, вернее впала в прежнюю апатию, и простилась с теткой равнодушно, тогда как добрая женщина заливалась слезами.Выйдя из комнаты, тетка плотно притворила дверь и, подойдя к жене Зайца, Ягне, видимо хотела ей что-то сказать, но передумала. Только когда телега была уже у ворот, пани Анна велела вознице остановиться и подозвала Ягну. Та торопливо подбежала.— Вам что-нибудь надобно, пани?Тетка заглянула ей в глаза и после минутного колебания выпрямилась, с видом человека, принявшего какое-то решение, уселась плотнее и сказала:— Нет, ничего. Только смотрите хорошенько за детьми.— А как же будет с паненкой? На доктора у нас денег нет, а ей бы надо…— Я вернусь на этой неделе, тогда и доктора найдем. Сегодня ничего не могу сделать, у меня ни гроша за душой.Внезапный приезд тетки и ее поведение порядком удивили и Зайца и его жену. Они и не догадывались, что впереди — еще большие неожиданности. Глава пятнадцатая Начало болезни Анелька очнулась и подумала:«Значит, уже зима?»Холодный воздух студит легкие. Вокруг толстым ковром лежит снег. В него, как в пух, уходишь по щиколотки, по колени, по пояс, по плечи… Вот уже ничего не видно, ноги и грудь медленно сковывает пронизывающий холод.Как же она попала в сугроб?Нет, она лежит вовсе не в снегу, а на кровати в своей комнате. Как здесь хорошо! Холодно, правда, но это только на улице мороз, а ей напротив жарко. Анелька трогает рукой лоб. Ой, как пышет жаром! Но от руки это или ото лба?Чудесно лежать зимним утром в теплой постели и слушать, как на дворе хрустит снег. Который час? Анельке не хочется вставать. При мысли, что надо будет ступить на холодный, как лед, пол, дрожь охватывает ее всю с ног до головы, пробирает насквозь. Каждая жилка в ней дрожит.Наверное, ее сейчас разбудят. Который может быть час? Не высунуть ли голову из-под одеяла и поглядеть? Или подождать, пока часы пробьют? Должно быть, еще рано…Она вспомнила об уроках.«Что у нас сегодня? Сегодня… Сегодня…»В сознании застряло это слово. Как странно — человек твердит все время только одно слово и не помнит уже больше ни о чем…Надо отвечать урок истории. О чем это? Ах да! «Дело, только начатое Карлом Мартеллом и Пипином, расширил и довершил Карл Великий. Он был гениальнее отца и деда, да и обстоятельства… обстоятельства…»«Что у нас теперь? Зима? Да нет же! Зимою бывает мороз, а мне так жарко. Сегодня ужасно жаркий день. Вот лоб у меня горит… И какая я потная… „Дело, только начатое Карлом Мартеллом и Пипином…“ Панна Валентина!»Анелька села, откинула одеяло и во весь голос стала звать:— Панна Валентина!На миг открыла глаза, но сейчас же их зажмурила, потому что ее ослепил свет, такой яркий, что даже опущенные веки не защищали от него. Она заслонила рукой лицо и кончиками бескровных пальцев зажала глаза.— Чего тебе, Анельця? — отозвался Юзек.Анелька то ли не узнала голос брата, то ли не обратила внимания на вопрос — она молчала.Юзек дернул ее за руку.— Анелька, ты что? — спросил он. — Что ты сказала?— Который час? — спросила Анелька, не отнимая руки от лица. Потом она сказала словно про себя: — А разве панна Валентина… Панна…— Ну, Анельця! Что ты такое делаешь? Не гримасничай! Ты же знаешь, что я боюсь…Анелька отвернулась от него и уронила голову на подушку.— Хозяйка, идите сюда, — позвал Юзек. — Посмотрите, что с Анелькой.Анелька почувствовала, что ее бережно приподнимают чьи-то руки, услышала шепот:— Паненка! Миленькая!Она открыла глаза.Облупленные стены. За открытой дверью видны сени и угол двора. В окошко заглядывает веселое солнце, золотым сиянием обливает темный глиняный пол.Теперь Анелька узнала Ягну и перепуганного Юзека. Припомнила, что она на хуторе и недавно виделась с теткой.— Здесь была тетя Андзя?— Была вчера.— А который час?— Рано еще. Спите, паненка.— Что у тебя болит, Анельця? — спрашивал Юзек.— У меня? Ничего. Откуда мне знать? — ответила она с улыбкой. Потом прибавила: — А снегу ведь нет на дворе?— Что ты такое говоришь? Что ты говоришь, Анельця? — крикнул Юзек.— Лихорадка у паненки, — пояснила Ягна. — Что, паненка, жжет в середке?— Жжет.— И знобит?— Знобит.— А пить хочется?— Да, да, пить! Я и забыла, что мне пить хочется, — сказала Анелька.Юзек выбежал в сени и принес кружку воды. Анелька жадно припала к ней, но тотчас с отвращением ее оттолкнула.— Вода горькая!— Нет, Анельця, это хорошая вода, — уверял Юзек.— Хорошая? Да? Но мне пить не хочется, только есть… Нет, ничего не хочется… Я спать буду.Ягна бережно уложила ее, укрыла, потом выпроводила Юзека во двор. Мальчик чуть не плакал.— Анельця больна, — говорил он. — Надо написать маме. Почему мама не едет?— Тише, панич. У Анельци лихорадка, и ей мерещится всякое. Но это пройдет. Только бы тетушка воротилась и забрала вас отсюда. Бегай себе по двору, панич, а в комнату не ходи. Я сама присмотрю за Анелькой.Оставшись один во дворе, Юзек все раздумывал: что такое с Анелькой? Он машинально подошел к колодцу. Покрытый зеленой плесенью сруб был так невысок, что мальчик мог заглянуть внутрь.Он увидел поверхность воды, похожую на черное зеркало, а в ней — свое отражение, словно заключенное в раму на фоне чистого утреннего неба, которое там, в глубине, казалось темнее. Со старых бревен сруба по временам падали вниз капли с плеском то тихим, то звонким, напоминавшим отдаленный звон бубенчиков. Иногда над колодцем пролетала какая-нибудь птица, а Юзеку казалось, что это внизу, в колодце, что-то летает.«А может, там — тот свет?» — думал Юзек, и ему уже представлялись серебряные дворцы с золотыми крышами, деревья, на которых растут драгоценные каменья, птицы, говорящие человеческим языком. Обо всем этом ему когда-то рассказывала нянька, а быть может, и мать. Он помнил даже, что в том царстве побывал раз такой же маленький мальчик, как он, и принес оттуда волшебную лампу.Юзек решил, когда вырастет, спуститься в это подземное царство. Вот будет о чем порассказать, когда он вернется оттуда!Он еще раз оглянулся на дом, где лежала больная сестра, потом, взяв старое сито, отправился ловить рыбу. Увлекшись этим занятием, он скоро забыл о доме, о сестре и о «том свете».А Анелька все бредила.По временам она сознавала, где находится, следила глазами за Ягной, хлопотавшей у печи, слышала шумное булькание варившегося в горшке супа. Но вдруг ей начинало чудиться, что она бродит по тенистому лесу, по мягкому темно-зеленому мху, и откуда-то пахнет малиной. Потом наступало забытье, и она уже ничего не видела, не слышала и не чувствовала.Вот, ободренные тишиной, вылезли на середину комнаты два белых кролика. Тот, что побольше, нашел несколько листочков зелени и принялся их уплетать, одним красным глазом косясь на Анельку. Маленькому тоже хотелось погрызть зелени, но он был робок и только шевелил длинными усами да то и дело становился, как собачонка, на задние лапки.— Карусь! — позвала Анелька, увидев их.Кролики насторожили уши и, когда девочка протянула к ним руку, побежали в свою нору, быстро подскакивая на задних ногах.— Карусик! — повторила Анелька.На ее голос подбежала Ягна.— Это кролики, паненка. Тише, тише. Головка не болит?Анелька ярко блестевшими глазами посмотрела ей в лицо и сказала с улыбкой:— Вы шутите! Ведь здесь только что был Карусик… и руку мне лизнул… вот смотрите, еще мокрая.И она подняла к глазам свою худенькую горячую ручонку.Жена Зайца покачала головой.— Погоди, паненка, я тебе приготовлю такое лекарство — всю хворь как рукой снимет.Как только она вышла в сени, Анелька забыла о ней и опять стала бредить. Теперь ее горячечные видения уже были смутны, ей мерещилась только какая-то бесконечная равнина, которая уходила за хутор, за болота и дальние леса, до самого горизонта, где исчезала за краем неба. И когда Анелька опустила руку, рука скользнула легко, убежала за ворота, за леса и болота и затерялась где-то среди звезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19